Кое-что, конечно же, сбывалось — так ведь всегда после случившегося начинаешь замечать мистические совпадения и знаки, предшествовавшие началу истории. Особенно когда их очень хочется заметить, чтобы оправдать собственные близорукость, непрофессионализм и лень.
— Да. Алло. Алло, говорите! — Волгин посмотрел на Андрея и пожал плечами. — Не хотят. Может, мой голос не нравится?
— А кому может нравиться твоё мерзкое меццо-сопрано? Лично я его терплю с трудом, исключительно в силу необходимости. И потом, стал бы ты сам разговаривать с человеком, который так громко кричит?
— Я не кричу, потому что хорошо воспитан и соблюдаю инструкцию о культурном и вежливом обращении с гражданами. А голос у меня хороший, настоящий бархатный баритон. Я мог бы выступать в опере!
— Практически ты и так выступаешь.
Сергей положил трубку, и в течение нескольких минут оба оперативника группы по раскрытию умышленных убийств продолжали заниматься той же рутиной, которой занимались и несколько предшествовавших часов. Писали справки о проделанной работе, зачастую рожая тексты с превеликим трудом, разглядывая потолок и почёсывая затылки, чтобы привести в соответствие мероприятия, продиктованные нормальной милицейской практикой, с постулатами, которыми руководствуются проверяющие из вышестоящих инстанций. Последние, как правило, о «живой» работе знали только понаслышке, но признаваться в этом не любили и отсутствие практических знаний компенсировали теоретическим багажом, который так же соотносился с действительностью, как рекомендации поваренной книги — с полноценным ужином из французского ресторана. Опера писали справки, подшивали их, как и другие документы, в оперативно-поисковые дела по «глухим» убийствам прошлых лет, обсуждали новости, матерились, обнаруживая упорхнувшую под стол бумажку, из-за которой придётся раскурочивать и заново сшивать трехсотстраничный том ОПД — то есть делали все то же, что и прежде, но посторонний наблюдатель мог бы отметить, что теперь они ведут себя несколько нервно.
Когда снова зазвонил телефон, Волгин уколол иголкой мизинец.
— Да, — сказал он, тряся пораненной левой рукой и прижимая трубку плечом; судя по тому, как он морщился, слышимость была отвратительной. — Да! Что? Так… О, бл… Я говорю, понял! Приезжайте, жду.
Закончив разговор, он сказал: «Черт!» — и отвернулся к окну. Выражение его лица Акулов охарактеризовал бы как смесь лёгкой тоски с весьма заметной брезгливостью.
— К нам едет очередная проверка? — спросил Андрей. — На этот раз из Совета Европы?
— Бандиты назначили встречу.
— Тебе?! Здесь?!
— По делу Шершавчика.
— Кого?
Арнольд Михайлович Гладкостенный окончил свой путь в сорокалетнем возрасте на лифтовой площадке многоквартирного дома, скончавшись от множественных огнестрельных ранений, несовместимых с жизнью. Произведя контрольный выстрел в затылок, убийца бросил рядом с трупом орудие убийства и удалился, никем не замеченный, уступив место оперативно-следственной группе, прибывшей по вызову жены потерпевшего… Точнее, уже вдовы.
— Ошибка в объекте, — определил начальник районного управления, который к группе прямого отношения не имел, но в силу должностного положения обязан был выезжать на происшествия, имеющие большой общественный резонанс; о величине резонанса по поводу убийства Гладкостенного судить было преждевременно, но шеф оказался поблизости от места происшествия и решил заглянуть, не дожидаясь особого приглашения. — Ошибка в объекте, — повторил он, издалека разглядывая валенки на резиновом ходу и трикотажные штаны с начёсом, при Советской власти продававшиеся на каждом углу, но за последние годы пропавшие с прилавков. — Ждали барыгу, а попали…
— …В бедолагу, — закончил начальник отдела уголовного розыска Катышев, склоняясь над трупом. — Странно, а ведь, судя по некрологам, дворники бессмертны. Мадам, чем занимался ваш покойный супруг?
Людмила Борисовна Гладкостенная прижимала кулачки к сухим глазам, трясла головой и ничего вразумительного ответить не могла. Поначалу это объясняли шоком от случившегося, потом объяснять перестали — даже спустя несколько месяцев она лишь пожимала плечами, когда её спрашивали о роде занятий, связях и проблемах убитого.
Когда перевернули труп на спину, удивились. Поверх затрёпанного свитера домашней вязки обнаружился золотой крест размером с ладонь. Крест висел на цепи метровой длины, каждое звено которой габаритами мало уступало спичечному коробку.
— Пожалуй, что и не ошибка, — молвил начальник РУВД, удаляясь; сбавив шаг, он приказал руководителю ОУРа: — Анатолий Василич, разберись тут как следует.
Катышев в указаниях шефа, выросшего из участковых инспекторов и никогда не имевшего отношения к раскрытию серьёзных убийств, не нуждался. Все необходимые мероприятия были проведены в срок и добросовестно, но результата не принесли. Обнаружилось, что при зарплате 800 рублей, начисляемой ему как председателю гаражного кооператива, и грошовой пенсии по инвалидности, покойный обладал пятью автомобилями, дачным участком и тремя квартирами, а в деловых операциях с лёгкостью оперировал суммами по 30 — 40 тысяч долларов. До сути деловых операций, правда, так докопаться и не удалось. Вдова хранила молчание, личные записи Гладкостенного ясности в вопрос не внесли, судя по учётам налоговой инспекции и другим официальным базам данных, ни к какому бизнесу он ни малейшего касательства не имел.
Год назад, когда убили Гладкостенного, Волгин был в отпуске, а Акулов и вовсе сидел в тюрьме, дожидаясь суда по обвинению в превышении власти. Отгуляв законный отпуск, Волгин взял больничный, так что на работе отсутствовал два с лишним месяца. Когда он приступил к своим обязанностям, дело числилось в разряде крепких «глухарей», и Катышев посоветовал не забивать себе голову.
Так и сказал:
— Не забивай себе голову, там сам чёрт ногу сломит. Я с парнями перелопатил всё, что мог, — ноль на выходе, никаких перспектив и ни малейшей надежды, что они когда-то появятся. Разве что позвонят из соседнего района и скажут, что кто-то берёт на себя наш «глухарь». Подшей бумаги как следует и занимайся более реальными делами. Пока ты от работы отлынивал, водку жрал и харю плющил, у нас тут словно прорвало!
Совету шефа Сергей последовал не в полной мере. Изучив документы и поговорив с операми, «работавшими по убийству» Гладкостенного, Волгин пришёл к своим выводам и наметил ряд шагов для их проверки. Может, ему и удалось бы если не раскрыть преступление, то хотя бы приблизиться к истине, но вдова сменила место жительства и не оставила нового адреса. Инстанции, в которые Сергей обращался за дополнительной информацией, не отвечали на запросы либо присылали формальные «отписки», а те немногие лица из окружения убитого, которые на первых порах проболтались о чём-то полезном для следствия, пошли в полный отказ. Наиболее деликатные виновато разводили руки и жаловались на склероз, другие приходили с адвокатами и скандалили, когда им предъявляли старые протоколы:
— Я такого никогда не говорил! Здесь все неправильно записано.
— Чего же вы тогда расписались?
— Где?
— В… Вот здесь: «С моих слов записано верно и мною прочитано».
— Я?!
— Вы!
— Моя подпись поддельная…
Конец года выдался действительно на редкость напряжённым. Число насильственных преступлений, совершённых в Северном районе, превысило все показатели прежних лет и продолжало расти, как на дрожжах. Волгину, единственному в РУВД оперу-«убойщику», приходилось разрываться между новыми происшествиями, так что об относительно старых пришлось позабыть. «Дело Гладкостенного» легло на полку. Периодически по почте приходили ответы на какие-то запросы и являлись для допросов свидетели, проигнорировавшие в своё время волгинский вызов, но Сергей был занят другими вещами…
* * *
Перед Восьмым марта Сергея вызвал Катышев.
Лицо начальника было напряжено:
— «Крест и валенки» у нас ещё не раскрыты?
— Не знаю, как у вас, но у меня — «глухарь».
— Садись…
Выслушав шефа, Волгин тоже напрягся. Спросил первое, что явилось на ум:
— Ошибка исключена?
Катышев печально усмехнулся:
— Баллистика — наука точная…
Пистолет, изъятый на месте убийства Гладкостенного, продолжал своё кровавое дело. Вместо того, чтобы, пройдя все необходимые экспертизы, мирно покоиться в сейфе прокуратуры, югославский ТТ оставлял новые трупы. Два «братка» в новогодние праздники, иностранный бизнесмен в конце января, проститутка в канун Дня защитника Отечества.
— Бред какой-то, — покачал головой Волгин, представив двадцатилетнего следователя Риту Тростинкину, разгуливающую по ночному городу со шпалером в руке. — Может, у неё ствол просто спёрли, а она боится признаться?
— Может, и так, — кивнул Катышев, и было видно, что он бы хотел поверить в такую, относительно благопристойную, версию, но готовится к худшему, как человек мудрый, повидавший жизнь и растерявший иллюзии на суровых её поворотах. — А может, и нет. Ты не знаешь, у Риты есть молодой человек?
— Есть, наверное. Девчонка-то симпатичная! А что?
— Помнишь, как следователь Воронцова пронесла в «Кресты» наган для Мадуева? Говорят, сильно полюбила этого бандита…
Волгин послушно представил новую картину: вернувшись с работы, Тростинкина передаёт вещдок своему бой-френду. «Дорогой, только не бросай оружие на месте преступления!» — «Родная, я обязательно его верну. Я ведь знаю, что к утру пестик должен быть в сейфе, ведь у вас так часты внеплановые проверки. Потерпи, скоро мы скопим денег, и я приобрету новый ствол. Я хочу „кольт", дорогая!» — «И я, мой родной!»
В воображении Волгина худенькая Рита протирала затвор пистолета подолом платья, вкладывала его в руку любимого и, привстав на цыпочки, целовала последнего в губы, а он прижимал её к своей широкой груди, — и во внутреннем кармане его куртки хрустела фотография очередной жертвы…
— Да что за бред-то! — снова вырвалось у Волгина, и он посмотрел на начальника, подозревая, что тот просто решил над ним посмеяться и теперь скалит зубы, тешась над легковерием подчинённого, но Катышев глядел сурово и требовательно.
— Сами разрабатывать прокурорских мы не имеем права, — сказал Анатолий Васильевич, — но со мной уже связывались «старшие братья».
— Да кого разрабатывать?! Съездить к Ритке да спросить, что за непонятка получилась!
— Не гоношись под клиентом, салага! Спросить всегда успеем, сперва требуется капитально головой поработать…
Впоследствии Волгин долго переживал, что позволил Бешеному Быку — так в неофициальной обстановке звали Катышева — запудрить себе мозги. Слава Богу, что на Тростинкиной все эти подозрения ни малейшим образом не отразились. Волгин предполагал, что важную роль в урегулировании конфликта сыграл Риткин батяня, занимавший весомую должность в штате городской прокуратуры.
Естественно, девчонка шпалер посторонним не передавала и сама из него никого не мочила. Он как лежал, так и продолжал лежать в её сейфе, а виновником всей суматохи стал стажёр экспертного управления, который по ошибке рассовал часть гильз с убийства Шершавчика в пакеты с вещдоками по другим преступлениям. Подробностей Волгин не знал. То ли стажёр вообще не заметил, что натворил, то ли, допустив какую-то промашку, хотел её, ни с кем не посоветовавшись, исправить, а может, всему виной был переезд в новое здание, который баллистическая лаборатория производила как раз в эти дни. Волгин не знал, как именно случилась ошибка, и не особо стремился это узнать. Для него лично история имела совершенно неожиданное продолжение. «Старшие братья», которые отступили так же незримо, как и вклинились в «Дело о следователе — серийном убийце», неизвестно для чего разыскали гражданку Гладкостенную. Выскочив из неизвестности, как чёрт из табакерки, она в течение вот уже восьми месяцев изводила Сергея: сочинив парочку версий убийства супруга, одна другой смешнее, она требовала отчёта о проделанной работе. Первое время заявлялась в РУВД лично и караулила Сергея возле его кабинета, позже стала доставать по телефону, звоня не реже двух раз в неделю, причём умудрилась раздобыть даже номер его мобильника и не стеснялась им пользоваться. «Вы обязаны информировать меня о принятых мерах!» — заявляла Людмила Борисовна таким визгливым и безапелляционным тоном, что Волгин как-то раз не сдержался и высказал ей всё, что думает по этому поводу.
Людмила Борисовна пробилась на приём к начальнику милицейского главка. Бравый генерал женщину выслушал, ногами затопал и потребовал немедленно доставить гадкого опера в свой кабинет, чтобы лично сорвать с нечестивца погоны. Потом, правда, он немного остыл, так что Сергей отделался лишь строгим выговором. В добавление к этому его лишили и квартальной премии, хотя за один проступок два дисциплинарных взыскания накладывать не полагается.
— Лишение премии — не взыскание, — разъяснил Катышев, которого наказали точно таким же образом за ослабление контроля над личным составом в лице старшего опера Волгина.
— А что это? Новая форма поощрения?
— Нас просто вычеркнули из списка и, если станем трепыхаться, враз докажут, что мы по своим показателям просто недостойны «кварталки». Вот раскроешь Гладкостенного — рублей двести в награду отвалят. Если, конечно, к тому времени «строгач» всё-таки снимут…
С августа Людмила Борисовна в РУВД не появлялась, но бомбардировала районную прокуратуру письмами, в которых высказывала новые соображения о мотивах гибели супруга и возмущалась вялым ходом расследования. Каждое такое послание — а к ноябрю их набралось восемь штук — Рита Тростинкина приобщала к уголовному делу, после чего составляла очередное «Отдельное поручение», в котором предписывала Волгину проверить новые факты…
— …А какие бандиты назначили встречу? — спросил Акулов, выслушав пояснения Волгина.
— Она говорит, что «тамбовские». Может, и не конкретно те самые, которые Шершавчика замочили, но с ними знакомые.
— А почему Шершавчик?
— У тебя есть другое название для этого бл…? Для этого безобразия? Кроме того, если каждый раз его ФИО полностью выговаривать, то язык поломаешь, а Шершавчик звучит симпатично и образно. Как ещё можно было его фамилию переиначить? В «Нарезной»? Не годится, нарезными бывают стволы и батоны…
— Какой ты всё-таки циник, Серёга. У человека горе, а ты над его фамилией изгаляешься… Что мы станем с этими «тамбовцами» делать?
— Притащим сюда и постараемся заглянуть в душу. Как говорит Бешеный Бык, в нашей стране нет человека, который хотя бы раз в жизни не нарушил какого-нибудь закона. Если правильно задавать нужные вопросы, то что-нибудь непременно раскроем. Главное — не забывать о презумпции виновности: «Каждый человек считается подозреваемым, пока не доказано обратное», и не сбавлять темпа. Тогда они в чем-нибудь да признаются.
— Требуют денег?
— Какой-то старый долг.
— М-да… Я, конечно, люблю свою работу, но… Скажи, в территориальное отделение её нельзя отфутболить? Всё-таки вымогательства — не наш профиль. Да и вымогательством здесь, что-то мне подсказывает, совсем не пахнет.
Волгин отворил дверцу сейфа, достал пухлое ОПД, а из него — стопку «Поручений» Тростинкиной и шмякнул бумагами по столу:
— Нельзя.
* * *
«Стрелка» была «забита» на девятнадцать часов в сквере перед кинотеатром «Максим». Учреждение культуры переживало период упадка, денег на ремонт и обзаведение современной аппаратурой не хватало, репертуар давно устарел, так что на плаву оно удерживалось лишь благодаря дискотекам, по выходным дням проводимым студентами, выходцами с африканского континента. Сегодня, в пятничный вечер, дискотеку почему-то отменили, так что по фойе, в ожидании начала сеанса, слонялись только несколько подростков, зашедшие поглазеть на «Основной инстинкт» с Дугласом и Шерон Стоун.
Волгин и Акулов тоже находились внутри кинотеатра, перед панорамным окном, выходящим во двор, где должны были разыграться основные события. От бездельничающих малолеток, половина из которых, несомненно, успела заправиться героином, оперов отделяла шеренга пальм в высоких кадках. Между декоративными насаждениями оставались широкие промежутки, так что юноши и девушки видели оперов и начинали шептаться, строить догадки об их занятии, но подойти ближе и увериться в правильности предположений мешала тётенька-контролёр. Как только кто-нибудь из юных зрителей проявлял повышенный интерес, женщина отгоняла его взволнованным перефразом из «Бриллиантовой руки»:
— Иди, мальчик, не мешай! Не видишь, здесь милиция работает?!
Руководил операцией Катышев. Прослышав о намечающемся «вымогалове», он воодушевился и разработал несколько планов действий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Да. Алло. Алло, говорите! — Волгин посмотрел на Андрея и пожал плечами. — Не хотят. Может, мой голос не нравится?
— А кому может нравиться твоё мерзкое меццо-сопрано? Лично я его терплю с трудом, исключительно в силу необходимости. И потом, стал бы ты сам разговаривать с человеком, который так громко кричит?
— Я не кричу, потому что хорошо воспитан и соблюдаю инструкцию о культурном и вежливом обращении с гражданами. А голос у меня хороший, настоящий бархатный баритон. Я мог бы выступать в опере!
— Практически ты и так выступаешь.
Сергей положил трубку, и в течение нескольких минут оба оперативника группы по раскрытию умышленных убийств продолжали заниматься той же рутиной, которой занимались и несколько предшествовавших часов. Писали справки о проделанной работе, зачастую рожая тексты с превеликим трудом, разглядывая потолок и почёсывая затылки, чтобы привести в соответствие мероприятия, продиктованные нормальной милицейской практикой, с постулатами, которыми руководствуются проверяющие из вышестоящих инстанций. Последние, как правило, о «живой» работе знали только понаслышке, но признаваться в этом не любили и отсутствие практических знаний компенсировали теоретическим багажом, который так же соотносился с действительностью, как рекомендации поваренной книги — с полноценным ужином из французского ресторана. Опера писали справки, подшивали их, как и другие документы, в оперативно-поисковые дела по «глухим» убийствам прошлых лет, обсуждали новости, матерились, обнаруживая упорхнувшую под стол бумажку, из-за которой придётся раскурочивать и заново сшивать трехсотстраничный том ОПД — то есть делали все то же, что и прежде, но посторонний наблюдатель мог бы отметить, что теперь они ведут себя несколько нервно.
Когда снова зазвонил телефон, Волгин уколол иголкой мизинец.
— Да, — сказал он, тряся пораненной левой рукой и прижимая трубку плечом; судя по тому, как он морщился, слышимость была отвратительной. — Да! Что? Так… О, бл… Я говорю, понял! Приезжайте, жду.
Закончив разговор, он сказал: «Черт!» — и отвернулся к окну. Выражение его лица Акулов охарактеризовал бы как смесь лёгкой тоски с весьма заметной брезгливостью.
— К нам едет очередная проверка? — спросил Андрей. — На этот раз из Совета Европы?
— Бандиты назначили встречу.
— Тебе?! Здесь?!
— По делу Шершавчика.
— Кого?
Арнольд Михайлович Гладкостенный окончил свой путь в сорокалетнем возрасте на лифтовой площадке многоквартирного дома, скончавшись от множественных огнестрельных ранений, несовместимых с жизнью. Произведя контрольный выстрел в затылок, убийца бросил рядом с трупом орудие убийства и удалился, никем не замеченный, уступив место оперативно-следственной группе, прибывшей по вызову жены потерпевшего… Точнее, уже вдовы.
— Ошибка в объекте, — определил начальник районного управления, который к группе прямого отношения не имел, но в силу должностного положения обязан был выезжать на происшествия, имеющие большой общественный резонанс; о величине резонанса по поводу убийства Гладкостенного судить было преждевременно, но шеф оказался поблизости от места происшествия и решил заглянуть, не дожидаясь особого приглашения. — Ошибка в объекте, — повторил он, издалека разглядывая валенки на резиновом ходу и трикотажные штаны с начёсом, при Советской власти продававшиеся на каждом углу, но за последние годы пропавшие с прилавков. — Ждали барыгу, а попали…
— …В бедолагу, — закончил начальник отдела уголовного розыска Катышев, склоняясь над трупом. — Странно, а ведь, судя по некрологам, дворники бессмертны. Мадам, чем занимался ваш покойный супруг?
Людмила Борисовна Гладкостенная прижимала кулачки к сухим глазам, трясла головой и ничего вразумительного ответить не могла. Поначалу это объясняли шоком от случившегося, потом объяснять перестали — даже спустя несколько месяцев она лишь пожимала плечами, когда её спрашивали о роде занятий, связях и проблемах убитого.
Когда перевернули труп на спину, удивились. Поверх затрёпанного свитера домашней вязки обнаружился золотой крест размером с ладонь. Крест висел на цепи метровой длины, каждое звено которой габаритами мало уступало спичечному коробку.
— Пожалуй, что и не ошибка, — молвил начальник РУВД, удаляясь; сбавив шаг, он приказал руководителю ОУРа: — Анатолий Василич, разберись тут как следует.
Катышев в указаниях шефа, выросшего из участковых инспекторов и никогда не имевшего отношения к раскрытию серьёзных убийств, не нуждался. Все необходимые мероприятия были проведены в срок и добросовестно, но результата не принесли. Обнаружилось, что при зарплате 800 рублей, начисляемой ему как председателю гаражного кооператива, и грошовой пенсии по инвалидности, покойный обладал пятью автомобилями, дачным участком и тремя квартирами, а в деловых операциях с лёгкостью оперировал суммами по 30 — 40 тысяч долларов. До сути деловых операций, правда, так докопаться и не удалось. Вдова хранила молчание, личные записи Гладкостенного ясности в вопрос не внесли, судя по учётам налоговой инспекции и другим официальным базам данных, ни к какому бизнесу он ни малейшего касательства не имел.
Год назад, когда убили Гладкостенного, Волгин был в отпуске, а Акулов и вовсе сидел в тюрьме, дожидаясь суда по обвинению в превышении власти. Отгуляв законный отпуск, Волгин взял больничный, так что на работе отсутствовал два с лишним месяца. Когда он приступил к своим обязанностям, дело числилось в разряде крепких «глухарей», и Катышев посоветовал не забивать себе голову.
Так и сказал:
— Не забивай себе голову, там сам чёрт ногу сломит. Я с парнями перелопатил всё, что мог, — ноль на выходе, никаких перспектив и ни малейшей надежды, что они когда-то появятся. Разве что позвонят из соседнего района и скажут, что кто-то берёт на себя наш «глухарь». Подшей бумаги как следует и занимайся более реальными делами. Пока ты от работы отлынивал, водку жрал и харю плющил, у нас тут словно прорвало!
Совету шефа Сергей последовал не в полной мере. Изучив документы и поговорив с операми, «работавшими по убийству» Гладкостенного, Волгин пришёл к своим выводам и наметил ряд шагов для их проверки. Может, ему и удалось бы если не раскрыть преступление, то хотя бы приблизиться к истине, но вдова сменила место жительства и не оставила нового адреса. Инстанции, в которые Сергей обращался за дополнительной информацией, не отвечали на запросы либо присылали формальные «отписки», а те немногие лица из окружения убитого, которые на первых порах проболтались о чём-то полезном для следствия, пошли в полный отказ. Наиболее деликатные виновато разводили руки и жаловались на склероз, другие приходили с адвокатами и скандалили, когда им предъявляли старые протоколы:
— Я такого никогда не говорил! Здесь все неправильно записано.
— Чего же вы тогда расписались?
— Где?
— В… Вот здесь: «С моих слов записано верно и мною прочитано».
— Я?!
— Вы!
— Моя подпись поддельная…
Конец года выдался действительно на редкость напряжённым. Число насильственных преступлений, совершённых в Северном районе, превысило все показатели прежних лет и продолжало расти, как на дрожжах. Волгину, единственному в РУВД оперу-«убойщику», приходилось разрываться между новыми происшествиями, так что об относительно старых пришлось позабыть. «Дело Гладкостенного» легло на полку. Периодически по почте приходили ответы на какие-то запросы и являлись для допросов свидетели, проигнорировавшие в своё время волгинский вызов, но Сергей был занят другими вещами…
* * *
Перед Восьмым марта Сергея вызвал Катышев.
Лицо начальника было напряжено:
— «Крест и валенки» у нас ещё не раскрыты?
— Не знаю, как у вас, но у меня — «глухарь».
— Садись…
Выслушав шефа, Волгин тоже напрягся. Спросил первое, что явилось на ум:
— Ошибка исключена?
Катышев печально усмехнулся:
— Баллистика — наука точная…
Пистолет, изъятый на месте убийства Гладкостенного, продолжал своё кровавое дело. Вместо того, чтобы, пройдя все необходимые экспертизы, мирно покоиться в сейфе прокуратуры, югославский ТТ оставлял новые трупы. Два «братка» в новогодние праздники, иностранный бизнесмен в конце января, проститутка в канун Дня защитника Отечества.
— Бред какой-то, — покачал головой Волгин, представив двадцатилетнего следователя Риту Тростинкину, разгуливающую по ночному городу со шпалером в руке. — Может, у неё ствол просто спёрли, а она боится признаться?
— Может, и так, — кивнул Катышев, и было видно, что он бы хотел поверить в такую, относительно благопристойную, версию, но готовится к худшему, как человек мудрый, повидавший жизнь и растерявший иллюзии на суровых её поворотах. — А может, и нет. Ты не знаешь, у Риты есть молодой человек?
— Есть, наверное. Девчонка-то симпатичная! А что?
— Помнишь, как следователь Воронцова пронесла в «Кресты» наган для Мадуева? Говорят, сильно полюбила этого бандита…
Волгин послушно представил новую картину: вернувшись с работы, Тростинкина передаёт вещдок своему бой-френду. «Дорогой, только не бросай оружие на месте преступления!» — «Родная, я обязательно его верну. Я ведь знаю, что к утру пестик должен быть в сейфе, ведь у вас так часты внеплановые проверки. Потерпи, скоро мы скопим денег, и я приобрету новый ствол. Я хочу „кольт", дорогая!» — «И я, мой родной!»
В воображении Волгина худенькая Рита протирала затвор пистолета подолом платья, вкладывала его в руку любимого и, привстав на цыпочки, целовала последнего в губы, а он прижимал её к своей широкой груди, — и во внутреннем кармане его куртки хрустела фотография очередной жертвы…
— Да что за бред-то! — снова вырвалось у Волгина, и он посмотрел на начальника, подозревая, что тот просто решил над ним посмеяться и теперь скалит зубы, тешась над легковерием подчинённого, но Катышев глядел сурово и требовательно.
— Сами разрабатывать прокурорских мы не имеем права, — сказал Анатолий Васильевич, — но со мной уже связывались «старшие братья».
— Да кого разрабатывать?! Съездить к Ритке да спросить, что за непонятка получилась!
— Не гоношись под клиентом, салага! Спросить всегда успеем, сперва требуется капитально головой поработать…
Впоследствии Волгин долго переживал, что позволил Бешеному Быку — так в неофициальной обстановке звали Катышева — запудрить себе мозги. Слава Богу, что на Тростинкиной все эти подозрения ни малейшим образом не отразились. Волгин предполагал, что важную роль в урегулировании конфликта сыграл Риткин батяня, занимавший весомую должность в штате городской прокуратуры.
Естественно, девчонка шпалер посторонним не передавала и сама из него никого не мочила. Он как лежал, так и продолжал лежать в её сейфе, а виновником всей суматохи стал стажёр экспертного управления, который по ошибке рассовал часть гильз с убийства Шершавчика в пакеты с вещдоками по другим преступлениям. Подробностей Волгин не знал. То ли стажёр вообще не заметил, что натворил, то ли, допустив какую-то промашку, хотел её, ни с кем не посоветовавшись, исправить, а может, всему виной был переезд в новое здание, который баллистическая лаборатория производила как раз в эти дни. Волгин не знал, как именно случилась ошибка, и не особо стремился это узнать. Для него лично история имела совершенно неожиданное продолжение. «Старшие братья», которые отступили так же незримо, как и вклинились в «Дело о следователе — серийном убийце», неизвестно для чего разыскали гражданку Гладкостенную. Выскочив из неизвестности, как чёрт из табакерки, она в течение вот уже восьми месяцев изводила Сергея: сочинив парочку версий убийства супруга, одна другой смешнее, она требовала отчёта о проделанной работе. Первое время заявлялась в РУВД лично и караулила Сергея возле его кабинета, позже стала доставать по телефону, звоня не реже двух раз в неделю, причём умудрилась раздобыть даже номер его мобильника и не стеснялась им пользоваться. «Вы обязаны информировать меня о принятых мерах!» — заявляла Людмила Борисовна таким визгливым и безапелляционным тоном, что Волгин как-то раз не сдержался и высказал ей всё, что думает по этому поводу.
Людмила Борисовна пробилась на приём к начальнику милицейского главка. Бравый генерал женщину выслушал, ногами затопал и потребовал немедленно доставить гадкого опера в свой кабинет, чтобы лично сорвать с нечестивца погоны. Потом, правда, он немного остыл, так что Сергей отделался лишь строгим выговором. В добавление к этому его лишили и квартальной премии, хотя за один проступок два дисциплинарных взыскания накладывать не полагается.
— Лишение премии — не взыскание, — разъяснил Катышев, которого наказали точно таким же образом за ослабление контроля над личным составом в лице старшего опера Волгина.
— А что это? Новая форма поощрения?
— Нас просто вычеркнули из списка и, если станем трепыхаться, враз докажут, что мы по своим показателям просто недостойны «кварталки». Вот раскроешь Гладкостенного — рублей двести в награду отвалят. Если, конечно, к тому времени «строгач» всё-таки снимут…
С августа Людмила Борисовна в РУВД не появлялась, но бомбардировала районную прокуратуру письмами, в которых высказывала новые соображения о мотивах гибели супруга и возмущалась вялым ходом расследования. Каждое такое послание — а к ноябрю их набралось восемь штук — Рита Тростинкина приобщала к уголовному делу, после чего составляла очередное «Отдельное поручение», в котором предписывала Волгину проверить новые факты…
— …А какие бандиты назначили встречу? — спросил Акулов, выслушав пояснения Волгина.
— Она говорит, что «тамбовские». Может, и не конкретно те самые, которые Шершавчика замочили, но с ними знакомые.
— А почему Шершавчик?
— У тебя есть другое название для этого бл…? Для этого безобразия? Кроме того, если каждый раз его ФИО полностью выговаривать, то язык поломаешь, а Шершавчик звучит симпатично и образно. Как ещё можно было его фамилию переиначить? В «Нарезной»? Не годится, нарезными бывают стволы и батоны…
— Какой ты всё-таки циник, Серёга. У человека горе, а ты над его фамилией изгаляешься… Что мы станем с этими «тамбовцами» делать?
— Притащим сюда и постараемся заглянуть в душу. Как говорит Бешеный Бык, в нашей стране нет человека, который хотя бы раз в жизни не нарушил какого-нибудь закона. Если правильно задавать нужные вопросы, то что-нибудь непременно раскроем. Главное — не забывать о презумпции виновности: «Каждый человек считается подозреваемым, пока не доказано обратное», и не сбавлять темпа. Тогда они в чем-нибудь да признаются.
— Требуют денег?
— Какой-то старый долг.
— М-да… Я, конечно, люблю свою работу, но… Скажи, в территориальное отделение её нельзя отфутболить? Всё-таки вымогательства — не наш профиль. Да и вымогательством здесь, что-то мне подсказывает, совсем не пахнет.
Волгин отворил дверцу сейфа, достал пухлое ОПД, а из него — стопку «Поручений» Тростинкиной и шмякнул бумагами по столу:
— Нельзя.
* * *
«Стрелка» была «забита» на девятнадцать часов в сквере перед кинотеатром «Максим». Учреждение культуры переживало период упадка, денег на ремонт и обзаведение современной аппаратурой не хватало, репертуар давно устарел, так что на плаву оно удерживалось лишь благодаря дискотекам, по выходным дням проводимым студентами, выходцами с африканского континента. Сегодня, в пятничный вечер, дискотеку почему-то отменили, так что по фойе, в ожидании начала сеанса, слонялись только несколько подростков, зашедшие поглазеть на «Основной инстинкт» с Дугласом и Шерон Стоун.
Волгин и Акулов тоже находились внутри кинотеатра, перед панорамным окном, выходящим во двор, где должны были разыграться основные события. От бездельничающих малолеток, половина из которых, несомненно, успела заправиться героином, оперов отделяла шеренга пальм в высоких кадках. Между декоративными насаждениями оставались широкие промежутки, так что юноши и девушки видели оперов и начинали шептаться, строить догадки об их занятии, но подойти ближе и увериться в правильности предположений мешала тётенька-контролёр. Как только кто-нибудь из юных зрителей проявлял повышенный интерес, женщина отгоняла его взволнованным перефразом из «Бриллиантовой руки»:
— Иди, мальчик, не мешай! Не видишь, здесь милиция работает?!
Руководил операцией Катышев. Прослышав о намечающемся «вымогалове», он воодушевился и разработал несколько планов действий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42