Я прилетел в Москву в начале июня и тотчас окунулся с головой в ту стихию, которую не по своей воле покинул: в стихию митингов, демонстраций и политической борьбы. Пламенный Анпилов поднял тогда оппозицию на борьбу против телевидения, этой «Империи лжи». 17-го июня в 18 часов в Хлебном переулке, дом 14, в подвальном переоборудованном под офис помещении (оно принадлежало тому самому белесому бизнесмену, что приходил ко мне с Жириновским зимой) состоялось первое заседание теневого кабинета. Присутствовали, помимо уже знакомых мне хорошо Архипова и Жарикова: министр иностранных дел Алексей Митрофанов, пухленький, черноглазый, восточного вида молодой человек, связанный странными родственными узами одновременно с семействами Андропова и Брежнева и одиноко живущий почему-то в огромной бывшей даче Мураховского на Николиной Горе. Неизвестно за какие заслуги живущий. Личность эта во многих смыслах занятная, к ней я еще вернусь. Другое новое лицо: Юрий Бузов — министр внешней торговли, владелец «Вольвы» и газового пистолета, веселый, молодой, плейбойского типа, гуляка и любитель снять «телок» (так на жаргоне называет он сам определенную категорию девушек). В характере Владимира Вольфовича, подумал я тогда, одновременно присутствует нечто и шумного Бузова, и от интригана Митрофанова, но ничего в его характере нет от Жарикова или Архипова. А вот их идеи использует. Что бы это значило? Присутствовал еще человек по фамилии Болдырев, казак, как он себя отрекомендовал, мне он сказал, что хотел бы со мною встретиться и поговорить, и вручил мне свою визитную карточку, даже две. Болдырев (намного старше всех собравшихся) не решил, присоединиться ему к кабинету или нет. На следующее заседание он не явился. Был еще Александр Курский, — седые усы и борода, человек положительный, неглупый, зав. отделом какого-то НИИ, министр минерально-сырьевых ресурсов, а еще, он продает с рук национально-патриотические издания. (У него зычный голос.) Мы пили пиво, сидя вокруг длинного стола, составленного из двух, и обсуждали распределение постов. Было жарко и сыро. Сам Жириновский не явился, да, кажется, и не должен был появиться, во всяком случае в моем блокноте того времени, в записи о заседании этом Жириновский не присутствует. Кончилось первое заседание славного кабинета около девяти часов. Помню, что, уходя, мы тщательно собрали бутылки. Митрофанова ожидал почему-то японского производства микроавтобус с шофером. Стоя у серебристой «Вольвы» Бузова, Жариков, стесняясь, продал мне большого формата рок-фолиант, где он назван был человеком года. Я купил книгу для жены. Затем мы поехали к Бузову домой, все, включая министра Митрофанова. Дома у Бузова оказалась симпатичная девочка Таня, красивая и тоненькая, такого типа были подружки у моей жены Лены, году в 1972 то есть двадцать лет назад, помню, подумал я.
Мы пили виски и водку, бегала, облизывая тарелки, собака, играла музыка. «Споры о методах борьбы» — записано у меня в блокноте. «Дома» (я тогда остановился у Бондаренко) я был в 23:40. Помню, что, когда мы вышли от «министра внешней торговли», «министр информации» Архипов сорвал и дал мне, «министру внутренних дел», ветку крепко пахнущей черемухи. Архипов в те времена был повернут ко мне только одной стороной: он виделся мне полезным, исполнительным, дружелюбным и заботливым парнем. Впоследствии он проявил себя и как истерик, и сплетник, но, что ж, кто без греха — пусть бросит в него камень. Впоследствии Архипов и Жариков будут восстанавливать меня против своих же бывших друзей, Митрофанов станет у них «евреем», а Бузов, доселе имевший лишь армянскую кровь в жилах, вдруг получит еще и еврейскую от Архипова, но это позже, а тогда все они довольные разъехались.
Первое заседание не оставило во мне никаких особенных чувств, я просто отдохнул с приятелями. На следующий день, политика выдалась более крутая и народная. Опоздав, я приехал с двумя ребятами из «Дня» в Останкино. Когда шли сквозь толпу, множество людей, узнавая меня, меня приветствовали. Анпилов хрипло говорил в мегафон с грузовика. «Мы все попаримся, оденем чистые рубашечки, и выйдем в этот день как следует русскому человеку…» Это он вел речь о 22-ом июня, о том, как следует приготовиться. Завидев меня, мне подали руки с грузовика. Взлетел вверх. Грузовик внутри был весь оцинкованный, очевидно, раньше в нем возили мясо. Оглянулся вокруг рядом генерал Титов, Проханов, Бондаренко, Зюганов… Мне дали слово после молодого капитана. Теперь это мой друг Владислав Шурыгин. Тогда он стоял в форме и объяснял мне, что на него произвел впечатление мой роман. Проханов, это он вел митинг, объявил меня, как конферансье объявляет заезжую звезду. Народ яростно зааплодировал и зашелся воплями. Говорил я яростно. Что говорил, ей-Богу, не помню. (Я не всегда говорю хорошо, но тогда выступил на все сто.) Внизу, под знаменами и между знамен колыхались, кричали в восторге всеобщего объединения лица моего народа. Рядом, похлопывая дубинками по рукам, разминалось оцепление милиции и ОМОНа. Позднее Проханов, я, Зюганов, подошедший Алкснис, Бондаренко и девушка, дочь «патриотки» Риммы Алексеевны, отправились все в одной машине, девушка Аня сидела на коленях у меня и Зюганова, отправились мы на юго-запад Москвы, на ужин к Римме Алексеевне. Семья более чем странная, сводные дети. Римма Алексеевна, «патриотка», живет с корреспондентом французской газеты «Журналь де Диманш» Жан-Мари Вадро. Или он с ней живет, я так никогда и не выяснил. Аня, ей семнадцать лет, — член партии Жириновского. Ели, о, роскошь: огромного осетра, приготовленного Риммой Алексеевной. Осетр был прислан откуда-то из Сибири. Прервав ужин, пошли смотреть в гостиную «600 секунд» Невзорова, Невзоров интервьюировал генерала Стерлигова, называя его национального масштаба лидером, тем самым, которого оппозиция искала и якобы нашла. На меня Стерлигов произвел неприятное впечатление, о чем я и сообщил вначале Алкснису, а потом всем присутствующим. В отличие от товарищей по оппозиции, помню, подумал я тогда, я не умею забывать. Еще в августе 91 года Стерлигов был на той стороне, участвовал в аресте ГКЧП, и нате — ныне он лидер оппозиции. Невзоров или легкомысленный человек, или увлекающийся человек, или Стерлигов ему подарил съемочную аппаратуру. Зюганов вдумчиво вглядывался в экран и позднее выпытывал нас всех, что мы думаем. Они все думали менее резко, чем я.
В день второго заседания теневого кабинета, там же, в Хлебном переулке, грянула война в Приднестровье. Коварно навалившись на город Бендеры, кишиневские войска захватили часть города. На фоне этих трагических событий ЛДП, министры и сам Жириновский (он явился, как всегда, с массивным Владимиром Михайловичем), а особенно его заместитель, второй человек в партии — зам. председателя ЛДП Станислав Жебровский, страшно раздражали меня в тот день. Несколько раз появлялось желание встать и, уйти. Во время заседания была оглашена Жебровским плохая и глупая экономическая программа правительства, ее он собирался огласить на пресс-конференции. Жириновский с невозмутимым лицом слушал скушный текст, и я впервые подумал о том, что он хорошо тренирован. Его собственные поливы не имели ничего общего с текстом Жебровского, они были прямо противоположны. Однако тогда я впервые понял его метод: он предпочитал давать все сигналы сразу, дабы приманить избирателя. Потому какому-то количеству избирателей, таких же скушных, как Жебровский — ничем не примечательное помимо знания французского языка и известной картавости, — существо это блеклое, тенью прошло за Жириновским через всю карьеру его в ЛДП, и сидит сегодня вместе с ним в Думе.
Интересно, почему? Полезность его нулевая. Был он вместе с Жириновским сионистом? Попали в Государственную Думу и Юрий Бузов, и Митрофанов (хотя по дороге последний успел предать «папу Жириновского», об этом дальше, папа простил его). Жебровский, прочитав свой доклад, еще предложил, чтобы и мы прочли на пресс-конференции каждый свой министерский доклад. Я, откашлявшись, как мог сдерживая себя, сказал, что его экономическая программа устарела, и тем, не сомневаюсь, нажил себе еще одного врага. Я возразил и против предложения зачитывать министерские доклады на пресс-конференции. Молодые турки кабинета поддержали меня. Митрофанов, я обнаружил, оказался косноязычен, он постоянно вставлял в речь мусорные словечки вроде «елки-моталки», прижимал руки к груди и делал неуместно трагедийные гримасы. Обладатель дачи, японского автобуса и шофера, юноша из номенклатуры, на роль даже чиновника в министерстве иностранных дел он неспособен. Но он сделал фильм о Владимире Вольфовиче, и у него номенклатурные родственники. В мае 1993 г. он скажет мне, полупьяный: «Владимира Вольфовича готовят на Президента». «Кто готовит?» — спрошу я. «Мы готовим… — последует ответ. — Те, кто подготовил Ельцина…»
На первой странице «Последнего броска на юг» стоит надпись:
«Автор выражает благодарность А. Митрофанову, министру иностранных дел теневого кабинета Либерально-Демократической партии России, за содействие в публикации этой книги».
Как хорошо, как красиво. Благодарный Жириновский, надо же! Однако сегодня мне позвонили из Москвы и сказали, что в ответ на возбуждение прокуратурой России дела против Жириновского (якобы в его книге содержится пропаганда войны и национальной ненависти) последний утверждает теперь, что куски о войне были вставлены в его книгу без его ведома, составителями. Ничье имя не оглашено больше на книге, кроме А.Митрофанова. Полезного человека принесут в жертву?
Тогда же Владимир Вольфович, сидевший справа от меня во главе стола, через Жарикова (Жариков, попивая пиво, обращался время от времени к Жириновскому «Вождь, а вождь?» И опять: «Вождь, а вождь?») высказал осторожные замечания по поводу моего поста: «Вы понимаете, Эдуард, наша милиция может обидеться…» Я сказал, что это граждане России должны обижаться на милицию, своих обязанностей борьбы с преступностью она не выполняет, а подразделения ОМОНа выполняют роль политической полиции». «Нет, Эдуард, послушайте, это все верно, но наша милиция привыкла, чтобы ею управляли свои…» Мне это все начало надоедать. Он это понял, Владимир Вольфович чувствует такие вещи. Журналист Патрик Гофман, впоследствии бравший у него интервью для «Эвенеман дю Жеди», в Париже, сказал, что Жириновский говорит то, что собеседник желает услышать. Это не сложно, пенсионерам — кусочек селедки, немножко салатику, Лимонову — должность в теневом кабинете. Потому что пенсионеры нужны Владимиру Вольфовичу, нужны голоса пенсионеров, и было нужно имя Лимонова рядом с его именем. Я примирительно предложил образовать новую русскую службу безопасности, типа ЦРУ или ФБР. На том мы и сошлись: и я стал главой Всероссийского Бюро Расследований. Эпизод этот заставил пролиться столько чернил! Послужил темой стольких статей и сообщений! «Эдуард нас всех и посадит, в будущем», — пошутил Владимир Вольфович. Тогда я смеялся, а сегодня я бы его посадил, если бы имел возможность, ибо человек этот принесет России неисчислимые беды, если ему позволить. Потом он тотчас уселся на своего любимого конька, заговорил о казахах, каковые, по его мнению, хорошо пасут овец и ездят на верблюдах, вот пусть они это и делают. Даже я слышал уже этот «казахский полив» не единожды, однако члены партии слушали вождя с энтузиазмом. Жебровский сидел обиженный. Закончив полив, Владимир Вольфович ободрил его: «Не обижайтесь, Станислав Михайлович, все будет хорошо, будете сидеть в хороших условиях, когда Эдуард нас всех посадит!» На этой веселой ноте закончилось заседание.
У Юры Бузова оказались в багажнике банки пива, и все мы: министр по делам молодежи и спорта Жариков, министр информации Архипов, министр внешней торговли Вузов, министр иностранных дел Митрофанов и я, зашли на территорию детской площадки, рядом с домом 14, и выпили пива. Гулявшие с детьми агрессивные мамаши в резкой форме попросили нас убрать наши банки после церемонии. Что все министры и сделали послушно. Владимир Вольфович, как и подобает директору продбазы, отбыл в автомобиле до этого.
В «Советской России» работал тогда очень неглупый журналист, часто взгляды мои совпадали с его, — Владимир Литов. Позднее Чикин «ушел его» из газеты, за экстремизм, но уже тогда Литова мало и плохо печатали, используя как чернорабочего журналистики. Это он первый сообщил мне, что Анпилова стали оттирать от руководства. Конфликт у Останкино принял острую форму: члены «Трудовой России» и Русской партии разбили палаточный городок рядом с телецентром. Одновременно власти сказали, что не допустят следующего митинга у телецентра — 22 июня, дополнительные подразделения ОМОНа были посланы к телецентру, но было сделано и несколько уступок: создана была рабочая группа на телевидении по разрешению оппозиционного вещания. Со стороны властей группу возглавил Егор Яковлев, со стороны оппозиции в комиссию вошли Зюганов и Стерлигов, а также депутаты Павлов и Исаков. Но не Анпилов. Воспользовавшись тем, что Анпилов уехал в это время в Подмосковье («подымать воинские части», сказал Литов) его в состав комиссии не внесли. Тогда как это он привел народные массы к стенам Останкино, это шумные, простонародные, крепкие кадры «Трудовой России» составляли подавляющую массу войск демонстрантов, теперь круглые сутки осаждающих комплекс Останкино. Узнав о том, что его не включили в комиссию, Анпилов сказал словами Ленина: «Пока пролетариат борется, буржуазия крадется к власти». Анпилов заявил, что будет продолжать борьбу и не признает решения комиссии, что бы она не решила.
«Анпилов уличный трибун», комментировал Литов, конечно, он не умеет вести переговоры, «но собственно эти переговоры обречены в любом случае на неудачу.» Наши симпатии были на стороне Анпилова, хотя Литов был ярко-красным экстремистом, а я — националистом. Прекрасный аналитик, Владимир Литов, я видел это, — умнее многих лидеров оппозиции. Это с ним мы задыхаясь убеждали депутатов в Доме культуры в Вороново, — проявить характер!
Литов рассказал, что Чикин — монарх у себя в газете, что он тяготеет к розовому варианту национал-коммунизма и многие статьи Литова не публикует, считая их крайними и проанпиловскими. «Даже у вас, Эдуард, есть противники в газете, но ваши крайние взгляды Чикин публикует в «Советской России» потому, что вы очень известны и можете позволить себе подобное». По поводу моей связи с Жириновским он, задумавшись, сказал: «Вообще-то это патриотические силы должны были предложить вам пост, но они на это не пойдут. Вы для них слишком экстремист».
Закулисы оппозиции оказались непривлекательными, однако стихия митингов, народных шествий захватила меня, и я честно до конца отдавал свою душу, соединяясь с десятками тысяч других душ без различия сословий и талантов. Героичен подъем, героизм толпы, а закулисы — лучше не знать их.
Меня разрывали на части события: война в Приднестровье, я хотел немедленно ехать туда и стал договариваться о поездке; пресс-конференция кабинета Жириновкого должна была выявить уже всей России, что я «замочился» вместе с ним, стал на его стороне; события у Останкино развивались трагично. Ночью 22 июня в 4:30 (кому понадобилась столь символичная дата, именно ночью 22 июня Гитлер вторгся в Россию в 1941 году!) спецвойска разгромили палаточный городок. Около двухсот человек ранены и двое (по другим сведениям, шестеро!) убиты. Я позвонил Чикину, и тот сказал мне, что убитых пятеро, трупы увезены не в морг, но в какое-то почтовое отделение. Среди убитых «пацан» 13 лет, девочка 16 лет — она приготавливала еду для палаточников. В больнице Склифосовского — очередь раненых. По сведениям радиостанции «Эхо Москвы», власти собираются запретить «экстремистские организации». Радио передало сообщение начальника Главного Управления Внутренних Дел Москвы, что он опровергает все убийства. В газете «День» по телефону мне сказали, что территория вокруг Останкино блокирована многими тысячами солдат дивизии Дзержинского и милицией. С ночи еще улица Королева перекрыта кордонами в районе ВДНХ. Очевидцы утверждают, что видели пожарные автомобили, фургоны с лошадьми и конную милицию и собак. Автоматчики, не скрываясь, стоят в первых рядах кордонов, ящики с патронами сложены в кустах. Работают полевые кухни. Все утро 22 июня я провел у телефона. В 10:45 утра вышел к метро «Академическая» одетый в черный кожаный пиджак, черные джинсы и грубые ботинки, спустился в метро и поехал на пресс-конференцию.
3 Москве было жарко и тревожно. Равнодушные, может быть, к политике толпы, озабоченные добычей хлеба и сала, однако не потеряли животный инстинкт, они выглядели испуганными в это солнечное утро 22 июня 1992 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25