Н. БОГДАНОВ
ВРАГ

Темные воды ночи текут по земле. Заливают леса, перелески, гасят ог-
ни. Тягостная тишина разливается по округе. Лежит Чугунок на лавке и не
может заснуть. Ворочается с боку на бок, вздыхает. Вот уж третья ночь.
Первую ночь не заметила жена его бессонницы. На вторую ночь подойти не
решилась. Мало ли, о чем мужик думает? - чего мешаться. А на третью ночь
и забеспокоилась: лежит, прислушивается. Шелестят в щелях тараканы, как
сухой лист, свистят в носы простуженные ребятишки. Трое маленьких спят
на печке, двое побольше - на полатях. А девка-невеста - на кровати, под
пологом. С краюшка на печке, чтоб маленькие не свалились, - сама Прас-
ковья спит. За ее спиной все ребятишки - которые уже после революции ро-
дились: Тамарочка, Людмилочка, Евгений. Имена новые, красивые - сами
придумывали. Не то, что поп по календарю давал. Вон они на кровати спят:
один - Сидор, другой еще хуже - Парфен. Да и старшая-то девка - Грушка,
Аграфена. Ну, она себя так называть не велит: Маргаритой все подруги зо-
вут.
Лежит Прасковья и всех детей чует. Каждого по дыханию различает - так
спокойно, так хорошо. И заснуть бы, да старик не спит. Как бы тоска ка-
кая не кинулась! Так и хочет слезть с печи да подойти, а боязно. Уж сов-
сем было ногу спустила на приступку - заворочался старик, отдернула и
вдруг слышит:
- Прась, а, Прася!
Прислушилась: он зовет.
- Поди-ка сюда.
- Ты что, мужик? Ты что, родимый, не спишь?
Подошла, присела в головах.
- Оробел я совсем. Дело-то какое. Пропадать ведь нам!
- Что ты, господь с тобой!
- Не в нынешнем, так в энтом году. Как мышей гасом затравят. Намедни
газету читали. Летают, говорят, поверху и оттуда пущают. Саранчу душут.
Как же, знаем, на людей примеривают. Никишка Салин так и сказал. Будто в
шутку, а я все понял.
У Прасковьи забилось сердце.
- Нас-то за что? - робко возразила она.
- Тише ты, кабы ребята не проснулись. Напугаются. Ну вот, слушай. Ни-
когда бы я сам не поверил, что нас затравят, - кабы в коммуну не сходил.
Тут меня и осенило. Поглядел я у них опыты. И выходит по моему ращету
такая канцелярия: у нас во всем селе хлеб самый урожай - это восемьдесят
пудов, а в среднем - пятьдесят, у них получается триста. Я-то засею
шесть десятин, они - одну. Все-то село засеет шестьсот десятин, а им на-
до сто - и сравняются. И кто же, выходит, государству хлеба больше даст?
Они. Мы-то сами его половину поедим, а они много ль израсходуют? Вот и
выходит: для чего мы государству? Одно с нами беспокойство. Как возьмут
силу эти коммуны - дадут полный продукт, а это фактически. И коровы у
них в три раза против нашей, и свиньи, и мед. Тут тебе прилетит к нам он
по воздуху и напущает гасу. Спим вот так, а гас-то по селу идет. Утром
хвать, - а от нас черные головешки. Истлеем! И хоронить не надо.
Дрожащие руки Прасковьи вцепились в плечи мужа, хотела слово сказать
- и не могла. Представились ей все детишки обуглившимися. Лежит Евгений,
и личико головешкой потрескалось. Лежит Груня - и какая из нее невеста:
зубы во рту, как угли в печи, рассыпались. Сама черная.
И разбудил деревню собачий лай кликуши.

*

Рожь поспела.
Она стояла, склонив тяжелый колос головы, потупившись - невеста перед
сватьями. Она слишком созрела, ей стыдно своей полноты, и вот вот она не
выдержит, и круглые слезы просыплет на землю. Переползая через пушистые
колена, все выше и выше ползет жук. Она беспомощна. Загорелые ребята
смотрят на нее в упор, улыбаясь. Улыбки их радостны и нахальны.
- А ну, дед, щупай, - говорят они вслух.
Рыжий, приземистый, подходит вплотную. Глаза его плотоядны. Он опус-
тился на корточки и провел рукой с самого низу, по коленцам.
- Ах ты, красавица, кустистая какая... гладкая... как верба!
Вдруг он уцепил ее за шею влажной рукой, и тяжелые, теплые слезы ее
упали зерном на рыжую ладонь. Не довольствуясь этим, он вдруг смял хруп-
кую ость ее ресниц и растер между ладонями. Затем он нагнулся к ладони и
дунул, - пушистые остья взлетели и молью запутались в его бороде. Тогда
он уткнулся усами в ладонь и стал жевать, громко чавкая.
- Поспела, - сказал он. - Жните, не то осыпется.
И первый серп прошел по хрупким стеблям звонко, как по струнам.
Горсть к горсти клали осторожно, чтобы не осыпать. Из двух горстей скру-
тили свясла, перепоясали охапку, надавили коленом, и первый ладный и
бравый сноп стал с краю поля. К нему прислонили еще два и в образовавшу-
юся тень поставили поставку кваса с намоченными корками черного хлеба.
Поминутно сверкая звонкими радугами серпов, они удалялись все дальше
и дальше. И вслед за ними на колкой жатве становились парадом туго под-
поясанные снопы. В полдень трое парней и трое девушек, уткнувшись голо-
вами в тень трех снопов, сперва с'ели квасную тюрю, затем уснули.
На их руках сквозь золото пыли проступали мельчайшие капельки крови -
от уколов жесткой жнивы.
Опытное поле выжинали с особенной осторожностью. Подложили под снопы
торпище, на нем и молотили не цепами, а вальками - каждое зерно на уче-
те.
Забежал в коммуну Чугунок, пришел Никишка Салин. Мерили полные меры.
И получилось - со ста квадратных сажен тринадцать мер ржи. Никишка дер-
жал ее на ладони. Рожь была полная, тяжелая, как из бронзы.
- Пудов десять в мере будет. Семнадцать пудов со ста сажен.
- Четыреста бы с десятинки! - вскрикнул бледный Чугунок.
- Семена драгоценные, втрое крупнее обыкновенных. Вы, ребятки, не
продавайте. Поменяйте-ка мне! Я вам за пуд два пуда дам. Пятнадцать пу-
дов отдайте - тридцать получите. Я для вас не пожалею.
Алексей глядел на зерно, насыпанное пирамидкой, и плечи его распрям-
лялись. С них сходили мозоли, натертые коромыслом, на котором таскал он
полные ведра навозной жижи. Все улыбались навстречу дню, ветерку, несу-
щему запах спелой ржи, навстречу Никишке, с его заманчивым предложением.
- Это дело, - сказал Никишка, - на пятнадцать лишних пудов мы телку
годовалую купим, а добавить еще пятнадцать - там третья корова. Кабы ты
не смеялся...
- Что ты, какой здесь смех! Такое дело - я сейчас парня с возом пош-
лю.
- Погоди, - Ферапонт обернулся ко всем. - Ведь мы посоветуемся?
- Погоди, дядя Никифор, посоветуемся, - ответили девчата.
- Вот глупые! Дети вы еще у меня. Своей выгоды не понимаете. Советуй-
тесь, конечно. А уж я вам тридцать-то пудов в торпище насыплю. Завтра
утречком сам привезу. У вас два пуда на семена останется. Ведь вы ж по
зернышку сажаете. Два пуда вам на десятину. Больше вы и не управитесь
посадить.
- Третья корова, - прищелкнул языком Никишка. - Это, братцы, третья
корова.
Никифор и Чугунок ушли. Шли и разговаривали.
- А что, Никифор Никифорыч, могут они обработать весь клин нашей зем-
ли?
- Одни - нет. А ты бабу с ребятней на сколько дней мне работать да-
ешь? Дня на четыре, кажись? Я тебе лошадей-то на два дня давал?
- На два. Четыре дня по справедливости. Отработают. А что, Никифор
Никифорыч, ежели им машины? Пожалуй, весь клин-то и обработают?
- Нет таких машин, чтоб этим способом рожь сажать... на десятину
здесь ден двадцать бабьих нужно. Машины эти - опахать да убрать... весь
клин пять-шесть машин могут. А ты не знаешь, Семка землю опять сдает?
Лошадь покупать не собирается?
- Нет, где ему! Опять до вас качнется. А что, Никифор Никифорыч, мо-
гут они подобрать себе в коммуну молодежь, которая поспособней, да и от-
тяпать у нас землю-то? А нам вон кустари отвести? Чего мы с ними сдела-
ем?
- Очень просто. А ты не знаешь, у вдовой, у Парахи, обе девки дома?
На заработки не ушли?
- Кажись, дома.
Так они разговаривали. Каждый думал по-своему.
Никишка обдумывал засадку трех десятин коммунскими семенами и набирал
шестьдесят бабьих дней.
Чугунок проверял - возможно ли обойтись без него и без мужиков в об-
работке земли? Скоро ли спалят гасом или пустят какую бациллу? В голове
его тяжело, как камни, ворочались мысли:
"Как спастись? Может, хоть ребят в коммуну пристроить. Анютка там
своя. А уж старикам-то все равно".

*

Хозяйственный успех маленькой коммуны был полный. Рожь стояла в меш-
ках, занимая целую комнату дома. Кроме опытных семян, три десятины засе-
ва дали двести сорок пудов. Овес стоял полный и ровный. Две десятины его
обещали не меньше полутораста пудов. Десятина свеклы краснела, как заря,
стога клевера давно стояли в поле. Не двух, а десяток коров можно было
прокормить зиму. Каждый опыт удался. И горох, и вика, и ячмень - все
обещали свою лепту в хозяйство.
После уборки ржи выдалось несколько дней свободных, и ребята поехали
сдать излишки, которые они обещали сдать государству в общественном схо-
де. Чтоб показать пример - пятидесяти пудов не жалко.
Приехали на станцию, встали на весы.
- Кто сдает? - спросил приемщик, кудрявый, огненно-рыжий, весь в ко-
жаном.
- Излишки от комсомольской коммуны.
Приемщик опустил руки. Глаза его стали округляться.
- Сволочи! - сказал он вдруг решительно и резко.
Несколько секунд ребята даже не поняли значения этого слова. Краска
обиды медленно залила их лица вместе с осознанием постыдного значения
слова. Они разинули рты для ответа.
- Вы не ослышались, именно, именно, - повторил рыжий словечко. - Что
вы, в лесу живете, пенькам молитесь? А где чутье? Да что вы, газет не
видите? Ведь это же большое общественное дело - сдача излишков! Важней-
шая политическая кампания. Ну, прохвосты, идемте-ка, идемте-ка, я вас
проведу в райком. Я покажу вас, ярких представителей несознательно-пра-
вого уклона. Вам там расскажут...
- Да зачем нам туда... - уперся Алексей.
- Нет, идемте, идемте, - ехидно-любезно приглашал рыжий.
Алексей сразу почувствовал к нему острую ненависть.
- Вы поняли, за что я вас ругаю? Поняли?
- Красный обоз нужно было организовать.
- Браво, молодцы!
Рыжий вдруг подпрыгнул и выделал ногами телячий фортель. Алексею ста-
ло смешно и потеплело:
"А, пожалуй, хороший парень?"
- Эх вы, чортушки, - совсем поласковел рыжий и, взяв за плечи ребят,
повел их к столу.
Уселись на мешки с рожью, заменяющие стулья.
- Ну-ко, давайте обмозгуем, как это все исправить. Сколько вы еще
привезете?
- У нас всего пятьдесят пудов.
- Чорт, маловато! Во главе обоза хорошо бы подвод шесть и надпись: от
комсомольской коммуны. Эх, я бы сфотографировал!
- У нас и лошадей-то две...
- Лошадей найдем. А сколько вы, ребятки, сеяли? - спросил он невзна-
чай.
- Три десятины.
- Ай-ай-ай, неурожай, значит, был, - посочувствовал рыжий.
- Нет, у нас перед другими лучше всех.
- Пудов, значит, восемьдесят десятинка?
"Вот чорт, угадал", подумал Алексей, и его охватила смутная тревога.
- Сколько же вас в коммуне?
- Восемь человек, - угрюмо ответил Ферапонт.
Все молчали. Исподлобья оглядывая неприятного рыжего, Ферапонт грыз
соломинку. Сам рыжий водил пальцем по столу.
- Как раз пять подвод у вас!
- Как так?
- Да еще сто пудов излишков. Самых настоящих...
- Ну уж... - замялись ребята...
- А вот считайте: двести сорок пудиков урожаю, пятьдесят привезли.
Сто привезете. Остается девяносто пудиков. Это по одиннадцати пудов на
брата. Хватит и останется... Особенно я вам дам рецепт добавлять в хлеб
картошки - это об'яденье. Хлеб получится пышный, легкий...
"Ах ты, рыжая сволочь! - думал Алексей. - Хорошо, что еще не знаешь
про семнадцать пудов с опытного поля..."
Уехали, везя бумажку с подписью и печатью райкома, где предлагалось
коммуне сдать излишки в размере ста пудов, кроме привезенных, и пожела-
ние организовать красный обоз не менее как из тридцати подвод.

*

Не успели ребята приехать и доложить о печальном случае на ссыпном
пункте, как сам рыжий, имевший страшную фамилию Сорокопудов, примчался
вслед за ними на двухколесной милицейской таратайке. Он бросил лошадь
среди двора и, забыв о ней, начал перекувыркивать Никитку, уча его, как
делать сальто. Затем он завидел Настю. Ущипнул ее несколько раз и добил-
ся смеха и визга. Наконец, отыскал Алексея с Ферапонтом и заявил:
- А я приехал вам помогать. Красный обоз - это дело стоящее. Кроме
того, здесь что-то мало излишков показали. Я здешнего председателя и всю
комиссию арифметике научу. А ну, как, где ваши урожаи? Дайте хоть в ру-
ках пересыпать хлебец социалистического сектора. Вон там, в комнатах
рожь-то.
"Ах ты, дура рыжая! Стукнул бы тебя вот вальком по маковке, -
мелькнуло у Алексея, распрягавшего лошадей после двойки под озимое: -
вот бы ты запрыгал. Девчат щиплет, то ему покажи, другое покажи - хозя-
ин..."
Он поймал себя на этих мыслях и сказал себе: "Ну, конечно, они шуточ-
ки мне. Приехал-то свой человек, партиец".
А рыжий давно шумел в пустых комнатах дома.
- Мед, - орал, - ей-богу, мед! Да какой мед!
Его волосатый палец обтекал янтарем, большая капля вот-вот шлепнется
на пол. Но рыжий встряхнул головой и погрузил весь палец без остатка в
рот.
- Ох, чорт! Не в нынешнем, так в будущем году я его у вас законтрак-
тую!
Алексей поглядел на его волосатый облизанный палец, и его охватила
противная тоска. И показалась коммуна, кусочек будущего, погибшей, ли-
шенной смысла пустой затеей. Так заболело сердце, что он прислонился к
амбарчику и опустил на землю хомуты.
- Все равно, - проборматал он и, засунув кулаки в карманы, пошел в
дом.
Рыжий стоял по колено в сыпучей ржи. Он нахально брызгал ею в разные
стороны и ораторствовал:
- Через несколько лет, чорт возьми, вот этого вот своего, социалисти-
ческого хлеба у нас будет половина продукции всей страны.
- Куда ты залез с сапогами... - сквозь зубы проворчал Алексей.
- Ты не беспокойся, - рыжий слез с насыпи, - мы его на ссыпном пункте
провеем.
- А это что за новые меточки!..
- Это?
Алексея бросило в жар. А жадные волосатые руки рыжего уж пересыпали с
ладони на ладонь тяжелое бронзовое зерно опытного поля.
- Батюшки мои, да ведь это рожь! Это рожь завтрашнего дня! Это рожь
конца пятилетки! Я эту рожь на всех митингах показывать буду! Я ее в
центр в специальных мешках отдельной накладной отправлю...
- Дорогой друг, - сжимая кулаки до боли в ногтях, даже вспотев от
страха, что они могут вырваться и ударить, - процедил Алексей, - дорогой
друг, а про семена ты забыл?
- Да я не все возьму! Два мешка только, а третий - вам...
И он снова стал пересыпать рожь.
Алексей не выдержал и выбежал вон из комнаты.
- Товарищ Сорокопудов, я полагаю, выгодней будет нам проделать, как
мы думали раньше, - предложил Ферапонт.
- А как так?
- Нам предложил Никифор Салин за эту рожь два пуда на пуд.
- А кто такой Никифор Салин?
- Да довольно крепкий хозяин...
- Ну, так мы у него этот излишек и так выудим. Я с ним нынче же поз-
накомлюсь. Никифор да еще Салин... Будьте уверены.
Пообедав, на прощанье перекрутив несколько раз Настю, Сорокопудов
убежал на село.
- Вот бес, - простодушно заявила Настя, - как с цепи сорвался.
Никто не ответил, все сидели угрюмо.
Эти восемьдесят пудов (пятьдесят да тридцать, предполагавшихся ста-
линских) скупщики взяли бы не меньше чем по пяти рублей пуд. "Это четы-
реста рублей!" думал каждый. А четыреста рублей - это четыре коровы или
четыре лучших лошади. Да к ним двухлемешный плуг, или... словом четырес-
та рублей. Пчелы, кролики - все это мелочь. Пропала половина бюджета,
который так лелеяли.
Федя и Катерина сидели на пчельнике притихшие. Ферапонт один ушел в
поле. Никитка об'яснял Алексею.
- Это почему ж отдаем? Нет такого права! Нам чего дали? Эх, вы, то-то
кашееды. Я бы этого рыжего взашей. Нет, с вами каши не поешь. Это вы те-
перь на моих кроликов только и надеетесь?
Алексею надоела его нудная болтовня. Ему так все осточертело, что за-
сосало под ложечкой. Взять да напиться бы!
Ферапонт дошел до самого седьмого оврага, на дне которого умер Свеча.
Он остановился.
"Этот бы все отдал, и радости его не было бы конца, что послужил
стране. Никто из ребят не имеет и частицы его света. Тянет их земля,
достаток. И верно - кашееды! В конце концов - что нам сделается? Четы-
реста рублей отдадим стране. Всей артелью мы заработаем в лесу эти
деньги в месяц. Коммуна не развалится. Потрудней немного будет. Здесь в
нас играет самый примитивный эгоизм. Признаться, и мне жалко. И, пожа-
луй, мне немножко боязно не за себя..." Он улыбнулся.
Здесь мысли Ферапонта приняли совсем иной оборот и уже ничего общего
не имели с делом хлебозаготовок.
Вечером еще издали заметили приближение Сорокопудова. Он шел, разма-
хивая руками, а за ним семенил Никишка Салин, запинаясь, снимая шапку,
прижимая ее к груди и что-то бормоча.
1 2 3