Он прикурил еще одну сигарету и, сев за стол, включил настольную лампу, взглянув в окно. Небо сплошь было обложено тяжелыми грозовыми тучами, что ускоряло надвигавшиеся сумерки: бледное солнце, целый день пытавшееся пробиться сквозь облака, теперь окончательно скрылось за ними.
Рэндол держал перед собой фотографию Харви, изучая крупные черты лица преступника. Снимок был черно-белым и нечетким, но пронзительный взгляд, казалось, видел тебя насквозь. На правой щеке Харви Рэндол заметил два шрама - наверное, порезы от бутылочного стекла. Они были, по всей видимости, глубокими, и инспектор задумался над тем, как и когда получил их беглец. Он откинулся на спинку и положил снимок на стол. Дым от сигареты лениво плыл по воздуху, закручиваясь кольцами. Рэндол закрыл глаза.
За окном отчаянно завывал ветер.
Глава 5
Харви не помнил, сколько времени он бежал. Единственное, что он знал наверняка - так это то, что вначале было светло, а теперь окрестности окутывал почти непроницаемый покров тьмы. Знать бы, не блуждает ли он по кругу, снова и снова возвращаясь на собственный след... В темноте холмы и поля выглядели одинаковыми. Каждая нога беглеца, отягощенная комьями налипшей грязи, весила, по крайней мере, тонну. Сердце бешено колотилось в груди, в легких клокотало, будто кто-то настойчиво раздувал неисправные меха.
Оказавшись на вершине холма, он остановился и осмотрелся. Впереди внизу горели огни: тусклый свет уличных фонарей и более яркий - из окон домов. Если бы Пол Харви мог измерить расстояние, он догадался бы, что находится в двух милях от центра Игзэма. Огни города, мерцавшие во тьме, напоминали стайку светлячков. Он шумно вздохнул, ощутив во рту привкус горечи. Ему было холодно. Вокруг поблескивала мокрая трава, на которой играли пробивавшиеся сквозь тяжелые тучи лучи лунного света. Харви посмотрел на белое ночное светило и подмигнул, подняв руку, словно пытаясь смахнуть луну с неба, а когда попытка потерпела неудачу, решил продолжать свой бег.
Холм резко обрывался, и Харви, поскользнувшись на мокрой траве, скатился вниз. Ему показалось, что он пролежал неподвижно целую вечность, чувствуя, как сырость добирается до тела сквозь промокшую одежду. Беглец теперь просто лежал на спине, уставившись на белесую луну, и тяжело дышал. Каждый мускул его тела болел, но он знал, что останавливаться ему нельзя. Только не сейчас!.. Зарычав от боли, Пол заставил себя встать на ноги и заковылял дальше. Он почувствовал тяжесть сандвичей в карманах куртки, один или два были съедены еще днем, - вскоре после того, как он отобрал их у детей. Термос теперь наполовину был пуст и успел остыть. Но что делать, когда закончатся скудные запасы? Этот вопрос занимал его всю дорогу. Да, еда - это очень важно, укрытие - тоже. Ночь уже коснулась его своими ледяными пальцами, он нуждался в укрытии. И не только от превратностей погоды. Прежде всего - от полицейских. Они ищут его. Харви знал, что рано или поздно они придут, но надеялся, что это случится не раньше, чем через несколько дней. Определенно, им будет непросто найти его.
Луна вынырнула из облаков и вдруг осветила своим холодным белым сиянием несколько домов прямо перед Харви.
Тот замер на месте, даже дышать перестал.
Укрытие?..
Харви был уверен, что это ферма. Там...
Он сжал кулаки. Почему так трудно думать?
Один, два, три... Возможно, зданий было больше. Выстроенные по принципу каре, с большим открытым двором посередине: фермерский дом, амбар, загон для свиней, сарай. Харви пошел дальше, к главному входу дома. Шаря глазами по сторонам, он прислушивался к малейшему шороху. По дороге к двери ничего не произошло. Он переходил от окна к окну, пытаясь разглядеть сквозь заляпанные грязью стекла внутреннее убранство, но в этой кромешной тьме трудно было что-либо понять. Надо проникнуть в дом. Можно разбить окно. С его незаурядной силой дверь не представляла серьезного препятствия. А вдруг кто-нибудь пройдет мимо? Заметит, что дверь взломана, и сообразит: что-то здесь не так? Его обнаружат, и полицейские придут за ним. Кривая усмешка вновь тронула губы: Не такой уж он дурак. Развернувшись, он пошел обратно через двор, к амбару. Огромные деревянные ворота стояли распахнутые настежь, и Харви осторожно ступил в раскрывшую ему объятия тьму.
В амбаре пахло сыростью и гнилой соломой. Связки ее лежали в углу и на сеновале, к которому была приставлена рахитичного вида лестница. Огромный мужчина поставил здоровенную ступню на перекладину, испытывая ее прочность. Она застонала под тяжестью его тела, но выдержала, и он стал подниматься наверх.
На сеновале лежало около дюжины тюков соломы, деревянный пол устилал тонкий слой ее полуразложившихся остатков. Зловоние было почти невыносимым, но Харви, казалось, не замечал его. Через щели в крыше пробивался слабый лунный свет, неспособный рассеять черноту ночи. Шифер сплошь был усеян прорехами, и Харви старался держаться от них подальше, прячась под спасительным покровом темноты. Он привалился к одному из тюков соломы и сунул руки в карманы пальто за оставшимися сандвичами, которыми разжился минувшим утром. Он запихивал пищу в свой огромный рот и жадно глотал ее, пока еда не закончилась. Оставался еще термос. Набрав полный рот, ощутил, что содержимое уже остыло, и Харви сердито выплюнул питье, далеко отшвырнув пустой сосуд.
Он устал, хотелось спать, интуиция подсказывала ему, что это самое безопасное место для ночлега. Даже полицейские не найдут его здесь. Харви был уверен. Он вытянул ноги и зевнул.
Что-то холодное коснулось его правой руки, и от неожиданности он чуть не вскрикнул.
Оглядевшись по сторонам, Харви отполз в сторону и попытался разглядеть, на что наткнулась его рука. Он прислушался, но ничего не услышал, только стук собственного сердца. Постепенно он успокоился. Лунный свет, пробившись сквозь щели, упал на потревоженный Харви предмет, и Пол поднялся на ноги, не сводя с него взгляда.
Это был серп.
Засунутый в тюк соломы, он торчал теперь из прогнившей обвязки. Поржавевшее лезвие оставалось предательски острым. Харви ухватился за ручку и вытащил серп. Взвесил его на руке, осклабился и полоснул им по воздуху. Раздавшийся свист нарушил тишину амбара. Харви издал гортанный звук, радуясь находке, как ребенок новой игрушке. Он вытер деревянную ручку о штаны, ибо влага, казалось, пропитала дерево насквозь. В желудке громко заурчало, и сосущее чувство голода вновь напомнило о себе. Харви заскрежетал зубами и полоснул серпом по ближайшей связке соломы, срезав мощным движением изрядный пук. Другой рукой он потер живот и раздраженно заворчал.
Огромный мужчина повертел серп в руках, внимательно разглядывая лезвие. Провел по нему большим пальцем. Нажал чуть сильнее, чем следовало бы, и на месте пореза выступила капелька крови. Харви чертыхнулся и поднес палец ко рту. Зарычал. Острый! Его отец пользовался опасной бритвой; и иногда, ребенком, ему случалось наблюдать за тем, как тот бреется. Все остальное время бритва лежала в деревянном ящичке на полке в ванной комнате. Ремень для правки бритвы висел рядом. Харви хорошо помнил этот ремень, его запах. И этот пригорный запах маслянистой кожи он возненавидел.
Он помнил тот ремень и на ощупь. Перед его мысленным взором предстала картина далекого прошлого, и Харви почти физически ощутил боль... Маленький мальчик, избиваемый пьяным разъяренным отцом, хохотавшим всякий раз, когда он опускал ремень на бледное детское тело.
На бледное тело Харви.
Он снова взмахнул серпом, срезав пук соломы. Воспоминания детства навеки врезались в память - незаживающая, кровоточащая рана, которая вечно будет мучить его.
Он был единственным ребенком в семье, никогда не имевшим ни сестры, ни брата, которые разделили бы с ним его грустное бедное существование. Об этом позаботилась мать Элизабет. Из-за неправильного положения плода ее первые роды были долгими и мучительными, после чего она поклялась никогда больше не испытывать подобного. Ее страх вновь забеременеть был настолько силен, что она стала отказывать отцу Харви в любовных утехах. Но Ричард Харви не привык, чтобы ему отказывали. Вначале он искал утешения в бутылке, за три года превратившись из крупного, сильного мужчины в жалкое подобие человека. Когда он пил, казалось, не бутылка отдавала ему свое содержимое, а он переливал в нее свои жизненные силы.
Харви до сих пор помнил ту ночь, когда отец, как обычно, пьяный, пришел домой. Однако на этот раз он был настроен воинственно и требовал, чтобы Элизабет дала ему то, что принадлежало ему по праву. Юный Харви четырех лет от роду слышал, как они ссорятся за стеной. Слова перерастали в крики, а потом в такой визг, что он встал с постели и пошлепал на звуки воплей и проклятий. Харви толкнул дверь и увидел, как отец пытается повалить мать на постель, одной рукой грубо раздвигая ей ноги, а другой пытаясь ввести в нее свой вялый член. Элизабет кричала, а он бодал ее своим морщинистым лбом, пока не разбил ей нос. Забрызганные кровью, они извивались на кровати, как две змеи. Их движения были судорожными и беспорядочными.
Юный Харви повернулся, чтобы уйти, но отец зарычал на сына, заставив остаться. И тот вынужден был повиноваться.
Дрожа от беспомощности, мальчик в смущении наблюдал, как его мать дергается от боли под навалившимся на нее отцом, который наконец, достигнув оргазма, скатился с кровати, оставив Элизабет почти в бессознательном состоянии. Ричард Харви схватил сына за плечи, дыхнул ему в лицо перегаром, выругался и потащил в ванную, где бил ремнем для правки бритв до тех пор, пока тело ребенка не покрылось рубцами. При этом он кричал, что из-за него, щенка, между родителями не ладятся отношения: если бы он появился на свет без осложнений, все было бы по-другому.
На следующее утро мать ушла из дома.
Но для Пола Харви кошмар только начинался. Отец запил пуще прежнего. По ночам вытаскивал Пола из постели, кричал и проклинал его, обвиняя в том, что тот виновен в уходе матери.
И всегда это заканчивалось поркой ремнем.
Даже когда Пол подрос, ему приходилось мириться с яростью отца, так как это стало привычным для него образом жизни. Оскорбления, как физические, так и моральные, стали неотъемлемой частью его жизни, но он все равно остался с отцом в их маленьком домике в Игзэме, где жил годами как привык, потому что не знал ничего другого. У него не было ни друзей, ни родственников, к которым он мог бы пойти. Иногда рядом с ненавистью в нем вдруг шевелилось чувство, похожее на жалость к этому иссушенному алкоголем подобию человеческого существа, к его отцу. Возможно, Харви и в самом деле уверовал в то, что виноват в разрыве между родителями, и, скорее всего, решил, что действительно заслуживал наказания.
Три года назад умер отец, и мир Харви перевернулся. Остатки самоконтроля и смирения умерли в нем.
Вырвавшись на свободу из земного ада, в котором вырос, он оказался отрезанным от остального сурового мира, и не было у него ни единого человека, к кому бы он мог обратиться за утешением.
Харви не знал, как заводить друзей. Люди Игзэма его отвергли. Они относились к нему с едва скрываемым презрением, так как все знали, каков был Ричард Харви. А разве яблоко от яблоньки далеко падает?..
И Пол Харви страшно отомстил. Три года назад двоих убил. Они даже Не делали попытки заговорить с ним, но он чувствовал, по глазам видел их отвращение к нему. И убил. Его упрятали за решетку... Но теперь все изменилось. Он снова на свободе, и людям Игзэма придется заплатить. Они его не найдут. Может, потом, когда будет уже поздно.
Харви криво ухмыльнулся и снова взмахнул серпом.
Внизу что-то задвигалось.
Он замер, прислушиваясь. В затхлой атмосфере раздались ровные звуки, доносившиеся снизу. Харви опустился на колени и стал вглядываться в щели между балками, пытаясь обнаружить нарушителя тишины. Может, это они? Рука крепче сжала серп.
Движение усилилось.
С гулко стучавшим сердцем он осмотрелся по сторонам.
На этот раз что-то происходило уже на сеновале.
Всматриваясь в темноту, Харви вскочил на ноги. Он крепко сжимал серп, готовый защищаться.
Луна вдруг скрылась за тучами, и амбар поглотила кромешная тьма. Харви охватило странное смешанное чувство страха и голода. Он возбужденно втянул в себя воздух.
Что-то коснулось его ноги и заставило вскрикнуть.
Прямо за собой он услышал шуршание и, обернувшись, ничего не различая в темноте, стал наугад размахивать серпом. Что-то снова коснулось его ноги, и он отпрыгнул, но, застряв ногой в щели между балками, упал лицом вниз. В нос ударила страшная вонь. Что-то заскребло по щеке. Что-то влажное.
В этот самый момент луна снова пробилась сквозь тучи и залила амбар серебристым светом.
Харви обнаружил, что смотрит в холодные черные глаза крысы. Еще одна была сзади. Так вот кто шуршал и метался по сеновалу! Ухмыльнувшись, он встал на колени и принялся наблюдать за крысой, которая спокойно сидела и грызла что-то, зажатое между передними лапами. Какое-то время Харви следил за животным, затем стремительным движением обрушил на него свой серп. Не успела крыса даже шевельнуться, как смертоносное лезвие воткнулось ей в спину и глухо ударилось о деревянную балку. Крыса завизжала, и Харви схватил ее за голову, не обращая внимания на слабые попытки укусить его за руку. Он снял крысу с серпа, ничуть не беспокоясь из-за того, что кровь капает ему на брюки. Великан держал крысу в огромной руке, а его рот переполняла слюна, стекавшая по подбородку. Крыса была такой теплой, такой теплой... Ощущение голода усиливалось и становилось невыносимым.
А она такая теплая...
Одним мощным движением челюстей он откусил маленькую головку животного, пару раз прожевал, чувствуя, как хрустят кости, и проглотил. Голыми руками он разорвал тушку пополам и принялся вгрызаться в сырое теплое мясо, отрывая зубами серую шкурку и заглатывая желеобразную кашицу внутренностей. Он даже немного пожевал хвост, перед тем как выбросить остатки. В желудке разлилась приятная теплота, хотя первые пару секунд Харви думал, что его вырвет. Тем не менее он стер кровь грызуна с подбородка и с серпом в руке принялся охотиться на второго зверька. А когда поймал, то решил на сей раз выбросить голову, и отсек ее серпом. Из миниатюрных артерий хлынула кровь, и Харви по-детски захихикал, наблюдая за тем, как обезглавленное животное судорожно бьется в его огромной руке.
Он коснулся лезвия серпа и улыбнулся.
Кроме того, у него на уме было еще кое-что. И когда какое-то время спустя Харви заснул, в его руках так и осталось смертоносное орудие.
Глава 6
Гарольд Пирс смахнул с рукава белого больничного комбинезона воображаемую пылинку и судорожно сглотнул. Он спускался в лифте и, уставившись в пол, прислушивался к его равномерному гудению. У другой стенки тесной кабинки стоял Уинстон Гривс. Он смотрел на Гарольда, не в силах оторвать глаз от бесформенного шрама, закрывавшего половину лица. Гривс глядел на ожог с такой же гипнотической завороженностью, с какой ребенок таращится на что-то необычное, и делал это почти бессознательно. Только когда Гарольд с глуповатой улыбкой поднял голову, Гривс вдруг обрел способность отвести глаза в сторону.
Гарольд знал, что и второй санитар разглядывает его. Для него это не внове, он и прежде множество раз ловил на себе посторонние взгляды, а иногда слышал и насмешки в свой адрес. Он мог понять их любопытство, вызванное, может быть, отвращением к его уродству, но тем не менее их откровенные взгляды всегда вызывали в нем чувство неловкости.
Что касается Гривса, ему стоило неимоверных усилий не выразить ужаса при виде лица Гарольда. Он убеждал себя в том, что со временем, конечно, привыкнет, но теперь никак не мог оторвать глаз от темно-красной бесформенной массы. Его взгляд как магнитом притягивал вид изувеченного лица, хотя за пятнадцать лет службы больничным санитаром навидался всяких ужасов. Жертвы дорожных происшествий (вспомнить хотя бы того, пролетевшего сквозь лобовое стекло парня, у которого отвалилась голова, когда Гривс с другим санитаром поднял его на носилки), дети с увечьями, обожженные, пострадавшие от несчастных случаев, особенно от уличных нападений. Припомнился и юноша, случайно попавший в уличную драку, заполучивший нож в живот, и то, как он пытался запихивать назад вываливавшиеся внутренности. Женщина, до смерти забитая мужем так, что в ее проломленном черепе виден был мозг. Ребенок с отрубленной рукой - результат баловства с работавшей сельскохозяйственной техникой. Старуха, запустившая порез на бедре до такой степени, что в нем завелись черви...
Список воспоминаний можно было бы продолжать до бесконечности.
Санитар Гривс имел примечательную внешность. В черных, жестких, как проволока, волосах серебрились седые пряди, смотревшиеся нелепо на фоне черной кожи негра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Рэндол держал перед собой фотографию Харви, изучая крупные черты лица преступника. Снимок был черно-белым и нечетким, но пронзительный взгляд, казалось, видел тебя насквозь. На правой щеке Харви Рэндол заметил два шрама - наверное, порезы от бутылочного стекла. Они были, по всей видимости, глубокими, и инспектор задумался над тем, как и когда получил их беглец. Он откинулся на спинку и положил снимок на стол. Дым от сигареты лениво плыл по воздуху, закручиваясь кольцами. Рэндол закрыл глаза.
За окном отчаянно завывал ветер.
Глава 5
Харви не помнил, сколько времени он бежал. Единственное, что он знал наверняка - так это то, что вначале было светло, а теперь окрестности окутывал почти непроницаемый покров тьмы. Знать бы, не блуждает ли он по кругу, снова и снова возвращаясь на собственный след... В темноте холмы и поля выглядели одинаковыми. Каждая нога беглеца, отягощенная комьями налипшей грязи, весила, по крайней мере, тонну. Сердце бешено колотилось в груди, в легких клокотало, будто кто-то настойчиво раздувал неисправные меха.
Оказавшись на вершине холма, он остановился и осмотрелся. Впереди внизу горели огни: тусклый свет уличных фонарей и более яркий - из окон домов. Если бы Пол Харви мог измерить расстояние, он догадался бы, что находится в двух милях от центра Игзэма. Огни города, мерцавшие во тьме, напоминали стайку светлячков. Он шумно вздохнул, ощутив во рту привкус горечи. Ему было холодно. Вокруг поблескивала мокрая трава, на которой играли пробивавшиеся сквозь тяжелые тучи лучи лунного света. Харви посмотрел на белое ночное светило и подмигнул, подняв руку, словно пытаясь смахнуть луну с неба, а когда попытка потерпела неудачу, решил продолжать свой бег.
Холм резко обрывался, и Харви, поскользнувшись на мокрой траве, скатился вниз. Ему показалось, что он пролежал неподвижно целую вечность, чувствуя, как сырость добирается до тела сквозь промокшую одежду. Беглец теперь просто лежал на спине, уставившись на белесую луну, и тяжело дышал. Каждый мускул его тела болел, но он знал, что останавливаться ему нельзя. Только не сейчас!.. Зарычав от боли, Пол заставил себя встать на ноги и заковылял дальше. Он почувствовал тяжесть сандвичей в карманах куртки, один или два были съедены еще днем, - вскоре после того, как он отобрал их у детей. Термос теперь наполовину был пуст и успел остыть. Но что делать, когда закончатся скудные запасы? Этот вопрос занимал его всю дорогу. Да, еда - это очень важно, укрытие - тоже. Ночь уже коснулась его своими ледяными пальцами, он нуждался в укрытии. И не только от превратностей погоды. Прежде всего - от полицейских. Они ищут его. Харви знал, что рано или поздно они придут, но надеялся, что это случится не раньше, чем через несколько дней. Определенно, им будет непросто найти его.
Луна вынырнула из облаков и вдруг осветила своим холодным белым сиянием несколько домов прямо перед Харви.
Тот замер на месте, даже дышать перестал.
Укрытие?..
Харви был уверен, что это ферма. Там...
Он сжал кулаки. Почему так трудно думать?
Один, два, три... Возможно, зданий было больше. Выстроенные по принципу каре, с большим открытым двором посередине: фермерский дом, амбар, загон для свиней, сарай. Харви пошел дальше, к главному входу дома. Шаря глазами по сторонам, он прислушивался к малейшему шороху. По дороге к двери ничего не произошло. Он переходил от окна к окну, пытаясь разглядеть сквозь заляпанные грязью стекла внутреннее убранство, но в этой кромешной тьме трудно было что-либо понять. Надо проникнуть в дом. Можно разбить окно. С его незаурядной силой дверь не представляла серьезного препятствия. А вдруг кто-нибудь пройдет мимо? Заметит, что дверь взломана, и сообразит: что-то здесь не так? Его обнаружат, и полицейские придут за ним. Кривая усмешка вновь тронула губы: Не такой уж он дурак. Развернувшись, он пошел обратно через двор, к амбару. Огромные деревянные ворота стояли распахнутые настежь, и Харви осторожно ступил в раскрывшую ему объятия тьму.
В амбаре пахло сыростью и гнилой соломой. Связки ее лежали в углу и на сеновале, к которому была приставлена рахитичного вида лестница. Огромный мужчина поставил здоровенную ступню на перекладину, испытывая ее прочность. Она застонала под тяжестью его тела, но выдержала, и он стал подниматься наверх.
На сеновале лежало около дюжины тюков соломы, деревянный пол устилал тонкий слой ее полуразложившихся остатков. Зловоние было почти невыносимым, но Харви, казалось, не замечал его. Через щели в крыше пробивался слабый лунный свет, неспособный рассеять черноту ночи. Шифер сплошь был усеян прорехами, и Харви старался держаться от них подальше, прячась под спасительным покровом темноты. Он привалился к одному из тюков соломы и сунул руки в карманы пальто за оставшимися сандвичами, которыми разжился минувшим утром. Он запихивал пищу в свой огромный рот и жадно глотал ее, пока еда не закончилась. Оставался еще термос. Набрав полный рот, ощутил, что содержимое уже остыло, и Харви сердито выплюнул питье, далеко отшвырнув пустой сосуд.
Он устал, хотелось спать, интуиция подсказывала ему, что это самое безопасное место для ночлега. Даже полицейские не найдут его здесь. Харви был уверен. Он вытянул ноги и зевнул.
Что-то холодное коснулось его правой руки, и от неожиданности он чуть не вскрикнул.
Оглядевшись по сторонам, Харви отполз в сторону и попытался разглядеть, на что наткнулась его рука. Он прислушался, но ничего не услышал, только стук собственного сердца. Постепенно он успокоился. Лунный свет, пробившись сквозь щели, упал на потревоженный Харви предмет, и Пол поднялся на ноги, не сводя с него взгляда.
Это был серп.
Засунутый в тюк соломы, он торчал теперь из прогнившей обвязки. Поржавевшее лезвие оставалось предательски острым. Харви ухватился за ручку и вытащил серп. Взвесил его на руке, осклабился и полоснул им по воздуху. Раздавшийся свист нарушил тишину амбара. Харви издал гортанный звук, радуясь находке, как ребенок новой игрушке. Он вытер деревянную ручку о штаны, ибо влага, казалось, пропитала дерево насквозь. В желудке громко заурчало, и сосущее чувство голода вновь напомнило о себе. Харви заскрежетал зубами и полоснул серпом по ближайшей связке соломы, срезав мощным движением изрядный пук. Другой рукой он потер живот и раздраженно заворчал.
Огромный мужчина повертел серп в руках, внимательно разглядывая лезвие. Провел по нему большим пальцем. Нажал чуть сильнее, чем следовало бы, и на месте пореза выступила капелька крови. Харви чертыхнулся и поднес палец ко рту. Зарычал. Острый! Его отец пользовался опасной бритвой; и иногда, ребенком, ему случалось наблюдать за тем, как тот бреется. Все остальное время бритва лежала в деревянном ящичке на полке в ванной комнате. Ремень для правки бритвы висел рядом. Харви хорошо помнил этот ремень, его запах. И этот пригорный запах маслянистой кожи он возненавидел.
Он помнил тот ремень и на ощупь. Перед его мысленным взором предстала картина далекого прошлого, и Харви почти физически ощутил боль... Маленький мальчик, избиваемый пьяным разъяренным отцом, хохотавшим всякий раз, когда он опускал ремень на бледное детское тело.
На бледное тело Харви.
Он снова взмахнул серпом, срезав пук соломы. Воспоминания детства навеки врезались в память - незаживающая, кровоточащая рана, которая вечно будет мучить его.
Он был единственным ребенком в семье, никогда не имевшим ни сестры, ни брата, которые разделили бы с ним его грустное бедное существование. Об этом позаботилась мать Элизабет. Из-за неправильного положения плода ее первые роды были долгими и мучительными, после чего она поклялась никогда больше не испытывать подобного. Ее страх вновь забеременеть был настолько силен, что она стала отказывать отцу Харви в любовных утехах. Но Ричард Харви не привык, чтобы ему отказывали. Вначале он искал утешения в бутылке, за три года превратившись из крупного, сильного мужчины в жалкое подобие человека. Когда он пил, казалось, не бутылка отдавала ему свое содержимое, а он переливал в нее свои жизненные силы.
Харви до сих пор помнил ту ночь, когда отец, как обычно, пьяный, пришел домой. Однако на этот раз он был настроен воинственно и требовал, чтобы Элизабет дала ему то, что принадлежало ему по праву. Юный Харви четырех лет от роду слышал, как они ссорятся за стеной. Слова перерастали в крики, а потом в такой визг, что он встал с постели и пошлепал на звуки воплей и проклятий. Харви толкнул дверь и увидел, как отец пытается повалить мать на постель, одной рукой грубо раздвигая ей ноги, а другой пытаясь ввести в нее свой вялый член. Элизабет кричала, а он бодал ее своим морщинистым лбом, пока не разбил ей нос. Забрызганные кровью, они извивались на кровати, как две змеи. Их движения были судорожными и беспорядочными.
Юный Харви повернулся, чтобы уйти, но отец зарычал на сына, заставив остаться. И тот вынужден был повиноваться.
Дрожа от беспомощности, мальчик в смущении наблюдал, как его мать дергается от боли под навалившимся на нее отцом, который наконец, достигнув оргазма, скатился с кровати, оставив Элизабет почти в бессознательном состоянии. Ричард Харви схватил сына за плечи, дыхнул ему в лицо перегаром, выругался и потащил в ванную, где бил ремнем для правки бритв до тех пор, пока тело ребенка не покрылось рубцами. При этом он кричал, что из-за него, щенка, между родителями не ладятся отношения: если бы он появился на свет без осложнений, все было бы по-другому.
На следующее утро мать ушла из дома.
Но для Пола Харви кошмар только начинался. Отец запил пуще прежнего. По ночам вытаскивал Пола из постели, кричал и проклинал его, обвиняя в том, что тот виновен в уходе матери.
И всегда это заканчивалось поркой ремнем.
Даже когда Пол подрос, ему приходилось мириться с яростью отца, так как это стало привычным для него образом жизни. Оскорбления, как физические, так и моральные, стали неотъемлемой частью его жизни, но он все равно остался с отцом в их маленьком домике в Игзэме, где жил годами как привык, потому что не знал ничего другого. У него не было ни друзей, ни родственников, к которым он мог бы пойти. Иногда рядом с ненавистью в нем вдруг шевелилось чувство, похожее на жалость к этому иссушенному алкоголем подобию человеческого существа, к его отцу. Возможно, Харви и в самом деле уверовал в то, что виноват в разрыве между родителями, и, скорее всего, решил, что действительно заслуживал наказания.
Три года назад умер отец, и мир Харви перевернулся. Остатки самоконтроля и смирения умерли в нем.
Вырвавшись на свободу из земного ада, в котором вырос, он оказался отрезанным от остального сурового мира, и не было у него ни единого человека, к кому бы он мог обратиться за утешением.
Харви не знал, как заводить друзей. Люди Игзэма его отвергли. Они относились к нему с едва скрываемым презрением, так как все знали, каков был Ричард Харви. А разве яблоко от яблоньки далеко падает?..
И Пол Харви страшно отомстил. Три года назад двоих убил. Они даже Не делали попытки заговорить с ним, но он чувствовал, по глазам видел их отвращение к нему. И убил. Его упрятали за решетку... Но теперь все изменилось. Он снова на свободе, и людям Игзэма придется заплатить. Они его не найдут. Может, потом, когда будет уже поздно.
Харви криво ухмыльнулся и снова взмахнул серпом.
Внизу что-то задвигалось.
Он замер, прислушиваясь. В затхлой атмосфере раздались ровные звуки, доносившиеся снизу. Харви опустился на колени и стал вглядываться в щели между балками, пытаясь обнаружить нарушителя тишины. Может, это они? Рука крепче сжала серп.
Движение усилилось.
С гулко стучавшим сердцем он осмотрелся по сторонам.
На этот раз что-то происходило уже на сеновале.
Всматриваясь в темноту, Харви вскочил на ноги. Он крепко сжимал серп, готовый защищаться.
Луна вдруг скрылась за тучами, и амбар поглотила кромешная тьма. Харви охватило странное смешанное чувство страха и голода. Он возбужденно втянул в себя воздух.
Что-то коснулось его ноги и заставило вскрикнуть.
Прямо за собой он услышал шуршание и, обернувшись, ничего не различая в темноте, стал наугад размахивать серпом. Что-то снова коснулось его ноги, и он отпрыгнул, но, застряв ногой в щели между балками, упал лицом вниз. В нос ударила страшная вонь. Что-то заскребло по щеке. Что-то влажное.
В этот самый момент луна снова пробилась сквозь тучи и залила амбар серебристым светом.
Харви обнаружил, что смотрит в холодные черные глаза крысы. Еще одна была сзади. Так вот кто шуршал и метался по сеновалу! Ухмыльнувшись, он встал на колени и принялся наблюдать за крысой, которая спокойно сидела и грызла что-то, зажатое между передними лапами. Какое-то время Харви следил за животным, затем стремительным движением обрушил на него свой серп. Не успела крыса даже шевельнуться, как смертоносное лезвие воткнулось ей в спину и глухо ударилось о деревянную балку. Крыса завизжала, и Харви схватил ее за голову, не обращая внимания на слабые попытки укусить его за руку. Он снял крысу с серпа, ничуть не беспокоясь из-за того, что кровь капает ему на брюки. Великан держал крысу в огромной руке, а его рот переполняла слюна, стекавшая по подбородку. Крыса была такой теплой, такой теплой... Ощущение голода усиливалось и становилось невыносимым.
А она такая теплая...
Одним мощным движением челюстей он откусил маленькую головку животного, пару раз прожевал, чувствуя, как хрустят кости, и проглотил. Голыми руками он разорвал тушку пополам и принялся вгрызаться в сырое теплое мясо, отрывая зубами серую шкурку и заглатывая желеобразную кашицу внутренностей. Он даже немного пожевал хвост, перед тем как выбросить остатки. В желудке разлилась приятная теплота, хотя первые пару секунд Харви думал, что его вырвет. Тем не менее он стер кровь грызуна с подбородка и с серпом в руке принялся охотиться на второго зверька. А когда поймал, то решил на сей раз выбросить голову, и отсек ее серпом. Из миниатюрных артерий хлынула кровь, и Харви по-детски захихикал, наблюдая за тем, как обезглавленное животное судорожно бьется в его огромной руке.
Он коснулся лезвия серпа и улыбнулся.
Кроме того, у него на уме было еще кое-что. И когда какое-то время спустя Харви заснул, в его руках так и осталось смертоносное орудие.
Глава 6
Гарольд Пирс смахнул с рукава белого больничного комбинезона воображаемую пылинку и судорожно сглотнул. Он спускался в лифте и, уставившись в пол, прислушивался к его равномерному гудению. У другой стенки тесной кабинки стоял Уинстон Гривс. Он смотрел на Гарольда, не в силах оторвать глаз от бесформенного шрама, закрывавшего половину лица. Гривс глядел на ожог с такой же гипнотической завороженностью, с какой ребенок таращится на что-то необычное, и делал это почти бессознательно. Только когда Гарольд с глуповатой улыбкой поднял голову, Гривс вдруг обрел способность отвести глаза в сторону.
Гарольд знал, что и второй санитар разглядывает его. Для него это не внове, он и прежде множество раз ловил на себе посторонние взгляды, а иногда слышал и насмешки в свой адрес. Он мог понять их любопытство, вызванное, может быть, отвращением к его уродству, но тем не менее их откровенные взгляды всегда вызывали в нем чувство неловкости.
Что касается Гривса, ему стоило неимоверных усилий не выразить ужаса при виде лица Гарольда. Он убеждал себя в том, что со временем, конечно, привыкнет, но теперь никак не мог оторвать глаз от темно-красной бесформенной массы. Его взгляд как магнитом притягивал вид изувеченного лица, хотя за пятнадцать лет службы больничным санитаром навидался всяких ужасов. Жертвы дорожных происшествий (вспомнить хотя бы того, пролетевшего сквозь лобовое стекло парня, у которого отвалилась голова, когда Гривс с другим санитаром поднял его на носилки), дети с увечьями, обожженные, пострадавшие от несчастных случаев, особенно от уличных нападений. Припомнился и юноша, случайно попавший в уличную драку, заполучивший нож в живот, и то, как он пытался запихивать назад вываливавшиеся внутренности. Женщина, до смерти забитая мужем так, что в ее проломленном черепе виден был мозг. Ребенок с отрубленной рукой - результат баловства с работавшей сельскохозяйственной техникой. Старуха, запустившая порез на бедре до такой степени, что в нем завелись черви...
Список воспоминаний можно было бы продолжать до бесконечности.
Санитар Гривс имел примечательную внешность. В черных, жестких, как проволока, волосах серебрились седые пряди, смотревшиеся нелепо на фоне черной кожи негра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27