Мог - в Москве. А мог - и в дороге. Стараниями царскими о прошлом годе поноситься по городам и весям пришлось изрядно. Но зиму вроде бы он пару раз застиг здесь… Или нет?
Знать бы заранее - хоть метку бы какую в бумагах поставил!
Варя уже забралась в платье и завязывала платок.
- Подожди! - отбросил одеяло он. - С тобой хочу сходить. Хоть гляну, кто от меня первую любовь отнимает.
Варя вздрогнула, резко повернула к нему голову… И промолчала. Жизнь успела научить ее и смирению, и разумности, и фатализму. Теперь она даже не пыталась намекнуть на то, кто именно является отцом ребенка. Приказчица хорошо понимала, что родовитый князь никогда не признает своей связи с холопкой. И не получится ничего хорошего, если раздувать конфликт там, где проросли семена искреннего чувства.
- Коли интересно, пойдем. Мальчик уродился крепким.
Андрей натянул шаровары, влез в рубашку, опоясался - чисто по привычке, без недобрых мыслей. Нагоняя стремительную Варвару, спустился на первый этаж и вскоре оказался в небольшой комнатенке, зажатой между кухней и печыо княжьих покоев. Здесь, у бревенчатой стены, разгораживающей помещения, и покачивалась подвешенная к потолку плетеная колыбелька. Чуть дальше, под темным окном, стоял узкий топчан с соломенным тюфяком.
- Ты б его еще в чулане спрятала! - полушепотом попрекнул Андрей. - Нечто во всем дворце места поприличнее не нашлось?
- Ты, боярин, может, и князь, - насмешливо хмыкнула Варя, - а все едино мужик бестолковый. На кой ляд ему твои горницы расписные, коли самое теплое и уютное место завсегда здесь, где от кухни тепло, а от печи не жарко? Далеко печь, в трех шагах. Даже когда топишь, все едино не жарит.
- Тепла тут много, а свежего воздуха нет, - парировал Андрей. - Дыра-то над постелью, небось, вовсе не открывается.
- Свежий воздух летом хорош… - начала отвечать приказчица, но князь отвлекся на румяные щеки крепыша, что посапывал в колыбели, и на его плотно сжатые розовые кулачки, высунутые из-под одеяльца.
- Как назвала? - спросил он, склоняясь над ребенком с глупой незваной улыбкой.
- В монахинях не бывала, святцев не помню, - ответила Варя. - Крестить стану - скажут.
- Меня крестным отцом позови, - твердо приказал Андрей, толком еще не успев понять своего отношения к младенцу. Он не мог быть родителем безродного ребенка. Но стать его крестным князю не запрещали никакие законы и обычаи.
Такая доброта знатных людей к потомкам простолюдинок встречалась сплошь и рядом.
- Андрей обидеться может… - неуверенно отказалась Варя.
- Не обидится. Я с ним поговорю, - шепотом пообещал Андрей, и осторожно, одними губами, коснулся лба ребенка. Отступил. - Постель, смотрю, одна. А где мальчишка-то спит?
- Сам сказываешь, дворец большой, - улыбнулась приказчица. - Теперь ступай, мне кормить надобно. Тебе же отдыхать после дороги.
- Да мне и здесь тепло.
- Ступай, княже, - покачала головой она. - Не смущай. И место тут токмо для одной…
Малыш многозначительно зачмокал пухлыми губками.
- Ладно, корми, - смирился князь. - Ныне он здесь хозяин. Будем надеяться, и впредь не подведет.
Князь Сакульский поднялся в свои покои, подбросил в печь еще пару поленьев, перешел в опочивальню и поперек перины упал на постель.
Итак, у него родился сын. Славный розовощекий малыш, вызывающий в сердце приятную щемящую теплоту. Сын, снова рожденный не от жены, а от первой познанной им в этом мире женщины. Вот уж больше шестнадцати лет прошло с момента их первой встречи, но Андрей так до сих пор и не смог понять своего отношения к Варе. Князь любил свою жену. Он был совершенно уверен, что, кроме Полины, никто не нужен ему в этом мире, что именно с ней он желает провести все отмеренные ему провидением годы, рядом с ней желает встретить старость, вместе с ней радоваться успехам детей и переносить испытания, коли они выпадут на их долю. Он любил свою жену…
Но близость Вари неизменно вызывала в душе его непонятное, бессмысленное смятение, скручивала в безумие, превращала в глупого мальчишку, желающего только одного, здесь и сейчас - отбрасывая всякие разумные доводы и требования морали.
«Может, для нее приворот на меня кто-то сделал? - мелькнула шальная мысль. - Оно ведь так действовать и должно: подавлять волю, выключать рассудок. Нечто и правда зелье какое мне от нее досталось?»
Как избавиться от возможного приворота, Андрей знал отлично - даром что ли мудрость древнего волхва Лютобора несколько лет кряду со всем усердием зубрил. Знал… Но почему-то не имел никакого желания этим знанием пользоваться.
* * *
Дела своего, ради которого пришлось пропутешествовать аж через половину державы от Карелии до Москвы, князь Сакульский откладывать не стал и на рассвете отправился к побратиму своему боярину Кошкину. Он был уверен, что не застанет дьяка Разрядного приказа дома, и намеревался лишь упредить через дворню о своем возвращении в столицу - но его неожиданно пригласили в дом, и молодой служка провел гостя в трапезную.
- Андрей Васильевич! - раскинул руки хозяин и поднялся навстречу. - Хоть одна радость случилась. Эй, Сенька! Братчину вели отмыть да наполнить! Давненько я из нее не пивал. Уж и забывать начал, каково это, в руках ее подымать.
- Здрав будь, Иван Юрьевич, - подойдя ближе, крепко обнял побратима князь. - Что-то грустно голос твой звучит ныне. Нечто не ложился еще после вчерашнего пира?
- А с кем пировать? - недовольно дернул себя за бороду боярин Кошкин. - Видишь кого али нет?
Андрей невольно оглянулся, хотя и знал, что в трапезной пусто. В обширной комнате стояли прежние длинные столы, способные вместить добрую сотню гостей, скамья и широкие подоконники позволяли не только сесть, но и вытянуться во весь рост, дабы не уходить из компании для сна. Светильники по углам и под потолком щедро заливали все вокруг ярким светом, но… Но накрытые столы, свет, скамьи - все это было никому, совершенно никому не нужно. Во главе этой роскошной пустоты восседал думный боярин и дьяк Иван Кошкин в одном лишь парчовом халате, расшитом золотой нитью и украшенном самоцветами, и в одиночку потягивал красное вино из прозрачного бокала тонкого венецианского стекла.
Выглядел хозяин дома весьма понурым и уставшим. Всклокоченная борода, синяки под глазами, множество мелких морщинок на сухом лице. Даже мягкая войлочная тафья - и та была сбита набок на гладко выбритой голове.
- И где все? - не понял Андрей, хорошо помнивший, что хоть несколько бояр из их многочисленной братчины, но завсегда столовались или отдыхали в доме лучшего отцовского товарища.
- А нет, - развел руками государев дьяк, пролив чуток вина. - Были, были, да вдруг все и кончились. Мы ведь, брат, возрастом все чуть не погодками случились. Средь ровесников дружбу заводили. Отец твой тебя в братчину привел, а другие не озаботились. Опосля, как ты государя от покушения спас, столько чести на всех свалилось, что и забыли, как вместе родами держаться надобно. И так славно все сложилось. А кончилось тем, что иные по ранам и немощи, как батюшка твой, вовсе от дел отошли и из поместий носа не кажут. Иные, в избранную тысячу попав, от государя землю поблизости получили и туда после службы стремятся. Да и сам я в хлопотах царских мало кого у себя привечать стал. Вот и вышло вдруг, что нашлось время за стол общий сесть - ан и не с кем оказалось хлеба преломить. Один гуляю, как столб верстовой на перепутье.
- Ломай, - скинув шубу на скамью, сел через угол от него Андрей. - Помогу.
- Бог милостив, послал тебя в ответ на мои печали, - тяжко вздохнул хозяин. - Сказывай, побратим, как Василий Ярославович ныне? Здоров ли, оправился ли после плена басурманского? Как матушка?
- Как отец вернулся, так и повеселела, - кивнул князь. - Отец же в хлопотах. Неурожаи у нас второй год подряд. Да еще и мор случился.
- Как голод из-за неурожая, то за ним завсегда мор случается. А после мора татары приходят. Они что опарыши - мертвечину издалека чуют. Враз прилетают живых добить, мертвых ограбить, - поморщился боярин. - Оттого и побратимы норовят из поместий не выезжать. Смердов сторожат, дабы не разбежались, припасы свои. Ну, и о лете хорошем молебны заказывают. Ты извини, что не угощаю, княже. Братчину еще не принесли, а сам, видишь, не закусываю, токмо пью. Кусок в горло не лезет, вот и нет ничего на столе.
- Что-то ты совсем голову повесил, Иван Юрьевич! - стукнул кулаком по столу Андрей. - Да сказывай же наконец, отчего смурной такой?! Отчего не в приказе? Почему осунулся? О чем думаешь?
- О смуте, княже, - протяжно вздохнув, снова налил бокал боярин Кошкин. - Об измене. О деле тяжком, что в руки брать не хочу, ан чин мой требует.
- Хватит загадки гадать, Иван Юрьевич! - взмолился Андрей. - Говори же ты прямо, что случилось?
- А ты разве не слыхал о беде недавней? - сморщил губы бантиком дьяк Разрядного приказа. - Обоз наш недалече от Орши поляки разорили, пограбили, да еще и людей многих побили, а иных и в плен увели. Двести душ не досчитались, как народ в Полоцк возвернулся. Хорошо, ляхи воровать кинулись, как возки увидали, и гнаться за нашими ратниками не стали. А то без крови бы большой не обошлось.
- Военная удача изменчива, - пожал плечами Андрей. - Случаются и обиды. Но ведь все едино мы ляхов побьем, когда иначе было? Так что не грусти, дружище. Лучше служек своих поторопи. А то в горле и вправду пересохло.
- Какая удача, княже?! - аж передернулся Иван Юрьевич и скривился, словно муху проглотил.
- Измена явная, измена. Князь Петр Шуйский без опаски шел с обозом главным, с припасами для всей своей рати, часть которой налегке князья Серебряные из Вязьмы вели. Ан упредил кто-то ляхов и о пути его, и о времени. Схизматики на колонну внезапно из засады свалились, а из детей боярских никто и не исполчился даже, ибо не ждали на сем пути опасности. С того и беда. Люди-то уцелели, а вот припасы все ляхам поганым достались. И снедь, и зелье, и оружие, и броня. Все. А без припасов, сам понимаешь, воевать нечем. Посему Серебряные полки свои обратно к Вязьме обернули. И до осени, мыслю, новой рати нам уж не снарядить.
- Повезло полякам, - признал Андрей.
- Так ведь и это не все! - жахнул кулаком по столешнице боярин. - Князя нашего Петра Шуйского, завоевателя Дерпта, славного и доблестью, и человеколюбием, ляхи в колодце застреленным нашли и к королю своему на поругание тело увезли. Рази сие не измена, княже? Видно сразу, из близких доверенных его кто-то стрельнул да в колодец тело сбросил, дабы следы душегубства замести. Иначе к чему такие хитрости выдумывать? Вот и смотри, княже: в засаду рать нашу кто-то заманил, воеводу убил, ляхам безбожным планы наши выдал и разорение устроил. Как без измены такое случиться возможно? Только она, проклятущая, все и разъясняет.
- Курбский это! - уверенно отрезал князь Сакульский. - Курбский Андрей. Он предатель, подонок он, каких свет не видывал. Я же еще о прошлом годе предупреждал, что он земле русской изменил и на поляков старается!
- Сбежал князь Курбский. Сбежал паскуда, бросив жену тяжелую и сына на государеву милость! Как известие о беде сей в Москву дошло, он ужо из Дерпта со всех ног драпал. Знал и о кровопролитии грядущем, и о том, на кого первого подозрение упадет. - Дьяк государев размахнулся из-за головы со всей немалой силушки, но в последний миг вдруг передумал, пронес хрупкий бокал по широкой дуге и осторожно поставил на стол. - С очередным вздохом закончил: - Удрал…
- Ловить надо было, пока в руках! Я же предупреждал! - продолжал горячиться Андрей.
- Ты упреждал, другие упреждали, сам вилял, прохвост. Да разве всех нахватаешься? - развел руками дьяк.
- Почему всех?! Курбского надо было брать, Курбского!
- Да кабы он один, княже, - вздохнул боярин. - Таковых оговоренных у меня полный сундук грамотами забит. От и разбери, кого хватать, а кого по злому помыслу губят.
- Но ведь Курбский сбежал!
- Да говорю же тебе, Андрей Васильевич, он таковой не один! - тоже повысил голос хозяин дома. - Боярин Колычев тоже удрал, бояре Пухов, Тетерин, Сарохозин. Да чего бояре? Князья Глинский и Береметев убечь пытались, князь Вельский дважды к полякам съехать хотел, князья Фуников, Курлятев… Государь серчал сперва, Курлятева в монастырь сослал, Фуникова туда же. Опосля отошел, помиловал. Прочих же только ругал словами непотребными, клятву новую о верности взял, крест целовать заставил, да поручителей истребовал. Побегли, ровно мыши от кота. А всех ведь, княже, в поруб не загонишь. Кому тогда службу нести, коли все по порубам распиханы? Посему и милостив государь безмерно. Словесами ругает, а кару на непослушных не обрушивает. Бояр Михайло Репнина и Юрия Кашина я заловил, княже. Признались оба прилюдно, что по поручению Андрея Курбского они рать нашу полякам сдали, навели нехристей на православный люд. Так и их государь лишь на покаяние отправил. Хотя, скажу, душегубства на себя бояре брать не стали. Не они воеводу Шуйского, стало быть, смерти предали. Нашлись и иные кровопийцы.
- Подожди, брат, - тряхнул головой Андрей. - Как это «душегубства на них нет»?! А люди невинные, что смертью лютой под польскими саблями полегли, - это кто? У них в жилах что, не кровь, а водица текла? Убийцы они самые настоящие! За дело такое на осине им первое место, в петле пеньковой намыленной!
- Может, и место, да ты ведь знаешь государя нашего. Богомолен он и милостив. Простит.
Это была истинная правда. Вот уже тридцать лет сидел Иоанн Васильевич на троне, и до сих пор все еще не пролилось по его приказу ни единой капли крови. Как бы ни провинились подданные царя, чего бы ни натворили - высшей меры наказания он не отмерил никому, ни во гневе, ни в хорошем настроении, ни в час болезни. Монастырский двор - такова самая страшная кара, что обрушивал он даже на откровенно злобных врагов и душегубов.
- Ты меня к нему проведи, Иван Юрьевич, сделай милость, - попросил князь Сакульский. - Давненько не виделись. Пора и поздороваться.
- Отведу, чего не отвести? - пожал плечами дьяк. - Да токмо ни пиров, ни приемов Иоанн пока не устраивает. Сидит весь в печали, книги читает да иконам в светелке своей молится. Прямо инок святой, да и только. Эй, кто там есть за дверью?! Вы там заснули все до одного, что ли? Долго нам с гостем братчины ждать?! Давно, вижу, не порол, обленились без хозяйской строгости!
То ли угроза возымела действие, то ли дворня только-только успела управиться с заданием, но дверь во внутренние покои отворилась, и двое пареньков лет двенадцати, тяжело ступая, внесли в гулкую трапезную старую, мятую и потертую братчину, когда-то соединившую прочными узами десятки молодых бояр, доволокли ее до хозяина и водрузили на стол. Еще трое подворников шустро расставили вокруг плошки с копчеными пескарями, солеными огурцами и грибами, маслянистый осетровый балык, порезанную толстыми ломтями буженину, капусту с перцем и яблоками.
- Спрячь баловство дурное, - небрежно щелкнул пальцами боярин, и сообразительные мальчуганы, уходя, прихватили вычурную заморскую посуду - и стеклянные бокалы, и бутылки с вытянутыми горлышками, и расписные фарфоровые тарелки. Кошкин же утер темные, с проседью, усы, повел плечами: - Уж и забыл, каково это…
Взявшись за обе ручки, он поднял многолитровую чашу, припал губами к ее краю и стал крупными глотками пить пахнущее можжевельником, густое темное пиво. Пить с такой жадностью, что хмельного напитка в чаше заметно поубавилось. Наконец боярин сломался, опустил братчину обратно и довольно крякнул:
- Хорошо! Не то что водичка заморская!
Он посторонился, уступая место гостю. Князь взялся за ручки тяжеленной братчины, с натугой приподнял, качнул к себе, стал глотать чуть горьковатое тяжелое пиво, однако очень скоро понял, что вот-вот прольет изрядное количество на себя и торопливо вернул емкость на стол. Отер усы, наколол ломоть буженины, закусил. Боярин Кошкин, глядя на него, потянулся за балыком, малым ножом отсек себе кусок, перебросил в рот, пальцами зацепил изрядный пук капусты. Андрей споро сжевал несколько пескариков, тоже попробовал жгучей капусты. Пауза явно затягивалась, и чтобы разорвать тишину, князь Сакульский спросил:
- Чего же это они все как с цепи сорвались, к ляхам рванули?
- Как же им не рвануть опосля «вотчинного указа», княже? Люди-то все знатные да богатые. Вот и не удержались.
- Какого еще указа?
- Как «какого»? Нечто ты не знаешь? - изумился дьяк. - Хотя, Андрей Васильевич, как раз ты мог и не знать. Ты ведь, что ни год, все в разъездах пребываешь. Отдыхаешь же на северных окраинах, от наших перемен далече.
- Да что еще за воля такая, Иван Юрьевич? Сказывай уж, не томи. Хватит загадки загадывать.
- Верно не знаешь? - с подозрительной недоверчивостью переспросил дьяк. - Ладно, тогда перескажу. Ты не серчай токмо. Не моя сия притча, а указ государев.
- Да ты про указ-то скажешь наконец, Иван Юрьевич, али так и будешь округ да около ходить?
- В общем, аккурат второй год как тому, на Сильвестров день, государь наш Иоанн Васильевич указ земельный подписал о порядке вотчинного владения… - покосился на братчину хозяин дома.
1 2 3 4 5
Знать бы заранее - хоть метку бы какую в бумагах поставил!
Варя уже забралась в платье и завязывала платок.
- Подожди! - отбросил одеяло он. - С тобой хочу сходить. Хоть гляну, кто от меня первую любовь отнимает.
Варя вздрогнула, резко повернула к нему голову… И промолчала. Жизнь успела научить ее и смирению, и разумности, и фатализму. Теперь она даже не пыталась намекнуть на то, кто именно является отцом ребенка. Приказчица хорошо понимала, что родовитый князь никогда не признает своей связи с холопкой. И не получится ничего хорошего, если раздувать конфликт там, где проросли семена искреннего чувства.
- Коли интересно, пойдем. Мальчик уродился крепким.
Андрей натянул шаровары, влез в рубашку, опоясался - чисто по привычке, без недобрых мыслей. Нагоняя стремительную Варвару, спустился на первый этаж и вскоре оказался в небольшой комнатенке, зажатой между кухней и печыо княжьих покоев. Здесь, у бревенчатой стены, разгораживающей помещения, и покачивалась подвешенная к потолку плетеная колыбелька. Чуть дальше, под темным окном, стоял узкий топчан с соломенным тюфяком.
- Ты б его еще в чулане спрятала! - полушепотом попрекнул Андрей. - Нечто во всем дворце места поприличнее не нашлось?
- Ты, боярин, может, и князь, - насмешливо хмыкнула Варя, - а все едино мужик бестолковый. На кой ляд ему твои горницы расписные, коли самое теплое и уютное место завсегда здесь, где от кухни тепло, а от печи не жарко? Далеко печь, в трех шагах. Даже когда топишь, все едино не жарит.
- Тепла тут много, а свежего воздуха нет, - парировал Андрей. - Дыра-то над постелью, небось, вовсе не открывается.
- Свежий воздух летом хорош… - начала отвечать приказчица, но князь отвлекся на румяные щеки крепыша, что посапывал в колыбели, и на его плотно сжатые розовые кулачки, высунутые из-под одеяльца.
- Как назвала? - спросил он, склоняясь над ребенком с глупой незваной улыбкой.
- В монахинях не бывала, святцев не помню, - ответила Варя. - Крестить стану - скажут.
- Меня крестным отцом позови, - твердо приказал Андрей, толком еще не успев понять своего отношения к младенцу. Он не мог быть родителем безродного ребенка. Но стать его крестным князю не запрещали никакие законы и обычаи.
Такая доброта знатных людей к потомкам простолюдинок встречалась сплошь и рядом.
- Андрей обидеться может… - неуверенно отказалась Варя.
- Не обидится. Я с ним поговорю, - шепотом пообещал Андрей, и осторожно, одними губами, коснулся лба ребенка. Отступил. - Постель, смотрю, одна. А где мальчишка-то спит?
- Сам сказываешь, дворец большой, - улыбнулась приказчица. - Теперь ступай, мне кормить надобно. Тебе же отдыхать после дороги.
- Да мне и здесь тепло.
- Ступай, княже, - покачала головой она. - Не смущай. И место тут токмо для одной…
Малыш многозначительно зачмокал пухлыми губками.
- Ладно, корми, - смирился князь. - Ныне он здесь хозяин. Будем надеяться, и впредь не подведет.
Князь Сакульский поднялся в свои покои, подбросил в печь еще пару поленьев, перешел в опочивальню и поперек перины упал на постель.
Итак, у него родился сын. Славный розовощекий малыш, вызывающий в сердце приятную щемящую теплоту. Сын, снова рожденный не от жены, а от первой познанной им в этом мире женщины. Вот уж больше шестнадцати лет прошло с момента их первой встречи, но Андрей так до сих пор и не смог понять своего отношения к Варе. Князь любил свою жену. Он был совершенно уверен, что, кроме Полины, никто не нужен ему в этом мире, что именно с ней он желает провести все отмеренные ему провидением годы, рядом с ней желает встретить старость, вместе с ней радоваться успехам детей и переносить испытания, коли они выпадут на их долю. Он любил свою жену…
Но близость Вари неизменно вызывала в душе его непонятное, бессмысленное смятение, скручивала в безумие, превращала в глупого мальчишку, желающего только одного, здесь и сейчас - отбрасывая всякие разумные доводы и требования морали.
«Может, для нее приворот на меня кто-то сделал? - мелькнула шальная мысль. - Оно ведь так действовать и должно: подавлять волю, выключать рассудок. Нечто и правда зелье какое мне от нее досталось?»
Как избавиться от возможного приворота, Андрей знал отлично - даром что ли мудрость древнего волхва Лютобора несколько лет кряду со всем усердием зубрил. Знал… Но почему-то не имел никакого желания этим знанием пользоваться.
* * *
Дела своего, ради которого пришлось пропутешествовать аж через половину державы от Карелии до Москвы, князь Сакульский откладывать не стал и на рассвете отправился к побратиму своему боярину Кошкину. Он был уверен, что не застанет дьяка Разрядного приказа дома, и намеревался лишь упредить через дворню о своем возвращении в столицу - но его неожиданно пригласили в дом, и молодой служка провел гостя в трапезную.
- Андрей Васильевич! - раскинул руки хозяин и поднялся навстречу. - Хоть одна радость случилась. Эй, Сенька! Братчину вели отмыть да наполнить! Давненько я из нее не пивал. Уж и забывать начал, каково это, в руках ее подымать.
- Здрав будь, Иван Юрьевич, - подойдя ближе, крепко обнял побратима князь. - Что-то грустно голос твой звучит ныне. Нечто не ложился еще после вчерашнего пира?
- А с кем пировать? - недовольно дернул себя за бороду боярин Кошкин. - Видишь кого али нет?
Андрей невольно оглянулся, хотя и знал, что в трапезной пусто. В обширной комнате стояли прежние длинные столы, способные вместить добрую сотню гостей, скамья и широкие подоконники позволяли не только сесть, но и вытянуться во весь рост, дабы не уходить из компании для сна. Светильники по углам и под потолком щедро заливали все вокруг ярким светом, но… Но накрытые столы, свет, скамьи - все это было никому, совершенно никому не нужно. Во главе этой роскошной пустоты восседал думный боярин и дьяк Иван Кошкин в одном лишь парчовом халате, расшитом золотой нитью и украшенном самоцветами, и в одиночку потягивал красное вино из прозрачного бокала тонкого венецианского стекла.
Выглядел хозяин дома весьма понурым и уставшим. Всклокоченная борода, синяки под глазами, множество мелких морщинок на сухом лице. Даже мягкая войлочная тафья - и та была сбита набок на гладко выбритой голове.
- И где все? - не понял Андрей, хорошо помнивший, что хоть несколько бояр из их многочисленной братчины, но завсегда столовались или отдыхали в доме лучшего отцовского товарища.
- А нет, - развел руками государев дьяк, пролив чуток вина. - Были, были, да вдруг все и кончились. Мы ведь, брат, возрастом все чуть не погодками случились. Средь ровесников дружбу заводили. Отец твой тебя в братчину привел, а другие не озаботились. Опосля, как ты государя от покушения спас, столько чести на всех свалилось, что и забыли, как вместе родами держаться надобно. И так славно все сложилось. А кончилось тем, что иные по ранам и немощи, как батюшка твой, вовсе от дел отошли и из поместий носа не кажут. Иные, в избранную тысячу попав, от государя землю поблизости получили и туда после службы стремятся. Да и сам я в хлопотах царских мало кого у себя привечать стал. Вот и вышло вдруг, что нашлось время за стол общий сесть - ан и не с кем оказалось хлеба преломить. Один гуляю, как столб верстовой на перепутье.
- Ломай, - скинув шубу на скамью, сел через угол от него Андрей. - Помогу.
- Бог милостив, послал тебя в ответ на мои печали, - тяжко вздохнул хозяин. - Сказывай, побратим, как Василий Ярославович ныне? Здоров ли, оправился ли после плена басурманского? Как матушка?
- Как отец вернулся, так и повеселела, - кивнул князь. - Отец же в хлопотах. Неурожаи у нас второй год подряд. Да еще и мор случился.
- Как голод из-за неурожая, то за ним завсегда мор случается. А после мора татары приходят. Они что опарыши - мертвечину издалека чуют. Враз прилетают живых добить, мертвых ограбить, - поморщился боярин. - Оттого и побратимы норовят из поместий не выезжать. Смердов сторожат, дабы не разбежались, припасы свои. Ну, и о лете хорошем молебны заказывают. Ты извини, что не угощаю, княже. Братчину еще не принесли, а сам, видишь, не закусываю, токмо пью. Кусок в горло не лезет, вот и нет ничего на столе.
- Что-то ты совсем голову повесил, Иван Юрьевич! - стукнул кулаком по столу Андрей. - Да сказывай же наконец, отчего смурной такой?! Отчего не в приказе? Почему осунулся? О чем думаешь?
- О смуте, княже, - протяжно вздохнув, снова налил бокал боярин Кошкин. - Об измене. О деле тяжком, что в руки брать не хочу, ан чин мой требует.
- Хватит загадки гадать, Иван Юрьевич! - взмолился Андрей. - Говори же ты прямо, что случилось?
- А ты разве не слыхал о беде недавней? - сморщил губы бантиком дьяк Разрядного приказа. - Обоз наш недалече от Орши поляки разорили, пограбили, да еще и людей многих побили, а иных и в плен увели. Двести душ не досчитались, как народ в Полоцк возвернулся. Хорошо, ляхи воровать кинулись, как возки увидали, и гнаться за нашими ратниками не стали. А то без крови бы большой не обошлось.
- Военная удача изменчива, - пожал плечами Андрей. - Случаются и обиды. Но ведь все едино мы ляхов побьем, когда иначе было? Так что не грусти, дружище. Лучше служек своих поторопи. А то в горле и вправду пересохло.
- Какая удача, княже?! - аж передернулся Иван Юрьевич и скривился, словно муху проглотил.
- Измена явная, измена. Князь Петр Шуйский без опаски шел с обозом главным, с припасами для всей своей рати, часть которой налегке князья Серебряные из Вязьмы вели. Ан упредил кто-то ляхов и о пути его, и о времени. Схизматики на колонну внезапно из засады свалились, а из детей боярских никто и не исполчился даже, ибо не ждали на сем пути опасности. С того и беда. Люди-то уцелели, а вот припасы все ляхам поганым достались. И снедь, и зелье, и оружие, и броня. Все. А без припасов, сам понимаешь, воевать нечем. Посему Серебряные полки свои обратно к Вязьме обернули. И до осени, мыслю, новой рати нам уж не снарядить.
- Повезло полякам, - признал Андрей.
- Так ведь и это не все! - жахнул кулаком по столешнице боярин. - Князя нашего Петра Шуйского, завоевателя Дерпта, славного и доблестью, и человеколюбием, ляхи в колодце застреленным нашли и к королю своему на поругание тело увезли. Рази сие не измена, княже? Видно сразу, из близких доверенных его кто-то стрельнул да в колодец тело сбросил, дабы следы душегубства замести. Иначе к чему такие хитрости выдумывать? Вот и смотри, княже: в засаду рать нашу кто-то заманил, воеводу убил, ляхам безбожным планы наши выдал и разорение устроил. Как без измены такое случиться возможно? Только она, проклятущая, все и разъясняет.
- Курбский это! - уверенно отрезал князь Сакульский. - Курбский Андрей. Он предатель, подонок он, каких свет не видывал. Я же еще о прошлом годе предупреждал, что он земле русской изменил и на поляков старается!
- Сбежал князь Курбский. Сбежал паскуда, бросив жену тяжелую и сына на государеву милость! Как известие о беде сей в Москву дошло, он ужо из Дерпта со всех ног драпал. Знал и о кровопролитии грядущем, и о том, на кого первого подозрение упадет. - Дьяк государев размахнулся из-за головы со всей немалой силушки, но в последний миг вдруг передумал, пронес хрупкий бокал по широкой дуге и осторожно поставил на стол. - С очередным вздохом закончил: - Удрал…
- Ловить надо было, пока в руках! Я же предупреждал! - продолжал горячиться Андрей.
- Ты упреждал, другие упреждали, сам вилял, прохвост. Да разве всех нахватаешься? - развел руками дьяк.
- Почему всех?! Курбского надо было брать, Курбского!
- Да кабы он один, княже, - вздохнул боярин. - Таковых оговоренных у меня полный сундук грамотами забит. От и разбери, кого хватать, а кого по злому помыслу губят.
- Но ведь Курбский сбежал!
- Да говорю же тебе, Андрей Васильевич, он таковой не один! - тоже повысил голос хозяин дома. - Боярин Колычев тоже удрал, бояре Пухов, Тетерин, Сарохозин. Да чего бояре? Князья Глинский и Береметев убечь пытались, князь Вельский дважды к полякам съехать хотел, князья Фуников, Курлятев… Государь серчал сперва, Курлятева в монастырь сослал, Фуникова туда же. Опосля отошел, помиловал. Прочих же только ругал словами непотребными, клятву новую о верности взял, крест целовать заставил, да поручителей истребовал. Побегли, ровно мыши от кота. А всех ведь, княже, в поруб не загонишь. Кому тогда службу нести, коли все по порубам распиханы? Посему и милостив государь безмерно. Словесами ругает, а кару на непослушных не обрушивает. Бояр Михайло Репнина и Юрия Кашина я заловил, княже. Признались оба прилюдно, что по поручению Андрея Курбского они рать нашу полякам сдали, навели нехристей на православный люд. Так и их государь лишь на покаяние отправил. Хотя, скажу, душегубства на себя бояре брать не стали. Не они воеводу Шуйского, стало быть, смерти предали. Нашлись и иные кровопийцы.
- Подожди, брат, - тряхнул головой Андрей. - Как это «душегубства на них нет»?! А люди невинные, что смертью лютой под польскими саблями полегли, - это кто? У них в жилах что, не кровь, а водица текла? Убийцы они самые настоящие! За дело такое на осине им первое место, в петле пеньковой намыленной!
- Может, и место, да ты ведь знаешь государя нашего. Богомолен он и милостив. Простит.
Это была истинная правда. Вот уже тридцать лет сидел Иоанн Васильевич на троне, и до сих пор все еще не пролилось по его приказу ни единой капли крови. Как бы ни провинились подданные царя, чего бы ни натворили - высшей меры наказания он не отмерил никому, ни во гневе, ни в хорошем настроении, ни в час болезни. Монастырский двор - такова самая страшная кара, что обрушивал он даже на откровенно злобных врагов и душегубов.
- Ты меня к нему проведи, Иван Юрьевич, сделай милость, - попросил князь Сакульский. - Давненько не виделись. Пора и поздороваться.
- Отведу, чего не отвести? - пожал плечами дьяк. - Да токмо ни пиров, ни приемов Иоанн пока не устраивает. Сидит весь в печали, книги читает да иконам в светелке своей молится. Прямо инок святой, да и только. Эй, кто там есть за дверью?! Вы там заснули все до одного, что ли? Долго нам с гостем братчины ждать?! Давно, вижу, не порол, обленились без хозяйской строгости!
То ли угроза возымела действие, то ли дворня только-только успела управиться с заданием, но дверь во внутренние покои отворилась, и двое пареньков лет двенадцати, тяжело ступая, внесли в гулкую трапезную старую, мятую и потертую братчину, когда-то соединившую прочными узами десятки молодых бояр, доволокли ее до хозяина и водрузили на стол. Еще трое подворников шустро расставили вокруг плошки с копчеными пескарями, солеными огурцами и грибами, маслянистый осетровый балык, порезанную толстыми ломтями буженину, капусту с перцем и яблоками.
- Спрячь баловство дурное, - небрежно щелкнул пальцами боярин, и сообразительные мальчуганы, уходя, прихватили вычурную заморскую посуду - и стеклянные бокалы, и бутылки с вытянутыми горлышками, и расписные фарфоровые тарелки. Кошкин же утер темные, с проседью, усы, повел плечами: - Уж и забыл, каково это…
Взявшись за обе ручки, он поднял многолитровую чашу, припал губами к ее краю и стал крупными глотками пить пахнущее можжевельником, густое темное пиво. Пить с такой жадностью, что хмельного напитка в чаше заметно поубавилось. Наконец боярин сломался, опустил братчину обратно и довольно крякнул:
- Хорошо! Не то что водичка заморская!
Он посторонился, уступая место гостю. Князь взялся за ручки тяжеленной братчины, с натугой приподнял, качнул к себе, стал глотать чуть горьковатое тяжелое пиво, однако очень скоро понял, что вот-вот прольет изрядное количество на себя и торопливо вернул емкость на стол. Отер усы, наколол ломоть буженины, закусил. Боярин Кошкин, глядя на него, потянулся за балыком, малым ножом отсек себе кусок, перебросил в рот, пальцами зацепил изрядный пук капусты. Андрей споро сжевал несколько пескариков, тоже попробовал жгучей капусты. Пауза явно затягивалась, и чтобы разорвать тишину, князь Сакульский спросил:
- Чего же это они все как с цепи сорвались, к ляхам рванули?
- Как же им не рвануть опосля «вотчинного указа», княже? Люди-то все знатные да богатые. Вот и не удержались.
- Какого еще указа?
- Как «какого»? Нечто ты не знаешь? - изумился дьяк. - Хотя, Андрей Васильевич, как раз ты мог и не знать. Ты ведь, что ни год, все в разъездах пребываешь. Отдыхаешь же на северных окраинах, от наших перемен далече.
- Да что еще за воля такая, Иван Юрьевич? Сказывай уж, не томи. Хватит загадки загадывать.
- Верно не знаешь? - с подозрительной недоверчивостью переспросил дьяк. - Ладно, тогда перескажу. Ты не серчай токмо. Не моя сия притча, а указ государев.
- Да ты про указ-то скажешь наконец, Иван Юрьевич, али так и будешь округ да около ходить?
- В общем, аккурат второй год как тому, на Сильвестров день, государь наш Иоанн Васильевич указ земельный подписал о порядке вотчинного владения… - покосился на братчину хозяин дома.
1 2 3 4 5