Нож со звоном упал на каменный пол.
— Теперь мы одно, — прошептала Зоя, — я отдала тебе все…
Она гладила его спину, она целовала его, в ее огромных глазах плясало пламя факелов.
— Ложись, — сказала она, высвобождаясь из его объятий.
Ланге лежал на спине, а она лила на его рану что-то маслянистое и прохладное из поданной карликом чаши. Боль уходила, растворялась в небытии, ее место занимали видения, неясные, призрачные. Ланге не знал, что это… Не смог бы их описать.
— Боли не будет, — донесся издалека голос Зои, — твоей раны больше нет. Ты другой отныне… Но ты еще не сумеешь распорядиться тем, что ты получил. Я научу тебя. Вставай.
Она помогла ему подняться и вывела наверх, к подножию холма. Гроза здесь бушевала по-прежнему, и ливень смывал кровь с их обнаженных тел. Приблизив губы к самому уху Ланге, Зоя крикнула.
— Вытяни руку! Ладонью вверх!
Ланге повиновался. Сорвавшаяся с туч молния ударила его в ладонь… И он отразил эту молнию, как раньше Зоя, разбил ее на осколки гаснущих искр.
— Твой первый урок! — выкрикнула Зоя, счастливо смеясь. — Теперь поймай меня!
Она бросилась бежать в сплошном дожде. Ланге устремился за ней, поражаясь необыкновенной легкости своего тела… Он словно взмыл над землей.
11.
Аркадий Горский раскрыл выпавшие ему карты.
— Сегодня не мой день, Александр, — посетовал он. — Если мы сейчас не прекратим, придется мне играть в долг…
— Не прибедняйся, — сказал с улыбкой Ланге, небрежно сдвигая выигранные деньги на край ломберного столика. — Впрочем, изволь, в долг я тебе готов поверить. Напишешь еще пару романов… Как старик Достоевский, ха!
Оба рассмеялись. Горский бросил карты, встал из-за стола и откупорил новую бутылку вина.
Он приехал в имение Ланге неделю назад, Аркадий Евгеньевич Горский, тридцатилетний модный писатель. Его произведениями зачитывались как прогрессивная молодежь, так и более консервативные круги читающей публики. Он умел играть подтекстами и быть интересным для всех, каждый мог найти в его книгах близкие идеи, а менее близкие легко обращались в свою противоположность. Если Горский брал историческую тему, то с первоисточниками обходился весьма вольно, если современную, конца девятнадцатого столетия, то и тут ухитрялся ловко маневрировать между популярными в обществе настроениями. У самого же Аркадия Евгеньевича не было ни принципов, ни предрассудков, ни политических взглядов… Вернее, один принцип у него все же был, но касался он неуступчивости в спорах с издателями о размерах гонораров. Ланге чрезвычайно ценил своего друга за острый ироничный ум, цинический скепсис и снисходительность к чужим порокам. Они были похожи, но не настолько, чтобы им было неинтересно вместе; еще и поэтому Горский с удовольствием принял приглашение Ланге погостить в его имении.
Наполнив два бокала, Горский протянул один из них Ланге и предложил.
— Может быть, партию на бильярде?
— О, нет… Я достаточно выиграл сегодня…
— Боитесь, ваше сиятельство? — поддел Горский.
— За тебя! Но на самом деле, Аркадий, я просто не люблю откладывать партии, а доиграть мы не успеем. Они вот-вот должны быть здесь.
— Кто должен быть здесь?
— Я же говорил тебе вчера… Везут новые голландские сорта орхидей для моей оранжереи.
— Ах, да…
— Думаю, и тебе будет интересно посмотреть?
— Конечно! Правда, я не большой любитель орхидей. Сладкий яд! Мне по душе цветы попроще.
— Ни за что не поверю. Кстати, о цветах…
— Да?
Не сделав ни глотка, Ланге поставил бокал на стол. Прежде чем задать другу вопрос, он перетасовал карты, перевернул верхнюю, взглянул на нее. Он проделал это механически, размышляя о своем, а вовсе не из каких-то суеверий… Ибо суеверным он не был.
— Аркадий, ты слышал что-нибудь о растении под названием лиджонг?
— Лиджонг? Как будто мне это ничего не напоминает… Разве что маджонг, но это не растение, это игра… Но я ведь не ботаник. Посмотри в энциклопедии.
— Смотрел, там нет…
— Зачем тебе? Откуда ты взял этот лиджонг?
— Упоминал один из моих поставщиков растений. По его словам, что-то весьма экзотическое. Хотелось бы иметь в коллекции, в оранжерее…
— Понимаю утонченные запросы вашего сиятельства. Но нет, не слышал я о лиджонге.
— А другое слово — ламаджи?
— Тоже растение?
— Нет. Какое-то племя, народ… Возможно, давно уже не существующий.
Писатель заинтересованно посмотрел на Ланге.
— А это откуда?
— Оттуда же. Тут есть связь, но не очень для меня ясная. Этот лиджонг будто бы использовался в неких магических ритуалах или обрядах племени ламаджи, или что-то в этом роде.
— Да? Тут может нарисоваться сюжет! Таинственное племя, не менее таинственное растение, магические обряды… Я постараюсь узнать об этом.
Золотым карандашиком он аккуратно записал в свой блокнот два слова — «лиджонг» и «ламаджи».
— Постарайся, — сказал Ланге.
— Но ведь, — Горский убрал блокнот в карман, — ты, наверное, еще встретишься с этим поставщиком?
— Наверное, но ему нечего добавить. Не слишком воспламеняйся насчет сюжета! Все это может оказаться далеко не столь романтичным. Загадки волнуют, разгадки обычно разочаровывают.
— Ничего, я не расстроюсь… Мне пока хватает сюжетов! Тот роман, о котором я тебе рассказывал… Я набросал тут ночью кое-что для продолжения… Оригинальный поворот.
— Поздравляю! Но ты не покинешь меня в ближайшее время… По зову муз?
— Если я тебе не надоел…
— Напротив, ты мне очень нужен, — Ланге положил ладонь на плечо друга. — Через три дня приезжает мой брат, священник. О да, конечно, он мой родной брат, и я люблю его… Но он бывает таким сухарем и педантом! Ты абсолютно необходим, как противовес.
Горский кисло улыбнулся.
— Хорошенькую роль ты мне уготовил…
— Не унывай! Приезжают еще и мои соседи, владелец замка Нимандштайн и его сестра. И вот это гораздо веселее.
— Представляю, — поморщился писатель. — Столетний хозяин этих живописных развалин, его сестрица — старая дева…
— Баронесса юна и очаровательна, барон — настоящий авантюрист…
— Ну да? — Горский заметно оживился. — Подожди, что значит авантюрист? Все мы авантюристы, однако…
— Авантюрист в прямом смысле, как в твоих романах. Он даже в тюрьме сидел…
— Захватывающе! — писатель хлопнул в ладоши. — Теперь я ни за что не уеду, хоть прогоняй… А как же барон ухитрился пуститься во все тяжкие? Полагаю, он не беден? Нимандштайн выглядит не блестяще, но все же замок — это замок. У меня вот нет замка.
— Тут какая-то странная история…
— Еще одна странная история? Ты щедр на них сегодня.
— Так рассказать или пощадить?
— Рассказывай, не томи.
Ланге уселся в кресло и снова взял свой полный бокал.
— Имей в виду, то, что ты услышишь, я бы под присягой не подтвердил… Мне кое-что известно на уровне светских сплетен, но почти ничего — от самого Владимира Кордина.
— Так зовут барона-авантюриста?
— Да.
— Он очень скрытен?
— Думаю, он избегал подобных разговоров не из скрытности. Я могу его понять… Но вернемся к Нимандштайну. Ты видел где-нибудь в России похожую архитектуру?
Налив себе еще вина, Горский пожал плечами.
— Вблизи я замок не осматривал… Но издали… Он бы естественнее смотрелся в средневековой Германии, чем здесь.
— Вот, вот. Это копия старинного немецкого замка… Или имитация — не знаю, существует ли именно такой замок в Германии. Строил его, как уверяют, немецкий архитектор…. А первого владельца никто не видел.
— Как это — никто не видел? — удивился писатель.
— Да нет, кто-то его видел, конечно… Но в Нимандштайне он не жил, а если и приезжал сюда, то редко и словно бы тайком. Потом он продал Нимандштайн вместе с баронским титулом коммерсанту Андрею Кордину, отцу Владимира и его сестры.
— Получается, твой авантюрист — не такой уж и барон?
— Во втором поколении. Но самое занятное впереди… По завещанию старого Кордина, все деньги отходили дочери. Владимир получал только Нимандштайн, но прежде чем вступить в права наследства, он должен был подписать бумагу.
— Какую бумагу?
— Согласно ей, он не имеет права продать замок, заложить его или сдать в аренду.
— Вот так бумага! — воскликнул Горский. — Но, Александр, разве может быть такое завещание? Если Владимир Кордин получил замок, что помешает ему…
— За выполнением обязательства строго следит юридическая фирма, душеприказчики старого Кордина. Все документы у них, и Владимир бессилен что-либо предпринять, если бы он и вознамерился нарушить волю отца.
— Значит, у нового барона Кордина нет ни гроша?
— Сомневаюсь, что у него нет ни гроша, но от отца ему ни гроша не досталось. Он владелец замка, но… Как бы на правах пожизненного нанимателя. И знаешь что, Аркадий… Утверждают, что такое завещание было составлено Андреем Кординым по настоянию прежнего владельца Нимандштайна. Только на этом условии Кордин купил и замок, и титул за баснословно низкую цену.
— Но содержание такого замка, как Нимандштайн, должно стоить недешево?
— Насколько мне известно, учрежден особый фонд, из которого оплачивается содержание замка, жалованье слуг и прочее. Им управляет та же юридическая фирма, и эти деньги проходят мимо Владимира. Размеры же состояния, доставшегося его сестре… Очень значительны. Не берусь оценить, но едва ли ошибусь, если скажу, что по сравнению с Еленой Кординой я выгляжу бедняком.
— Не очень-то справедливое завещание по отношению к Владимиру! Но почему?
— Тут много «почему». Если и впрямь было такое условие приобретения замка, почему старик согласился? Почему он вообще решил купить Нимандштайн? И почему завещание не было изменено впоследствии?
— Да, почему же?
— Обьяснений можно придумать десятки. Ты беллетрист… Давай, придумывай.
— Так… — Горский упал в кресло и приложил палец ко лбу, карикатурно изображая напряженную работу мысли. — Может быть, он попал в какую-то зависимость от владельца Нимандштайна? Допустимо?
— И снимает все вопросы. Кроме одного: зачем самому владельцу понадобилось такое завещание?
— Оттолкнуться не от чего…
— Да, это придется оставить. Ну, а если не было зависимости?
Горский снова принял позу размышляющего романного сыщика.
— Тогда три варианта. Первый: скуповатый старик искал возможность приобрести поместье и титул подешевле. Подвернулся Нимандштайн, и он на радостях согласился на все условия. Изменить же завещание позже помешали или какие-нибудь крючкотворские параграфы, или понятия о чести… Второй: никаких условий не было, просто старик не ладил с сыном. Третий — он рассчитывал, что сын всего добьется в жизни сам, тем более что титул введет его в общество… А вот дочь, как менее приспособленную к жизненной борьбе, решил обеспечить. Пожалуй, есть еще и четвертый вариант…
— Какой же?
— Условие было, и старик принял его, потому что посчитал пустой формальностью. Полагал, что дети сами разделят и деньги, и замок… А как на самом деле, Александр? Сестра, по-видимому, не слишком щедра к брату, коль скоро ему приходится….
— Людей толкает на поиски приключений не только бедность… Но об их взаимоотношениях я мало знаю, особенно о теперешних. Мы давно не встречались. Я учился в Санкт-Петербурге, а Владимир…
— Это поистине странная история, — сказал писатель, поигрывая своим знаменитым золотым карандашиком. — Я бы не прочь взяться за расследование. Это, пожалуй, куда как забавнее лиджонга…
— Прошу тебя, никаких расследований, Аркадий! Владимир Кордин — мой друг, во всяком случае, он был им раньше. Надеюсь, останется им и теперь, и я не хочу ворошить эту историю. Никто ведь не знает, как все это может откликнуться.
Золотой карандаш исчез в кармане Горского — это был демонстративный жест.
— Обещаю… Но с прекрасной миллионершей ты меня познакомишь?
Граф Ланге не успел ответить, потому что на пороге появился садовник.
— Орхидеи прибыли, ваше сиятельство.
— Наконец-то… — Ланге допил вино и встал. — Идем, Аркадий. По пути мне нужно еще переговорить с инженером. Установка электрического освещения затягивается, будет ли готово к приезду брата?
12.
В Нимандштайне электричество даже и не думали проводить. Граф Александр Ланге и барон Кордин сидели в малой гостиной при свечах, наслаждаясь превосходным бургундским из погребов графа (четыре ящика были доставлены в Нимандштайн в подарок еще в день прибытия Кордина и Елены). Горский не приехал в этот вечер. Против своего ожидания, он быстро сблизился с отцом Павлом. Личность и суждения священника-ученого притягивали его, как магнит, отчасти потому, что были полной противоположностью его собственным. Вот и сегодня священник и писатель увлеклись острейшим теологическим спором.
Елене Кординой нездоровилось. Она отправилась в свою спальню, оставив мужчин вдвоем. Среди прочего они беседовали и о санкт-петербургском предприятии Кордина. Ранее Кордин поведал о нем графу лишь в общих чертах, теперь коснулся и некоторых подробностей.
— Ну вот, — продолжал он, — после того, как сто тридцать тысяч из денег Елены я поместил в банк, у меня оставалось еще двадцать тысяч. Вполне достаточно, чтобы в течение двух недель играть роль щедрого лорда Фитцроя… Этот спектакль доставил мне немалое удовольствие! Правда, пришлось потрудиться над банковским чеком. Полночи я размывал печать и обводил подпись, стараясь, чтобы чек выглядел как можно подозрительнее! И выйдя из магазина Зака, я вел себя тоже как можно подозрительнее…
— Однако, — заметил Ланге, с тонкой улыбкой слушавший друга, — могло и не сработать. Представь, что они все же не вызвали бы полицию! Тогда бы ты проиграл.
— Ничуть, — возразил Кордин. — Ведь у меня осталось бы колье. Я бы продал его и попробовал в другом месте. Но нет, не могло не получиться — и как видишь, получилось! Я отлично знаю эту публику…
— И сто пятьдесят тысяч — неплохой куш, да? — Ланге засмеялся. — Но ты не стесняешь себя в расходах. Что ты станешь делать, когда эти деньги закончатся?
Кордин беспечно махнул рукой.
— Придумаю еще что-нибудь… Вряд ли похожее, не люблю повторяться. Это искусство, а я — художник…
— А стартовый капитал? Ведь теперь тебе не приходится рассчитывать на деньги Елены.
— Почему? — насторожился Кордин.
— Как почему? Ты ничего не знаешь?
— А что я должен знать?
— Елена тебе ничего не рассказывала?
— О чем?
Граф Ланге прикусил губу.
— Вот как, — пробормотал он. — Я думал, ты знаешь… Я узнал от брата… Но так как Елена тебе ничего не говорила, имею ли я право… Нет. Она сама все расскажет тебе, когда сочтет нужным.
— Что происходит, Александр? — спросил Кордин в недоумении. — Ты должен, ты обязан все рассказать мне… Как друг!
Ланге вздохнул.
— Что ж, ты все равно рано или поздно узнаешь… Елена собирается принять постриг.
— Принять постриг ?!
— Да, уйти в обитель… И передать все деньги церкви.
Потрясенный, Кордин сидел неподвижно, глядя в пол. Ланге спрашивал его о чем-то, но он не слышал. Он был оглушен и ослеплен внезапно обрушившимся на него ударом. Ланге провел рукой перед его глазами. Никакой реакции.
— Отнесись к этому проще, — сочувственно проговорил граф. — Ты действительно художник своего искусства… Ты выкрутишься.
Кордин продолжал молчать.
— Напрасно я тебе сказал, — с искренним сожалением промолвил Ланге. — Елена сумела бы тебя подготовить… Мне лучше уйти сейчас.
— Да, — Кордин поднял на друга невидящий взгляд. — Мне надо остаться одному… Осмыслить это. Прости. Я приеду, как только…
— Ты прости меня, — коротко сказал Ланге и вышел.
Еще несколько минут Кордин сидел в оцепенении, потом вскочил, схватил канделябр с тремя свечами и помчался в спальню сестры. Он распахнул дверь с таким грохотом, что перепуганная Елена (она не спала, а читала в постели) уронила книгу на одеяло. Тут же Кордин подхватил пухлый том, захлопнул, посмотрел на обложку.
— А, наставления преподобных святош! Я знаю, кто подсунул тебе эту дрянь…. — он швырнул книгу в угол. — Лена… Это правда?
— Что… Правда?
— Что ты собираешься стать монахиней! — заорал Кордин, припечатывая канделябр к столу. — И отдать им все свое состояние!
— Тебе Ланге рассказал?
— Какая разница, кто мне рассказал! Это правда?
Опомнившаяся уже Елена твердо встретила бешеный взгляд брата.
— А если правда, тогда что?
Кордин весь как-то обмяк, словно воздушный шар, из которого выпустили воздух. Он без сил опустился на стул возле кровати.
— Тогда… Тогда ты сумасшедшая, вот что.
— Почему? По-твоему, все те, кто посвятил жизнь Богу — сумасшедшие?
— По-моему, да.
— А по-моему, ты сокрушаешься больше о том, что тебе негде будет брать деньги для твоих афер!
— Я знаю, знаю, знаю, — повторял Кордин, раскачиваясь на стуле, — я знаю, кто сбил тебя с толку… Вот эта его афера будет поразмашистей моих… Я убью этого негодяя!
Елена презрительно усмехнулась.
— Убьешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32