Когда принцесса приходит
С тобой повидаться в предисловии правдоподобном вполне,
Ты узнаёшь, что подземный ручей, не стоявший на месте,-
Поверхность и сцена тому, что должно наступить. Всетаки,
Жаль, что версии эти не приняты, однако удача какая,
Что тебе повезло с измененьем лица. За скверными следуют
Добрые времена.

И, как прежде, горло твое стиснет медальон своей цепью.
Соглядатаи, умельцы впадают в немое смущение,
Когда время приходит восстать пред вспышкой восхода
Наподобие стального листа. Я это сделаю,
Большего мне не суметь.
На краю этой платформы размышление немыслимо.

Однако тот, кто покинут в любви, фактически-знак
Чегото иного, того, что продолжает себя. Чегото, что
Дотошно измерено: запоздалая нежность вещей,
память деталей,
Столь же живая, как если бы оцепенели они.
Действительно, смогут все сделать,
Хотя в обстоятельных сновидениях
Сквозь прозрачный кирпич совсем не видны.


ПРОСТОТА ПЕСТРОТЫ

Глупые девочки, ваши головы набиты мальчишками.
С той стороны это последний пример разговора,
Наконец, твоя стойкость, восходит к бессловесному вечеру.
Отражена в стенах кратера синих, отвесных.
Сколько вод должны были с собой унести все наши вздохи,
Впрочем, в итоге остаются не смыты. Елей хвойные лапы,
Темнея цепляются за руки.
Нет такой судьбы на планете,
Которая нас смогла бы сделать одним.
Найди свое место на склоне какой-то горы,
В самой изо всех достоверных историй, дыша поначалу
Прерывисто, однако затем предприняв легкий рывок,
Подобно тому, как паровой двигатель начинает работу.
Предания предпочитают молчать
О том, что завтрашний день был лучше вчерашнего,
Ощущения внутри, между главами, подобное елям.
Им столько нужно сказать, и очень важно при том
О движеньях плывущего, и о пути, которым руки восходят
Из океана с первобытными папоротниковыми веерами,
Стрелой знаменитой, о девочках, которые на рассвете
Навещают младенца, и как, когда он станет мужчиной,
Те же своенравные церемонии устранят средостения лет,
Только он теперь стар и стремится начать восхождение к солнцу.



Бесконечная история

Я бы сказал, что в моей жизни это самый счастливый период.
С чем сравнить его? Вчера выдалось
Душным и скучным. Как если бы оно появлялось
Из камней прежних лет. Сегодня оно проливает
Это старое имя, не в силах найти себе новое.
Мне кажется, что оно еще там.
Как если бы на безлюдной улице очутиться,
После того, как автобус ушел. Удары полдневного ветра.
Другие скажут тебе-обратись к чему-то иному,
Измени фокус картины. Подумай о том, как развлечься,
Пойти к комунибудь в гости. (Разве люди так говорят?)
Мы можем притворяться с успехом, что то, чего нет,
того вообще не бывало.
Великие замыслы? А толку, если они вовсе не к месту,
В хаосе, а если тебе не припомнить хотя б одного,
Когда, скажем, как Сидни Картон, восходишь на гильотину,
И больше о том, что сказать, думать не в силах?
Или же это тот материал, включенный в программу
Курса Подоплеки Великих Идей, и потому вовсе не нужно
Ни о чем говорить или попросту знать? Мгновение
Дыхания пролилось, мы низложены, и все-таки выжили.
Звонит телефон.
Номер набран неверно, на сердце у тебя полегчало,
Не надо больше стоять перед выбором скучным,
Который вряд ли сумеет подорвать чувство к людям, как
Вообще, так и в частности тоже: ты
В своей избранности невольной, ты, кого я люблю,
И за которым был слепо готов следовать в ночь,
Реальность твоя явственна мне, хотя никогда б у нее
Я не взял ничего в свое достояние, чтобы, видеть как идет ее рост.
Того, что люди меня окружают, полагаю, достаточно.
И даже, если обменялись они именами, те, кто ими владеет,
Кажутся надежнее скал, восхитительно самодостаточны.



Дарлен-Госпиталь
Госпиталь: да не ее была эта идея,
Чтобы с кисти сползали цвета, зова обрывки разбрызгивая,
Уладив все это, можно было предположить, что
На следующий год все пойдет своим чередом.
Но такой была ее жизнь, так она мыслила.
Она принялась за работу, в чем ничего не было странного.
Затем же, прянув назад, сквозь чащу многих решений,
Оно возвращалось, цвет, всегда только цвет,
Взбиравшийся по яблоку неба, и часто тайник оттенка лаванды
Себя открывал, но был взгляду заказан.
Потом чихать начинаешь внезапно,
Или находишь себя в отдаленьи от берега в молочном тумане
Полудня, на меже августа, там, где бесконечное шелушение краски,
Текущие слизью ряды машин на шоссе.
И не хотеть важность всего осознать, что само по себе
Не было б скверно, когда б не оказалось так поздно.
Теперь мы часто наслаждаемся счастьем. Грузно плывет
Вдоль оврагов темный автомобиль,
Ну, на что мы пригодны, если в нас не осталось тех чувств,
Впрочем, кому до этого дело?
Остерегайся удачливых: она незаметно мостилась
В том месте комнаты, где я читал, непреходящая радость,
Что бы там ни случалось.
И, вращаясь попрежнему, мы переходим во все большую скорость,
Покуда в манящих огнях кроме скорости ничего не останется,
Такие мгновения мы в жизни ценили:
Посулы нового дня, жизнь с людьми, которых так много,
Все поголовно несутся почти в одном направлении, гул чего
К нам льнет во всеохватном покое, но не насилие,
А список образцов разных вещей, и дерьмо-
Чего уж большего нам изначально желать; нет,
Это радость; так,-бесстрашно,-она
Оставляет землю в тот миг.
Перечеркнув наши грезы об обедах и завтраках.
Госпожа замка Шалот вновь попала впросак.
Ни это, ни мечты молодых ее не касались. Мимо
Госпиталя тяжко протекала река, и с позлащенных балконов,
С башенок нам махали белокурые духи, они были одиноки, как мы.
Здесь не могло быть погони, лишь воображения звери, и крики
Из чащи, творившие эту первозданную глушь.
Но внезапно одиночество обращалось обаятельным городом,
Обегающим озеро; можешь тут повстречать
Того, кому надлежит именно здесь быть сейчас. Сна-довольно.
Отполированные,-направлены его продуманной хваткой
В реальность, назад, где она всегда и была,
Отчаявшись дождаться тебя, тогда как проходили месяцы, годы,
Теперь тишина опять воцарилась навечно,
прекрасным пространством,
Настроенным на твои ручные часы,
Как будто опять уже никогда не оставит нас время.
Его грязный рассудок
Придумал все это, ораторию, созданную по канве переписки любовной
О наших сексуальных наклонностях в ранних пятидесятых.
Не то, чтобы это было неправдой,
Но иного рода воображение
Неустанно билось над ними, вздымаясь выше секвой, не
Желая при том их смущать, стирая себя в той же мере,
Как это может колосс, и, стало быть, смотришь, не видя,
И вдруг себя чувствуешь лучше, не задумываясь почему. Продолжение
Следует: боль, восторг, искупление, большая боль,
Фриз, длящийся неустанно, что, к счастью, свойственно фризам,
И не придумать никакого сюжета. Ничего,
К чему было бы можно прицепиться с вопросом.
Это-суррогат удовольствия, это не будет работать,
Но, по крайней мере, нам доведется узнать, что было сделано,
На что мы были способны, на счет занеся добродетели
Зауряднейшей лени. И если она проскальзывает обратно
Сквозь нас, пальцем зацеплена смерти, нам не узнать, где
Начинается тайна: для нас, смутных сновидцев, промокших насквозь
От слишком долгого сидения под дождем.


Мысли девочки

Это такой изумительный день, что я должна вам написать
Прямо из башни, и тем докажу, что не безумна я вовсе:
Поскользнулась всего лишь на обмылыше воздуха
И утонула в ванне нашего мира.
Ты не слишком плакал по мне,-был слишком хорош .
На склоне дня я проходил мимо,
И ее улыбка попрежнему играла у губ,
Как это было века. Она знала всегда,
Как быть восхитительной. О, дочь моя, нежность моя,
Дочь последнего, кто меня нанял, принцесса,
Не задерживайся долго в пути!



Цветущая смерть

Вперед, начиная с дальнего севера, странствует.
Ее редечный с бензиновым привкусом дух, вероятно,
В твоих лобных пазухах был накрепко заперт,
тогда как отсутствовал ты.
Ты должен дать ему выйти.
На краю дыхания существуют цветы, слабые,
Там оставленные лежать.
Одно дает передышку другому,
Либо в движениях их воцарится симметрия,
Благодаря которой, к тому же, каждый не похож на другого.
Однако, это их общая пустота,
И предает предназначение вещи не быть разрушенной.
Через сколько же фактов нам довелось проломиться,
И, как раньше, там продолжают фасады мерцать,
Мираж, но ни края ему, ни конца. Поначалу мы
должны уловить
Замысел в бытие. Затем развенчать,
Пустив остатки по ветру,
С тем, чтобы старая радость, проста как вино,
Кусок пирога или дружба, в последний раз с нами осталась,
Опираясь на ночь,
Чья уловка ее наградит окончательным смыслом.


Из автопортрета в выпуклом зеркале

Как это сделал Пармиджанино,-правая рука
Больше, подавшейся на зрителя, головы,
Слегка отстраненная, как если бы застила
То, что сама возвещает. Несколько оловянных тарелок,
Старые балки, мех, плиссированный шелк, кольцо из коралла
Слиты в едином порыве, ведущем лицо, что наплывает на нас
Или в сторону, словно рука,
Если б та не находилась в покое. Такова уединения суть.
Вазари писал: Однажды Франческо вознамерился
Написать автопортрет, наблюдая себя с этой целью
В выпуклом зеркале, какое по обыкновению пользуют
Парикмахеры... Для чего он взял шар,
Приготовленный из дерева токарем, распилил его пополам
Соразмерил с зеркалом, и написал себя, являя тем самым
Высочайшее искусство точности в подражании,
Таким, каким видел себя отраженным в стекле,
Отражением чего стал автопортрет.
Стекло изображало то, что он видел,
И этого было достаточно-образ его
Глазированный, бальзамический взят был широким углом,
Время дня или же интенсивность свечения,
К лицу льнущего, жизнью и осязаемостью его наполняли
В волне возвращенной прибытия. Душа себя утверждает,
Но как далеко может она от глаз отойти,
Чтобы вернуться в гнездо свое как ни в чем не бывало?
Поверхность зеркала выпукла, расстояние значительно возрастает,
Иными словами, этого хватает вполне, чтобы заметить,
Что душа схвачена в человеческий плен,
Что не вырваться ей за границу взгляда, схватывающего картину,
Так были одурачены ею,-согласно Вазари,
Весь папский двор,-ею, обещавшей нам полноту.
Которая никогда не свершится. Душе должно быть там, где она есть.
Вопреки неустанности, вслушиваясь в капли дождя,
В то, как стучат они по окну, во вздохи листьев осенних,
Крошащихся на ветру, она жаждет воли, вовне, но должна
Оставаться на этом же месте, недвижной. Она должна
Двигаться как можно меньше. Вот, что повествует портрет.
Но во взгляде читается такая смесь изумления, нежности,
Сожаления, превосходящих силой свои же пределы,
Что не в состоянии мы долго смотреть на него.
Куда как проста эта тайна. Ничтожность его обжигает,
Понуждая хлынуть горячие слезы: душа вовсе и не душа,
Она ничего не таит, мала она, без остатка сливаясь
С собственной нишей: с пространством своим-
Т.е. мгновеньем нашего созерцания.
Это-мелодия, в которой словам не находится места.
Все слова спекуляция (от латинского speculum, зеркало):
Не в силах найти значение музыки, они нескончаемо ищут,
Мы же видим расположение снов,
Оседлавших движение, лицо уносящее
В перспективу вечерних небес, лишенную
Распрей фальшивых, как доказательства истин.
Но это-жизнь, к тому же заключенная в сферу.
Можно попробовать выпростать руку
Из шара, но меры, зиждущие его, того не позволят.
Несомненно, именно это, а не рефлекс
Что-то сокрыть, укрупняет руки очертанья,
Когда она слегка вспять подается. Невозможно ее
Сделать плоской, подобно стене:
Ей нужно воссоединиться с сегментом окружности,
К телу качнувшись, назад, частью которого мнится
Совершенно неправдоподобной,
Чтобы закрыть, оберегая лицо,
На котором напряжение таких обстоятельств
Усмешки читает укол, будто искру,
Или звезду; вряд ли кто ее видел
В возникающих заново сумерках. Свет непреклонный,
Чья настоятельность хрупкости гибнет раньше, нежели
Самонадеянность воссиять: не важно, но значимо.
Франциск, рука твоя крупна очевидно,
Чтобы сферу взломать, но, допустим, чересчур велика,
Для плетения сот нежных сетей,
Что лишь подтверждает нескончаемость ее заточения.
(Велика, но отнюдь не громадна; просто, другие масштабы,-
Подобна киту, дремлющему на дне океана,
По отношению к кораблю на поверхности). Однако глаза
Твои утверждают, что кругом всё поверхность. Поверхность-есть то,
Что находится там, и нет ничего, за исключением там .
Комната непрерывна, только альковы,
И особой роли не играет окно, точнее, осколки зеркала, или окна,
того, что справа, даже в качестве мерила погоды, и что во Франции
Зовется Lе temps,-выражением, обозначающим время,
И что не отклоняется от направления, изменения которого
Суть качества целого. Целостность неизменна внутри изменений,
Шар, подобно нашему, покоится на пьедестале из вакуума,
Танцующий на струйке воды шарик пинг-понга.
И поскольку нет слов для поверхности, то есть,
Нет слов, чтобы сказать, что это на самом деле так, что не
Поверхностно это, но-видимое зерно, и что, наконец,
Не существует пути вне проблем пафоса, vs. опыта.
Ты пребудешь, непокорный, пречистый
В своем жесте-не предостережением и не объятием,
Заключившем чтото в себя от обоих в чистоте утверждения,
Не утверждающем ничего.
Воздушный шар лопается, мелеет от скуки
внимание. Осколками зубов
Расплываются облака в луже.
Я думаю о друзьях,
Пришедших меня навестить, о том, как было
Вчера. Вторжение памяти, чей странный сдвиг
К модели, грезящей в тишине мастерской,
Приблизив свой карандаш к автопортрету.
Сколько людей приходят и остаются на какоето время,
Произнося темные или светлые речи,
Которые тотчас становятся частью тебя,
Словно свет за песками
И летящим туманом, что пропущен сквозь них,
Пока не остается ни единой частицы, принадлежащей тебе.
Те голоса в сумерках все тебе рассказали, но история
По прежнему движется в форме памяти, чьи отложения
Брезжут в гроздьях кристаллов.
Чья изогнутая рука, Франциск,
Ведает сменой сезонов, но также идеями, уходящими прочь,
Летящими с головокружительной скоростью, подобно
Упрямой листве, содранной с мокрых ветвей?
В этом я вижу лишь только хаос
Круглого зеркала, и оно группирует
Все вокруг полярной звезды твоих исчерпанных глаз,
Не знающих ничего, грезящих, которым однако ничто не открыто.
Я ощущаю, как карусель начинает вращение плавное,
Затем все быстрее, быстрей: стол, книги, бумаги,
Снимки друзей, окна, деревья сливаются в безразличную полосу,
Схватывающую меня, куда бы ни глянул.
Никак не понять мне смысл уравнения,
И почему обязан к единообразной субстанции
Я свести магму внутренних средостений.
В этом деле вожатый мой-только ты сам,
Несгибаемый, косвенный, приемлющий все
С той же улыбкой, словно у призрака, и поскольку время себя ускоряет,
То очень скоро, точнее, позднее, я отсюда найду прямой выход,
Расстояние меж нами. Много тому
Чтото значила распыленная очевидность,
Мелкие радости дня, изысканные небольшие события,
Под стать хлопотам домашних хозяек. Но сейчас невозможно
Вызвать к жизни те свойства во мгле серебристой,
Ставшей записью завершения великого искусства
Подражания изображению в стекле ,
Чтобы совершенства достичь, упразднив отстраненность
Навеки. В твоем намерении определенные скрепы,
Навсегда сохраняют очарование собственным я:
Лучезарный зрачок, шелк и коралл. Неважно,
Эти вещи такие, какими их видим сегодня,
Не коснулась их еще тень, растущая из полей
В размышления завтра.
Завтра-беструдно, но сегодня не тронуло карты,
Одиноко и, как пейзаж, безразлично
Создающий закон перспективы и то, что он означает
В глубочайшем заблуждении художника,-немощный инструмент,
Хотя очевидно насущный. Конечно, известно ему, что иные вещи
Мыслимы также, хотя, какие из них-неизвестно. Однажды мы
Попытаемся сделать столько вещей, сколько будет возможно,
И вероятно в этом мы преуспеем, изготовив их горсть,
И в чем нет ничего общего с тем, что было обещано,
Пейзаж рвется из нас, чтобы на горизонте исчезнуть.
Зеркальных поверхностей на сегодня довольно,
Чтобы свести предположение обещаний
В единое место, позволяя ускользать одному
И оставляя возможности им быть еще более реальными.
На самом же деле неуязвима кожа таких пузырей,
Как яйца рептилий;
В ней заложено все должным образом; новые
Проистекают включения, но сумма остается все той же, и, как
Если бы к шуму привыкнуть, который уснуть не давал,
А теперь взял и исчез, так и комната в себе замыкает поток,
Подобно песочным часам, где ни погоды, ни качеств
(За исключением, пожалуй, угрюмого прояснения, почти
Совершенно незримого, в фокусе заострения к смерти-подробней
Об этом позднее).
1 2 3 4