И тут же понесся к непонятно-родной Ксюше.
Вбежал в автобус, удивился, что люди молчат там, не беседуют друг с другом («Устали, наверное, бедные», - случайно подумалось ему). Мимо автобуса тут и там пыхтели какие-то строительства, дым шел в небо («Неугомонные», - опять подумал он).
И вдруг не удержался, увидев лужайку между домами. Оттолкнув погруженную в свои расчеты старушку, на ходу выскочил из автобуса.
А на лужайке как-то незабываемо стал кататься по траве. Степан любил траву, может быть, еще больше, чем ее любят коровы. И не прочь был вздохнуть могучей своей грудью, когда на глаза попадалась трава. Но превыше этого - Степан Милый любил кататься по траве, эдаким непостижимым порядку шаром, пузырем, перекати-полем. Мысли тогда в голове появлялись, хоть в обычном виде он не терпел мысль.
На сей раз окружающие, видимо, были так забиты жизнью или просто заняты, что никто не обратил на него внимания. Даже милиционер, сидевший на скамейке, заснул при нем, при катающемся Степане. Одна только старушка, бегущая от самой себя, шамк-нула полунесуществующим ртом:
- Ишь, спортсмен!
Накатавшись кубарем, Милый встал. Огляделся, посмотрел в небо. На этот раз Белая Бездна - к небу она имела косвенное отношение - охватила его до ног. Сознание его слилось с этой Бездной, и в Ней ему было хорошо, хотя и страшновато немного. Потому что за Пустотой скрывалось такое, - а «что», он и не знал, но ему всегда в таких видениях или в случаях хотелось кричать, чтобы криком заглушить Первоначало.
И Милый хотел было и сейчас - крик дикой волной поднимался из нутра, - но сознание его, слившееся с Бездной, утихомирило все. Он взглянул в пространство, увидел, что никого и ничего нет, махнул рукой и через минуту впал в обычное, человечное состояние. Сразу появились дома, окна, самолеты, автомобили и прочая чепуха.
Милому захотелось пивка. Его тянуло на пивко после Неописуемого. Подошел к ларьку, бутылка как-то сама влезла в горло, он и не заметил, что слегка поддерживает ее двумя пальцами. Продавщица, увидев его, охнула. «Далеко пойдет», - подумал, глядя на нее, охающую, Милый.
Попив вволю, побежал к автобусу, к Ксюше. Он любил после встречи с Неописуемым устремиться к Ксюше. «Это потому, что она Россию любит», - решал он про нее.
В автобусе было тихо, словно там собрались гномы. Народа почти не было. А ведь Милый любил людей, да и гномов жаловал.
В окне было скучно, и Милому вдруг ни с того ни с сего вспомнился давний эпизод из его тогда еще юной жизни. Он вспомнил, как на опушке лесочка пригрел незнакомую девку на пне. Девке нравилось, она визжала по-кошачьи, а Степан ее утешал. Да ему и самому было тепло во всем теле. Но что в этом особенного, если даже на пне, - дело таилось в другом. Степан точно знал, что все это произошло примерно пятьдесят лет назад, когда его еще на свете не было. Например, помнил, что Сталин был еще жив тогда, и еще газета в кармане была о вожде. Нелепица получается, несуразица. Ничего не сходится. Но чем несуразней, чем больше ничего никогда не сходилось во веки веков - тем более Степан знал, что это и есть правда. Потому он и не сомневался, что так было: случилось его соитие на пне с незнакомой девкой, когда его самого еще на свете не было.
«Тут все ясно», - улыбался сам себе Степан, когда уже подъезжал к знакомому полунебоскребу, где жила Ксюша.
Бодренько соскочил с сидения - не пень это был на сей раз, не пень! А впрочем, почему бы в автобусах не сидеть на пнях, как в лесу? Удовольствия больше. Подходя к подъезду, Степан тихонько запел. В кармане его потрепанного старого пиджака лежала бумага, в которой черным по белому было написано, что он, Степан Милый, представляет тайную ценность. Коротко и без всяких объяснений - почему. Стояла печать, даже мощный герб - но никому не известного государства. Даты не было. Степан и сам не знал, как эта бумага к нему попала. Но очень дорожил ею, пугая этим письмом пьяных милиционеров.
Глава 3
Алла решила жить у сестры, а жуткую свою квартиру запереть. У Стасика, конечно, были все ключи, даже самый тайный, но нужны ли они были ему теперь? Прошло уже три дня, однако его как ветром сдунуло. В милиции особого внимания не обратили: мол, много вас. Кого много, было непонятно. Из этой тупой реакции милиционеров не вывели даже деньги, предложенные за поимку Стасика.
- Если вы говорите, что его как ветром сдуло, то у ветра и спросите, - сурово оборвал один раз Аллу задумчивый служивый.
Прошла еще неделя как в кошмарном сне для брата Стасика и для Аллы, но результатом стал нуль.
Алла постепенно приходила в себя, но в своей квартире появлялась только иногда, вместе с Ксюшей, однако никаких явлений в доме и в зеркале уже не происходило. Одна мертвая тишина. Нервную Аллу такая гнетущая, загадочная тишина стала пугать не меньше, чем прежние «феномены» или выпады исчезнувшего мужа. «Точно он с того света вываливался, - скулила про себя Ксюша, - через дыру».
Толя - лихой муж Ксюши - относился к загадочным состояниям жены и ее сестры с терпимостью. Не возражал он и против необычайных книг по метафизике, которые приносила Алла. Толя вообще считал этот мир бредом, но бредовей обыденной, так называемой нормальной жизни он не знал ничего. «Все бред, но лучше уж метафизика, чем ординарщина, глобализация и супермаркет», - говаривал он.
Ксюшу свою он по-дикому любил и все-таки выделял ее из общего бреда. Да и Аллу жаловал.
- Сестра ведь, а не кто-нибудь, - шумел Толя, - квартира у нас большая, пусть живет, зачем я буду тебе, Ксюша, перечить. А Стасик-то, я замечал, всегда был со странностями - потому и сдуло.
Ксюша возражала:
- Какие у него странности?! Человек как человек. Ты только Алле не болтай лишнего.
Но Алла уже была где-то спокойна.
Сидела она с Ксюшей раз на кухне - двадцать дней уже прошло с момента пропажи Стасика. Толя ушел на работу: работа у него была совсем нетипичная и действительно бредовая.
- Знаешь, Ксеня, - разливая индийский чай, сказала Алла, - со Стасиком у меня все-таки были не те отношения. Что-то было не то, а что не то, до сих пор не пойму.
- Но вы же жили мирно, - пухло возразила Ксюша.
- Это и пугало меня больше всего, ненормально ведь это, - тихо ответила Алла. - Стасик был какой-то не в меру смирный.
- А теперь вот что выкинул, - не удержалась Ксюша. - И записка-то, по существу, наглая. «Меня не ищи»… Тоже мне…
- Именно. Я тогда особо внимания не обращала. Но теперь, думая о происшедшем… Словосочетания необычные, бормотание во сне… Смещение ума в нем какое-то было…
- Вот он и сместился.
- Незаметное почти… Помню еще… Да, но все равно размотать такой клубок пока невозможно. Помощь нужна.
Но помощи не было. Нил Палыч сам исчез. Сестры звонили ему, звонили, в дверь стучали - ничего, кроме напряженной тишины, даже покоя.
- Бог с ним, со Стасиком, раз он так со мной поступил, - удобней располагаясь на диване (даже в кухне у Ксюши стоял диван), сказала Алла. - Найду другого… Хотя, конечно, жаль… Страшно иное: какими мы себя в зеркале видели, ужас, что это - тайная суть наша, душа до рождения, или после смерти, или же в конце времен…
- Вот это действительно страшно, - и Ксюша даже инстинктивно положила свою нежную руку себе на животик. - Кто мы?.. А ты видела глазки Нил Палыча, когда он на себя в зеркальце-то глянул… Что там отразилось - не видела. Но личико его словно на тот свет полезло. Хорош был… Наверное, потому и исчез. От самого себя сбег.
- Он специалист. Как-то при мне обмолвился, что у него старинный манускрипт есть, на немецком, о связи зеркала с невидимым миром…
- Все равно, Алка, я себя не боюсь, какой бы я ни стану, даже в конце времен, после всяких рождений и потусторонних пертурбаций… Пусть мы будем с тобой чудовищами… Все одно… Как можно себя, родную, бояться? Что еще может быть ближе к себе?
- Чудовища, возможно, мы есть где-то внутри себя, Ксюшенька. И таковыми будем, обнаружим себя когда-нибудь…
- А все равно, - махнула ручкой Ксюша. - Ну и, допустим, чудовища… Главное быть. А чудовища, не чудовища - не важно. Лишь бы быть.
- Оно конечно, - вздохнула Алла, отпивая любимый чай. - Провались все пропадом, но ближе себя ничего нет… Но все-таки, Ксюнь, сложности и сюрпризы метафизические всегда случаются… Тут, в пещерной этой жизни, и то чего только нет… А там, внутри, на свободе-то… Эх… Я, бывало, смотрю на себя в зеркало и вдруг вижу - не я это, чужой себе становлюсь…
На пол с дивана спрыгнула жирная кошка - любимица Ксюши.
- Хватит, Алка, хватит. Не углубляй. После таких сентенций - мне три самовара надо выпить, чтобы отойти. С водярой я завязала, на время. Кошка и та испугалась: чужой самой себе, ишь! Они-то нас умнее.
Алла расцвела:
- Поймай ее. Я ее поцелую.
- Я тебя лучше поцелую, чтоб у тебя мыслей жутких больше не было…
- А все-таки: где Стасик? - вдруг выпалила Алла. - Слышит ли нас, как ты чувствуешь, интуитка моя?
- Алла, - вздохнула Ксюша. - После всего, что было, после записки, зеркал и рож, - считай его отрезанным ломтем. Забудь его, тебе же лучше. В нашей среде другого найдешь, не хуже…
- Но разрешить же этот кошмар надо! - с упором проговорила Алла. - Здесь надежда, конечно, только на Леночку и ее окружение. Нил Палыч, в сущности, что-то не то. Пусть и необычайный. Не теоретик полностью, не практик - а так, курица метафизическая. Ленок - другое дело. Около нее - огромная, черная, бездонная яма, а она только свистнет, как из черной ямы такие персонажи выскакивают… Ее окружение, так сказать. Куда там Нил Палычу: в этой яме ему только подметальщиком быть…
Ксюша с удовольствием откусила пирожок и свернулась калачиком на диване. Кошка прыгнула к ней - чтоб быть поближе к теплу. Ксюша спросила между тем:
- Когда ж Ленок-то вернется из своего Питера?
- Да сегодня уже должна.
И в это время раздались три загадочных звонка в квартиру.
- Да это Степа идет. Его звонки, - вскочила с дивана Ксюша.
И вошел дикий Степан, Милый, как известно, по фамилии.
- Ты весь в траве, Степанушка, - ласково встретила его Ксеня. - Поди, катался кубарем на полянке, да?
Алла тоже восторгалась Степушкой: «Свой, бесконечно свой, и Ленок его жалует».
Степан входил в эту небедную квартирку, как в некую пещеру, где можно веселиться, не боясь высших сил.
- Куда, куда ты?! - заверещала Ксюша и стала щеткой стряхивать с него пыль. - Подожди чуток, не лезь сразу в кухню.
- Я, Ксения, теплый уже, минут десять назад вернулся на землю, - улыбнулся Степан. - С меня теперь спрос. Тутошний я опять пока.
Алла расхохоталась:
- Мы все такие, увертливые, Степан: то здесь, то там. Одно слово: Россия… Садись пить чай. Ты ведь водку - ни-ни?
Расселись.
И снова вдруг вошла мрачноватая серьезность. Сестры поведали Милому о случившемся. Теперь уж Степан расхохотался:
- А я только этого от него и ожидал! Не горюйте. Стасик нигде не пропадет. Помяните мое слово: нагрянет, появится. В неожиданном месте.
И Степан вдруг с непонятной тупостью взглянул на потолок. На потолке ничего особого не было. На это и обратил внимание Степан.
- Он жить перестал, - хмуро сказала Алла. - Являться он, может быть, и будет, но жить он перестал.
Степан добродушно развел руками:
- Умный человек, значит. Алла вспыхнула:
- Я скоро перестану верить, что он был. Был он или не был? Меня уже скорее пугает вся эта его фантасмагория, ее подтекст. Предал меня, ну и черт с ним!
- Это не предательство вовсе, - осоловело-задумчиво ответил Степан.
- А гораздо хуже. Так я вижу…
- Больше всего переживает Андрей, младший брат Стасика, - пояснила Алла Степану. - Родители его погибли. Андрей-то полунаш, и с братом всегда был связан почти мистически, чутьем. От него мы ничего не скрывали.
Степан вдруг впал в забытье. Сестры любили, когда он забывался. Минут через десять Милый очнулся.
- Где побывал-то, Степанушка? - вздохнула Ксюша. - Нас-то помнил при этом?
Степан ничего не отвечал. Лицо его расплылось в бесконечности.
В это время раздался тревожный, длительный телефонный звонок. Ксеня подошла. Нажала на кнопку, чтоб голос был слышен всем в комнате.
Говорил Нил Палыч.
Сестры обомлели, а у Степана даже расширились глаза.
- Не влезайте в это дело, - голос Нил Палыча звучал жестко и резко.
- Не исследуйте ничего. Я-то думал, феномен самый обыкновенный, но оказалось - ужас, все пошло по невиданному пути. Такого не бывает. Ни в коем случае не суйтесь. Не шумите, сидите тихо. Ждите моего звонка.
- Где вы находитесь? - с дрожью спросила Ксеня.
- За границей, - сурово ответили в трубке. - Скоро буду. Ждите.
И все слышали, что Нил Палыч повесил трубку. В квартире все притихло. Мяукнула кошка, но слабо,
- Будем ждать, - заключил Степан несвойственным ему голосом.
Глава 4
Андрей, брат Стасика, был взбешен феерическим, якобы бредовым уходом брата.
- Почему он мне ничего не сказал?! - говорил он сам с собой, сидя в пустующем баре около Чистых Прудов. В окно смотрела луна. - Одна недосказанность, словно что-то мешало ему. А мы ведь так близки были всегда! Кто его довел? Что с ним? Где я?
Он то бормотал, то переходил на язык мысли.
- Но я чувствую, что это глубоко меня касается. Даже моей судьбы… Мне страшно… Может быть, он и не брат мне вовсе… Нет, нет, он был человеком в чем-то даже обыкновенным, веселым к тому же порой… Как он любил веселиться!!!
К нему подсел какой-то хмурый человек с отрешенным лицом. Чувствовалось, что ему ни до чего не было дела. Он молчал.
«У многих уходят близкие. Ну, горе и горе, - думал Андрей. - Но здесь что-то чрезвычайное, непонятная утрата, но - да, да, да - это касается моей личной судьбы… Мы были так близки где-то… Со мной что-то произойдет. Вот в чем дело. Потому надо мне докопаться - в чем дело тут, что случилось, наконец!.. Ведь никто не может даже не только понять, но и просто сказать, по факту, что на самом деле случилось. Что произошло?»
Последние слова опять вырвались у него вслух, с визгом, но сидевший напротив даже не пошевелил бровями.
«Надо действовать», - подумал Андрей и заказал еще порцию водки.
Выпил и, посмотрев в лицо угрюмо молчавшему единственному соседу по столику, вдруг закричал в это неподвижное лицо:
- Стасик был моим старшим братом, он как отец… И Аллу он любил… Но предал, бросил и меня и ее. Этого не может быть… Значит, Стасик был не Стасик, а кто-то другой! Что ты молчишь, морда?!!
Сосед в ответ только кивнул головой. Андрей глянул молниеносно, и вдруг заметил в нем совсем иное: беспокойно бегающие, безумные, желающие до предела уменьшиться глазки.
Андрей взвыл, плюнул ему в блюдо, поцеловал в лоб и выбежал из бара, бросив на стол деньги.
Он слышал рев соседа:
- Мой друг… мой друг! Но потом и вой исчез.
На улице ему хотелось только одного: разрушать и разрушать. Еле сдерживался с помощью житейских атавизмов в мозгу.
Казалось, вся Москва хохотала над ним. Никогда еще великий город не казался ему таким чужим.
«Все не то, дома, люди, какие наглые постройки, - мелькало в уме. - Тупая реклама».
Он не мог войти в обычное состояние, то быстро шел, то слегка бежал - то какими-то темно-жуткими проулками без единой души, то местами, где потоки света сжигали мысли, где бродили, как в полусне, люди.
- Все было так ясно: учеба, поэзия, философия - и все обрушилось, все затрещало… Все оказалось бредом, а реальность - проваливающийся в бездну брат, его издевательская записка и хохочущая Москва. И ни веры, ни царя, ни Отечества.
«Надо все-таки кому-нибудь дать в морду», - пьяно-трезво подумал Андрей.
Он оказался на пустынной части какого-то бульвара. Мрак разрезался только судорогами огней вовне.
На скамейке Андрей заметил парня. Подлетел и тут же двинул ему в зубы. К его полупьяному изумлению, парень заплакал, и не думая сопротивляться.
- Ах, плакать! - взбесился Андрей - Сосунок! У мамки или сестры под юбкой плачь! А не при мне! Получай!
И начал колошматить парня, но все-таки слегка, не по лицу уже.
- Я брата потерял, черт тебя дери, сосунок! - приговаривал, колошматя, Андрей. - И не только брата! Я всю реальность потерял, понимаешь ли ты или нет, гаденыш!.. Все рухнуло… Я сам скоро провалюсь куда-нибудь, за братом!
Вдруг он остановился и пришел в ужас от содеянного. Минуту стоял молча перед обалдевшим юнцом.
- Ты меня только прости, парень!.. Я нечаянно!.. Прости… Прости!.. Дай я тебя поцелую.
Парень молчал, всхлипывая. Андрей взревел:
- Ну дай я поцелую тебя, родной!.. Прости меня… Без прощения не уйду.
- Уйдите, уйдите, - взвизгнул вдруг парень. - Мне страшно. Лучше бейте, но не целуйте! И прощение ваше странное!
Андрей истерически расхохотался:
- Ах ты, философ мой! Лао-цзы маленький! Давай тогда я лучше тебе мою рубаху подарю! - и Андрей сбросил затем рубаху с себя. Куртку надел, а рубаху сунул на колени парнишке:
- На, хорошая… Мне не жалко… Слезы утри ей или носи на память. И не реви больше, что же с тобою в аду тогда будет, парень!.. Не раскисай! Здесь еще не ад.
Встал и с загадочной искренностью обнял парня, глядя обездушенными глазами на луну.
1 2 3 4