- Так и быть, я подожду несколько дней… Пусть она, - он указал пальцем на тетю Сарру, - завтра придет ко мне в контору. Может быть, для нее найдется работа… Но деньги вы все-таки готовьте… - И важный дядя ушел.
Мойше очень хочется высунуть ему вслед язык, но если мамэ увидит, она опять отдерет его за уши, как утром, когда он привязал к хвосту кошки коробку с гвоздиками.
…Только глубокой ночью возвращался Сигизмунд Раевский в маленькую комнатку. Ядвига тревожно наблюдала за ним. Ночью, обнимая его, шептала:
- Я тебя так мало вижу… Опять, Зигмунд, все, как тогда! Нет покоя у меня на сердце - боюсь я за тебя! Так уж, видно, мне на роду написано…
Когда вернулся, счастью своему не верила. Ведь столько лет - пойми, Зигмунд, столько лет! - одна без тебя…
Сигизмунд молча положил свою большую руку на ее плечо. Это прикосновение было для нее дороже ласковых слов. Не умел он говорить этих слов и раньше. Но ей ли не знать, как горячо, как нежно может любить он. В ее памяти ожила их первая встреча на нелегальном собрании в Варшаве. У него уже тогда была партийная кличка - товарищ Хмурый. Она уходила с этого собрания членом социал-демократической рабочей партии Польши. До самого дома проводил нового товарища высокий слесарь водопровода, член комитета, товарищ Хмурый. С той ночи началась их дружба, а затем любовь…
- Мне страшно подумать, Зигмунд, что вас могут отнять у меня. Я говорю - вас, потому что мальчик стал твоей тенью. Он не сводит с тебя глаз… Я знаю, что иначе и быть не может. Но пойми, каково моему сердцу? Где бы я ни была, что бы я ни делала - всегда мысль о вас! Я так настрадалась, столько пережила, что я не перенесу этой потери…
Словно останавливая ее, Сигизмунд сжал пальцами ее плечо.
- Так нельзя, Ядзя! Я понимаю все. Я тоже знаю, что такое боль. У матери это, конечно, сильнее. Потерять - это ужасно. Но как же быть? Ведь ты была в партии. Тебе ль не знать, что если уж начался бой, то цель одна разгромить врага, чего бы это ни стоило, может быть, самого дорогого!
Он почувствовал на своей груди ее голову и влажную от слез щеку. Она слушала его, растерянная и обезоруженная.
- Я не хочу сейчас осуждать тебя за отрыв от партии. Бывает, слабый не выдерживает тяжести борьбы. Не все в эти годы удержали в руках партийное знамя. Иные отошли - все свои заботы и мысли отдали семье. Для них гибель семьи - их собственная гибель. Но разве можно всю жизнь вместить в эту комнату? Подумай, Ядзя! Ты вернешься к нам, моя дорогая, и в этом опять найдешь счастье… Что бы ни случилось с нами, у тебя всегда останется цель жизни, самая прекрасная, самая благородная, какую только знает человечество.
Губы Ядвиги нежно дотронулись до его груди там, где стучит сердце. Охваченный большой человеческой нежностью, он притянул ее к себе…
А в другом конце комнаты, разметав руки, глубоко дыша, крепко спал сын. Ему снился сон. Они с отцом стоят на высоком кургане. Кругом необъятная степь. Ночь. А там, где восток, яркое зарево. И кажется, что степь пламенеет. Ветер доносит грозный рокот надвигающейся бури. Далеко, насколько хватает взор, волна за волной движутся людские множества. Залитые ярким светом, ярче пламени горят знамена. Сверкает сталь. Дрожит земля под конскими копытами. И над всем этим вьется и реет могучая песня. «Это, сынок, наши идут. Идем навстречу», - говорит отец и берет его за руку…
Раевские проснулись ранним утром. Было воскресенье. Сегодня в доме машиниста водокачки, в полукилометре от станции, в глубоком яру, у реки, должны были встретиться революционные рабочие. Все эти дни и вечера Раевский отыскивал их одного за другим по тем братским связям, что сохраняют люди, когда-либо боровшиеся вместе против своих угнетателей. Разыскал он и старых подпольщиков, отошедших временно от борьбы. И где бы он ни ступил, он чувствовал за своей спиной сына, сторожко оберегавшего его. И теперь, когда в просторной комнате машиниста собрались рабочие, Раймонд сидел в пустой будке стрелочника на холме, у поворота в депо. Отсюда ему видно все кругом. Внизу, у реки, водокачка. В правое окошко видна железнодорожная насыпь и уходящие на север стальные рельсы. В левое видны подъездные пути и депо, за ним - вокзал.
Машинист Ковалло все время возился здесь, для вида починяя мостик. Когда внизу по тропинке, идущей вдоль реки, прошел четвертый человек, он взял топор под мышку и направился к будке.
- Теперь гляди в оба, паренек, - сказал он Раймонду сухо. - Приходить сюда некому. Если же кого по случайности занесет, то пропусти. А когда он начнет спускаться вниз, крутни шапкой. Я дочку пошлю со двора поглядеть. Она мне скажет.
И он пошел вниз.
- Олеся, пойди посмотри там по хозяйству. Да не забудь, о чем я тебе говорил, - сказал Ковалло, входя в комнату и обращаясь к дочери. - Кажись, все теперь? Так что можно поговорить. - И Ковалло обвел присутствующих вопросительным взглядом. Он был похож на ежа со своей седой щетинистой бородкой и коротко остриженными волосами. Серые умные глаза его остановились на Раевском. - Так что слово за тобой, Зигмунд. Начинай, а мы послушаем, сказал он, присаживаясь к столу.
И, обращаясь к остальным, спросил:
- Поди, познакомились? Мы-то с ним старые приятели. Как вы знаете, его прислали сюда шевельнуть стоячую воду. А то здесь здорово от народа отстали… В городе начинается заваруха, надо это обмозговать.
Григорий Ковалло говорил по-украински.
- Товарищи! - начал Раевский. - Местный революционный комитет поручил мне обсудить с вами кое-что.
- А кто в нем состоит, в этом комитете? - простодушно спросил худенький Воробейко, скромно усевшийся в углу комнаты. Он был самым молодым из присутствующих.
Раевский посмотрел на него и улыбнулся.
- Можете быть спокойны - люди надежные…
Воробейко смутился.
- Мы уже имеем партийную организацию, - продолжал Раевский. - Правда, нас немного - всего тридцать семь человек. Но это проверенные люди. В городе, по-видимому, происходит переворот. Немцы уходят, а паны прибирают власть к рукам. Сегодня у нас нечем ударить по этим рукам. Значит, надо действовать, надо поднять железнодорожников, сахарников! А то это воронье укрепится, и тогда не так легко его будет сковырнуть.
Сидевший напротив Раевского Данило Чобот, неладно скроенный, но крепко сшитый человек, черный, как антрацит, которым он кормил топку своего паровоза, грузно шевельнулся, и старый табурет под ним жалобно скрипнул.
- Все понятно… А вот чем мы пайков щупать будем? Народ мы поднимем, это факт! А оружия нету! Кулаком много не навоюешь, - приглушая свой мощный бас, прогудел он.
Все невольно взглянули на его огромные кулаки.
- Если дело за оружием, так далеко ходить не надо - на седьмом пути в тупике стоит запломбированный вагон. Там ящики с винтовками. Сам видел, как грузили, - оживился Воробейко. - Ну, а патронов в артиллерийском складе, что около станции, хоть завались! Если на то пошло, то мы хоть сегодня ночью вагон этот загоним сюда, к водокачке, здесь в момент разгрузим и сложим в запасной камере. Водокачка на отшибе, этого никто и не заметит… Только зевать не приходится.
Раймонд следил за подходившим к будке парнем. Тот шел прямо по насыпи.
Ветер доносил обрывки песни:
Ты навiк моя, кохана,
Смерть одна розлучить нас!
Было холодно, но ватная куртка на парнишке широко распахнута. Он, видимо, был в прекрасном настроении. Рыжая шапчонка сдвинута на самую макушку. Волнистый чуб цвета спелой ржи отдан ветру на забаву. Парень шел, заложив руки в карманы, и с увлечением пел.
Раймонд узнал его. Это был Андрий Птаха, кочегар из котельной сахарного завода.
Теперь Раймонда тревожило лишь одно - куда шел Птаха. Если в село, то он пойдет через переезд направо. Вот он на переезде… Нет, повернул сюда!
Ясно, идет к водокачке! Больше некуда. Раймонд оставил свой пост.
- Эй, Андрюша!
Птаха обернулся, удивленно посмотрел на неизвестно откуда взявшегося Раймонда и пошел ему навстречу.
- Ты куда, Андрий?
- Я к Григорию Михайловичу. Вон, внизу, его домишко.
- А что ты там делать будешь?
- Делать? Хм… Да все одно и то же. Птичка у него есть занятная… Так вот, я всегда по воскресеньям хожу ее слушать. Хорошо поет, шельма! - лукаво улыбаясь, ответил Птаха и крепко сжал Раймонду руку. - А ты чего здесь?
- Я? Так… Случайно забрел. Никогда не был в этих местах… захотел поглядеть, - замялся Раймонд.
Птаха перестал улыбаться. Серые отважные глаза его недоверчиво смерили Раймонда. Он рывком нахло-бучил шапку до самых бровей.
- Захотел поглядеть? Видал я таких рябчиков! - И, сердито насупившись, добавил: - Лучше будет тебе другое место выбрать. Здесь уже смотрено, понял?
- Ничего не понял!
- Ну, тогда не обойдется без драки!
- Драться? Из-за чего? Похоже, что ты выпил сегодня…
Но Птаха с недвусмысленным намерением вынул руку из кармана.
- Ты что придуриваешься? Думаешь, ваша власть теперь, так ваньку ломать можно? Плевать я хотел на все это! А вот начну штукатурить, тогда узнаешь, как с хохлами связываться. И приказ тебе не поможет! - угрожающе произнес Андрий.
- Брось, Андрий! Какая власть? Какой приказ? Если тебе уж так охота подраться, поищи себе кого-нибудь другого, - ответил Раймонд, которому стало надоедать поведение Андрия.
- Что, законтрапарил? Знает кошка, чье мясо съела! Все вы, полячишки, на один манер: сверху шелк, а в брюхе щелк! Привыкли ездить на хохлах, как на ослах.
Раймонд шагнул к нему. С трудом сдерживая себя, тихо проговорил:
- Если бы ты не был пьян, то я за такие слова поломал бы тебе ребра… Пристал, как злая собака! А я тебя еще за порядочного парня считал… За что ты весь польский народ оскорбляешь? Какой на мне шелк? На чьей я спине езжу? Эх ты, бревно!
Неизвестно, чем бы окончился этот разговор, если бы звонкий девичий голос не позвал снизу:
- Андри-и-й!
Оба оглянулись. Внизу, у домика, на цементированной площадке водяной камеры стояла Олеся. Птаха несколько секунд постоял в нерешительности. Затем, вновь сдвинув шапчонку на макушку, стал спускаться. Отойдя несколько шагов, он остановился и, глядя не на Раймонда, а куда-то в сторону, сказал:
- А ты все же высматривай себе в другом месте. А то хотя ты парень и свой, а морду набью, понял?
Олеся нетерпеливо ждала, когда Аидрий подойдет к ней. Даже сюда, в яр, заглядывал бродяга-ветер, студеный и сухой. Олесе приходилось бороться с ним, спасая свою юбку от его нескромных рук.
Теплый вязаный свитер плотно облегал ее грудь и плечи. Ей шел семнадцатый год. Это была черноокая смуглянка, жизнерадостная и порывистая.
Женственная застенчивость и задор переплетались во всех ее движениях. И это противоречие особенно привлекало к ней.
Стройная, как горная козочка, она знала о своей обаятельности. Уже проснувшаяся в ней женщина подсказывала ей самые красивые движения и ту неуловимую форму кокетства, к которой, сама того не зная, она прибегала из желания нравиться.
- Ты о чем с ним говорил? - в упор спросила она Андрия, не дав ему даже поздороваться.
- Так… о родственничках… Евойный папаша и моя бабушка - двоюродные знакомые… А ты что, с ним в гляделки играешь? Чего же на холоде, в хату не зовешь? Я хотел ему нагнать жару, да ты…
Андрий внезапно смолк. В сощуренных глазах девушки было столько холода, что ему стало не по себе.
- А еще что?
В этом вопросе Птаха уловил нескрываемую угрозу. Коса нашла на камень. Андрий не желал размолвки - не для этого он шел сюда. Но встреча с Раймондом и допрос Олеси, такой неприветливой и даже злой, испортили все.
- Еще что? - Олеся стукнула каблучком о бетон.
- Еще я сказал ему, чтобы он проваливал отсюда к чертовой бабушке, поняла?
Андрий решил, что день все равно испорчен, и шел напролом. Налетевший ветер настиг Олесю врасплох. Она яростно ударила рукой по взметнувшейся юбке. Андрий скромно опустил глаза.
- Какой осел! Какой осел! Что теперь человек подумает? - шептала она.
Андрий с огорчением увидел в ее глазах слезинки.
- Ну, пускай я осел, но зачем же ты плачешь? Я ж тебе ничего такого…
- Я плачу? Не хватало, чтобы я перед каждым мальчишкой еще плакала! Ветер глаза режет, а он… Тоже ухажер! Соплей к земле примерзает, а туда же… Скажи ты мне, какого ты черта сюда ходишь? Сколько раз говорила, что видеть тебя не хочу!
- Я что-то этого не слыхал.
- Уйди с глаз, противный.
Олеся отвернулась. Андрий не знал, как помириться с ней. Он чутьем понял, что Раймонд пришел сюда не на свиданье. Олеся тогда вела бы себя иначе.
- Закурить с горя, что ли? - грустно сказал он и полез в карман за табаком. Пальцы наткнулись на сложенную бумагу. Он вынул ее, развернул и еще раз прочел: «Приказ командующего вооруженными силами государства Польского на Волыни…»
- Ты не знаешь, Олеся, твой батька читал эту штуковину? Что он делает? Может, мне к нему пойти, раз тебе не по душе пришелся?
- К отцу нельзя - у него гости. Дай сюда! - Олеся взяла из его рук листок.
Приказ был напечатан по-польски и по-русски. Быстро просмотрев его, Олеся повернулась к Андрию:
- Не ходи за мной, я сейчас вернусь… - И побежала к дому.
Андрий повеселел. Дела, видимо, поправлялись. Повернувшись спиной к ветру, он на радостях стал крутить огромную цигарку.
В комнате напряженно слушали. Раевский медленно и раздельно читал:
- «Параграф первый. Волею польского народа с сегодняшнего дня вся власть в крае принадлежит штабу легионеров».
- Видали? Залез на Украину и командует именем польского народа! - возбужденно крикнул Остап Щабель, чернобровый красавец, молотобоец из депо.
- Интересно их спросить, когда они у польского народа спрашивались? - порывисто поднялся стройный Метельский, и в глазах его полыхнула ярость.
- «Параграф второй. Объявляю в городе осадное положение. Хождение по улицам после семи часов запрещается под страхом расстрела.
Параграф третий. Запрещаются всякие собрания, сходки, сборища без моего на то разрешения. Лиц, уличенных в агитации против командования и вновь организованной власти, приказываю расстреливать на месте».
- Ого!
- Сразу видать волчью хватку!
- Ничего себе «власть польского народа»!
- А этого самого польского народа боятся как черта!
- «Параграф четвертый. Предупреждаю, что каждый насильственный захват кем-либо личных владений граждан Польского государства или их имущества будет считаться грабежом, и с захватчиками будет поступлено, как с бандитами».
- Ага! Вот с этого бы и начинали!
- Народа что-то не видать, а вот помещичий арапник налицо, - прогудел Чобот.
- Про землю еще помалкивают, чтоб народ не бунтовать. Время терпит зима… - сказал Воробейко.
- А владения что, по-твоему? - обернулся к нему Щабель.
- Продолжаю читать:
- «Параграф пятый. Объявляю набор добровольцев-поляков во вновь формируемые части. Каждый доброволец полудает полное содержание, обмундирование и пятьдесят марок жалованья в месяц».
- А дальше что там? - не терпелось Ковалло.
- Дальше? «Командование будет вести беспощадную борьбу с большевиками, как с самыми опасными врагами государства Польского. Уличенных в принадлежности к большевистской партии приказываю немедленно предавать военно-полевому суду с разбором дела в двадцать четыре часа».
- Это уж для нас специально!
- У них недолго наживешь на белом свете!
Чобот свирепо забрался всей пятерней в свои густые волосы.
- Кто это у них такой скорый? - спросил он. Раевский посмотрел на подпись.
- Полковник Могельницкий.
На минуту в комнате стало тихо. Раевский положил приказ на стол.
- Я думаю, товарищи, что теперь все ясно?
Чобот угрюмо сопел, засмотревшись в окно. Раевский обвел взглядом всех пятерых и не нашел ни страха, ни растерянности в их глазах. «Хороший подобрался народ».
Серьезные рабочие лица. Немножко угрюмые. Щабель не по летам суров. Воробейко о чем-то грустно задумался. Щабель и Воробейко не знали, что Ковалло, Чобот и доктор Метельский являются членами ревкома. Для них только один Раевский был его представителем.
Раевский подошел к хозяину.
- Надо послать ребят в город проведать, что и как. Пусть Раймонд с твоей дочкой сходят.
- Добре, сейчас скажу.
- Теперь мы поговорим о том, что нам нужно делать, - предложил Раевский.
Олеся подбежала к Птахе.
- Идем, противный, в город! Погуляем, поглядим, что там делается.
Когда шли в гору, она сказала решительно:
- Ты с Раевским должен помириться, иначе я с тобой - никуда! Не был бы ты дурнем, рассказала бы, почему этот парень здесь.
И побежала к будке.
- Пойдемте в город, Раймонд. Батько сказал, надо посмотреть, что там творится. Ваш отец остался у нас, будет ждать. Сюда придет Воробейко. - И, пока подходил Андрий, добавила, волнуясь: - Птаха вам наговорил чепухи, но он все же парень хороший. Вы на него не сердитесь! Ну, пошли!
Птаха шел и разговаривал, как будто между ним и Раймондом ничего не произошло. На вокзале раздалось несколько выстрелов. Тревожно загудел паровоз, но как-то сразу смолк, и стало тихо.
- Андрий, ты был в городе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22