А те, кто ранен был, оказались целыми и невредимыми. Прямо как ты, Ярик!..
Ярослав пропустил мимо ушей панибратское обращение к себе, потому что сейчас было не до формальностей. Когда в округе творилась такая бесовщина, очень хотелось поскорее добраться до проволочного телефона, чтобы никакой несчастный случай с эфиром не вышел, и вызвать службу охотников за привидениями или на худой конец позвонить батюшке, чтобы он с кадилом, святой водой и молитвенником приехал чертей гнать.
— С ранеными — это полбеды, — продолжал Зубарев. — А вот что делать с теми, кого в бою успели пощелкать? Ведь мертвяки восстать успели!
Ярослав невольно перекрестился вновь.
— Вон Володька Соколов. Ему одному из первых голову разнесло. А теперь поднялся с целой черепушкой и поклоны небесам бьет, что Господь Хранитель его с того света вернул. Говорит, что уже котел адский увидел да чертей ораву, которая его за окаянный отросток в пекло тащила да приговаривала: «на жаркое, на жаркое». Божится, что потребует расчет и пострижется в монахи, чтобы свои грехи искупить! — с каким-то болезненным азартом рассказывал Зубарев.
Когда он закончил, Ярослав смерил помощника презрительным взглядом и поинтересовался:
— Ты меня за идиота держишь?! Как мертвые восстать сумели? Что у нас, новый спаситель нарисовался, а мы проморгали? Ты вообще чуешь, что дело Армагеддоном запахло? Нам в таком случае всем в монахи стричься пора, причем поротно, а Папу первым пропустить.
Его эскападу Зубарев явно проигнорировал, и Яровцев, поправив прическу и одернув пиджак, сменил тему.
— Как Папа-то? Его-то хоть не проморгали?
— Он у себя. С начала стрельбы из книжной залы не выходил. Заперся там с пятью бодигардами. До сих пор сидит.
— Папу надо навестить, — твердо сказал Ярослав.
Шефа Яровцев и Зубарев нашли в целости и сохранности за рабочим столом и в полном недоумении. Папа смотрел на видеофон с таким выражением, точно только что по аппарату общался с самим господином Сатаной.
— Что стряслось? — спросил Ярослав.
Шеф икнул и беззвучно задвигал губами, но ничего произнести не смог.
— Врача! — рявкнул Яровцев в эфир.
— Столяров, сука, жив!.. — с усилием выдавил Папа.
Глава 5.
СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
Прятаться в темном вечернем пустынном парке было страшно и весело одновременно. Страшно, потому что воображение рисовало жуткие картины с инопланетными монстрами, выползающими из тайных нор, или маньяком-убийцей, вышедшим на охоту. Почему-то маньяк представал в виде страшного трубочиста, которого Патрик видел однажды в книге: с большой шляпой-цилиндром, в грязном дырявом сюртуке, заросшим черным густым курчавым волосом лицом и огромными клыками, торчащими изо рта. Трубочист должен был быть вооружен огромным ножом размером со старинный мясницкий тесак, однажды виденный Патриком на уроке истории, когда учительница (она же классная руководительница) рассказывала об эволюции орудий труда.
Неподалеку хрустнула ветка.
Патрик вздрогнул и заозирался по сторонам, но никого не увидел. Только черные силуэты деревьев, превратившиеся силой воображения в чудовищ-великанов, тянули свои костлявые руки к затаившемуся на земле мальчику.
Каркнула ворона и сорвалась с ветки, осыпав паренька сухими листьями. Черной молнией птица метнулась к вершинам деревьев и пропала.
Патрик тихо перекрестился, вытащил из-под одежды на груди нательный крестик на тонкой цепочке и поцеловал распятие. Губы беззвучно зашептали молитву: «Отче наш, иже еси на небеси…»
Патрик Брюкнер был чернокожим, сыном обосновавшегося во Франции алжирца и русской. Ему исполнилось только десять лет. И в вечернем парке в ноябрьский холод он прятался потому, что пытался пройти обряд инициации, чтобы быть принятым в Клуб. Отсиживание в парке всю ночь было второй ступенькой в обряде. Первую же Патрик преодолел пару часов назад.
Клуб был странным, но популярным объединением среди мальчишек. Возникший стихийно, он стал неотъемлемой частью подросткового образа мышления и повседневного существования. Взрослые, как слышал Патрик, называли их Клуб «Малевичами», но что могло означать это слово, мальчик не знал. Он только понимал, что это как-то связано с их деятельностью. Тем, чем они занимались на улицах. Сами же ребята часто называли себя Новые Дикари или просто Дикари. Кому, как не Дикарям, свойственно совершать нелепые выходки, не вяжущиеся с привычным образом поведения, а затем пытаться это отразить в наскальных рисунках. За неимением скал в пределах Петербурга ребята использовали любую пустую поверхность, которая подворачивалась им под руку
Патрик же просто любил рисовать. Он делал это каждую свободную минутку, что появлялась, когда заканчивались уроки. Он рисовал карандашами и мелками, красками и из распылителя. Гелевыми ручками и электронным пером в школьных тетрадях, чьи поля украшали причудливые вязи, в которых можно было угадать готических грифонов, русалок, мышей, увенчанных коронами, и мудрых старцев с курчавыми бородами.
В Клуб Патрик попросился по нескольким причинам. Во-первых, потому что не хотел выделяться из общей массы ребят, которые бредили Клубом, во-вторых, потому что любил рисовать и романтика создания картинок на стенах из баллончика его весьма привлекала, и в-третьих, потому что его достали учителя и хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы они, узнав о его причастности к этому делу, явно не одобрили бы.
Максим Кривошеев был старше Патрика на два года и был главным в их школьном Клубе. Все звали его Кривой, за фамилию. Когда так его звали ровесники или ребята постарше, Кривошеев не обижался, но, когда это ему говорил кто-то из малышни, он без разговоров давал по уху. После чего, если малец не понимал, продолжал воспитание, добавляя еще пару оплеух.
Кривошеев подходил к приему в Клуб новых рекрутов разборчиво. Каждому он предлагал вступительное испытание, исходя из индивидуальных особенностей новобранца. Но первым пунктом обязательно следовал рисунок. Выбиралось место в городе — оно присматривалось заранее. У Кривошеева была карта, на которой крестиками отмечались подходящие площадки для производства наскальной живописи. Патрику тоже нашли место, определили время. Сюжет картины, которую он должен был оставить после себя, Патрик мог избрать сам. Только баллончик с краской ему передал Кривой. И сказал, что эту краску ни один робот свести не сможет.
Краску ребятам добывали старшие товарищи. Клуб делился на старшее и младшее звено. Старшие уже учились в институтах и университетах. Младшие просиживали на школьных скамьях. Но краска всегда приходила от старших. И каждый раз по составу она отличалась от той, что использовалась раньше.
Патрик в этом ничего не понимал. Но вот его друг Коромысло — Сенька Коромыслин — в химии разбирался на уровне лауреата Нобелевки. Один из спреев он аккуратно вскрыл и изучил его составляющие. А также просветил Патрика о том, что их Клуб вовсе не то, чем кажется. Что над старшими есть свои управляющие, которым нужны такие рисунки на стенах, чтобы уборщики не могли с ними справиться. Но вот зачем это нужно, Коромысло не мог объяснить. Сам же наотрез отказался вступать в Клуб.
Кривой передал Патрику баллончик с краской, обозначил место для рисунка, а также предупредил, что за ним будут все время наблюдать. После чего спросил, когда Патрик хочет пройти второе испытание для вступления в Клуб. Второе испытание для Патрика Кривой придумал ужасное. Он откуда-то прознал, что мальчишка боится темноты и одиночества. Даже засыпает с включенным ночником и с открытой дверью, чтобы слышать, как в гостиной родители смотрят головизор. И Кривой поставил Патрику задачу: провести вечер и ночь в парке. Патрик решил, что испытания надо проходить сразу, ничего не откладывая, и вопрос выбора парка отпал за ненадобностью. Рядом с местом, где Патрик должен был оставить свой рисунок, находился Приморский парк Победы.
Патрик уже размышлял о том, что он скажет родителям и какую легенду придумать, чтобы предки отпустили его на целую ночь, когда Кривой выставил условие: родители всю ночь должны оставаться в неведении о том, где находится их сын. Если они что-нибудь узнают, испытание признается непройденным.
Патрик был убит. Не сказать родителям! Он представил, как они волнуются, как сходят с ума от неизвестности, и понял, что просидеть ночь в парке — это лишь половина испытания. Главное — выдержать, понимая, что в это время его родители не могут найти себе место, обзванивают морги и больницы, обращаются в соседний участок полиции, откуда их отправляют домой, сообщив, что их ребенок где-то загулял с друзьями.
Но Патрик всё-таки решился. Он сказал Кривому, что готов на всё, только ему нужно время, чтобы подумать над темой рисунка и съездить осмотреться на месте.
К парку его отвез Коромысло, у которого уже имелся собственный гравицикл. Всю дорогу он отговаривал Патрика от этого поступка, но чернокожий мальчишка стоял на своем: он должен быть таким же, как все, ничем не выделяться. Коромысло ему возражал:
— Я же выделяюсь! И ничего.
Патрик с мудростью затравленного зайца взирал на друга и говорил ему:
— Тебе можно — ты белый.
Отговорить Патрика не удалось. Вместе с Коромыслом они обошли парк, присмотрев Патрику схрон, в котором ему предстояло провести ночь. Осмотрели стеклянную кабину лифта, которая скользила наверх к платформе, где останавливались флаеры такси. И кабинка Патрику понравилась. Он сразу увидел картинку, которая должна украсить это место. Девочка, которая часто являлась ему в мечтах. Красивая девочка с голыми ногами. Она сидит, обняв коленки, и плачет. А позади нее, просвечивая сквозь стекло кабины, возвышается ноябрьский лес.
Настал час испытания. Патрик дождался вечера и отправился на дело, прихватив теплую одежду в рюкзаке и баллончик с краской. Перед уходом он набрал номер Коромысла и увидел друга. Патрик позвонил ему только с одной целью. Он хотел, чтобы вечером тот пришел к его родителям и попросил бы их не беспокоиться. Не вдаваясь в подробности, Коромысло должен был заверить их, что с сыном ничего не случится. Он вернется утром.
Просьба Коромыслу не понравилась, но он согласился ее выполнить.
Патрик нарисовал на стене кабины то, что задумал. Картинка ему удалась. Он почувствовал это, лишь только нанес последний штрих. Она радовала его, и было обидно, что и это произведение исчезнет под натиском холодной бездушной машины. Если роботу-чистильщику не удастся ее свести, то стекло просто заменят. И рисунок всё равно будет уничтожен. Не пойдешь же договариваться в службу по уборке улиц, чтобы снятое стекло с рисунком отдали автору. Всё равно ведь уйдет на переплавку.
Чтобы сохранить рисунок, Патрик прихватил с собой цифровую камеру. Сделал несколько обычных снимков, а потом снял голоизображение. И остался доволен проделанной работой.
Потоптавшись несколько минут возле рисунка, Патрик отправился в парк. Ждать вечера не имело смысла. Он прихватил с собой наладонник и теперь вызвал из его памяти книгу, которую читал по школьной программе и, укрывшись в схроне, стал читать.
Его укрытие представляло из себя небольшую яму, в которую ссыпали собранные в парке листья. Потеплее одевшись, Патрик зарылся в листья и погрузился в чтение.
Книга его интересовала мало, и вскоре он закрыл файл и вызвал игрушку в жанре «ходилки/бродилки/леталки/стрелялки», но и это развлечение ему вскоре надоело. Он вышел из игры и загрузил фильм. Что-то историко-приключенческое, рассчитанное на его возраст. Он просмотрел половину фильма, но в итоге его сморило и он задремал.
Патрик проснулся, когда стемнело. Вечер окутал парк непроницаемым плащом сумрака. А самое страшное это вовсе не темнота, а сумрак! Когда еще проступают очертания предметов и в них видится что-то страшное и чудовищное.
Патрик посмотрел на часы и обнаружил, что до ночи еще далеко и надо как-то убить время. Он попытался повторить программу с чтением, игрой и фильмом, но парк притягивал к себе внимание, пытаясь напугать паренька.
Отложив наладонник, Патрик наблюдал за вечерним парком, ожидая от него подлости…
Послышались шаги.
Патрик встрепенулся и выглянул из укрытия.
Кто-то торопливо шел по аллее.
Схрон Патрика располагался неподалеку от аллеи, и ему было прекрасно видно, что на ней творилось.
Через парк шел человек в деловом костюме, выглядевший банкиром или по меньшей мере начальником отца. Однажды Патрик видел папиного босса, когда тот приезжал к ним домой за документами. В этот день папа болел.
Внезапно Патрик почувствовал, как его накрыла волна ужаса, пронесшаяся по парку. Патрику стало страшно до мокрых штанов, но он сдержался. Только на секунду зажмурил глаза.
Человек на аллее тоже что-то почувствовал. Он остановился и закрутил головой, выискивая угрозу.
В то, что произошло дальше, Патрик сначала не поверил.
Прямо перед человеком в костюме вырос, словно бы соткался из воздуха, другой человек в кожаном плаще с красным платком на шее. Он вышагнул буквально из пустоты! Человек в костюме обернулся и столкнулся взглядом с незнакомцем.
Патрик понял, что ужас, распространившийся по парку, исходил именно от человека в плаще. Он сам был живым воплощением ужаса. От него просто пахло кошмаром!
Несколько минут мужчины стояли друг против друга, соревнуясь в игре в гляделки. Но Патрик смутно догадывался, что между ними идет борьба, невидимая для глаз. Он даже будто услышал на мгновение звуки страшной сечи…
Человек в костюме проиграл. Внезапно он пошатнулся, переступил с ноги на ногу и рухнул на холодную ноябрьскую землю. Потом он дернулся несколько раз и вдруг исчез, точно и не было его вовсе. То ли растворился в зябком воздухе, то ли земля забрала его в могилу.
Патрик с трудом сдержался, чтобы не закричать, и зажал себе рот рукой.
Человек же в плаще постоял несколько мгновений, а затем неспешно пошел по аллее прочь.
И тут же Патрик почувствовал, что ужас исчез. От незнакомца больше не веяло кошмаром, словно другой, им поверженный враг, забрал всё с собой.
Патрику стало неуютно и боязно одному в парке.
И он решил проследить за человеком в плаще.
Глава 6.
СВЯТОЙ ОТЕЦ
Он проснулся и с трудом разлепил отяжелевшие веки. В голове было морозно и пусто, как в холодильнике. Все суставы буквально сковало от застарелого ревматизма.
Несколько минут он лежал, бездумно глядя в потолок, затем рывком сел на кровати. Голова тут же наполнилась осиным жужжанием и, казалось, вот-вот лопнет от распирающей боли. Взявшись непослушными руками за ступни, он некоторое время массировал их, пока не почувствовал, что может без опаски встать на ноги.
После этого он решился сползти с кровати. И, встав на колени, обратил свой взор на восточный угол комнаты, где располагалась божница с иконой. Он трижды осенил себя крестным знамением с обязательным касанием лбом пола, прошептал слова утренней молитвы, которые возникали в его голове словно из пустоты. Он как будто не знал их, но они всплывали сами, точно подводные мины, оставшиеся с последней войны.
Закончив читать молитву, он поднялся с колен, доковылял до стены и провел рукой над сенсором, включая свет в комнате.
Дверь в комнату поглотила стена, и на пороге показался металлический чурбан, похожий на помесь старинного пылесоса и муравейника на колесах, обвитого новогодней гирляндой. Засверкали разноцветные лампочки, создавая световую симфонию, и из утробы агрегата донеслось:
— Доброе утро, святой отец. Как вам спалось? Чего изволите?
Голос был наделен человеческими интонациями, но это был мертвый голос.
Хозяин сдержал приступ тошноты, которая подкатила к горлу аки на колеснице о четырех шипованных металлом колесах.
— В ванну бы да пива холодного, — простонал он.
— Будет исполнено, — откликнулся чурбан и, заурчав мотором, подкатил к стене.
Чрево металлического полена разверзлось, и из него показался гибкий металлический щуп с разъемом на конце. Разъем плавно вошел в отверстие в стене, похожее на розетку. Тут же за стенкой зашумела вырвавшаяся из труб вода.
— Через минуту вы можете принять ванну, святой отец, — доложил чурбан. — Только осмелюсь напомнить, что сегодня вам еще предстоит служба, да и начинать день с пива считается дурным тоном.
Хозяин испытал острое желание пнуть железяку, но вместо этого только рявкнул:
— Я сказал, пиво!
— А как же смирение, святой отец?! — ехидно осведомился чурбан.
— Тогда смирись с тем, что я тебя на переплавку отправлю, сволочь!!! — зарычал святой отец.
В памяти всплыло имя — Станислав. И он понял, что это его имя. Станислав проплелся в ванную комнату и только тут заметил, что одежды на нем нет. Не расстраиваясь по этому поводу, он забрался в ванну, погрузился в теплую воду по шею и зажмурил глаза, но заснуть, как того требовало измученное сознание, ему не удалось.
1 2 3 4 5 6
Ярослав пропустил мимо ушей панибратское обращение к себе, потому что сейчас было не до формальностей. Когда в округе творилась такая бесовщина, очень хотелось поскорее добраться до проволочного телефона, чтобы никакой несчастный случай с эфиром не вышел, и вызвать службу охотников за привидениями или на худой конец позвонить батюшке, чтобы он с кадилом, святой водой и молитвенником приехал чертей гнать.
— С ранеными — это полбеды, — продолжал Зубарев. — А вот что делать с теми, кого в бою успели пощелкать? Ведь мертвяки восстать успели!
Ярослав невольно перекрестился вновь.
— Вон Володька Соколов. Ему одному из первых голову разнесло. А теперь поднялся с целой черепушкой и поклоны небесам бьет, что Господь Хранитель его с того света вернул. Говорит, что уже котел адский увидел да чертей ораву, которая его за окаянный отросток в пекло тащила да приговаривала: «на жаркое, на жаркое». Божится, что потребует расчет и пострижется в монахи, чтобы свои грехи искупить! — с каким-то болезненным азартом рассказывал Зубарев.
Когда он закончил, Ярослав смерил помощника презрительным взглядом и поинтересовался:
— Ты меня за идиота держишь?! Как мертвые восстать сумели? Что у нас, новый спаситель нарисовался, а мы проморгали? Ты вообще чуешь, что дело Армагеддоном запахло? Нам в таком случае всем в монахи стричься пора, причем поротно, а Папу первым пропустить.
Его эскападу Зубарев явно проигнорировал, и Яровцев, поправив прическу и одернув пиджак, сменил тему.
— Как Папа-то? Его-то хоть не проморгали?
— Он у себя. С начала стрельбы из книжной залы не выходил. Заперся там с пятью бодигардами. До сих пор сидит.
— Папу надо навестить, — твердо сказал Ярослав.
Шефа Яровцев и Зубарев нашли в целости и сохранности за рабочим столом и в полном недоумении. Папа смотрел на видеофон с таким выражением, точно только что по аппарату общался с самим господином Сатаной.
— Что стряслось? — спросил Ярослав.
Шеф икнул и беззвучно задвигал губами, но ничего произнести не смог.
— Врача! — рявкнул Яровцев в эфир.
— Столяров, сука, жив!.. — с усилием выдавил Папа.
Глава 5.
СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
Прятаться в темном вечернем пустынном парке было страшно и весело одновременно. Страшно, потому что воображение рисовало жуткие картины с инопланетными монстрами, выползающими из тайных нор, или маньяком-убийцей, вышедшим на охоту. Почему-то маньяк представал в виде страшного трубочиста, которого Патрик видел однажды в книге: с большой шляпой-цилиндром, в грязном дырявом сюртуке, заросшим черным густым курчавым волосом лицом и огромными клыками, торчащими изо рта. Трубочист должен был быть вооружен огромным ножом размером со старинный мясницкий тесак, однажды виденный Патриком на уроке истории, когда учительница (она же классная руководительница) рассказывала об эволюции орудий труда.
Неподалеку хрустнула ветка.
Патрик вздрогнул и заозирался по сторонам, но никого не увидел. Только черные силуэты деревьев, превратившиеся силой воображения в чудовищ-великанов, тянули свои костлявые руки к затаившемуся на земле мальчику.
Каркнула ворона и сорвалась с ветки, осыпав паренька сухими листьями. Черной молнией птица метнулась к вершинам деревьев и пропала.
Патрик тихо перекрестился, вытащил из-под одежды на груди нательный крестик на тонкой цепочке и поцеловал распятие. Губы беззвучно зашептали молитву: «Отче наш, иже еси на небеси…»
Патрик Брюкнер был чернокожим, сыном обосновавшегося во Франции алжирца и русской. Ему исполнилось только десять лет. И в вечернем парке в ноябрьский холод он прятался потому, что пытался пройти обряд инициации, чтобы быть принятым в Клуб. Отсиживание в парке всю ночь было второй ступенькой в обряде. Первую же Патрик преодолел пару часов назад.
Клуб был странным, но популярным объединением среди мальчишек. Возникший стихийно, он стал неотъемлемой частью подросткового образа мышления и повседневного существования. Взрослые, как слышал Патрик, называли их Клуб «Малевичами», но что могло означать это слово, мальчик не знал. Он только понимал, что это как-то связано с их деятельностью. Тем, чем они занимались на улицах. Сами же ребята часто называли себя Новые Дикари или просто Дикари. Кому, как не Дикарям, свойственно совершать нелепые выходки, не вяжущиеся с привычным образом поведения, а затем пытаться это отразить в наскальных рисунках. За неимением скал в пределах Петербурга ребята использовали любую пустую поверхность, которая подворачивалась им под руку
Патрик же просто любил рисовать. Он делал это каждую свободную минутку, что появлялась, когда заканчивались уроки. Он рисовал карандашами и мелками, красками и из распылителя. Гелевыми ручками и электронным пером в школьных тетрадях, чьи поля украшали причудливые вязи, в которых можно было угадать готических грифонов, русалок, мышей, увенчанных коронами, и мудрых старцев с курчавыми бородами.
В Клуб Патрик попросился по нескольким причинам. Во-первых, потому что не хотел выделяться из общей массы ребят, которые бредили Клубом, во-вторых, потому что любил рисовать и романтика создания картинок на стенах из баллончика его весьма привлекала, и в-третьих, потому что его достали учителя и хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы они, узнав о его причастности к этому делу, явно не одобрили бы.
Максим Кривошеев был старше Патрика на два года и был главным в их школьном Клубе. Все звали его Кривой, за фамилию. Когда так его звали ровесники или ребята постарше, Кривошеев не обижался, но, когда это ему говорил кто-то из малышни, он без разговоров давал по уху. После чего, если малец не понимал, продолжал воспитание, добавляя еще пару оплеух.
Кривошеев подходил к приему в Клуб новых рекрутов разборчиво. Каждому он предлагал вступительное испытание, исходя из индивидуальных особенностей новобранца. Но первым пунктом обязательно следовал рисунок. Выбиралось место в городе — оно присматривалось заранее. У Кривошеева была карта, на которой крестиками отмечались подходящие площадки для производства наскальной живописи. Патрику тоже нашли место, определили время. Сюжет картины, которую он должен был оставить после себя, Патрик мог избрать сам. Только баллончик с краской ему передал Кривой. И сказал, что эту краску ни один робот свести не сможет.
Краску ребятам добывали старшие товарищи. Клуб делился на старшее и младшее звено. Старшие уже учились в институтах и университетах. Младшие просиживали на школьных скамьях. Но краска всегда приходила от старших. И каждый раз по составу она отличалась от той, что использовалась раньше.
Патрик в этом ничего не понимал. Но вот его друг Коромысло — Сенька Коромыслин — в химии разбирался на уровне лауреата Нобелевки. Один из спреев он аккуратно вскрыл и изучил его составляющие. А также просветил Патрика о том, что их Клуб вовсе не то, чем кажется. Что над старшими есть свои управляющие, которым нужны такие рисунки на стенах, чтобы уборщики не могли с ними справиться. Но вот зачем это нужно, Коромысло не мог объяснить. Сам же наотрез отказался вступать в Клуб.
Кривой передал Патрику баллончик с краской, обозначил место для рисунка, а также предупредил, что за ним будут все время наблюдать. После чего спросил, когда Патрик хочет пройти второе испытание для вступления в Клуб. Второе испытание для Патрика Кривой придумал ужасное. Он откуда-то прознал, что мальчишка боится темноты и одиночества. Даже засыпает с включенным ночником и с открытой дверью, чтобы слышать, как в гостиной родители смотрят головизор. И Кривой поставил Патрику задачу: провести вечер и ночь в парке. Патрик решил, что испытания надо проходить сразу, ничего не откладывая, и вопрос выбора парка отпал за ненадобностью. Рядом с местом, где Патрик должен был оставить свой рисунок, находился Приморский парк Победы.
Патрик уже размышлял о том, что он скажет родителям и какую легенду придумать, чтобы предки отпустили его на целую ночь, когда Кривой выставил условие: родители всю ночь должны оставаться в неведении о том, где находится их сын. Если они что-нибудь узнают, испытание признается непройденным.
Патрик был убит. Не сказать родителям! Он представил, как они волнуются, как сходят с ума от неизвестности, и понял, что просидеть ночь в парке — это лишь половина испытания. Главное — выдержать, понимая, что в это время его родители не могут найти себе место, обзванивают морги и больницы, обращаются в соседний участок полиции, откуда их отправляют домой, сообщив, что их ребенок где-то загулял с друзьями.
Но Патрик всё-таки решился. Он сказал Кривому, что готов на всё, только ему нужно время, чтобы подумать над темой рисунка и съездить осмотреться на месте.
К парку его отвез Коромысло, у которого уже имелся собственный гравицикл. Всю дорогу он отговаривал Патрика от этого поступка, но чернокожий мальчишка стоял на своем: он должен быть таким же, как все, ничем не выделяться. Коромысло ему возражал:
— Я же выделяюсь! И ничего.
Патрик с мудростью затравленного зайца взирал на друга и говорил ему:
— Тебе можно — ты белый.
Отговорить Патрика не удалось. Вместе с Коромыслом они обошли парк, присмотрев Патрику схрон, в котором ему предстояло провести ночь. Осмотрели стеклянную кабину лифта, которая скользила наверх к платформе, где останавливались флаеры такси. И кабинка Патрику понравилась. Он сразу увидел картинку, которая должна украсить это место. Девочка, которая часто являлась ему в мечтах. Красивая девочка с голыми ногами. Она сидит, обняв коленки, и плачет. А позади нее, просвечивая сквозь стекло кабины, возвышается ноябрьский лес.
Настал час испытания. Патрик дождался вечера и отправился на дело, прихватив теплую одежду в рюкзаке и баллончик с краской. Перед уходом он набрал номер Коромысла и увидел друга. Патрик позвонил ему только с одной целью. Он хотел, чтобы вечером тот пришел к его родителям и попросил бы их не беспокоиться. Не вдаваясь в подробности, Коромысло должен был заверить их, что с сыном ничего не случится. Он вернется утром.
Просьба Коромыслу не понравилась, но он согласился ее выполнить.
Патрик нарисовал на стене кабины то, что задумал. Картинка ему удалась. Он почувствовал это, лишь только нанес последний штрих. Она радовала его, и было обидно, что и это произведение исчезнет под натиском холодной бездушной машины. Если роботу-чистильщику не удастся ее свести, то стекло просто заменят. И рисунок всё равно будет уничтожен. Не пойдешь же договариваться в службу по уборке улиц, чтобы снятое стекло с рисунком отдали автору. Всё равно ведь уйдет на переплавку.
Чтобы сохранить рисунок, Патрик прихватил с собой цифровую камеру. Сделал несколько обычных снимков, а потом снял голоизображение. И остался доволен проделанной работой.
Потоптавшись несколько минут возле рисунка, Патрик отправился в парк. Ждать вечера не имело смысла. Он прихватил с собой наладонник и теперь вызвал из его памяти книгу, которую читал по школьной программе и, укрывшись в схроне, стал читать.
Его укрытие представляло из себя небольшую яму, в которую ссыпали собранные в парке листья. Потеплее одевшись, Патрик зарылся в листья и погрузился в чтение.
Книга его интересовала мало, и вскоре он закрыл файл и вызвал игрушку в жанре «ходилки/бродилки/леталки/стрелялки», но и это развлечение ему вскоре надоело. Он вышел из игры и загрузил фильм. Что-то историко-приключенческое, рассчитанное на его возраст. Он просмотрел половину фильма, но в итоге его сморило и он задремал.
Патрик проснулся, когда стемнело. Вечер окутал парк непроницаемым плащом сумрака. А самое страшное это вовсе не темнота, а сумрак! Когда еще проступают очертания предметов и в них видится что-то страшное и чудовищное.
Патрик посмотрел на часы и обнаружил, что до ночи еще далеко и надо как-то убить время. Он попытался повторить программу с чтением, игрой и фильмом, но парк притягивал к себе внимание, пытаясь напугать паренька.
Отложив наладонник, Патрик наблюдал за вечерним парком, ожидая от него подлости…
Послышались шаги.
Патрик встрепенулся и выглянул из укрытия.
Кто-то торопливо шел по аллее.
Схрон Патрика располагался неподалеку от аллеи, и ему было прекрасно видно, что на ней творилось.
Через парк шел человек в деловом костюме, выглядевший банкиром или по меньшей мере начальником отца. Однажды Патрик видел папиного босса, когда тот приезжал к ним домой за документами. В этот день папа болел.
Внезапно Патрик почувствовал, как его накрыла волна ужаса, пронесшаяся по парку. Патрику стало страшно до мокрых штанов, но он сдержался. Только на секунду зажмурил глаза.
Человек на аллее тоже что-то почувствовал. Он остановился и закрутил головой, выискивая угрозу.
В то, что произошло дальше, Патрик сначала не поверил.
Прямо перед человеком в костюме вырос, словно бы соткался из воздуха, другой человек в кожаном плаще с красным платком на шее. Он вышагнул буквально из пустоты! Человек в костюме обернулся и столкнулся взглядом с незнакомцем.
Патрик понял, что ужас, распространившийся по парку, исходил именно от человека в плаще. Он сам был живым воплощением ужаса. От него просто пахло кошмаром!
Несколько минут мужчины стояли друг против друга, соревнуясь в игре в гляделки. Но Патрик смутно догадывался, что между ними идет борьба, невидимая для глаз. Он даже будто услышал на мгновение звуки страшной сечи…
Человек в костюме проиграл. Внезапно он пошатнулся, переступил с ноги на ногу и рухнул на холодную ноябрьскую землю. Потом он дернулся несколько раз и вдруг исчез, точно и не было его вовсе. То ли растворился в зябком воздухе, то ли земля забрала его в могилу.
Патрик с трудом сдержался, чтобы не закричать, и зажал себе рот рукой.
Человек же в плаще постоял несколько мгновений, а затем неспешно пошел по аллее прочь.
И тут же Патрик почувствовал, что ужас исчез. От незнакомца больше не веяло кошмаром, словно другой, им поверженный враг, забрал всё с собой.
Патрику стало неуютно и боязно одному в парке.
И он решил проследить за человеком в плаще.
Глава 6.
СВЯТОЙ ОТЕЦ
Он проснулся и с трудом разлепил отяжелевшие веки. В голове было морозно и пусто, как в холодильнике. Все суставы буквально сковало от застарелого ревматизма.
Несколько минут он лежал, бездумно глядя в потолок, затем рывком сел на кровати. Голова тут же наполнилась осиным жужжанием и, казалось, вот-вот лопнет от распирающей боли. Взявшись непослушными руками за ступни, он некоторое время массировал их, пока не почувствовал, что может без опаски встать на ноги.
После этого он решился сползти с кровати. И, встав на колени, обратил свой взор на восточный угол комнаты, где располагалась божница с иконой. Он трижды осенил себя крестным знамением с обязательным касанием лбом пола, прошептал слова утренней молитвы, которые возникали в его голове словно из пустоты. Он как будто не знал их, но они всплывали сами, точно подводные мины, оставшиеся с последней войны.
Закончив читать молитву, он поднялся с колен, доковылял до стены и провел рукой над сенсором, включая свет в комнате.
Дверь в комнату поглотила стена, и на пороге показался металлический чурбан, похожий на помесь старинного пылесоса и муравейника на колесах, обвитого новогодней гирляндой. Засверкали разноцветные лампочки, создавая световую симфонию, и из утробы агрегата донеслось:
— Доброе утро, святой отец. Как вам спалось? Чего изволите?
Голос был наделен человеческими интонациями, но это был мертвый голос.
Хозяин сдержал приступ тошноты, которая подкатила к горлу аки на колеснице о четырех шипованных металлом колесах.
— В ванну бы да пива холодного, — простонал он.
— Будет исполнено, — откликнулся чурбан и, заурчав мотором, подкатил к стене.
Чрево металлического полена разверзлось, и из него показался гибкий металлический щуп с разъемом на конце. Разъем плавно вошел в отверстие в стене, похожее на розетку. Тут же за стенкой зашумела вырвавшаяся из труб вода.
— Через минуту вы можете принять ванну, святой отец, — доложил чурбан. — Только осмелюсь напомнить, что сегодня вам еще предстоит служба, да и начинать день с пива считается дурным тоном.
Хозяин испытал острое желание пнуть железяку, но вместо этого только рявкнул:
— Я сказал, пиво!
— А как же смирение, святой отец?! — ехидно осведомился чурбан.
— Тогда смирись с тем, что я тебя на переплавку отправлю, сволочь!!! — зарычал святой отец.
В памяти всплыло имя — Станислав. И он понял, что это его имя. Станислав проплелся в ванную комнату и только тут заметил, что одежды на нем нет. Не расстраиваясь по этому поводу, он забрался в ванну, погрузился в теплую воду по шею и зажмурил глаза, но заснуть, как того требовало измученное сознание, ему не удалось.
1 2 3 4 5 6