Владимир ЮГОВ
ТРИЖДЫ ПРИГОВОРЕННЫЙ К "ВЫШКЕ"


1
Два года тому назад в одном большом рабочем городе была убита
студентка техникума связи Светлана Иваненко. В деле об этом убийстве шло
поначалу признание трех молодых инженеров - Захвата, Улесского и
Добрыжного "в совершенном ими злодеянии". Расписывалось, как они, только
недавно получив назначения на работу в этот город, в тот вечер шли на
подпитьи и повстречали Светлану, которая возвращалась из бани. Что-то им
захотелось от этой молодой семнадцатилетней девушки, и они потащили ее в
парк, где изнасиловали, а потом, заметая следы, убили. Захват, Улесский и
Добрыжный были задержаны спустя месяц после убийства. На следствии они
признались в злодеянии. Приговорами областного суда, причем дважды, и
Захват, и Добрыжный, и Улесский были признаны виновными в предъявленном им
обвинении. Захвата и Добрыжного приговорили к смертной казни, а Улесского
первым приговором также к смертной казни, а вторым - к тринадцати годам
лишения свободы.
Оба приговора были отменены в кассационном порядке судебными
коллегиями Верховного суда республики, в последний раз с прекращением дела
за недоказанностью обвинения и вынесением частного определения о
допущенных при расследовании дела грубейших нарушений законности.
И вот новый суд. На скамье подсудимых некто Дмитриевский.
- Признаете ли вы себя виновным?
- Да.
- Вы поначалу изнасиловали Светлану, а потом убили?
- Да.
- Вы ее до этого знали?
- Естественно.
- Что заставило вас убить ее?
- Это не сразу объяснишь... Видимо, что-то заставило, раз я ее
убил...

Ах, тюрьмы, тюрьмы! Исправительная система!.. Горько сетуешь, побывав
в уголках отверженных... Сколько бы не ездил Гордий сюда, всякий раз
сердце сжималось от боли. Всегда он про себя повторял: в нормальном
обществе карают изоляцией, а не наказаниями в условиях изоляции.
Обогнув стены заводика, Гордий уже видел тюрьму - грязных в этот
предвечерний час заключенных, с матерком разгружающих вагоны с досками,
свору собак, кучу отбросов вдоль шпал, куда всегда пригоняют вагоны и
пригоняются заключенные... Пахло свежими сосновыми досками, толем, мужским
потом и уже поздними осенними грибами. Рукой подать - лесок, воняющий
залежалыми фекалиями. Здесь у конвойных не принято отказывать в просьбе
сходить в лесок, ибо под вагонами, в которых привозят сюда, к тюрьме,
доски, лес и которые обычно разгружают заключенные, гадить запрещено -
можно через какое-то время задохнуться: пригоняют сюда, на разгрузку сотни
людей.
В пятидесяти - семидесяти метрах от леска лежат рельсы. По ним и на
запад и с запада шуруют всякие поезда. Никогда еще из леска, пользуясь
обстановкой, никто не убегал. Да и конвойные бдят. Пытался один чокнутый,
выскочив из леска, добежать к перекинутому через рельсы пешеходному
мостику, да - царство ему небесное.
Подопечный Гордия как раз и шел из леска. Он уже научился на ходу
подтягивать штаны и, не стесняясь своей братвы, застегивать пуговицы.
По профессии Гордий - адвокат. Он и был защитником этого мужика,
трусцой уже бегущего к своей бригаде, которая не любит пахать за того
парня. Этому мужику 27 лет отроду. Тутошние его прозвища - Музыкант,
Скрипач, Пианист. Не такие и плохие прозвища. Идут они от его бывшей
профессии. Он действительно музыкант, у него даже высшее образование.
Играет - дае-ет! - на гитаре, баяне, аккордеоне, мандолине и тому
подобное. А лучше всего, как признает эта его новая аудитория, бацает на
пианино. Виртуоз, гад! Пребывание этого Музыканта тут, в тюряге, что и
говорить - беда, даже трагедия: такой талант, а бревна и доски - грузи и
не пикай!
Один ли он теперь на белом свете? Перед самой посадкой на скамью
подсудимых он женился. А матери с отцом - нет. Умерли. По этому поводу -
то есть умерших родителей, дядя этого нынешнего заключенного кратко
высказался:
- И хорошо, что умерли. Каково услыхать - приговорен к расстрелу, а?
Это ведь не то, что представлен к награде, звезду героя дарят!
...В третий раз Гордий собирался подать жалобу в прокуратуру (в
порядке надзора) на приговор судебной коллегии по уголовным делам
Верховного суда республики. Перед этим приездом сюда побывал с новыми
документами в Москве. Ходил по инстанциям, выпрашивал аудиенций, клянчил,
унижался, играл в простачка с единственной целью - помочь этому человеку,
который получил поначалу вышку, а затем, после пересмотра дела,
одиннадцать лет тюрьмы.
О пересмотре дела позаботился Гордий.
Он буквально вытянул парня от расстрельной стены.
Сейчас Гордий стоял у ворот и ждал, пока пригонят партию заключенных,
в которой работал Дмитриевский. Вот партии пошли волна за волной, в каждой
партии "шестерки" тарабанили бачки, в которых приносили пищу. В партии,
где вышагивал Пианист, бачок тащил, конечно, он, второй бачок был за худым
кадыкастым мужиком лет тридцати.
- Стой-й-й! - заорал бугор-бригадир у ворот.
Заключенные как раз поравнялись с Гордием. Кадыкастый, как только
остановились, нагнулся перед адвокатом в шутливом поклоне, помахал кепкой,
которую снял с узкой, как бы заостренной к верху головки и вежливо,
уважительно сказал:
- Здравия желаю, гражданин защитничек.
Гордий поздоровался с ним, а затем поздоровался и со своим подопечным
Музыкантом. Это был враз порыхлевший, среднего роста человек, широколобый
и лицом серый, будто обсыпан дорожной пылью.
Загремели ворота, партия шагнула в тюремный двор. Гордий показал
пропуск и тоже вошел во двор. Он стоял теперь рядом с теми, кто считал
количество вошедших заключенных.
Партия потом шагнула к кладовой, и Гордий, терпеливо всегда
дожидавшийся, пока Дмитриевского к нему отпустят, сегодня тоже стоял
терпеливо: он уважал тюремные порядки: раз надо - так надо. Вскоре Гордий
услышал голос бугра:
- Пианист!
- Я! - хрипловато ответил Дмитриевский.
- Почистить шанцевый инструмент!.. А тебе, Сыч...
- Опять мне! - заблеял кадыкастый - Гордий узнал его по голосу.
- Сыч, а тебе...
- Опять мне! Чего - мне? Чуть чего - Сыч, Сыч!
- А тебе, Сыч... Тебе этот шанцевый инструмент поставить на место!
- Ну так сразу бы и сказали!
- В прошлый раз, Сыч, ты поставил шанцевый инструмент не по номерам.
Все перепутал. А каждый к своему шанцевому инструменту привык, ты понял?
- А чё я? Я старался...
- Вот еще раз так постараешься - поглядим! Мы из-за тебя потеряли
времячко. А теперь, Сыч, время терять нельзя.
Гордий подошел к партии, бугор его знал давно. Он ухмыльнулся,
увидев, как Сыч снял зачем-то кепочку, подкинул ее в воздух, ловко на лету
поймал на колган и тут же скомандовал:
- Ну, Музыкант! Чё стоим-то? Вкалывай! А то будем до потьмы чухаться.
У Сыча заходил кадык, нахальные жестковатые зеленые глаза потемнели.
- Справишься, вижу, Сыч! - сказал, еще более ухмыляясь, бугор.
- Справлюсь, чё там! - крикнул Сыч.
- А ты, Пианист? - приостановился бугор.
- Постараюсь.
- Справиться надо, Пианист, - погрозил пальцем бугор, - работал ты
сегодня отвратительно. Работать шанцевым инструментом ты, Пианист, не
умеешь. Мы все умеем. Умеет даже Сыч. Он, правда, волынить тоже умеет.
- Ну чево? Сегодни я волынил, что ли? - Сыч осклабился.
- Сегодня меньше, но волынил.
- Так грыжа у меня!..

2
...Ночью, когда Гордий возвращался из Москвы, ему стало плохо.
Схватило сердце, он задыхался, отыскивая в кармане пижамы валидол. Ему
помогал молодой парень, похожий на этого Дмитриевского, парень упрашивал:
- Ну дедуля, поднатужся! Не давай ей... Это же, сколько хлопот будет!
Потом, когда Гордию полегчало, он раза три подходил ночью,
заглядывал, как врач, в лицо Гордия и шептал:
- Слава Богу, кажется уж - хорошо дышит!
Отвратительное чувство... А вдруг бы и этого забрали и - к вышке?
- Парень, - тихо спросил Гордий, когда перед утром он опять подошел к
нему, - у тебя отец с матерью есть?
- Есть, - как-то поспешно ответил парень.
- Ты от них едешь или к ним?
- Живем вместе. Сестра ерундит лишь... Дом хочет поделить... Еще не
померли, а она уже делит. Боится, я захвачу.
- А ежели бы тебя посадили ни за что? - спросил Гордий.
- Как так - ни за что? Так не бывает...
- Бывает, - вздохнул Гордий. - Ты обходи их всех... И с сестрой не
заводись... А то еще по горячке ударишь - и суд.

В своем учреждении ждал его "подарочек": пенсион. Да, просился на
пенсию. Было. И вот - удовлетворили.
- Вы что?! - закричал Гордий. - А Дмитриевский? Пока не закончу - не
уйду!
- Можете, Иван Семенович, жаловаться. Над вами лишь посмеются...
- А причем тут - посмеются?
- Зациклились вы на Дмитриевском. Столько дел, столько дел!.. А вы -
Дмитриевский, Дмитриевский! Не попахивает ли это чем-то уж больно
знакомым?
- Взяткой, что ли?! - задохнулся от возмущения Гордий.
- Как хотите, так и понимайте!.. Одно вам скажем... Теперь-то вы без
всякого препятствия можете ездить к своему Дмитриевскому.
Вот тут смекнул Гордий: а ведь правда! По существующим законам
выходило, что ныне ему не надо упрашивать начальство, чтобы ему разрешили
посещать тюрьму, где сидит Дмитриевский. Он - пенсионер. Ему теперь
можно...

Наконец они встретились, сидят на скамеечке. Гордий привык сразу
переходить к делу. Он решил не говорить о том, что выгнан на пенсию. Не
растолкуешь парню, что к чему. Ездил в Москву, кое-что собрал. Один из
документов показывает Дмитриевскому. Это заявление Дмитриевского
Генеральному прокурору, поданное через администрацию следственного
изолятора города Н.
- Это вы писали? - спросил Гордий.
После некоторого колебания Дмитриевский кивнул головой:
- Я.
- Не возражаете, если я приведу из него выдержки?.. Чтобы не утомлять
вас, приведу саму суть. Она, Дмитриевский, важна и для меня, и для вас.
Согласны? Или нет?
Дмитриевский безвольно машет рукой: де, если хотите - читайте, не
хотите - не читайте.
Гордий стал читать.

...Дмитриевский напамять знал свое письмо к Генеральному прокурору.
Сколько тогда он связывал с этим письмом! Какая надежда в нем затеплилась!
Но... Напугался! Напугался!
Глухо доносились слова Гордия:
"...Как только я многократно устно, а несколько раз и письменно,
заявлял о своей невиновности - мне прозрачно намекали, что, если я свою
вину не признаю, то по приговору суда могу быть расстрелян. Мне внушили,
что моя участь уже решена, что моя вина доказана стопроцентно!.."

- ...Ключи! Ключи, подонок! Ключи, вертухай!
Его привезли к таким же насильникам и убийцам, как и он сам. И на
третий день, когда его привели от следователя, камера N_11 взбунтовалась.
Он лежал на полу, тяжело покашливая и отхаркиваясь кровью. Ему сказал
следователь перед тем, как он вошел к нему, только приоткрыв дверь:
- А-а! Музыкант! (впрочем, с легкой руки следователя и поползла
кличка)... Ну чего ты лыбишься? Иди сюда, родной! Иди, не смущайся!
Следователь и ударил его потом, когда Музыкант несколько раз
повторил:
- Нет, нет! Я не убийца!
Музыканта до этого никто и никогда не бил. И в своей жалобе на имя
Генерального прокурора он не ненавидел следователя, - просто написал, что
его тут не били, опустив и первый, и второй, и третий случай, когда его
били.
Его ударили еще в камере N_11. Когда Гладкий и Пестун повалили
охранника, пытаясь завладеть его ключами, чтобы проникнуть в комнату
свиданий, а оттуда выбраться в город, отхаркиваясь кровью, Музыкант
приподнялся и сказал им:
- Теперь-то нас расстреляют и в самом деле! Пустите его!
Гладкий на тот час справился и с одним, и с другим вертухаем, а
Пестун подошел и тяжело ударил Музыканта в живот ногой.
- Ты, ссыкун! Заткни поддувальник!
Потом он и не пикал. Все, что происходило потом, его вроде не
касалось. Потому, может, Гордий и добивался впоследствии замену вышки
Музыканту.
Попытка побега не увенчалась успехом. Когда по кривым коридорам
тюрьмы протопали кованые каблуки десантных сапог, Музыкант еще не дышал.
Тот же следователь через несколько дней ехидно заметил:
- В рубашке ты родился, Музыкант! От испуга в штаны наклал!

...Дмитриевский обхватил свою лысеющую голову руками и закачался из
стороны в сторону.
- Успокойтесь, - посоветовал Гордий. - Я вас прошу, Дмитриевский,
успокойтесь!
- Да, да, да! - сказал тот. - Я успокаиваюсь... Далее там следуют
слова... Я их написал после слова стопроцентно... Уж каким образом моя
вина доказана, не представляю себе... Как только я отказывался от своих
показаний, выдуманных показаний, и доказывал свою правоту, мне говорили,
что я не раскаявшийся лжец. Раскаиваться же мне не в чем. Я ведь не
совершал никакого преступления...

- ...Я жил в Англии, понимаешь! Морячил... Однажды напился и отстал.
Они меня перепутали с кем-то и, понимаешь, втолкнули в камеру к
насильникам. Сидят, понимаешь, они там отдельно. Чтоб чего такого не
случилось. Там своя падаль насильника может укокошить. А я тогда никого не
кокошил. Просто врезал и упал под калитку какую-то. Ну они меня и
попутали. Оказывается, в районе том насилка была. А я перед тем, как
отключиться, со шлюхой валандался. Секс налицо. Они меня и забрали, на
руках оковки - щёлк! Я мычу, ничего сказать ни по-русски, ни по-ихнему не
могу. - Это шептал ему один в камере, уговаривая сознаться.
- Понимаешь, Музыкант! Ты можешь тут не скрывать... Если трахнул, -
говори! Убил... Одной сукой на свете меньше будет... Чё она, не давала,
что ли, что ты ее задавил?
Музыканта тогда следователь в третий раз стукнул ниже живота.
- Дрянь какая! Ему толкуешь, чтобы признался, а он на своем стоит!
- ...Почему вы не отправили жалобу по адресату?
- Он - козел... Понимаете, козел!
- Кто?
- Он... Он - козел... Этот козел, - Дмитриевский злобно ощерился, -
следователь... В изолятор пришел. - Он опять заплакал. - Вы за грубость
простите... Я... Он уговаривает не потому, подумалось мне, что боится за
себя - он боится за меня. Меня могут судить по другой статье, а это уже -
вышка. Понимаете? Причем же он? И я взял назад это письмо-заявление. Я
подумал: в самом деле станут разбираться как-то иначе, все пойдет не так,
не так... И - покатилось к вышке... Я уважаю вас, может, кому и верю, так
это вам...
- Этого на вашем месте на сегодня мало, Дмитриевский, - жестко сказал
Гордий.
- Но что же еще! Что же делать, Иван Семенович? Что прикажете делать?
Ведь даже вы... Сколько вас не было у меня? Четыре месяца и три дня... Что
делать? Что делать?..
- Будьте твердыми. Это теперь, наверное, главное. - Гордий понимал,
что говорит как-то неубедительно, не находит тех слов, чтобы этот
изуверившийся человек хотя бы капельку понял его, вдохновился, сумел
выпрямиться, поглядеть на людей твердо, с полным достоинством.
- Помогите мне! - чуть ли не взмолился адвокат. - Теперь появился
шанс, вы понимаете? Все может завертеться по-другому. Теперь есть у вас
основание говорить правду. Не противоречьте, если потребуются новые
показания. Не говорите заведомой чуши. Не говорите с чужих слов. Говорите
лишь то, что было. Пишите только правду. Напишите в ближайшее время
правду!
- Да, да... Правду! - Дмитриевский тут же спрятал глаза. - А если...
Да! Впрочем... И все-таки... Долго вас не было, долго, Иван Семенович... Я
уже подумал - все, Дмитриевский, все!
- Я болел. - Он не сказал правду. Он не только болел. У него умерла
жена.
- Болели? Да, болели... Болели... Жаль! Такие, как вы, не должны
болеть! Такие не должны вообще умирать, понимаете? Я слабый, как
оказалось, никчемный... И то... И то... Не хочу! Верите, не хочу! А вы...
Вы не имеете права болеть! - Он как-то скривился, искренность была на
лице, все лицо засветилось. - Не болейте... Так хочется, чтобы такие не
болели... Вот сейчас, - он взглянул торопливо на часы, - да сейчас... У
нас будет концерт... Я уже... Я буду играть в вашу честь.

3
Вечер был душный, собиралась гроза. Гордий возвратился на станцию,
дождался электрички, и когда приехал в Южнинск, с пригородного вокзала
позвонил старому своему другу Федору Казимировичу Басманову. Тому самому
Басманову, который вел его после проигранного суда по делу Дмитриевского и
двоюродного брата Романова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10