– Пусть он выйдет вон, – приказал царь, – и пусть никогда больше не показывается мне на глаза!
Царедворцы тотчас позвали слуг, и бывшего спартанского царя вывели из зала. Фемистокл с жалостью глядел, как его без всякого почтения толкали к двери и как наконец он вышел, склонив голову со сбившейся на ухо царской тиарой. Ксеркс проводил его гневными глазами.
– Этот человек забыл, что он находится во дворце великого царя, а не в лагере своей нищей Спарты!
Но Фемистокл не оставил Демарата в опале. Он немало потратил красноречия, пока убедил царя простить случайную глупость спартанца.
ПОСЛЕДНИЙ ПИР
Архонт Магнесии Фемистокл, сын Неокла приносил торжественные жертвы богине своего родного города Афине. Жители Магнесии с удивлением смотрели на это красивое эллинское празднество. Все было как в Афинах: и процессия девушек, и расшитое покрывало для богини, и жертвенный бык, увенчанный цветами и зеленью… И назывался этот праздник так же, как в Афинах: Панафинеи.
Фемистокл возвратился с праздника растроганный. Воспоминания, хранимые в душе, нынче ожили и воплотились в действительность: богиня Афина присутствовала на его празднике! Враги смогли изгнать Фемистокла из Эллады, но не смогут помешать ему возродить Элладу на чужой земле!
Город Магнесия стоял у горы Форакс, недалеко от извилистой реки Меандра. Это была мрачная земля, то изрытая подземными пещерами, где нередко сам собою возгорался огонь, то утопающая в болотах.
Но доходов с города, данного «на хлеб», вполне хватало. И Лампсак, полный виноградников, данный «на вино», щедро снабжал архонта и вином и плодами садов.
Уже прошло несколько лет, Фемистокл управлял своими городами, следил за воспитанием детей, часто выезжал на охоту, чтобы заполнить пустые дни.
Царь Ксеркс редко давал о себе знать Фемистоклу, ему было не до того – в царской семье шли какие-то тяжелые раздоры. К тому же в Бактрии часто вспыхивали восстания, много сил и забот уходило у Ксеркса на то, чтобы держать в подчинении эту непокорную страну. А недавно пришла весть о восстании в Египте, царю придется и туда посылать войска.
Эти неурядицы в делах царя Ксеркса радовали Фемистокла. Угроза вести войска на родную Элладу висела над ним неотступно, в любой день он мог получить этот приказ.
«Но, может, и не дойдет до войны с Элладой, – думал он, утешаясь этой надеждой. – Что ему там делать? Есть ведь у него более богатые земли. Может, он и забудет о своем условии, которое мне поставил… О Зевс и все боги, сделайте так, чтобы он об этом забыл!»
Архиппа и дети обжились в Магнесии. Особенно сыновья. Богатство, высокая должность отца – архонт! – что из того, что под верховной властью персов?.. Уважение жителей… Все, как раньше в Афинах. Юноши могли показываться здесь в лучшем обществе, что из того, если это общество – варвары? Они состязались в палестрах, участвовали в пирах. Один из сыновей, Клеофант, пристрастился к лошадям, а лошади у него были прекрасные, из царских стад… Но Архиппу мучила тайная тоска. Ей без конца снился ее старый афинский дом. То она брала покрывало и выходила на порог и стояла, прислушиваясь к шагам проходящих, ждала Фемистокл а, ждала… и просыпалась, не дождавшись. То она выходила утром, и перед глазами вставал озаренный солнцем Акрополь… То она шла со служанкой на рыночную площадь и ходила там среди торговых рядов… Проснувшись, она видела стены чужого дома – этот дом так и оставался для нее чужим. И, уткнувшись лицом в подушку, она старалась снова уснуть, чтобы вернуться туда, в тесноту родных афинских улиц, где прошла жизнь.
«Неужели Фемистокл забыл Афины? Неужели смирился со своей и с нашей судьбой?»
Но сегодня, после Панафиней, устроенных им в чужом городе, Архиппа поняла, что и Фемистокл не может забыть родину. Вернувшись с праздника, он вошел к ней, в ее маленький зал, с улыбкой победителя;
– Вот и у нас Панафиней, Архиппа!
Архиппа пристально поглядела на него и вздохнула. Его улыбка сразу пропала.
– Да, ты права. – Он сел и понурил голову. – Панафиней в Магнесии… Все не то. Не то. Но как смириться? Как забыть, Архиппа?
Архиппа молчала. Она могла бы напомнить о его безрассудствах – и о храме Аристобулы, построенном возле их дома, и о его безмерном тщеславии, когда он выводил из терпения афинян, напоминая о своих заслугах… Ведь говорили ему, и она, Архиппа, говорила, и друзья его говорили – несчастный Эпикрат! – «помни о своих заслугах, но не напоминай о них другим!» Вот и кончилось тем, что они живут теперь на чужбине, изгнанники, лишенные родины… Фемистокл устраивает праздники родных богов – Панафиней. А ведь праздники-то не получаются! Кто веселится на этих праздниках, кроме горстки эллинов, живущих здесь?
Но зачем теперь говорить об этом?
– Когда-нибудь мы снова будем праздновать Панафиней в Афинах, – сказала она ласково. – Или ты не веришь в это?
– Не знаю, – не поднимая головы, ответил Фемистокл, – не знаю. Но пока у власти стоит Аристид и пока Кимон командует войском, мне в Афины дорога закрыта. Мне закрыта дорога на родину! Мне, Фемистоклу! А?
Архиппа молчала.
– Ну что ж, – горько усмехнувшись, продолжал Фемистокл, – теперь там в услугах Фемистокла уже никто не нуждается. Ты ведь слышала, как счастливо воюет Кимон? Захватывает новые земли, покоряет острова один за другим. Что – мы? Мы только защищались, а Кимон нападает и завоевывает. Фемистокл Афинам больше не нужен!
Архиппа положила на его плечо свою белую теплую руку.
– Не отчаивайся, Фемистокл. И не теряй надежды – без надежды человеку жить нельзя!
Никогда еще семья Фемистокла не жила так богато. Никогда Архиппа не накрывала так пышно обеденного стола. Но вот сегодня Фемистокл сел за стол, посмотрел на детей, сидящих вокруг, и сказал со вздохом:
– Ах, дети, мы все погибли бы… если бы не погибли.
Дети не задумались над его словами, они вовсе не чувствовали себя погибшими. Они даже и не поняли смысла его слов. Но Архиппа еле удержалась от слез, она-то поняла. В Элладе они погибли бы, их убили бы, как Эпикрата, но, оставшись в живых, они все равно погибли, потому что потеряли родину…
Тихо текло время в доме Фемистокла. Острота горестей с годами притупилась, оскорбленные чувства затихли. Прошлое незаметно отходило в страну воспоминаний.
Стояло погожее утро. На горизонте горела чистая, ясная заря. Во дворе Фемистокла шла веселая суета – Фемистокл и его сыновья собирались на охоту.
– Как подумаешь, сколько волнений у Ксеркса, – сказал Фемистокл, опоясывая кафтан, – стоит ли этого царская власть? Не лучше ли живется мне, у которого почти никакой власти?..
– Да. Если бы и над тобой, господин, не было никакой власти… – проворчал Сикинн, подводя ему коня.
– А кому нужно проявлять надо мной власть? – усмехнулся Фемистокл. – Обо мне все забыли!
В это время у ворот остановился всадник, резко осадив коня.
– Царский гонец! – сказал Сикинн, спеша к воротам.
– Царский гонец… – упавшим голосом повторил Фемистокл. – Зачем?.. Неужели…
Гонец быстрым шагом подошел к Фемистоклу и вручил ему письмо царя. Это был приказ немедленно явиться в Сарды.
– Так, – Фемистокл тупо смотрел в короткие строки, – немедленно в Сарды. Немедленно. Что там случилось? Ну что ж, едем, Сикинн. Тем более, что кони наши уже готовы!
Фемистокл с трудом узнал царя: так он постарел, помрачнел, осунулся. Смуглое лицо его еще больше потемнело, под глазами залегла желтизна. Он сурово, без улыбки смотрел на Фемистокла:
– Садись. Видишь, я тут как в плену, донесения со всех сторон. Вон сколько свитков. Не успеешь решить одно, является другое… Но – к делу. Ты, конечно, знаешь, Фемистокл, как бесчинствуют на море твои афиняне. Эллинские триеры нападают на Кипр… Доходят до Киликии. Афиняне пробрались и в Египет, поднимают там восстание. Мне это надоело. Я устал.
– Я все это знаю, царь.
Ксерксу показалось, что Фемистокл слишком спокоен. Это безразличие к царским заботам раздражало его.
– Ты все знаешь? Тем лучше. И я объявляю тебе, что решил идти в поход на Элладу.
«Вот оно! – подумал Фемистокл. – Дошло до расплаты».
– Помнишь ли ты мое условие, Фемистокл? И готов ли ты выполнить это условие?
– Помню, царь. И слово свое сдержу.
Ксеркс внимательно посмотрел на него:
– Ты обещал вести мое войско на войну с эллинами. А теперь я вижу, что ты побелел, как твой хитон, и губы у тебя дрожат. Или ты стал трусом?
– Нет, царь, я не стал трусом. Я только жду твоих приказаний.
– Так вот, приказываю тебе, Фемистокл: поезжай на побережье, собирай войска. Ты поведешь их на Элладу.
– Я выполню твой приказ, царь!
Фемистокл земно поклонился – это уже не слишком тяготило его – и отправился выполнять приказание царя.
Небольшой отряд следовал за ним по царской дороге, ведущей к морю. Фемистокл ехал на побережье, чтобы проверить, как подготовлена переправа через Геллеспонт и обеспечено ли продовольствие войску, которое уже собиралось по азиатским городам…
В полдень Фемистокл со своим отрядом остановился на отдых. Палила жара, и лошади и люди устали.
Палатка защищала от небесного пекла, но земля дышала жаром, остро и терпко пахло полынью. Повеяло чем-то полузабытым – лагерной жизнью, военными походами… Что ж, теперь он собирался в поход. В поход на Афины!
«О Зевс и все боги, дайте мне силы вынести это испытание! Неужели я должен поднять меч на землю моих отцов?!»
Фемистокл уснул с тяжестью на сердце. И как только он закрыл глаза, в палатку вошла богиня фригийцев Кибела Диндимена, мать богов, живущая на фригийской горе Диндиме. Она держала в руке ветку, на голове у нее сверкала диадема с изображением крепостных башен. Кибела наклонилась к Фемистоклу и сказала:
«О Фемистокл, избегай львиной головы, дабы не наткнуться тебе на льва».
Фемистокл очнулся в страхе. Глаза его были закрыты, но он видел богиню, она только что была здесь!
– «Избегай львиной головы…» – повторил он слова Кибелы, которые еще звучали в его ушах. – Львиной головы. Что же это может означать?
И вдруг понял. Львиная голова – Леонтокефалы. Это крепость и селение в Верхней Фригии, через которые он должен проезжать! Еще вчера кто-то в его отряде сказал, что в Леонтокефалах небезопасно… А тут еще видение…
Когда жара спала, отряд снова тронулся в путь. Не доезжая до Леонтокефал, Фемистокл свернул в сторону и, сделав круг, поехал по другой дороге – он верил в пророчество снов. Ехать пришлось по крутому берегу реки. Один из вьючных мулов поскользнулся и упал в воду. Мула вытащили. Но палатка Фемистокла, которой он был навьючен, сильно промокла. Было уже темно, и Фемистокл, опасаясь, как бы не случилось еще какой беды, остановил свой отряд на ночевку. Он лег спать в одной из палаток воинов, сопровождавших его. А полотнища его большой палатки развесили, чтобы просушить.
К ночи небо заволокло облаками, луна еле светила сквозь их дымку. Понизу дул ветер, поднимая тонкую песчаную пыль. Фемистокл уснул. Стража, спасаясь от пыли, приютилась за сырыми полотнищами развешенной палатки…
Сквозь легкий шум ветра воины уловили чьи-то крадущиеся шаги. Они насторожились и взялись за оружие. Невидимая рука подняла полотнище палатки, тусклая полоска обнаженного меча возникла из темноты…
Стража набросилась на пришельцев. Те не ожидали нападения и вскоре валялись на земле со связанными руками. Весь лагерь уже был на ногах. Фемистокл подошел к пленникам:
– Кто вы?
– Писидийцы.
– Разбойники, значит. Кого вы хотели убить?
– Если ты Фемистокл, то тебя.
– Кому понадобилось золото за мою голову? Кто вас нанял?
– Эпиксий, сатрап Верхней Фригии. Мы тебя уже давно ждали в Леонтокефалах.
– Моя стража и там схватила бы вас.
– Нет, Фемистокл, не схватила бы. Там нам помог бы Эпиксий. Ему обещали прислать из Афин хорошую награду.
– Да, это правда, – вздохнул Фемистокл, – но божеству это было неугодно. Развяжите их, пусть уйдут, они лишь оружие в руках убийцы.
Уладив все необходимые дела на побережье, Фемистокл вернулся в Магнесию. На побережье он узнал, что Кимон захватывает Кипр и что эллины сумели поднять в Египте восстание против персов…
«Они действуют правильно, – думал Фемистокл, – эти восстания ослабляют и расшатывают власть персидских царей. У афинян сейчас много хороших военачальников – молодой Перикл, Миронид, Толмид… Однако нет у них Фемистокла!»
Фемистоклу было трудно жить, трудно дышать. Приближался день, когда он должен был выступить в поход и двинуть персидские полчища на Элладу.
И этот день настал – время остановить невозможно. Войска уже стоят под Магнесией и ждут своего полководца.
Архиппа ходила как мертвая, силы покидали ее. Снова Фемистокл уходит на войну. Но… о Гера и все боги, – на войну с Афинами!
И сыновья уходят, сильные, молодые, ее сыновья. Они идут убивать афинян, разорять эллинскую землю… Как пережить это?
А у Фемистокла веселое лицо – неужели и вправду ему весело? Уже седой, уже без блеска в глазах, но все еще статный, все еще воин и полководец, он громким голосом приветствует гостей, которых собрал сегодня на пир. Но взгляда Архиппы он избегает, не может вынести ее горьких глаз… Он знает ее мысли:
«Как можешь ты нести гибель родным Афинам? Как можешь ты разрушать то, что создавал сам? Ты строил Пирей – и ты его разрушишь? Ты строил афинские стены – и ты будешь их разваливать? Ты добывал права для афинских бедняков, а теперь ты будешь убивать тех, кого защищал? Сможешь ли ты это, Фемистокл? Поднимется ли у тебя рука?»
На последний пир перед походом к Фемистоклу собрались все его друзья-персы и друзья-эллины, которые нашлись здесь, и все, кто старался казаться друзьями этого облеченного властью и взысканного царской милостью человека.
Перед тем как сесть за стол, Фемистокл принес жертву, заколол быка. Сладкий дым – богам, жареное мясо – людям. Стол был накрыт обильно и роскошно.
Фемистокл взял в руки свою чашу, полную вина.
– Друзья мои, – сказал он, – и дети мои! Я должен проститься с вами. Но не в тот день и не в тот час, который назначен мне богами, а в тот, который назначил я себе сам.
Все сразу затихли, не понимая, что хочет сказать Фемистокл, встревожились, насторожились…
– Простите, друзья мои и дети мои, – продолжал Фемистокл, поднося к губам чашу, – но в поход на Элладу я не пойду с вами. Прощайте.
И выпил вино.
Рука, державшая чашу, упала. Фемистокл был мертв. Эллины умели добывать из растений сильные яды, которые действовали так, как задумано. Иные убивали человека в течение года, иные – в течение месяца или дней.
Этот же яд, что был в чаше Фемистокла, убивал мгновенно.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22