Сербы также держат с большим трудом так называемый «коридор», порой сужающийся в нескольких местах до пяти километров. Этим коридором сербам удается препятствовать соединению двух самых крупных их врагов: хорватов с севера (штаб их армии, по-моему, стоял в г. Осиек) и мусульман с юга (штаб в Тузле). Следует добавить еще, что Балканские горы в этих местах по европейским меркам высоки, до двух тысяч метров и свыше. Горные гряды отвесны, и, таким образом, путь удлиняется в несколько раз. Я сидел в столовой нахохлившись и ни с кем не разговаривая. Дело в том, что я изначально приехал в эту республику надолго. Кроме моей врожденной драчливости меня привела сюда неудовлетворенность московской политикой, в которую я успел окунуться зимой 1992/93 года, и неудовлетворенность моей личной жизнью. И вот меня выставляют.
Я выпил несколько стаканов молока и съел три порции ягнятины. Как в полностью коммунистическом обществе в Доме правительства не надо было платить за еду. Часа через два пришел незнакомый мне офицер и сказал, что я могу взять интервью у президента Республики. Я знал, что президентом в Книне был тогда бывший дантист по фамилии… (пытаюсь вспомнить) не то Бабич, не то Джукич. Уже летом президентом стал Мартич, бывший милиционер, а тогда он был министром внутренних дел. Сейчас Мартич в тюрьме в Гааге. Получил, если не ошибаюсь, 27 лет. Я встал и пошел за офицером, думая, что они хотят выжать из меня все, что можно еще выжать. Вряд ли это их способ извинения за то, что они меня выставляют. Меня проводили к президенту. Это был рослый чернобородый молодец в камуфляже. Лысоватый, но, думаю, он не пережил еще порог сорока лет. Что сразу привлекло мое внимание — на правой ляжке, пристегнутый и к поясу, и к ляжке, у него висел гигантский револьвер кольт «кобра-магнум» — самое модное и самое редкое оружие на Балканах. (Четвертый кольт! — сказал я себе.)
Интервью получилось comme зi, comme за, как говорят французы. Ни то ни се. Есть такие люди, которые начинают нести демагогию, вместо того чтобы говорить о сегодняшних ярких событиях и происшествиях. Я раза два или три попробовал его сбить с его демагогии, но мне не удалось. В основном он апеллировал к событиям Второй мировой войны и к преступлениям Хорватского независимого государства. Я был с ним согласен, что хорваты творили чудовищные злодеяния, и я имел об этих злодеяниях, может быть, лучшую информацию, чем он. Но читателя газет прошлое интересует меньше, чем настоящее. Если ему и нужны злодеяния для разогрева крови, то сегодняшние, свежие. А о настоящем президент ничего не хотел сказать. Или не умел. Я записал в блокноте его самые яркие фразы, отщелкал его тщательно моей «мыльницей» (я недавно видел эти фотографии, разыскивая другие фото). Он сказал мне, что в Белград направляется японский журналист, у которого есть одно место в машине, и что с японцем следуют переводчик и водитель. Что японец готов взять меня в машину. Что мне будет удобнее пересекать Балканы с японцем. Что японец будет вне подозрения. Он не выглядит как серб, а у вас же французский паспорт?
Это было остроумно. Мы посмеялись на прощанье. И меня повезли к японцу, машина которого стояла в квартале от Дома правительства. С утра уже было жарко. В машине был только шофер, разбитной и нахальный мужик, профессиональный извозчик. Таких вы можете встретить во всех странах мира на привокзальных площадях и у автовокзалов. Пошляк, балагур и стяжатель, одетый в камуфляж и какие-то несерьезные тапочки. Он в единственном числе вместе с его автомобилем был учредителем, главой и, видимо, единственным служащим агентства «Universal travelers». Мы поздоровались, и я сел на заднее сиденье, думая о том, что в безумии этому пошляку и стяжателю не откажешь. Судя по всему, нас ждали впереди долгий трудный путь и необыкновенные приключения по военным дорогам. Не знаю, сколько он брал с японца, этот житель Белграда, потому что он ко всему прочему был жителем Белграда. Он привез японца из Белграда и намеревался доставить его обратно.
Через полчаса из многоквартирного четырехэтажного дома появились японец в очках, с брюшком, и переводчик. Переводчик был толст, носил замусоленную бородку, а торс его покрывал выгоревший жилет со многими карманами. И журналисты, и бойцы любят такие жилеты и называют их «разгрузками». В карманы удобно насовать всякую всячину, вплоть до ручных гранат. Переводчик был переводчиком с японского, но не знал английского. Поэтому мы в этом полубезумном путешествии общались на английском, к тому же японец знал английский очень плохо. Японец был в рубашке и брюках, и с галстуком.
Они вышли, обвешанные сумками. Стали укладывать их в багажник машины. Я вышел, поздоровался, назвал себя, а заодно и положил в багажник свою битком набитую синюю спортивную сумку. В сумке (я сейчас поражаюсь моему тогдашнему безрассудству) лежал полный комплект обмундирования солдата армии республики Книнская Краiна с эмблемами подразделения военной полиции и пистолет, подаренный мне округом Вогоща. Калибр 7,65. Только за одну форму сербского солдата меня могли поставить спиной к ближайшей же от дороги скале и шлепнуть себе в удовольствие на первом же КПП либо хорваты, либо мусульмане. Я затолкал свою сумку в самую глубь багажника. Совсем уж усугубляя опасность и доводя ее до крайней степени, в моих записях, в блокнотах и бумагах лежала официальная бумага на владение пистолетом номер такой-то на мое имя, и было сказано, кем, и когда, и за что я награжден. Нет, я не сумасшедший, но порой другие чувства пересиливают во мне чувство страха. В данном случае мне хотелось довезти доказательства моей воинской доблести хотя бы до Белграда на память самому себе.
Один из пакетов японца открылся и из него вывалился в багажник бронежилет. По-видимому, дорогой, потому что, когда я его поддел, укладывая, он оказался легким. Японец застеснялся бронежилета. «It's my wife, моя жена… It's my wife дала мне его. Я его не носил».
— Ребята-бойцы стали над ним смеяться, — пояснил водитель, хотя его никто не спрашивал, — и он ни разу не надел бронежилет. — Водитель относился к японцу как к ребенку.
— Бронежилет лучше, чем отсутствие его. Хотя я знаю случай, когда снайпер вогнал пулю в одного полковника снизу под бронежилет, пуля прошла через живот и легкие и вышла наружу из шеи, прорвав аорту. На том полковнике была еще и каска. Однако лучше носить и каску, и бронежилет, если есть возможность. Дольше проживете. Бойцы — молодежь, они не знают цены жизни, вот и бравируют.
— Вы военный? — спросил японец.
— Нет, просто имею большой опыт.
— О-о-о! — произнес с уважением японец.
Мы сели в автомобиль, я и японец сзади, сербы — впереди. В машине я подумал, что, прочитав им лекцию о разумном поведении на войне, о необходимости носить жилет и каску, я на самом деле еду как последний остолоп с пистолетом и формой в багажнике. «Ничего, ничего, — успокоил я себя. — Все будет в порядке».
Когда мы выезжали из города, расположенного как бы в кратере гор, я оглянулся на Книн. В золотом закатывающемся солнце так он и остался в моей памяти, как фотография в рамке из голубых ветвистых далматинских сосен. Я увидел Книн на прощание сквозь сосны.
Босния-Герцеговина — страна горная. Если из пункта А в пункт Б по карте 50 километров, то по горным дорогам может быть и 150. А ночью может быть и 200 километров. Мы поехали так, чтобы выехать из Хорватии к утру. Ясно, что хорваты не ждали нас с распростертыми объятиями. Если не трудно было бы объяснить на хорватском КПП, куда мы едем (мы договорились, что будем отвечать, что едем в Тузлу), то трудно было бы объяснить, откуда мы едем. Слава Богу, этот водитель оказался не только стяжателем, но и знатоком местных дорог. К утру, когда солнце совсем встало, мы определились по указателям, мы уже выехали из Хорватии в Герцеговину. Расслабляться все равно было нельзя, но сейчас мы без опаски могли говорить, что мы едем из Загреба, столицы Хорватии. Откуда же и ехать журналистам в Тузлу, как не из Загреба. (Кстати, у меня и тогда не было, и сейчас нет журналистского удостоверения.) В те годы Герцеговина в политическом смысле определялась кто как мог. Часть герцеговинских мусульман признавала власть Сараево, т. е. Алии Изитбеговича. Но так как в Боснии-Герцеговине находились испокон веков и хорватские деревни, и городки, то они признавали власть Загреба — президента Франьё Тучмана. Есть там и сербские поселения. Короче, черт ногу сломит. Надо было смотреть по флагам у КПП. Но они, как оказалось, не всегда присутствовали.
Над первым КПП висел хорватский флаг в шашечку, шахматный. В сердце у меня екнуло, и я пообещал себе, что, если проеду здесь живой, выброшу пистолет за первым же поворотом. Солдаты, стоявшие у КПП, были молоды, отлично одеты и вооружены. «Такие солдаты всегда предпочтительнее, чем пьяные и плохо обмундированные», — подумал я и на всякий случай оцепенел, как йог, чтобы меньше страдать в случае чего.
— Вот везем японского журналиста! — воскликнул водитель, выходя из автомобиля.
Японец приветливо привстал на заднем сиденье и помахал своим паспортом. Солдаты были сражены. Они согнулись в три погибели и глядели в машину на японца, как на диковинного зверя. На глазах их блуждали улыбки. Я понял, что они первый раз видят японца.
— Никогда не видел японского паспорта, — сказал, видимо, старший наряда, обращаясь к водителю. Звучал он заискивающе. Видимо, в нем проснулся ребенок, в первый раз увидевший в зоопарке жирафа.
— Дай! — водитель выхватил паспорт из рук японца. Перелистал. — У них первой считается последняя страница.
Солдаты были в шоке. Они восторженно глядели то на паспорт, то на японца. Японец же, видимо, привык к подобным сценам, потому что только приветливо улыбался.
Солдаты отдали паспорт и пожелали нам счастливого пути. Я понял, что лучше всего путешествовать через Боснию-Герцеговину, будучи японцем. И я не выбросил за первым поворотом ни пистолет, ни форму военной полиции Сербской Книнской республики.
КПП в Герцеговине были расположены везде, где имелся хоть какой-нибудь военный гарнизон или отряд самообороны. Самые говнистые были самооборонцы. Эти придирчиво изучали документы. В моем французском паспорте был только один изъян: в нем значилось место моего рождения — Gorki, USSR. Но я нашел выход. Когда два или три раза дотошные доморощенные контрразведчики тыкали мне пальцем в это USSR, я говорил, что да, я родился в эстонском городе Gorki, в Советском Союзе, но убежал во Францию. Сейчас Эстония независима, я эстонец. Мне отдавали мой паспорт. Вздыхая. Может быть потому, что им хотелось поймать советского шпиона, а их уже нет. До багажника дело дошло лишь пять раз. И только один из них был по-настоящему опасен. Обыкновенно они в первую очередь натыкались на бронежилет японца, лежавший на виду. Ясно было, что бронежилет не оружие, но те, кто что-либо охраняет или контролирует, должны же иметь возможность подискутировать с пассажирами. Выходил из автомобиля японец, еще более убедительный в своей невинности, с животом, пыхтящий, мирный, запотевшие очки. Начинал рассказывать через переводчика, что это его жена заставила его взять бронежилет. Переводчик говорил, что это не оружие нападения. Все соглашались. «My wife, my wife!» японца оглашало окрестности. Горные башибузуки представляли, видимо, жену японца, его детишек, и так как японцы никогда ничего ни плохого, ни хорошего в Боснии-Герцеговине не совершили, никогда, в сущности, видимо, ногой не ступали, то багажник захлопывали, с японцем прощались за руку, и мы, пофыркивая, отъезжали. В тот раз, когда пьяный злой доброволец (шел дождь) стал открывать мою сумку, я с остановившимся сердцем вышел ему помочь, ибо ушко, за которое сумка открывается, было у меня сломано и следовало открывать ее по-особому, ведя за замок. Я думал, ну все, мне конец!
Впрочем, по порядку, вот как все началось. Доброволец, как и полагалось (рожа мокрая), взял наши паспорта, не умилился японцу (может быть, он уже видел японцев), скороговоркой спросил: «Имеете ли при себе оружие, наркотики, взрывчатые или отравляющие вещества?» Получив в ответ, конечно, «Нет!», потребовал:
— Откройте багажник! — и пошел вместе с напарником к багажнику.
Осмотрел бронежилет (довольно равнодушно), порылся среди белья японца, брезгливо отмел в сторону наши фрукты и нехитрую еду, осмотрел рюкзак переводчика. А дальше я скорее понял, чем увидел, что он пытается открыть мою сумку. Тогда-то я и вышел. И стал сам открывать ее. Обнажилась горчичного цвета подкладка моего военного пальто. Внутрь были замотаны куртка и брюки, а в самой сердцевине лежал пистолет. На что я надеялся, я не знаю, но Господь наш Всевышний сделал так, что в этот момент сквозь дождь мимо нас быстро, не останавливаясь проехал встречный автомобиль. Добровольцы бросились за автомобилем. Из домика охраны выбежали, на ходу одеваясь, еще несколько человек. Им пришлось огибать нашу машину.
— Езжайте, чего встали! — раздраженно крикнул офицер, видимо старший по КПП.
Мы захлопнули багажник и отъехали. Они же, вскочив в машину, помчались в противоположную сторону.
Я даже не мог возликовать публично. Пришлось бы объяснять попутчикам, по какому поводу я ликую. Пришлось бы признаться, что подвергаю и их жизни опасности. В тот момент мне впервые пришло это в голову, что я подвергаю их жизни опасности. Ну, японца, может быть и не расстреляли бы. Но переводчика или водителя, а то и обоих, я вполне представлял рядом с собой, стоим спинами к скале, а этот полупьяный доброволец сносит нас из автомата. Злодей.
К ночи мы по каким-то сверхминимальным дорогам сумели въехать в город Баньа Лука, там находился штаб армии Сербской Боснийской республики. Но достижение этого города вовсе не означало, что мы избавились от опасностей. Дальше нас ждало долгое путешествие по тому «коридору», который, как я уже говорил, разделял фронты хорватский и мусульманский. Нам предстояло преодолеть еще долгий путь на восток, предстояло переехать через речку Босна, давшую название Боснии, и ехать до самой Дрины, эта река является исторической границей мамки-Сербии. Существует классический роман «Мост через Дрину». Если вы хотите понять сербов, мусульман, Балканы, обязательно прочтите его.
В Баньей Луке мы выспались в военной гостинице. Все четверо пассажиров старого мерседеса. В большом зале кроме нас улеглись спать еще четверо сербских офицеров. Зал был некогда частью вестибюля гостиницы, но часть отгородили фанерными перегородками, чтоб место не пропадало». Сквозь перегородки дуло, совсем рядом грохотала артиллерийская канонада, потому что в районе Баньей Луки стояли серьезные воинские соединения. Однако спал я хорошо, сказалось напряжение ночи и дня, злобный мокрый доброволец появился в моем скомканном сне несколько раз. Он расстреливал нас (меня, водителя и переводчика), а японец стоял, прижимая к груди бронежилет. Все разы я просыпался в ужасе, но тотчас успокаивался, вспомнив, что сплю в военной гостинице и рядом мирно храпят военные сербы. Утром к нам пришел офицер из Службы информации армии Боснийской Сербской республики, когда мы пили кофе в подвальной столовой гостиницы. Пахло кофе и карболкой. Кофе на Балканах везде хороший, карболка везде воняет. Японец еще не дошел до нас, он застрял со своей японской мыльницей в туалете, а офицер уже был с нами. Офицер дождался японца, и мы поехали в Центр Службы информации армии. Один бы я туда не поехал, поскольку в Центре информации обыкновенно никакой информации не почерпнешь. Там лежат старые буклеты, листовки, брошюры, изобличающие хорватов и мусульман в военных преступлениях и просто преступлениях. (Правда и то, что в хорватских подобных армейских центрах лежат такие же пропагандистские материалы.) Центры информации, в сущности, музеи войны с тенденциозно подобранными экспонатами. Там можно обнаружить лопасти ракет, маркированных «Сделано в Венгрии» или «Сделано в Германии», гильзы. Там можно получить обличающие армию противника фотографии. Для новичка-журналиста, каким был японец (это была его первая командировка на войну), весь этот хлам оказался интересен. Он упоенно фотографировал, впрочем, все японцы фотографируют круглые сутки. Мне же, мужику опытному, там было дико скучно. Я зазевал и захотел спать. К тому же в одноэтажном домике центра пахло разогретой пылью, что способствует засыпанию. Офицер, видимо бывший чиновник, лет пятидесяти, и сам захотел спать, пока водил нас по своему музею. Я спросил, как у них с брифингами? Офицер сообщил, что сегодняшний утренний брифинг уже состоялся. Японца нагрузили брошюрами, буклетами и плакатами, и он, довольный, погрузил все это в багажник мерседеса. Я хотел было сказать ему, что все эти материалы могут нам повредить, если мы встретим на пути хорватов, но не сказал, вспомнив о своем пистолете, молча лежавшем в багажнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Я выпил несколько стаканов молока и съел три порции ягнятины. Как в полностью коммунистическом обществе в Доме правительства не надо было платить за еду. Часа через два пришел незнакомый мне офицер и сказал, что я могу взять интервью у президента Республики. Я знал, что президентом в Книне был тогда бывший дантист по фамилии… (пытаюсь вспомнить) не то Бабич, не то Джукич. Уже летом президентом стал Мартич, бывший милиционер, а тогда он был министром внутренних дел. Сейчас Мартич в тюрьме в Гааге. Получил, если не ошибаюсь, 27 лет. Я встал и пошел за офицером, думая, что они хотят выжать из меня все, что можно еще выжать. Вряд ли это их способ извинения за то, что они меня выставляют. Меня проводили к президенту. Это был рослый чернобородый молодец в камуфляже. Лысоватый, но, думаю, он не пережил еще порог сорока лет. Что сразу привлекло мое внимание — на правой ляжке, пристегнутый и к поясу, и к ляжке, у него висел гигантский револьвер кольт «кобра-магнум» — самое модное и самое редкое оружие на Балканах. (Четвертый кольт! — сказал я себе.)
Интервью получилось comme зi, comme за, как говорят французы. Ни то ни се. Есть такие люди, которые начинают нести демагогию, вместо того чтобы говорить о сегодняшних ярких событиях и происшествиях. Я раза два или три попробовал его сбить с его демагогии, но мне не удалось. В основном он апеллировал к событиям Второй мировой войны и к преступлениям Хорватского независимого государства. Я был с ним согласен, что хорваты творили чудовищные злодеяния, и я имел об этих злодеяниях, может быть, лучшую информацию, чем он. Но читателя газет прошлое интересует меньше, чем настоящее. Если ему и нужны злодеяния для разогрева крови, то сегодняшние, свежие. А о настоящем президент ничего не хотел сказать. Или не умел. Я записал в блокноте его самые яркие фразы, отщелкал его тщательно моей «мыльницей» (я недавно видел эти фотографии, разыскивая другие фото). Он сказал мне, что в Белград направляется японский журналист, у которого есть одно место в машине, и что с японцем следуют переводчик и водитель. Что японец готов взять меня в машину. Что мне будет удобнее пересекать Балканы с японцем. Что японец будет вне подозрения. Он не выглядит как серб, а у вас же французский паспорт?
Это было остроумно. Мы посмеялись на прощанье. И меня повезли к японцу, машина которого стояла в квартале от Дома правительства. С утра уже было жарко. В машине был только шофер, разбитной и нахальный мужик, профессиональный извозчик. Таких вы можете встретить во всех странах мира на привокзальных площадях и у автовокзалов. Пошляк, балагур и стяжатель, одетый в камуфляж и какие-то несерьезные тапочки. Он в единственном числе вместе с его автомобилем был учредителем, главой и, видимо, единственным служащим агентства «Universal travelers». Мы поздоровались, и я сел на заднее сиденье, думая о том, что в безумии этому пошляку и стяжателю не откажешь. Судя по всему, нас ждали впереди долгий трудный путь и необыкновенные приключения по военным дорогам. Не знаю, сколько он брал с японца, этот житель Белграда, потому что он ко всему прочему был жителем Белграда. Он привез японца из Белграда и намеревался доставить его обратно.
Через полчаса из многоквартирного четырехэтажного дома появились японец в очках, с брюшком, и переводчик. Переводчик был толст, носил замусоленную бородку, а торс его покрывал выгоревший жилет со многими карманами. И журналисты, и бойцы любят такие жилеты и называют их «разгрузками». В карманы удобно насовать всякую всячину, вплоть до ручных гранат. Переводчик был переводчиком с японского, но не знал английского. Поэтому мы в этом полубезумном путешествии общались на английском, к тому же японец знал английский очень плохо. Японец был в рубашке и брюках, и с галстуком.
Они вышли, обвешанные сумками. Стали укладывать их в багажник машины. Я вышел, поздоровался, назвал себя, а заодно и положил в багажник свою битком набитую синюю спортивную сумку. В сумке (я сейчас поражаюсь моему тогдашнему безрассудству) лежал полный комплект обмундирования солдата армии республики Книнская Краiна с эмблемами подразделения военной полиции и пистолет, подаренный мне округом Вогоща. Калибр 7,65. Только за одну форму сербского солдата меня могли поставить спиной к ближайшей же от дороги скале и шлепнуть себе в удовольствие на первом же КПП либо хорваты, либо мусульмане. Я затолкал свою сумку в самую глубь багажника. Совсем уж усугубляя опасность и доводя ее до крайней степени, в моих записях, в блокнотах и бумагах лежала официальная бумага на владение пистолетом номер такой-то на мое имя, и было сказано, кем, и когда, и за что я награжден. Нет, я не сумасшедший, но порой другие чувства пересиливают во мне чувство страха. В данном случае мне хотелось довезти доказательства моей воинской доблести хотя бы до Белграда на память самому себе.
Один из пакетов японца открылся и из него вывалился в багажник бронежилет. По-видимому, дорогой, потому что, когда я его поддел, укладывая, он оказался легким. Японец застеснялся бронежилета. «It's my wife, моя жена… It's my wife дала мне его. Я его не носил».
— Ребята-бойцы стали над ним смеяться, — пояснил водитель, хотя его никто не спрашивал, — и он ни разу не надел бронежилет. — Водитель относился к японцу как к ребенку.
— Бронежилет лучше, чем отсутствие его. Хотя я знаю случай, когда снайпер вогнал пулю в одного полковника снизу под бронежилет, пуля прошла через живот и легкие и вышла наружу из шеи, прорвав аорту. На том полковнике была еще и каска. Однако лучше носить и каску, и бронежилет, если есть возможность. Дольше проживете. Бойцы — молодежь, они не знают цены жизни, вот и бравируют.
— Вы военный? — спросил японец.
— Нет, просто имею большой опыт.
— О-о-о! — произнес с уважением японец.
Мы сели в автомобиль, я и японец сзади, сербы — впереди. В машине я подумал, что, прочитав им лекцию о разумном поведении на войне, о необходимости носить жилет и каску, я на самом деле еду как последний остолоп с пистолетом и формой в багажнике. «Ничего, ничего, — успокоил я себя. — Все будет в порядке».
Когда мы выезжали из города, расположенного как бы в кратере гор, я оглянулся на Книн. В золотом закатывающемся солнце так он и остался в моей памяти, как фотография в рамке из голубых ветвистых далматинских сосен. Я увидел Книн на прощание сквозь сосны.
Босния-Герцеговина — страна горная. Если из пункта А в пункт Б по карте 50 километров, то по горным дорогам может быть и 150. А ночью может быть и 200 километров. Мы поехали так, чтобы выехать из Хорватии к утру. Ясно, что хорваты не ждали нас с распростертыми объятиями. Если не трудно было бы объяснить на хорватском КПП, куда мы едем (мы договорились, что будем отвечать, что едем в Тузлу), то трудно было бы объяснить, откуда мы едем. Слава Богу, этот водитель оказался не только стяжателем, но и знатоком местных дорог. К утру, когда солнце совсем встало, мы определились по указателям, мы уже выехали из Хорватии в Герцеговину. Расслабляться все равно было нельзя, но сейчас мы без опаски могли говорить, что мы едем из Загреба, столицы Хорватии. Откуда же и ехать журналистам в Тузлу, как не из Загреба. (Кстати, у меня и тогда не было, и сейчас нет журналистского удостоверения.) В те годы Герцеговина в политическом смысле определялась кто как мог. Часть герцеговинских мусульман признавала власть Сараево, т. е. Алии Изитбеговича. Но так как в Боснии-Герцеговине находились испокон веков и хорватские деревни, и городки, то они признавали власть Загреба — президента Франьё Тучмана. Есть там и сербские поселения. Короче, черт ногу сломит. Надо было смотреть по флагам у КПП. Но они, как оказалось, не всегда присутствовали.
Над первым КПП висел хорватский флаг в шашечку, шахматный. В сердце у меня екнуло, и я пообещал себе, что, если проеду здесь живой, выброшу пистолет за первым же поворотом. Солдаты, стоявшие у КПП, были молоды, отлично одеты и вооружены. «Такие солдаты всегда предпочтительнее, чем пьяные и плохо обмундированные», — подумал я и на всякий случай оцепенел, как йог, чтобы меньше страдать в случае чего.
— Вот везем японского журналиста! — воскликнул водитель, выходя из автомобиля.
Японец приветливо привстал на заднем сиденье и помахал своим паспортом. Солдаты были сражены. Они согнулись в три погибели и глядели в машину на японца, как на диковинного зверя. На глазах их блуждали улыбки. Я понял, что они первый раз видят японца.
— Никогда не видел японского паспорта, — сказал, видимо, старший наряда, обращаясь к водителю. Звучал он заискивающе. Видимо, в нем проснулся ребенок, в первый раз увидевший в зоопарке жирафа.
— Дай! — водитель выхватил паспорт из рук японца. Перелистал. — У них первой считается последняя страница.
Солдаты были в шоке. Они восторженно глядели то на паспорт, то на японца. Японец же, видимо, привык к подобным сценам, потому что только приветливо улыбался.
Солдаты отдали паспорт и пожелали нам счастливого пути. Я понял, что лучше всего путешествовать через Боснию-Герцеговину, будучи японцем. И я не выбросил за первым поворотом ни пистолет, ни форму военной полиции Сербской Книнской республики.
КПП в Герцеговине были расположены везде, где имелся хоть какой-нибудь военный гарнизон или отряд самообороны. Самые говнистые были самооборонцы. Эти придирчиво изучали документы. В моем французском паспорте был только один изъян: в нем значилось место моего рождения — Gorki, USSR. Но я нашел выход. Когда два или три раза дотошные доморощенные контрразведчики тыкали мне пальцем в это USSR, я говорил, что да, я родился в эстонском городе Gorki, в Советском Союзе, но убежал во Францию. Сейчас Эстония независима, я эстонец. Мне отдавали мой паспорт. Вздыхая. Может быть потому, что им хотелось поймать советского шпиона, а их уже нет. До багажника дело дошло лишь пять раз. И только один из них был по-настоящему опасен. Обыкновенно они в первую очередь натыкались на бронежилет японца, лежавший на виду. Ясно было, что бронежилет не оружие, но те, кто что-либо охраняет или контролирует, должны же иметь возможность подискутировать с пассажирами. Выходил из автомобиля японец, еще более убедительный в своей невинности, с животом, пыхтящий, мирный, запотевшие очки. Начинал рассказывать через переводчика, что это его жена заставила его взять бронежилет. Переводчик говорил, что это не оружие нападения. Все соглашались. «My wife, my wife!» японца оглашало окрестности. Горные башибузуки представляли, видимо, жену японца, его детишек, и так как японцы никогда ничего ни плохого, ни хорошего в Боснии-Герцеговине не совершили, никогда, в сущности, видимо, ногой не ступали, то багажник захлопывали, с японцем прощались за руку, и мы, пофыркивая, отъезжали. В тот раз, когда пьяный злой доброволец (шел дождь) стал открывать мою сумку, я с остановившимся сердцем вышел ему помочь, ибо ушко, за которое сумка открывается, было у меня сломано и следовало открывать ее по-особому, ведя за замок. Я думал, ну все, мне конец!
Впрочем, по порядку, вот как все началось. Доброволец, как и полагалось (рожа мокрая), взял наши паспорта, не умилился японцу (может быть, он уже видел японцев), скороговоркой спросил: «Имеете ли при себе оружие, наркотики, взрывчатые или отравляющие вещества?» Получив в ответ, конечно, «Нет!», потребовал:
— Откройте багажник! — и пошел вместе с напарником к багажнику.
Осмотрел бронежилет (довольно равнодушно), порылся среди белья японца, брезгливо отмел в сторону наши фрукты и нехитрую еду, осмотрел рюкзак переводчика. А дальше я скорее понял, чем увидел, что он пытается открыть мою сумку. Тогда-то я и вышел. И стал сам открывать ее. Обнажилась горчичного цвета подкладка моего военного пальто. Внутрь были замотаны куртка и брюки, а в самой сердцевине лежал пистолет. На что я надеялся, я не знаю, но Господь наш Всевышний сделал так, что в этот момент сквозь дождь мимо нас быстро, не останавливаясь проехал встречный автомобиль. Добровольцы бросились за автомобилем. Из домика охраны выбежали, на ходу одеваясь, еще несколько человек. Им пришлось огибать нашу машину.
— Езжайте, чего встали! — раздраженно крикнул офицер, видимо старший по КПП.
Мы захлопнули багажник и отъехали. Они же, вскочив в машину, помчались в противоположную сторону.
Я даже не мог возликовать публично. Пришлось бы объяснять попутчикам, по какому поводу я ликую. Пришлось бы признаться, что подвергаю и их жизни опасности. В тот момент мне впервые пришло это в голову, что я подвергаю их жизни опасности. Ну, японца, может быть и не расстреляли бы. Но переводчика или водителя, а то и обоих, я вполне представлял рядом с собой, стоим спинами к скале, а этот полупьяный доброволец сносит нас из автомата. Злодей.
К ночи мы по каким-то сверхминимальным дорогам сумели въехать в город Баньа Лука, там находился штаб армии Сербской Боснийской республики. Но достижение этого города вовсе не означало, что мы избавились от опасностей. Дальше нас ждало долгое путешествие по тому «коридору», который, как я уже говорил, разделял фронты хорватский и мусульманский. Нам предстояло преодолеть еще долгий путь на восток, предстояло переехать через речку Босна, давшую название Боснии, и ехать до самой Дрины, эта река является исторической границей мамки-Сербии. Существует классический роман «Мост через Дрину». Если вы хотите понять сербов, мусульман, Балканы, обязательно прочтите его.
В Баньей Луке мы выспались в военной гостинице. Все четверо пассажиров старого мерседеса. В большом зале кроме нас улеглись спать еще четверо сербских офицеров. Зал был некогда частью вестибюля гостиницы, но часть отгородили фанерными перегородками, чтоб место не пропадало». Сквозь перегородки дуло, совсем рядом грохотала артиллерийская канонада, потому что в районе Баньей Луки стояли серьезные воинские соединения. Однако спал я хорошо, сказалось напряжение ночи и дня, злобный мокрый доброволец появился в моем скомканном сне несколько раз. Он расстреливал нас (меня, водителя и переводчика), а японец стоял, прижимая к груди бронежилет. Все разы я просыпался в ужасе, но тотчас успокаивался, вспомнив, что сплю в военной гостинице и рядом мирно храпят военные сербы. Утром к нам пришел офицер из Службы информации армии Боснийской Сербской республики, когда мы пили кофе в подвальной столовой гостиницы. Пахло кофе и карболкой. Кофе на Балканах везде хороший, карболка везде воняет. Японец еще не дошел до нас, он застрял со своей японской мыльницей в туалете, а офицер уже был с нами. Офицер дождался японца, и мы поехали в Центр Службы информации армии. Один бы я туда не поехал, поскольку в Центре информации обыкновенно никакой информации не почерпнешь. Там лежат старые буклеты, листовки, брошюры, изобличающие хорватов и мусульман в военных преступлениях и просто преступлениях. (Правда и то, что в хорватских подобных армейских центрах лежат такие же пропагандистские материалы.) Центры информации, в сущности, музеи войны с тенденциозно подобранными экспонатами. Там можно обнаружить лопасти ракет, маркированных «Сделано в Венгрии» или «Сделано в Германии», гильзы. Там можно получить обличающие армию противника фотографии. Для новичка-журналиста, каким был японец (это была его первая командировка на войну), весь этот хлам оказался интересен. Он упоенно фотографировал, впрочем, все японцы фотографируют круглые сутки. Мне же, мужику опытному, там было дико скучно. Я зазевал и захотел спать. К тому же в одноэтажном домике центра пахло разогретой пылью, что способствует засыпанию. Офицер, видимо бывший чиновник, лет пятидесяти, и сам захотел спать, пока водил нас по своему музею. Я спросил, как у них с брифингами? Офицер сообщил, что сегодняшний утренний брифинг уже состоялся. Японца нагрузили брошюрами, буклетами и плакатами, и он, довольный, погрузил все это в багажник мерседеса. Я хотел было сказать ему, что все эти материалы могут нам повредить, если мы встретим на пути хорватов, но не сказал, вспомнив о своем пистолете, молча лежавшем в багажнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21