Для наиболее тяжелых случаев уголовный кодекс предусматривает незначительное наказание, штраф. Потеряло смысл и сожжение на кострах еретиков, так как религия не вызывает более сильных страстей в санаторных больных. (Индия, называя себя демократией, живет вне санаторной цивилизации, а в проблемах Северной Ирландии религиозная принадлежность скорее есть местная символика для двух противостоящих кланов населения.) Однако никому не придет в голову похваляться свободой несожжения на кострах еретиков в качестве достоинства «демократии». Между тем хвастовство мертвыми «свободами» — обыкновенное явление. В каждой речи политических деятелей санаториев мелькают обязательные Freedom/Liberty's.
Задолго после окаменения формулировок «свобод» родились новые средства информации (они же средства внушения prefabricated мнений) — радио и телевидение. Старые средства presse ?crite благодаря новым технологиям обладают сегодня могуществом, какового себе не могли представить сильные умы, ни Декарт, ни Вольтер, ни Руссо. В их времена молва («из уст в уши»), книги, функция которых была скорее сходна с функциями рукописей, да элитарные листки — робкие прапрадедушки современных гигантов прессы — составляли весь парк повозок средств информации, имевшийся в наличии. И сама информация, и идеи были обращены лишь к малочисленному образованному классу.
Эмоциональное, духовное и социальное меню санаторного человека поставляется сегодня в основном телевидением, радио и (в меньшей степени) прессой. Однако новых свобод, учитывающих новую действительность, не появилось. В телевидение, не спрашивая согласия гражданина, мертвой хваткой вцепилась администрация и владеет им. А ведь, по сути дела, должна бы появиться новая свобода: законоутверждающая права гражданина на его телевидение. Каким-то образом граждане ведь должны иметь доступ (и контроль над) к столь могущественному средству тоталитарного контроля над ними. (Телевидение — тотально. И тем оно в тысячи раз опаснее всех сотрудников доктора Геббельса и его очень эффективной некогда системы пропаганды.) Для свободной циркуляции идей свобода доступа к теле сегодня важнее, чем свобода печати, слова и свобода собраний вместе взятые. Ибо все они могут быть осуществлены на теле. Любая система управления теле была бы справедливее существующей сегодня системы телеэтатизма. Даже если бы только телепрограммы были распределены между существующими общественными институциями санаторного общества. На освобождение телевидения от контроля государства администраторы не пойдут. Ибо это живая и, следовательно, опасная свобода. Это реальная власть. А администрация не желает делиться реальной властью с больными. Мертвыми привилегиями она с удовольствием делится.
Разумеется, администратор, даже самого лучшего качества, не есть изобретатель мотора социального автомобиля, он один из множества шоферов этого многосложного аппарата. Очень возможно, что, занятые борьбой с себе подобными и сложными отношениями с People, администраторы не сомневаются, что свободы, сформулированные прапрапрадедами — живые свободы. Если это так, то их невежество не делает им чести. Если же отдельные администраторы знают, что свободы мертвы, держать в витрине мертвые свободы и похваляться ими перед своими и несанаторными гражданами — равносильно фальшивомонетничеству.
«Свободные демократические выборы» — предмет особой гордости санаторной системы. В основе всеобщего избирательного права лежит устарелая досанаторная идея о том, что всеобщее образование сможет (способно) развить всех взрослых членов общества в сознательных граждан, понимающих равно и свое личное благо, и умеющих, когда это необходимо, поступиться своим личным благом ради общего блага коллектива. Вторая основополагающая идея «свободных выборов» — предположение, что всякий гражданин способен иметь свое мнение. В идеале (если бы был возможен идеальный гражданин и все граждане были идеальны) демократическая система была бы идеальна. Однако реальность жизни человеческого коллектива доказывает как раз обратное — большинство граждан не имеют (не способны от рождения, нет времени выработать, нет желания выработать) своего мнения. Потому граждане (обработанные теле и всем оркестром media) голосуют за кандидатов, согласно prefabricated мнениям, подсказанным им media и приготовленным в недрах все той же администрации. Очевидно явное нежелание самих санаторных больных быть гражданами. Во Франции в президентских выборах 1981 года участвовало 28.517.660 человек, то есть половина населения. В Соединенных Штатах в выборах обыкновенно принимает участие подавляющее меньшинство населения!
Пользоваться для выборов Королевы Красоты системой, при которой ее поручено выбрать слепым от рождения,— абсурдно, с этим согласятся все. Однако доверить выборы лидеров санатория легко гипнотизируемым, легковерным (они однажды уже выбрали 30 января 1933 года «свободным демократическим» голосованием одного очень известного лидера), куда в большей степени несамостоятельным, чем это принято признавать, массам People — равносильно выборам слепыми от рождения Королевы Красоты. Однако престиж свободных выборов не падает, растет. Их экспортируют в несанаторные страны, и возможно наблюдать сюрреалистические феномены, вроде «демократических выборов» в 1980 году на Джамайке, в которых конкуренты обстреливали ралли политических противников из автоматического оружия. (Погибло 800 человек.)
«Свободные демократические» выборы никому не придет в голову заменить иной системой выборов администрации. Они так же вечны, как САНАТОРИЙ, так же неоспоримы, как PAIX ATOMIQUE. Без демократических выборов и администрация, и People значительно уменьшатся в размерах. Церемония нужна обоим, как баптизм, как освящение власти, как право на власть.
Во Франции, стране, где я живу, Права Человека упоминаются сотни раз на день по поводу и без повода. На теле, в прессе, на радио. «Франция — страна Прав Человека»,— смакуют лидеры администрации и журналисты. Парадоксально, но Франция судит своих граждан по Кодексу Наполеона. Юридическая система Франции не знала до 1992 года презумпции невиновности! Зато важнейшим принципом этой системы является «признание» подсудимого (заставляющее вспомнить о средневековой инквизиции), открывающее широкие возможности полицейского произвола. Обвиненного гражданина в стране прав человека арестовывают, и он ждет суда в тюрьме (система выкупа под денежный залог, как в Соединенных Штатах, не употребляется). Ждет и два года, и четыре, и даже… пять. Право Человека быть судимым и осужденным или оправданным не входит в хваленую Декларацию прав. Пересмотреть несправедливую средневековую юридическую систему обещают все администраторы, приходящие к власти. А пока судят по кодексу 1804 года.
Самой важной свободы (и индивидуальной и коллективной) — выйти из-под козырька PAIX ATOMIQUE, если: гражданин или коллектив граждан желают,— у обитателя санаторного общества нет. В Декларации прав человека она не записана — свобода от коллективного безумия. Нет этой свободы и в законодательствах отдельных стран-санаториев. Дискуссии эта свобода не подлежит. Референдумов по данному вопросу не проводят. Согласия на наше самоуничтожение у нас не спрашивают.
часть 3. Средства мягкого насилия: транквилизаторы и заменители
Pleasure и prosperity
В концепции санатория человек подменен человечеством. Не оба они, человек и человечество, удостоены внимания и развития, как подобало бы в гармоничном обществе, но только один паразитически разросся. Санаторное общество создано для блага человечества (т.е. коллектива) в первую очередь и всецело подчиняет ему благо человека (т.е. личности).
Санаторная концепция жизни: предполагается, что человек должен жить хорошо и как можно дольше. Любой ценой дольше — даже в форме растения в госпитале, пустив корни трубок в банки с питательными растворами. Так как бессмертие физически невозможно, санаторная цивилизация лишь обманывает себя, пряча смерть, выставив ее во все более удаленные специальные «гетто», на кладбища и в крематории. (Вспомним, что в досанаторных обществах кладбища находились при церквях, в центре жизни.) Таким образом, санаторный коллектив пытается если не уверить себя в том, что смерть не существует, то хотя бы сделать ее как можно незаметнее. С запрещением похоронных процессий (в угоду traffic живых), по мере банализации смерти (упрощение церемоний, отказ от традиционного некогда поминовения и пр.) смерть «сократилась» — превратилась в исчезновение. Профессионалы за плату удаляют труп из живой среды, ловко и мгновенно. Жителя санатория санаторная смерть не ужасает. Он видит лишь ее официальное, приличное лицо, и то крайне коротко и редко. Лишь пару минут, в лучшем случае, демонстрирует теле толпу celebrities на похоронах celebrity. Покойного обыкновенно мы не видим, не говоря уже о его лице. (Синема и телевидение к тому же девальвировали смерть: ежевечерне десятки трупов в fiction-фильмах и реальных трупов в новостях раздражают сетчатку глаз обитателя санатория. После всех этих атак она уже не реагирует на трупы. И на фальшивые и на настоящие.) Однако санаторного жителя ужасают виды несанаторной, «не нашей» смерти. Ему непонятна мотивировка поведения иранских martyrs, гибнущих в войне с Ираком, и он отделывается от необходимости мыслить, отбросив смерти в категорию «фанатизма». Смерти эфиопских или суданских детей от голода впечатляют обликом видимых признаков смерти в «неразвитой» стране. В то же самое время сплющенные автомобили и раздавленные и рассеченные вместе с автомобилями владельцы их — смерти санаторного мира, воспринимаются безэмоционально. Интересно, сочувствуют ли жертвы эфиопского голода жертвам европейских автокатастроф? Было бы интересно провести исследование их мнений и эмоций по этому поводу. (Представьте себе объединенный хор голодных детей Африки, облепленных мухами: BAND — AID поющий, дабы собрать средства на повышение безопасности европейских дорог. И видеоклип с трупами и частями тел санаторных жертв, сопровождающий хор.)
Коллектив в отличие от личности более или менее относительно вечен. Смерть коллектива в миллиарды раз менее вероятна, чем смерть индивидуума, и существует всегда (как и смерть планеты) в качестве абстракции. Коллективная психология иная, нежели психология отдельного индивидуума. Это две различные психологии. В санаторной же цивилизации возобладал подмен психологии личности психологией, присущей коллективу; цель коллектива-человечества (выживание, создание наилучших условий для продолжения рода) объявлена целью Человека. Санаторный человек видит жизнь как бесконечность; не сомневаясь в собственной смерти, он, однако, ведет себя так, как будто бы он вечен — как коллектив. Результат этого тщательно поддерживаемого санаторной цивилизацией недоразумения — девальвация (вслед за девальвацией смерти) и человеческой жизни. Отдельный человек все менее важен, если и сам индивидуум, и коллектив признают первичность и приоритет коллективных ценностей.
В качестве компенсации за потерянную важность жизни (даже христианство видело личность как лично опекаемую Богом душу; вокруг индивидуальной души, словно вокруг Земли в старой, догаллилеевской Вселенной, вращались Солнце и планеты) санаторная цивилизация дала человеку pleasure и prosperity. People взяли pleasure/prosperity с восторгом.
«Бедность, хороша или плоха? Позитивна или негативна? А голод? Не крайний, от которого умирают, но недостаток питания? А страдания, хороши, плохи? Негативны или позитивны?» Если задать эти вопросы гражданам санатория, они не ограничатся простыми «да» и «нет», но ответят энергичными ругательствами. Без сомнения.
Между тем пережившие голодные юности и борьбу за признание большие люди искусства или науки вспоминают, как правило, тяжелые периоды жизни с нежностью. Если опросить переживших максимум Souffrance/Douleur: спасшихся в кораблекрушениях и пожарах, уцелевших в лагерях и войнах,— они засвидетельствуют, что самым большим pleasure, испытанным ими в жизни, был момент победы над опасностью, когда напряжением всего организма они выплыли, выжили, выбросились из пламени, закололи, застрелили врага. Даже концентрационные лагеря, парадоксально, оставляли узникам воспоминания не только о мизерной лагерной жизни, но и о высоких мгновениях победы над слабостью. Санаторный человек лишен интенсивного счастья победы над врагом лицом к лицу, но старики, осколки досанаторной эпохи, утверждают, что победа хмелит сильнее всех известных алкоголей и наркотиков.
Подобный опыт неизбежно наталкивает на вопрос: «А что, если Souffrance/Douleur необходимы? Что, если определенное количество страданий, боли и борьбы есть непременное условие счастья человеческого существа? Что, если, удалив их из жизни, превратив жизнь в санаторное существование, в монотонное спокойствие, европейская цивилизация совершила монструозное деяние: изнасиловала природу человека?» (Чего никогда не удавалось сделать старому насилию.) Толпа благонамеренных устроителей человечества, стремясь организовать его наилучшим образом (Платоны, Томасы Моры, Кампанеллы, Эразмы Роттердамские, Фурье, Бернарды Шоу и прочие…), перестаралась? Или сама идея организации человеческих масс человеческим разумом оказалась ложной идеей? Не сработала ли комбинация сказок утопизма со средневековым скелетом государства?
Преуспев в удалении лишних раздражающих, неудобных сторон действительности с помощью мягкого насилия, санаторные государства создали в пределах своих границ искусственный климат. Уже несколько поколений санаторных больных выросли в неколебимом убеждении, что Souffrance и Douleur следует избегать, что они есть абсолютно негативные эмоции. Позитивным состоянием признано PLEASURE (pleasure of life, pleasure of food, sexual pleasure, pleasure of a good time…). Pleasure есть взаимодействие сытости с комфортом при условии отсутствия отрицательных эмоций.
С отрицательными эмоциями в санаториях ведется настоящая война. Военные действия ярче всего могут быть наблюдаемы в Соединенных Штатах Америки, где миллионы граждан лечатся у психоаналитиков в яростном желании избавиться от волнений (называя их неврозами), от всех колебаний души, дабы достичь pleasure, то есть состояния равнодушного покоя. И больные Французского санатория обращаются к психоаналитикам, но чаще предпочитают быть abriti алкоголем и пищей. Тяжкие часы после обеда сходны с pleasure. Enjoy yourself, take it easy, have fun, keep cool, don't get excited — в Соединенных Штатах эти формулы выражают наилучшим образом санаторную философию жизни: «Не возбуждайся!» Потому так популярны психоаналитики в санаторном обществе. Их задача — уничтожить или хотя бы объяснить больному «возбуждение».
Казалось, бы, ища pleasure, санаторный мир исповедует философию наслаждения. Но нет. Pleasure, life of pleasure в санатории — понятия, не имеющие ничего общего с эпикурейством Древней Греции, удовольствиями Рима или грубоватыми удовольствиями Средних веков Европы. Они есть удовольствия периода постисторического. Санаторное pleasure — монотонная и безрадостная сытость, сходная с агрикультурным летаргическим покоем современной фермы, где животных закармливают зерном и гормонами в свете искусственных ламп. Разница лишь в том, что человеческое животное готовят не к бойням Чикаго или Нормандии, но к естественной смерти в senior citizens home в возрасте, когда перемазаться дерьмом так же нормально, как ребенку перемазаться кашей.
Санаторные pleasures — эрзац-удовольствия. Они неглубоки и неинтересны. Часть удовольствия августовских отпусков исчезает уже от массовости этого pleasure. Миллионы Винстонов и Джулий отправляются в отпуска одновременно, миллионы их окунаются одновременно в Средиземное море. Отпуск есть временное, жестко регламентированное освобождение от строгого распорядка фермы. И миллионер, арендовавший для семейного отпуска остров, и рабочий, и старуха-туристка, которую, спешно вынув из самолета, везут в автобусе вдоль увеличенных цветных иллюстраций из журнала «Нейшнл Джеографик» — пейзажей Рима, Парижа и Греции,— предаются «бедным» развлечениям. С острова лишь вчера съехала семья предыдущего миллионера (служители едва успели разгрести граблями песок пляжей), у рабочего и старухи нет времени потрогать пейзажи и руины, пожить чуть-чуть рядом с ними, автобус катит, не останавливаясь. (И напротив, бродяга, скажем, из Скандинавии, добравшийся до Афин и спящий в тени старых камней, испытывает удовольствие куда более высокого сорта, потому что он имеет смелость, живя в санаторном обществе, не быть санаторным животным. Но многие ли имеют смелость быть бродягами, да еще такими подвижными?)
Синема исправно служит поставщиком эрзац-развлечений с 18 декабря 1895 года, с первого сеанса братьев Люмьер в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Задолго после окаменения формулировок «свобод» родились новые средства информации (они же средства внушения prefabricated мнений) — радио и телевидение. Старые средства presse ?crite благодаря новым технологиям обладают сегодня могуществом, какового себе не могли представить сильные умы, ни Декарт, ни Вольтер, ни Руссо. В их времена молва («из уст в уши»), книги, функция которых была скорее сходна с функциями рукописей, да элитарные листки — робкие прапрадедушки современных гигантов прессы — составляли весь парк повозок средств информации, имевшийся в наличии. И сама информация, и идеи были обращены лишь к малочисленному образованному классу.
Эмоциональное, духовное и социальное меню санаторного человека поставляется сегодня в основном телевидением, радио и (в меньшей степени) прессой. Однако новых свобод, учитывающих новую действительность, не появилось. В телевидение, не спрашивая согласия гражданина, мертвой хваткой вцепилась администрация и владеет им. А ведь, по сути дела, должна бы появиться новая свобода: законоутверждающая права гражданина на его телевидение. Каким-то образом граждане ведь должны иметь доступ (и контроль над) к столь могущественному средству тоталитарного контроля над ними. (Телевидение — тотально. И тем оно в тысячи раз опаснее всех сотрудников доктора Геббельса и его очень эффективной некогда системы пропаганды.) Для свободной циркуляции идей свобода доступа к теле сегодня важнее, чем свобода печати, слова и свобода собраний вместе взятые. Ибо все они могут быть осуществлены на теле. Любая система управления теле была бы справедливее существующей сегодня системы телеэтатизма. Даже если бы только телепрограммы были распределены между существующими общественными институциями санаторного общества. На освобождение телевидения от контроля государства администраторы не пойдут. Ибо это живая и, следовательно, опасная свобода. Это реальная власть. А администрация не желает делиться реальной властью с больными. Мертвыми привилегиями она с удовольствием делится.
Разумеется, администратор, даже самого лучшего качества, не есть изобретатель мотора социального автомобиля, он один из множества шоферов этого многосложного аппарата. Очень возможно, что, занятые борьбой с себе подобными и сложными отношениями с People, администраторы не сомневаются, что свободы, сформулированные прапрапрадедами — живые свободы. Если это так, то их невежество не делает им чести. Если же отдельные администраторы знают, что свободы мертвы, держать в витрине мертвые свободы и похваляться ими перед своими и несанаторными гражданами — равносильно фальшивомонетничеству.
«Свободные демократические выборы» — предмет особой гордости санаторной системы. В основе всеобщего избирательного права лежит устарелая досанаторная идея о том, что всеобщее образование сможет (способно) развить всех взрослых членов общества в сознательных граждан, понимающих равно и свое личное благо, и умеющих, когда это необходимо, поступиться своим личным благом ради общего блага коллектива. Вторая основополагающая идея «свободных выборов» — предположение, что всякий гражданин способен иметь свое мнение. В идеале (если бы был возможен идеальный гражданин и все граждане были идеальны) демократическая система была бы идеальна. Однако реальность жизни человеческого коллектива доказывает как раз обратное — большинство граждан не имеют (не способны от рождения, нет времени выработать, нет желания выработать) своего мнения. Потому граждане (обработанные теле и всем оркестром media) голосуют за кандидатов, согласно prefabricated мнениям, подсказанным им media и приготовленным в недрах все той же администрации. Очевидно явное нежелание самих санаторных больных быть гражданами. Во Франции в президентских выборах 1981 года участвовало 28.517.660 человек, то есть половина населения. В Соединенных Штатах в выборах обыкновенно принимает участие подавляющее меньшинство населения!
Пользоваться для выборов Королевы Красоты системой, при которой ее поручено выбрать слепым от рождения,— абсурдно, с этим согласятся все. Однако доверить выборы лидеров санатория легко гипнотизируемым, легковерным (они однажды уже выбрали 30 января 1933 года «свободным демократическим» голосованием одного очень известного лидера), куда в большей степени несамостоятельным, чем это принято признавать, массам People — равносильно выборам слепыми от рождения Королевы Красоты. Однако престиж свободных выборов не падает, растет. Их экспортируют в несанаторные страны, и возможно наблюдать сюрреалистические феномены, вроде «демократических выборов» в 1980 году на Джамайке, в которых конкуренты обстреливали ралли политических противников из автоматического оружия. (Погибло 800 человек.)
«Свободные демократические» выборы никому не придет в голову заменить иной системой выборов администрации. Они так же вечны, как САНАТОРИЙ, так же неоспоримы, как PAIX ATOMIQUE. Без демократических выборов и администрация, и People значительно уменьшатся в размерах. Церемония нужна обоим, как баптизм, как освящение власти, как право на власть.
Во Франции, стране, где я живу, Права Человека упоминаются сотни раз на день по поводу и без повода. На теле, в прессе, на радио. «Франция — страна Прав Человека»,— смакуют лидеры администрации и журналисты. Парадоксально, но Франция судит своих граждан по Кодексу Наполеона. Юридическая система Франции не знала до 1992 года презумпции невиновности! Зато важнейшим принципом этой системы является «признание» подсудимого (заставляющее вспомнить о средневековой инквизиции), открывающее широкие возможности полицейского произвола. Обвиненного гражданина в стране прав человека арестовывают, и он ждет суда в тюрьме (система выкупа под денежный залог, как в Соединенных Штатах, не употребляется). Ждет и два года, и четыре, и даже… пять. Право Человека быть судимым и осужденным или оправданным не входит в хваленую Декларацию прав. Пересмотреть несправедливую средневековую юридическую систему обещают все администраторы, приходящие к власти. А пока судят по кодексу 1804 года.
Самой важной свободы (и индивидуальной и коллективной) — выйти из-под козырька PAIX ATOMIQUE, если: гражданин или коллектив граждан желают,— у обитателя санаторного общества нет. В Декларации прав человека она не записана — свобода от коллективного безумия. Нет этой свободы и в законодательствах отдельных стран-санаториев. Дискуссии эта свобода не подлежит. Референдумов по данному вопросу не проводят. Согласия на наше самоуничтожение у нас не спрашивают.
часть 3. Средства мягкого насилия: транквилизаторы и заменители
Pleasure и prosperity
В концепции санатория человек подменен человечеством. Не оба они, человек и человечество, удостоены внимания и развития, как подобало бы в гармоничном обществе, но только один паразитически разросся. Санаторное общество создано для блага человечества (т.е. коллектива) в первую очередь и всецело подчиняет ему благо человека (т.е. личности).
Санаторная концепция жизни: предполагается, что человек должен жить хорошо и как можно дольше. Любой ценой дольше — даже в форме растения в госпитале, пустив корни трубок в банки с питательными растворами. Так как бессмертие физически невозможно, санаторная цивилизация лишь обманывает себя, пряча смерть, выставив ее во все более удаленные специальные «гетто», на кладбища и в крематории. (Вспомним, что в досанаторных обществах кладбища находились при церквях, в центре жизни.) Таким образом, санаторный коллектив пытается если не уверить себя в том, что смерть не существует, то хотя бы сделать ее как можно незаметнее. С запрещением похоронных процессий (в угоду traffic живых), по мере банализации смерти (упрощение церемоний, отказ от традиционного некогда поминовения и пр.) смерть «сократилась» — превратилась в исчезновение. Профессионалы за плату удаляют труп из живой среды, ловко и мгновенно. Жителя санатория санаторная смерть не ужасает. Он видит лишь ее официальное, приличное лицо, и то крайне коротко и редко. Лишь пару минут, в лучшем случае, демонстрирует теле толпу celebrities на похоронах celebrity. Покойного обыкновенно мы не видим, не говоря уже о его лице. (Синема и телевидение к тому же девальвировали смерть: ежевечерне десятки трупов в fiction-фильмах и реальных трупов в новостях раздражают сетчатку глаз обитателя санатория. После всех этих атак она уже не реагирует на трупы. И на фальшивые и на настоящие.) Однако санаторного жителя ужасают виды несанаторной, «не нашей» смерти. Ему непонятна мотивировка поведения иранских martyrs, гибнущих в войне с Ираком, и он отделывается от необходимости мыслить, отбросив смерти в категорию «фанатизма». Смерти эфиопских или суданских детей от голода впечатляют обликом видимых признаков смерти в «неразвитой» стране. В то же самое время сплющенные автомобили и раздавленные и рассеченные вместе с автомобилями владельцы их — смерти санаторного мира, воспринимаются безэмоционально. Интересно, сочувствуют ли жертвы эфиопского голода жертвам европейских автокатастроф? Было бы интересно провести исследование их мнений и эмоций по этому поводу. (Представьте себе объединенный хор голодных детей Африки, облепленных мухами: BAND — AID поющий, дабы собрать средства на повышение безопасности европейских дорог. И видеоклип с трупами и частями тел санаторных жертв, сопровождающий хор.)
Коллектив в отличие от личности более или менее относительно вечен. Смерть коллектива в миллиарды раз менее вероятна, чем смерть индивидуума, и существует всегда (как и смерть планеты) в качестве абстракции. Коллективная психология иная, нежели психология отдельного индивидуума. Это две различные психологии. В санаторной же цивилизации возобладал подмен психологии личности психологией, присущей коллективу; цель коллектива-человечества (выживание, создание наилучших условий для продолжения рода) объявлена целью Человека. Санаторный человек видит жизнь как бесконечность; не сомневаясь в собственной смерти, он, однако, ведет себя так, как будто бы он вечен — как коллектив. Результат этого тщательно поддерживаемого санаторной цивилизацией недоразумения — девальвация (вслед за девальвацией смерти) и человеческой жизни. Отдельный человек все менее важен, если и сам индивидуум, и коллектив признают первичность и приоритет коллективных ценностей.
В качестве компенсации за потерянную важность жизни (даже христианство видело личность как лично опекаемую Богом душу; вокруг индивидуальной души, словно вокруг Земли в старой, догаллилеевской Вселенной, вращались Солнце и планеты) санаторная цивилизация дала человеку pleasure и prosperity. People взяли pleasure/prosperity с восторгом.
«Бедность, хороша или плоха? Позитивна или негативна? А голод? Не крайний, от которого умирают, но недостаток питания? А страдания, хороши, плохи? Негативны или позитивны?» Если задать эти вопросы гражданам санатория, они не ограничатся простыми «да» и «нет», но ответят энергичными ругательствами. Без сомнения.
Между тем пережившие голодные юности и борьбу за признание большие люди искусства или науки вспоминают, как правило, тяжелые периоды жизни с нежностью. Если опросить переживших максимум Souffrance/Douleur: спасшихся в кораблекрушениях и пожарах, уцелевших в лагерях и войнах,— они засвидетельствуют, что самым большим pleasure, испытанным ими в жизни, был момент победы над опасностью, когда напряжением всего организма они выплыли, выжили, выбросились из пламени, закололи, застрелили врага. Даже концентрационные лагеря, парадоксально, оставляли узникам воспоминания не только о мизерной лагерной жизни, но и о высоких мгновениях победы над слабостью. Санаторный человек лишен интенсивного счастья победы над врагом лицом к лицу, но старики, осколки досанаторной эпохи, утверждают, что победа хмелит сильнее всех известных алкоголей и наркотиков.
Подобный опыт неизбежно наталкивает на вопрос: «А что, если Souffrance/Douleur необходимы? Что, если определенное количество страданий, боли и борьбы есть непременное условие счастья человеческого существа? Что, если, удалив их из жизни, превратив жизнь в санаторное существование, в монотонное спокойствие, европейская цивилизация совершила монструозное деяние: изнасиловала природу человека?» (Чего никогда не удавалось сделать старому насилию.) Толпа благонамеренных устроителей человечества, стремясь организовать его наилучшим образом (Платоны, Томасы Моры, Кампанеллы, Эразмы Роттердамские, Фурье, Бернарды Шоу и прочие…), перестаралась? Или сама идея организации человеческих масс человеческим разумом оказалась ложной идеей? Не сработала ли комбинация сказок утопизма со средневековым скелетом государства?
Преуспев в удалении лишних раздражающих, неудобных сторон действительности с помощью мягкого насилия, санаторные государства создали в пределах своих границ искусственный климат. Уже несколько поколений санаторных больных выросли в неколебимом убеждении, что Souffrance и Douleur следует избегать, что они есть абсолютно негативные эмоции. Позитивным состоянием признано PLEASURE (pleasure of life, pleasure of food, sexual pleasure, pleasure of a good time…). Pleasure есть взаимодействие сытости с комфортом при условии отсутствия отрицательных эмоций.
С отрицательными эмоциями в санаториях ведется настоящая война. Военные действия ярче всего могут быть наблюдаемы в Соединенных Штатах Америки, где миллионы граждан лечатся у психоаналитиков в яростном желании избавиться от волнений (называя их неврозами), от всех колебаний души, дабы достичь pleasure, то есть состояния равнодушного покоя. И больные Французского санатория обращаются к психоаналитикам, но чаще предпочитают быть abriti алкоголем и пищей. Тяжкие часы после обеда сходны с pleasure. Enjoy yourself, take it easy, have fun, keep cool, don't get excited — в Соединенных Штатах эти формулы выражают наилучшим образом санаторную философию жизни: «Не возбуждайся!» Потому так популярны психоаналитики в санаторном обществе. Их задача — уничтожить или хотя бы объяснить больному «возбуждение».
Казалось, бы, ища pleasure, санаторный мир исповедует философию наслаждения. Но нет. Pleasure, life of pleasure в санатории — понятия, не имеющие ничего общего с эпикурейством Древней Греции, удовольствиями Рима или грубоватыми удовольствиями Средних веков Европы. Они есть удовольствия периода постисторического. Санаторное pleasure — монотонная и безрадостная сытость, сходная с агрикультурным летаргическим покоем современной фермы, где животных закармливают зерном и гормонами в свете искусственных ламп. Разница лишь в том, что человеческое животное готовят не к бойням Чикаго или Нормандии, но к естественной смерти в senior citizens home в возрасте, когда перемазаться дерьмом так же нормально, как ребенку перемазаться кашей.
Санаторные pleasures — эрзац-удовольствия. Они неглубоки и неинтересны. Часть удовольствия августовских отпусков исчезает уже от массовости этого pleasure. Миллионы Винстонов и Джулий отправляются в отпуска одновременно, миллионы их окунаются одновременно в Средиземное море. Отпуск есть временное, жестко регламентированное освобождение от строгого распорядка фермы. И миллионер, арендовавший для семейного отпуска остров, и рабочий, и старуха-туристка, которую, спешно вынув из самолета, везут в автобусе вдоль увеличенных цветных иллюстраций из журнала «Нейшнл Джеографик» — пейзажей Рима, Парижа и Греции,— предаются «бедным» развлечениям. С острова лишь вчера съехала семья предыдущего миллионера (служители едва успели разгрести граблями песок пляжей), у рабочего и старухи нет времени потрогать пейзажи и руины, пожить чуть-чуть рядом с ними, автобус катит, не останавливаясь. (И напротив, бродяга, скажем, из Скандинавии, добравшийся до Афин и спящий в тени старых камней, испытывает удовольствие куда более высокого сорта, потому что он имеет смелость, живя в санаторном обществе, не быть санаторным животным. Но многие ли имеют смелость быть бродягами, да еще такими подвижными?)
Синема исправно служит поставщиком эрзац-развлечений с 18 декабря 1895 года, с первого сеанса братьев Люмьер в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22