- Ты что? За это дело взялся, а сам элементарных вещей не знаешь? Вот
тебе раз!
- А-а, - догадался я, - оттуда компромат? По чужим каналам?
С. кивнул головой.
- В точку попал. Слушай, я поначалу тебе не доверял. Железновский мне
о тебе рассказывал: мол, неуправляем бываешь, лезешь на рожон. А сейчас,
когда ты о болотных сапогах рассказал, я тебе доверяю. Выпить бы за это! -
потер он руки. - Хлебануть с радости!
Я недоуменно поднял на него свой взгляд.
- Чего смотришь? Погорелец! Погорелец он! Твой-то Никитка! И не боюсь
громко сказать!.. Лично я ему не прощу! Он еще попомнит, на кого руку
поднял. На померших - подумай! А живым... Живым не мешай жить, ежели сам
живешь и в болотных сапогах по коврам шастаешь! Не смей учить тогда! Не
смей говорить: "Пиши по собственной болезни!" Сам ты больной! И мы тебе
припишем эту болезнь!
Он стучал в такт своим словам ножом по столу, и звенело у меня в
ушах. И было страшно глядеть на перекошенное от злости лицо генерала.
Женщина, обеспокоенная шумом, выглянула в дверь, он успокоительно
махнул ей рукой, и она снова скрылась.
- Ладно, - сразу как-то остыл генерал, - давай о деле поговорим.
Значит, сержанты...
Я шел к нему узнать о том, как создавалось дело с Шуговым по поводу
исчезновения листиков из Устава, и для меня приятной неожиданностью
прозвучало это заявление генерала - о сержантах. Я сразу подхватил тему о
них и стал жаловаться, сколько отписок получил: ничего не сдвинулось с
места после того, как я получил список от Мамчура.
- Давай план нарисуем, как действовать тебе. Люди настоящие нужны. И
их надо уважать. И помогать им надо. Вызволить мы их вызволим. Я уже
кое-что сделал.
Он стал инструктировать меня, как теперь далее писать о
сержантах-пограничниках, как говорить с каждым - он мне дал загодя
приготовленный список, и к каким людям я должен обратиться.
Когда мы закончили разговор о сержантах, безвинно еще на ту пору
томившихся в тюрьмах, я спросил:
- Товарищ генерал! А как вы его, Шугова, взяли тогда с Боевым
Уставом? Как вычислили? И как это делается профессионалами? Конечно, в
пределах возможного.
- Опять тебе жидок наплел по поводу ямы, которую я якобы вырыл Павлу
Афанасьевичу Шугову? Да брешет еврейчик!
- И все-таки... Я читал дело.
- Кто тебе его давал? Шмаринов?
- Нет, другой человек.
- Другой дать не мог. Только Шмаринов. И то потому, что в волейбол
вместе играли.
- Видите, знаете обо мне - как профессионал. Значит, и то, с Уставом,
изготовляли умно и хорошо.
- Беда наша, что много тогда их числилось по делу. Но то, что Шугов
ушел потом, лишний раз подтвердило, что искали мы тогда у них на курсе не
случайно... Но ты когда-либо представлял, как все там произошло? Вот
гляди. Я хочу тебе понравиться, ха-ха-ха! Честно! За то, что ты о болотных
сапогах мне информацию подарил... Так гляди! Скажем, во всяком военном
учебном заведении, на ту пору, когда учился Шугов, книжки секретные
выдавались так. Отвечал за них кто-то один, он шел в секретную часть, брал
под расписку книги на группу, приносил их в класс. Эти книги он потом и
раздавал каждому слушателю-курсанту под расписку. После того, как занятия
кончались, каждый должен был сдать свою книгу. Ее - по существующему
закону - надо было досконально проверить. Но кто проверяет! Книга и книга.
Тут-то враг и воспользовался. По одному листику хвать из каждой книжки -
целый Устав. А его только выпустили. А американская разведка охотится за
ним. Почему русские в последней войне победили? Какой опыт заложен в
Устав? По страничке, выходит, - нате вам!
- Но неужели Шугов это мог сделать один?
- Думаю, что наладил он с кем-то уже тогда связь. Вдвоем легче.
Выходит, скажем, из класса кто-то. В туалет, допустим. Шмыг незаметно из
его Устава листик!
- Но на глазах же всех!
- Да ты знаешь, для чего берут эти учебники? Чтобы положить на стол,
а самим в курилке анекдоты трепать. В это время и работал Шугов. Может, с
напарником. Напарник смотрел, а Шугов - вырывал или вырезал аккуратно. К
тому времени он научился аккуратно работать.
...Теперь я хорошо знаю, как все было. По маленькой крошке, одна к
одной, собрал я данные в "Деле Шугова" о пропаже Боевого Устава. Как ни
странно, рассказал мне об этом всесильный Железновский. И рассказал в то
самое взлетное, как он выразился, для С. время. О периоде падения
Н.С.Хрущева написано предостаточно. Но почти нигде не упоминается о том,
кто "валил" его - кроме Брежнева, Суслова и других, что были на виду.
Черновую-то работу делали такие, как генерал С. Они собирали компромат. К
примеру, такой, как эти злосчастные сапоги болотные во всесильном на то
время здании ЦК компартии республики. На даче С. собрался в тот день
прилета уже опального Хрущева отряд штурмовиков, готовых по приказу С.
идти и громить все, что прикажут громить. Они ждали лишь сигнала.
К сожалению, был среди штурмовиков и сержант Шаруйко. Тот самый, что
служил на заставе Павликова, а потом, разом со своими боевыми товарищами
по оружию, отмерял сотни километров тюремных дорог.
Но об этом позже. Сейчас я следую рассказу Железновского.
Я был в ту осень на известинском совещании, и Железновский нашел меня
в гостинице поздно вечером. Как он открыл мою дверь, объяснить не могу.
Может, я не закрывал ее. Все может быть.
Но помню: Железновский подошел ко мне, когда я сидел у телевизора,
сзади и тихо сказал:
- Ну здравствуй!
Я вздрогнул и обернулся.
- Не боись, - засмеялся Железновский одними губами. - Помнишь, ты как
говорил?
- Не боюсь уже, - нервно засмеялся и я. - Чего прокрался?
- Привет тебе принес. Догадался?
- От Лены? - встрепенулся я. - Как она себя чувствует?
- Чего ты забеспокоился так о чужой женщине?
- Твоей, что ли?
- Нет, не моей и не твоей. А генерала, как мы называем его с тобой,
С.
- Вали на бедного старикана.
- О-о! Он нам даст фору! Боевик! Бабы от него в восторге. Он их
умеет, говорит, ласкать. А мы с тобой ласкать их не умеем.
- Не плачь, ты-то в этом поднаторен.
- Это генерал рассказывал при встрече с тобой?
- Нет, о тебе лично он не говорил. Но и без него наслышан.
- Сплетни собираешь?
- Только тебе, что ли, собирать на меня компромат?
- Да хотел бы я тогда!.. Ты бы в один миг сгорел со своей этой
компашкой. Ты бы тоже стал врагом народа. Сознался бы, что был в свои
четырнадцать лет басмачом, убивал комиссаров и комиссарш, вырезал им на
спине звездочки.
Я встал резко, выключил телевизор.
- Не надо, - запротестовал Железновский. - Пусть орет. Ничего не
разберут, если записывают... Эй, вы! Все равно ни шиша не разберете! -
Железновский топнул ногой. - Так слушай ты, коротконожка с розовыми
крылышками! Слушай! Ты верно говоришь о ней и очень правильно реагируешь,
когда говорят о ней. Ты загораешься, глаза сверкают... Впервые твоей
женщине, ты это знай, нанес сильнейший удар этот твой С. Он все расписал.
Как по нотам. Знай, дело с Уставом - блеф. Самый настоящий фокус. Таких
фокусов много устраивал мой брат. С. устроил с помощью наших ребят этот
фокус с Уставом. Он увидел твою женщину...
- Брось выпендриваться! - крикнул я. - Рассказывай по-человечески.
Факты! Факты!
- Не ори, ты не генерал, а я не твой подчиненный. Лучше слушай.
Детали? Ты что, хочешь иметь их? Нарисовать? Их тебе преподнести на
блюдечке? Да нет фактов! Есть факт вырванных листиков. И больше ничего
нет. Пальцы? Отпечатки? Их тоже нет. Там хорошо поработали, чтобы наложить
пятно на тогда подполковника Шугова. Он ждал присвоения звания в том
месяце. Он... Слушай, он любил Лену. Любил по-настоящему. Не как мы. Мы
любим... на расстоянии. А он любил лицом к лицу. А ты не знаешь еще Лену!
Она - не из легких по характеру. Это - дерзость. Это - непредсказуемость!
- Ты говори о С.
- А чего говорить? Все с Уставом - фальсификация. Никаких листиков
Шугов из Устава не вырывал. И когда ему предъявили обвинение, он стал
спокойно защищаться. Он защищал себя и защищал жену.
- А при чем здесь она?
- С. далеко глядел. Он заставил вертеться на вертеле Зиновия
Борисовича Мещерского, отца Лены. С. записал ее в сионистки. Будто Лена
работает на разведку государства Израиль! Это за то, что Лена отказала ему
и не пошла к нему в постель. Шугов не знал этого. Он всеми средствами
защищался. Тогда - и правильно сделал - написал в Политуправление
пограничных войск КГБ прошение: разобраться с его судьбой и с судьбой его
жены. Он прямо указал на С.
Я глядел на Железновского, потускневшего, какого-то уже подержанного.
Почему он все это мне рассказывает? Верно ли, что Лена сейчас - любовница
С.? Что нужно Железновскому? У него всегда каждый шаг продуман. Он не
делает бесцельно ни одного шага.
- Ты не веришь мне, - уставился на меня Железновский. - Скажешь, что
я отказался от нее? И перекладываю на тебя всю борьбу с ним. Ты думаешь
так? Именно так?
- Я ничего не думаю. Я лишь прикидываю: а что теперь все это значит
для жизни нашей дело с листиками Устава? И что выйдет, если я даже кинусь
в борьбу с С.?
- Это уже серьезный разговор. С. поплыл на дрожжах... Снова поплыл. Я
знаю, что ты был у него. Не доверяй ему ни слова. Не доверяй вообще
плывущим на дрожжах!
- Но ты же плыл на дрожжах при, ну, скажем, твоим языком, знакомстве
с двойником Лаврентия Павловича, ныне приговоренного и расстрелянного по
всем строгим нашим законам!
- Э, друг! Есть разница. Я был молод, энергичен. И не я выступал
инициатором. Я был исполнителем. А С. - разработчик идей. Он же и их
прямой исполнитель. Сейчас мне жить нравится. Все пошло по накатанным
колеям. Я, к примеру, забыт и прощен. А С. сделает так, чтобы все снова
повернуть. Будет новая кровь, будут новые лагеря. А чтобы он не сделал
этого...
- Надо у него отнять женщину, которую ты из-за самолюбия не хочешь
оставлять старику? Это ты хочешь сказать?
- И это.
- Не ты вызволял сержантов. Вызволял их С., ты их в тюрьму загнал. И
я не буду воевать против него по твоей воле. Ты - это ты, а я - это я. Ты
еще у меня ответишь за железнодорожников, за Соломию Яковлевну Зудько, за
ее мужа Соловьева. Ты ответишь за то, что бил тогда пограничника Смирнова.
- Ну что ж! А я тебя за все, что ты сказал... Я тебя... Я тебя -
убью!
Железновский повернулся будто на строевом плацу. Четко пошагал. Потом
развернулся, поглядел на меня в упор:
- Ты - чокнулся. Я к тебе всегда шел... Шел очиститься. Ты же...
- Ты шел очиститься после того, как бил людей? А очищаться шел ко
мне? Придумывая при этом... Не дать ли и этому путевочку на тот свет?
Сколько же он обо мне знает! Он знает, как я пытал Соломию Зудько, никогда
не бывшую в лагерях и не приговаривавшую своих соотечественниц к
расстрелу! Она никогда не была похожа на ту, что стояла на фотографиях у
ямы, где совершался расстрел. Ты это знаешь. И знаю это я. Ты знаешь, что
ни один из железнодорожников не был врагом Родины, они не были и
диверсантами, в которые вы их со своим двойником записали!
Я что-то кричал еще, а он спокойно стоял у двери и сочувственно
смотрел на меня. Потом вздохнул и сказал на прощанье:
- Как трудно тебе, брат, жить на свете! Кричал бы уж только в
газетах... Ну чего надрываешься? Лучше бы вызволил Лену из объятий этого
любвеобильного старикашки. Женился бы на ней.
- А что же ты не женишься?
- Она не пойдет. Она знает мои проделки. Знает с тех пор еще... Тогда
на танцах она потому и выбрала тебя, а не меня. Она чувствовала: я тот,
ночной работник, который не любит отвечать, а любит спрашивать и
выведывать. Она это насквозь во мне уловила.
На второй день я позвонил С. Позвонил из сотки, из кабинета моего
друга, сделавшего бешеную карьеру и дослужившегося до заместителя
редактора "Известий". С. ответил тут же, четко, уважительно, с чувством
собственного достоинства.
- Здравствуй, здравствуй! - Он гудел весело и открыто, с какой-то
даже любовью ко мне. - Слышал! На прочуханке? Совещаешься?
Я засмеялся.
- Ну впитывай, впитывай все новое! А я, знаешь, по-стариковски уж
по-старому жить буду. Мы так жили и так будем жить. А твои знакомые в
болотных сапогах - туда им и дорога. Ты знаешь, что я снова на службе?
Полностью и безоговорочно.
- А чего же вам и звоню! Похвалить вас, попресмыкаться,
поподхалимничать!
- Это правильно. Ласковое телятко две матки сосет.
- Вы мне хотели рассказать об одном сержанте, который у вас служит
теперь?
- Это Шаруйко, что ли?
- Он и есть.
- А какой у тебя интерес к нему?
- Да думаю все... Как-то раскрутить хотя бы в душе все, что тогда
видел.
- Смешной ты. И наивный. Или не заметил, как все повернуло? Ну
чмокнули того... Кто к вам приезжал... Ну наломал он у вас дров! И что
теперь? Об этом печалиться, когда такой ворох работы? Забудь и выплюнь! Не
ты разотрешь, за тебя разотрут! Ты продвигайся лучше по газетной линии.
- И все же, Вячеслав Максимович. Как бы увидеть его?
- Можешь ты все-таки просить! Да приезжай хоть сейчас. Я его сегодня
заступившим видел. Подменим, поговоришь. Машину прислать?
- Много чести, наверное?
- Значит, так. Жди машину. Через десять минут подъедет. И ко мне
зайди потом.
Машина действительно подкатила ровно через десять минут. Когда мы
приехали, Шаруйко уже подменили, он с любопытством оглядывал меня. Это был
невысокого роста молодой еще человек. Лишь лицо, особенно глаза, опоясали
морщинки, он был не по годам сед, правда, выглядел свежо, уверенно теперь
глядел на меня.
- А я вас не знаю, - покачал головой. - Откуда вы меня знаете?
- По общему списку сержантов.
- А что, выходит, вы первый за нас хлопотали? Вячеслав Максимович в
первый же день про вас сказал. Спасибо вам большое.
Я пожал плечами:
- За что спасибо мне? Вам спасибо, что выдержали.
Я увидел, как лицо этого человека в форме сморщилось в обиде, глаза
увлажнились.
- Простите меня... Вы знали сержанта Матанцева?
- Тоже из списка.
- Я не прощу никогда этим бандюгам. Сколько жить буду - стрелять и
вешать стану. Рука не дрогнет... Мы не успели на помощь... Они его... за
то, мол, что права качал... ногами убили!
Я помолчал вместе с ним, потом осторожно сказал:
- Мне хотелось бы...
- Не надо! - Глаза его позеленели.
- Вы же еще не знаете, что я хотел вам сказать...
- Знаю. Вы хотели спросить, как нас... одним словом... Ну как все
было тогда... Этого я вам не скажу!
- А почему?
- Не положено, - хмуро заявил Шаруйко. - Я расписался за это.
- Понятно, - протянул я.
- И Вячеслав Максимович об этом вас просил.
- О чем об этом?
- Чтобы вы не спрашивали. Про все про то.
- Ну, а о чем же мы будем говорить?
- Давайте лучше об Александре Дмитриевиче.
- А кто это? Погодите...
Шаруйко нахмурился, презрительно поглядел на меня:
- Вы не знаете, кто это? Это наш начальник заставы. О нем мне никто
рта не заткнет, если я пожелаю рассказать. Вы знаете ли о том, что теперь
делает жена Павликова?
- Нет, не знаю.
- Ну о чем же тогда с вами говорить? О том козле Шугове? Дезертире,
враге, предателе? Давайте... Мне рассказывали, что вы о нем все
расспрашиваете. Если бы этот козел появился, я бы и его кокнул, не моргнув
глазом. Вы скажете: злой я человек! И тех бы кокнул, и этого бы... Да -
злой! Не прощу. И никому не прощу. Все еще ответят. И за все ответят.
Я помолчал.
- Чего молчите, если на разговор пришли?
- Откуда вы знаете, что я о Шугове пекусь? Я хочу узнать...
- Вот именно - узнать! Чтобы все по кругу потом пошло... Не он
виноват! А погранзастава! Что его выпустила! А он - ягненочек. Только
стоило бы нам крикнуть: "Стой, кто идет! Куда!" - и он бы передумал
Родиной меняться... Да что вы за люди, эти интеллигенты? Все вам неймется!
Все вы недовольство проявляете!
- Я лично доволен. Я работаю в газете. О людях пишу.
- А сами собираетесь поплакаться о Шугове. Какой он бедненький!
Я встал. Зло уже давно переполняло меня:
- Слушай, Шаруйко! Я интеллигент в первом поколении. Мать моя
уборщица, а отец был плотник. На войне он погиб. И все дяди, плотники
бывшие, на войне погибли. Но я, как они меня учили, тонну бумаги измарал,
чтобы про вас, сержантов, знали... А ты... Слушай, совесть имеешь?
Шаруйко смутился. И вдруг показал мне губами: могут подслушать!
Я растерялся. И тоже губами - а что подслушивать-то?
Он скривился в усмешке - шут его знает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25