Эдуард Лимонов
Лимонов против Жириновского
От издательства
Заказывая книгу о политике Жириновском писателю Лимонову, бывшему ярому стороннику, а ныне ярому противнику главы ЛДПР, мы исходили из таких соображений. Обе фигуры хорошо известны публике, обе отличаются достаточной экстравагантностью суждений и манер. Один в свое время нанес, можно сказать, литературную оплеуху традиционным вкусам своим скандальным «Эдичкой». Другой уже без аллегорий и публично эти оплеухи оппонентам нынче раздает. Но раз уж эту пару, действующую и творящую по своим, как бы неписанным законам, люди признают, раз ими интересуются, — то им и карты в руки. Публичный интерес к ним — есть их право на писание и издание. И в соответствии с таким нашим пониманием свободы слова мы здесь реализуем это право одного из них.
При этом отмечаем, что весьма оригинальные суждения и стиль, вплоть до пунктуации, Э.Лимонова оставляем, как он того и требует, в полной неприкосновенности. И всю ответственность за эту весьма резкую подчас оригинальность возлагаем на него.
Вместо предисловия
Интервью с Жириновским в журнале «Искусство кино» № 7, 1992 г.
Интервью ведет Андрей Титов
Интервью предпослан эпиграф:
«Я ищу банду, к которой мог бы примкнуть».
Э. Лимонов, «Московский комсомолец», 20 февраля 1992 года
Рыбников пер., д.1.
Штаб-квартира Либерально-Демократической партии.
— Как вы познакомились с Эдуардом Лимоновым?
— Ну, через наших активистов. Через партийных активистов. У нас много людей, которые связаны с журналистикой, с искусством. Первый раз он пришел сюда сам. Мы поговорили, нашли что-то общее, вот в таком политическом плане, связанное с судьбой страны, с современной ситуацией. Потом в другой раз, он к себе пригласил, и мы поехали. Опять поговорили. Потом был я на встрече, презентации его книги «Это я — Эдичка!» Мне было интересно, что он писатель, публицист, а его интересуют проблемы чисто политические.
— То есть, каких-то близких, дружеских отношений между вами нет? Только официальные?
— Ну, дружеские… Если можно так назвать мое посещение его квартиры, когда он отъезжал. Мы сидели, так сказать, в узком кругу, несколько человек, активисты партии, я, он, его друзья. Это уже было не столь официально, контакты чисто человеческие. А так, чтобы мы друзья большие были — не могу сказать.
— У вас с Лимоновым, похоже, одинаковый подход к «работе с массами». Он часто скандализирует общественность, ваше имя становится нарицательным в скандальной хронике. В этом заключается ваше сходство?
— Может быть, может быть. В любом случае мне легко с ним общаться. Скажем, другие наши писатели-патриоты, к ним трудно подойти, сложности есть определенные. А здесь как-то легко было, может, потому, что мы из одного поколения, современного такого.
— Можете ли вы отделить Лимонова для публики от Лимонова настоящего?
— Конечно. В жизни он обычный парень, которого радует и огорчает то, что радует и огорчает любого другого. Навряд ли он такой фанатик, который и дома готов хвататься за кобуру, пистолет, пером своим взрывать сердца, умы. Хотя я мало знаю его. Чтобы говорить, нужно знать человека много лет, а то… вот у нас тут было два приятеля, и пока дело до суда не дошло, я не знал их подлинной сути.
— Какие книги Лимонова вы читали?
— Мало, мало. Я не успеваю, не успеваю. Я полистал книжку его «Это я — Эдичка!», какие-то обзоры его произведений в прессе. Но больше — просто не успеваю. Я не могу дать оценку его творчеству, больше сужу о нем как о политическом деятеле, читал его статьи в «Советской России», в других изданиях, в нашей газете вот статья. В чем-то он симпатичен мне, ну хотя бы даже в плане… в плане (разворачивает газету «Сокол Жириновского»)… вот, пожалуйста, «Смерть и рождение идеологий». Мне нравится его статья в том плане, что она близка нам, здесь все вопросы политические.
— А вообще художественную литературу читаете, любите?
— Люблю, но очень мало времени. В основном, история, мемуары. Сейчас, скажем, мне подарили про Бисмарка книгу, я читаю, про Черчилля, до этого читал про Эйзенхауэра, про Энтони Идена, вот такого плана книги. С удовольствием прочитал бы что-нибудь легкое, свободное, на такие темы: мораль, нравственность, современное что-нибудь, но — лимит времени. Мне нужно очень много читать на политические темы.
— Как вы относитесь к тому, что Лимонов в своих произведениях употребляет ненормативную лексику, проще говоря, мат?
— Ну, я думаю, для нас это не должно быть очень отчуждающим. Мы всегда выступали за реализм. Лимонов берет реальную жизнь и подает ее как она есть. Я ведь тоже часто в своих высказываниях даю то, о чем люди думают в быту. Дипломаты, министры об этом не говорят. А я говорю о том, как народ на своем уровне оценивает политическую ситуацию. Лимонов как писатель тоже подает жизнь без прикрас, поэтому там, может, и много тех слов, которые мы не привыкли встречать на страницах художественных произведений.
— А откровенные описания сексуальных сцен вас не шокируют? Вы не считаете, что это выходит за рамки литературы? Дурно влияет?..
— Ну а что, если… В конце концов, это его право автора, писателя. И если это соответствует реалиям жизни, почему не показать. Лучше в художественном произведении, чем… Люди будут пытаться где-то узнать, получить информацию совсем другим путем. Просто для нас как-то непривычна вся эта тематика. У нас дефицит был на все, и вот теперь, когда появляется, тем более со стороны русского писателя, описание этих сцен… может, это и вызывает у кого-то…
— В русской традиции писатель всегда на стороне добра. Лимонов же не делает для себя никаких моральных ограничений…
— Согласен, но это требование времени. И вот в этом мы опять схожи с ним. Писатель не должен звать к террору, и либеральная партия не должна требовать диктатуры в стране. Мы сегодня на переломе, когда нормально развиваться ничего не может. Покажите мне страну, где бы добровольно снимались государственные границы, где отдавали бы огромные территории, порты, бросали бы своих соплеменников в беде. Это же абсурдная ситуация! Вот она и вызывает появление таких писателей, таких партий и движений. Это не нормально, не нормально. Мы в состоянии болезни. Нельзя сравнивать диету и режим больного и здорового человека. Лимонова оправдывает эпоха, он писатель этой эпохи, остальные запаздывают, оторвались от жизни, совершенно не понимают, что происходит. Лимонов из тех, кто чувствует народ. Он пошел 23 февраля, так сказать, в цепи, в толпу. Разве это предназначение писателя? Он хотел узнать, чем народ дышит. Даже немного пострадал там, что-то такое, столкновение было. Конечно, можно описывать терзания какого-нибудь интеллигента, того же, допустим, Басилашвили. Он мягкий, добрый, сахарный такой, это одно. А можно показать толпу, столкновение, кровь, ОМОН, смерть генерала этого, Пескова.
— Лимоновские настроения часто выражаются одной фразой типа «Дайте мне автомат» или «Я ищу банду, к которой мог бы примкнуть».
— Такие настроения есть, я знаю. Люди хотят, они просто требуют оружия и готовы начать борьбу с оружием в руках. Лимонов выражает настроение части общества. Если б он сам был таким — это было бы опасно, но я знаю, что часть нашего общества именно этого и хочет, поэтому здесь… что делать.
— Некоторая часть населения всегда готова к террору, в любой стране.
— Вы говорите о том, что писатель в любом случае должен смягчать, смягчать. Согласен, если бы речь шла в рамках существующего государства, но когда оно рушится, когда есть угроза гибели всей нации, тогда писатель вправе встать на стороне народа и требовать принятия тех мер, которые бы спасли нацию и государство. В этом смысле все его действия оправданы. Если бы речь шла о каком-то бунте, например там Стенька Разин, Пугачев или как теперь Дудаев на Северном Кавказе, здесь как раз писатель должен бы стоять на стороне государства, не допускать таких вот действий.
[Входит секретарь.]
— Владимир Вольфович, там с Моссовета звонят.
— Хорошо, я подойду. Але, приветствую. Да, мы будем выезжать сегодня. Да нет, никаких митингов особых устраивать не будем, так, поговорить с народом… Да, да. У меня одна просьба к вам. Тут у нас ларек есть на Белорусском вокзале, там литература наша партийная продается ну и всякие там товары, чтобы прилавок пустой не был. Да, ну чтоб заполнить. Так начальник вокзала чего-то начал придираться, знаете, палки в колеса вставлять, хочет выжить нас оттуда. Так вы уж посодействуйте, надо на место поставить. Ага, ага. Хорошо. Спасибо, спасибо. А то совсем, понимаете, зарвался человек. Да, да. Буду. Ну всего доброго. Так на чем мы остановились?
— А не кажется вам, что лимоновские походы «в народ» — лишь болезненные попытки самоутвердиться, почувствовать себя сильнее, смелее, значительнее, чем он есть на самом деле?
— Это ведь присуще каждому человеку — как-то себя самоутверждать имеющимися средствами. Это делают и журналисты, и писатели, и рабочие, и моряки. Что моряков тянет плыть куда-то? Сиди себе дома, и семья будет нормальная. А если шесть месяцев ты плаваешь, разве это нормальная жизнь? Но это способ существования. Не может человек по-другому. Или милиционеры. Погибают от рук преступников. Они же знают, что это опасная работа, каждый день убивают, а все равно идут туда работать.
— Но Лимонов все-таки не милиционер.
— Я говорю о способе самоутверждения. Он не может по-другому. Нельзя всех сделать под одну гребенку — хорошенькие и добренькие писатели, хорошие ученики, хорошие милиционеры. Нет. Всегда будет различный набор. Поэтому я нормально воспринимаю, что есть такие писатели, как Лимонов.
— Если перенести действие в 1917 год, как вы думаете, какой политической силе отдал бы предпочтение Лимонов? Говорят, над столом у него висит портрет Дзержинского.
— В период ломки люди могут ошибаться. Большевики выиграли потому, что они не были никому известны, проскочили «на новенького». Их не знали, думали, может, они что-нибудь сделают. В первое время после переворота все же было хорошо. Фабрики — рабочим, землю — крестьянам, мир — народам, кто мог не поддержать эти лозунги? Красная Армия начала наступать, бить немцев. По отдельным эпизодам нельзя было определить, что это не то, что нам нужно. То же самое и сегодня. Народу трудно оценивать. Вот многие нашу партию не поняли — почему поддержали путч. Мы из двух зол выбирали меньшее. Если бы коммунисты медленно уходили с политической арены, а они уходили в бизнес, — это был лучший вариант для нас. Сохранили бы территорию, статус великой державы, промышленность нашу. А сейчас люди обозленные, голодные, без лекарств, они иногда идут на решительные действия. Роль писателей здесь, кстати, в том, чтобы быть хорошими консерваторами, стараться через книги воздействовать на умы. Люди устают, когда кругом тотальная коррупция, русский вопрос не решается, рушатся границы… Не надо революций никаких, не надо ломать, резать по-живому.
— Вы относите Лимонова к писателям-консерваторам?
— Он не должен придерживаться моей концепции, он не мой ученик, не мой ближайший друг. Просто в чем-то мы с ним схожи в плане восприятия современной действительности. Он тоже хотел бы остановить уничтожение страны. Меня здесь не волнует нравственность, мораль. Для меня лакмусовая бумажка — отношение к государственной границе. Здесь я проверяю людей. Если мне говорят, что он за независимую Украину и ему наплевать на русских — это не мой соратник. А с тем, кто говорит, что он за восстановление Российского государства, мы сходимся. Потом будем разбираться — экономика, права человека, мораль, нравственность. Это потом! Сейчас нужны такие писатели, журналисты, как Лимонов, Невзоров. Они из тех, кто мог бы быть и в окопах. Нужны фронтовые писатели, которые готовы идти в атаку и тут же писать какие-то заметки, посылать их… Лимонов такой. По-моему, он даже и ездил в Приднестровье. Во всяком случае, он готов ездить в горячие точки и видеть жизнь изнутри, как она есть.
— Может, Лимонов окончательно уйдет в политику?
— Я думаю, он с удовольствием вошел бы в руководство какой-нибудь политической партии, попытался бы стать ее идеологом. То же самое и Невзоров, ему тяжело оставаться просто репортером, его постоянно тянет куда-то. У них раздвоение, у этих людей. Остальные молчат. Возьмите — Рождественский, Евтушенко, все ушли под воду. Их эпоха была Брежнев, застой. «Сто пятьдесят шагов», Рождественский писал. Это про мавзолей… Патруль там идет… Получал свои премии, звания, квартиры, машины. А сейчас эпоха революционная, и появляются такие писатели, как Эдуард Лимонов, которому никто ничего не дает, никаких льгот, никаких привилегий. Поэтому он в этой буре, на острие.
«В первый раз он пришел сюда сам»
В моем блокноте за 1992 г. я нахожу коряво нацарапанные строки:
«Анпилов Виктор Иванович, в 16 часов в штаб-квартире, проезд Куйбышева, дом 3. Метро «Площадь Революции», в двух метрах от телефонной будки, металлическая дверь. Налево за ГУМ».
Следуют несколько телефонов. На следующей странице блокнота (страница мятая и с желтым пятном) еще запись:
«Жириновский Владимир Вольфович. В понедельник в 13 часов. Рыбников переулок дом 1 (3 этаж налево), идет параллельно. Если по Сретенке то дом 10, телефоны помощников, личный телефон Ж-го.»
Я прилетел тогда в Москву 6 февраля в твердой уверенности, что наконец-то лед тронулся, что моя нация очнулась и принялась за творческую работу создания оппозиции. На 8–9 февраля был назначен Конгресс Гражданских и Патриотических Сил, на 23 февраля всеобщая демонстрация оппозиции, на 17 марта съезд депутатов разогнанного в декабре Верховного Совета СССР. Я был в приподнятом настроении и энергично месил сапогами грязный московский снег, бегая на многочисленные встречи и политические митинги. Порою по пять, по шесть в день, а единожды даже девять! Меня интересовали лидеры оппозиции и особенно меня интересовали эти двое: Анпилов и Жириновский. Первый — делами, ибо это Анпилов был организатором первой антиельцинской демонстрации после августовских событий: 7 ноября на Красной площади, второй — Жириновский, привлек меня своими высказываниями. Судя по его интервью, Жириновский — самый современный лидер оппозиции.
Это Валентин Васильевич Чикин, главный редактор «Советской России» продиктовал мне телефоны и адреса Анпилова и Жириновского и договорился о встречах. По моей просьбе. Я выбрал этих двоих давно, сам, и с интересом следил за их политическими судьбами. Нужно сказать, что до отъезда в Россию я пытался подвинуть инертных французов на подвиг снять документальный фильм о национал-патриотической оппозиции в России. «Камера Континенталь» — продюсерская организация, помещающаяся в стеклянном аквариуме с пальмами на тихой средневековой улочке, сочащаяся жирно деньгами, долго раскачивалась и так и не приняла решения. Как они, наверное, кусают себе локти сегодня, жирные ленивые болваны. В проекте, поданном мною, как раз и значилось общение с Анпиловым и Жириновским, посещение конгресса, участие в демонстрации 23 февраля (как известно, она обернулась первой битвой патриотов с демократическим ОМОНом). Всего-то нужно было послать со мной двоих людей с камерой. Все более жиреющее и малоподвижное, французское общество неспособно на быстрые реакции: ни в бизнесе, ни в культуре. Если бы сытые калеки в «Камера Континенталь» тогда среагировали, у них были бы сегодня уникальные кадры.
Потому я явился к Жириновскому на Рыбников переулок один, а очень жаль. Ибо нет уже тех забитых фанерой окон, рваных обоев и прочих атрибутов героического периода становления политической партии. Впрочем, в понедельник 17 февраля я не попал к Жириновскому, я отменил свидание, позвонил в «Советскую Россию» и попросил отменить. В понедельник в 14 часов меня ждал в Верховном Совете Бабурин. Справляюсь со своим блокнотом «20 подъезд, 6 этаж, комната 93».
К Жириновскому же я попал 18 февраля. Помню, что день был холодный, но я почему-то отправился пешком. Я спустился по улице Герцена до бульвара, и по нему вышел на Пушкинскую площадь, и от нее мимо кинотеатра «Россия» пошел по бульварам на Трубную. Трубная площадь вся оказалась разрытой и развороченной, чудовищные котлованы и траншеи обросли ледяными сталактитами и сталагмитами, над всей этой территорией стоял адский пар, целое облако. Пересекая по деревянным мосткам этот мерзкий холодный пейзаж, из котлована из льда и глины выпирали какие-то немыслимой толщины трубы, я, помню, подумал, что так же разворочена и брюхом кверху лежит во льду и грязи Россия. На Сретенке оказалось, что я напрочь позабыл топографию этого района Москвы. Между тем, я провел здесь часть жизни. Я обитал в свое время (два раза) на Уланском переулке, тотчас после свадьбы жил я там с молодой женой Еленой в мастерской художника Бачурина, а до этого обитал в 1968 году в здании школы, в квартире бывшего директора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25