Врач извинился, что не зашел раньше, но, узнав от ординатора и сестер, что я чувствую себя вполне прилично, не особенно беспокоился на мой счет, а день выдался очень тяжелый. Хирург принадлежал к братству «Баратильо» и теперь собирался присоединиться к друзьям в надежде, что успеет догнать их, прежде чем процессия доберется до Кампаны. Уходя, он что-то сунул мне в ладонь.
— Я полагаю, у человека вашей профессии сувениров такого рода больше чем достаточно, но, во всяком случае, вот пуля, которую я извлек из вашего плеча. Сохраните ее на память о Севилье… Желаю вам спокойной ночи и — до завтра. Ординатор сменит вам повязку. А теперь — пора спать.
Стараясь отвлечься от мыслей о Марии, я не без отвращения стал разглядывать пулю, едва не отправившую меня в мир иной. Подбрасывая кусочек свинца на ладони, я думал, что, выстрели Эрнандес на долю секунды раньше, сейчас я бы уже избавился от всех забот и терпеливо ожидал момента предстать пред очи Создателя. Я настолько погрузился в размышления, что смотрел на пулю невидящим взглядом, а потом — как всегда, когда внимание постепенно сосредоточивается на определенном предмете, — заметил одну странную подробность, хотя еще и не осознавал всего ее значения. За ней последовала другая, затем третья… Наконец я сел в постели и при свете ночника стал внимательно изучать пулю. Именно в этом положении меня и застал дежурный врач и стал подтрунивать над моими мрачными наклонностями, однако мне было не до шуток. Врач заново перебинтовал рану, и я попросил сделать повязку потуже, поскольку не исключено, что мне придется уйти раньше, чем мы снова увидимся. Дежурный возразил, что, если моя рана в отличном состоянии, это еще не повод вести себя так неосторожно. Во всяком случае, он, как врач, категорически возражает, а коли я действительно решился на столь экстравагантную выходку, снимает с себя всякую ответственность. Я даже не слушал. Когда доктор (значительно менее любезный, чем вначале) удалился, я отхлебнул хороший глоток виски и начал одеваться. Это оказалось чертовски трудной задачей. Во-первых, у меня немного кружилась голова, а потом, одеваться одной рукой — довольно тяжелое испытание. Пришлось звонить медсестре. Та в свою очередь раскричалась, но в конце концов позволила себя уговорить и, убедившись, что мое решение непоколебимо, помогла натянуть одежду. Подписать разрешение покинуть клинику тоже было непросто — поднялся настоящий переполох. Все эти славные люди, по-видимому, нисколько не сомневались, что я совершаю настоящее самоубийство, а кроме того, чувствовали себя глубоко уязвленными, что я так невежливо презрел их гостеприимство.
Слишком теплая ночь еще больше расслабляла, и я едва держался на ногах, но сила воли взяла верх. Сначала я хотел поймать такси, но потом подумал, что пешая прогулка не причинит особого вреда. Мне настоятельно требовалось встряхнуться. До «Сесил-Ориента» я добирался целый час, если не больше, поскольку приходилось избегать слишком многолюдных улиц с их толчеей. Я быстро присоединился к последним насарено братства «Прендимиенто», пересек Ла Пласа и вошел в гостиницу. Раздеться оказалось гораздо легче. Надев пижаму, я позвонил в комиссариат Фернандесу. Меня соединили с Лусеро — его шеф уже уехал. Узнав, что я у себя в номере, инспектор, как и врачи, обозвал меня сумасшедшим. Наконец, покончив с дружескими упреками, он все же решил осведомиться, чем вызван мой звонок.
— Меня интересует тело Хуана… Вы уже сделали вскрытие?
— Конечно, сеньор Моралес, и, прежде чем передать сестре, малость привели парня в порядок…
— Ну и каковы результаты экспертизы?
— Одна пуля, попав в спину, пробила сердце, а вторая угодила в затылок.
— И обе у вас?
— Да.
— Не могли бы вы мне их переслать?
По наступившему на том конце провода молчанию я понял, что мой собеседник удивлен.
— Прямо сейчас?
— Нет… скажем, завтра утром. Ладно?
— Ничего не имею против.
— Спасибо… А кстати, попытайтесь заодно раздобыть и те, что прикончили Эрнандеса.
Я повесил трубку, прежде чем Лусеро успел забросать меня новыми вопросами. Выключив свет, я почувствовал себя немного лучше, чем в больнице. Во всяком случае, не таким взвинченным. Меня успокаивала мысль, точнее, уверенность, что завтра я либо последую за Хуаном, либо смогу сказать Марии, что виновник гибели ее брата уже расплатился за свое преступление. В глубине души я так и остался испанцем, а потому твердо верил, что лишь кровь убийцы может успокоить душу жертвы.
Святой четверг
Войдя в мой номер, Алонсо уже с порога спросил, не спятил ли я окончательно. Я промолчал, прекрасно понимая, что, пока мой друг не выложит все, что накипело у него на душе, мне не удастся вставить ни слова — Алонсо и слушать не станет. Не сей раз он выдал все сразу: и о моем непонятном поведении по его приезде в Севилью, особенно с тех пор как к нам присоединился Арбетнот, и о моем непомерном тщеславии и желании во что бы то ни стало, невзирая на обещания, действовать в одиночку, и о недостатке искренности, возможно повлекшем за собой невосполнимые потери (однако имя Хуана он так и не решился произнести), наконец, о вопиющей неосторожности: вместо того, чтобы лежать в постели и лечить рану, меня, видите ли, снова потянуло на подвиги. Наконец, совершенно запыхавшись, Алонсо умолк, удивленный, что я и не думаю спорить.
— Пепе… ты по-прежнему собираешься лететь завтра вечером?
— Не знаю.
И Алонсо распалился с новой силой, особенно напирая на профессиональную ответственность перед Клифом Андерсоном и чисто дружескую — перед Рут. Кто дал мне право не слушать никаких советов? Да за кого, в конце концов, я себя держу? Понимая, что досада Алонсо вызвана исключительно его привязанностью ко мне, я и не думал переживать… Воспользовавшись паузой, когда он переводил дух, я небрежно заметил:
— А вообще-то, возможно, я и улечу завтра вечером…
— Ах, все-таки — да…
— Разумеется, если к тому времени буду еще жив.
— А что это значит?
— Просто прежде чем сесть в самолет, я собираюсь встретиться с Лажолетом и не исключено, что к тому времени, когда лайнер поднимется в воздух и направится в сторону Лиссабона, я уже успею перебраться в мир иной.
Алонсо пришлось сесть. Не знаю отчего — то ли от моего непоколебимого спокойствия, то ли от последнего сообщения у парня просто подкосились ноги.
— Как это понимать, Пепе? Ты бредишь?..
— Взгляни…
Я показал Алонсо пулю, извлеченную хирургом из моего плеча. Он взял ее и внимательно осмотрел.
— Ну и что?
— По-твоему, стреляли из «смит-и-вессона»?
— По правде говоря…
— Могу заверить тебя, что эта штуковина вылетела вовсе не из «смит-и-вессона»… Меж тем мертвый Эрнандес сжимал в руке именно это оружие… Вывод ясен?
— Ты хочешь сказать, что Лажолет был там?
— У тебя в руках его визитная карточка.
Алонсо немного помолчал.
— И что ты намерен делать? — спросил он потом.
— Как я тебе уже сказал, встретиться с Лажолетом.
— Но, черт побери! Ты ведь понятия не имеешь ни кто он, ни где?
— Не имеет значения. Лажолет сам меня найдет.
— Зачем?
— Из-за этой истории с пулями — она ведь неизбежно приведет нас к нему: и меня, и испанскую полицию.
— Но откуда Лажолет узнает о твоем открытии?
— А я вовсе не собираюсь делать из этого тайну, даже наоборот… Для начала схожу в комиссариат, кстати, я уже говорил с тамошними ребятами по телефону, а поскольку с самого приезда в Севилью каждый мой шаг старательно передают нашему врагу…
— Пепе… Ты думаешь, Лусеро…
— Как знать…
— И Фернандес — тоже?..
— Нет… только не Фернандес…
— Ладно… в таком случае, жду твоих приказаний, большой босс!
— Приказаний! Как мы уже договорились, ты составишь компанию Марии, а уж я сам решу свои проблемы.
— В чем дело, а, Пепе?.. Ты больше не хочешь работать со мной в одной упряжке?
— Конечно, хочу, балбес! Но есть еще Рут…
— А какое ей до этого дело?
— Ты нужен Рут и «сеньору» Хосе — тоже… А я совершенно одинок!.. И у меня нет никакого права заставлять тебя рисковать, особенно если я нарываюсь на неприятности добровольно…
Алонсо опять пришел в ярость.
— Либо я работаю, либо — нет! И прошу тебя, оставь Рут в покое, это не ее заботы. И вообще, мне осточертело взирать, как ты корчишь из себя героя!
— У меня всего один шанс из десяти остаться в живых.
— Тем более я обязан пойти с тобой!
— Нет.
Алонсо помолчал и некоторое время пристально смотрел на меня.
— Пепе… — наконец мягко заметил он. — Поклянись мне, что ты не задумал покончить счеты с жизнью из-за… Хуана и Марии?
— Клянусь, что в первую очередь меня занимает поручение Клифа, но готов признаться, что, коли мне суждено проиграть партию, я не стану испытывать особых сожалений…
— В таком случае я не отойду от тебя ни на шаг!
— Но ты же обещал помочь Марии, верно?
— Тем хуже!
Я понял, что от Алонсо так просто не отделаешься. Пришлось схитрить. Противно, конечно, обманывать друга, но я не мог не думать о Рут и о своем крестнике. Ради них обоих я и принялся сочинять. Сделав вид, будто Алонсо довел меня до ручки, я вдруг уступил:
— Ладно, твоя взяла… Сегодня вечером вы с Чарли составите мне компанию… Предупреди его… В конце концов, для нас главное — прикончить Лажолета, а втроем у нас куда больше шансов справиться с этим делом… Днем я полежу в постели… Зайдите сюда в восемь вечера, и мы вместе решим, каким образом лучше поступить…
Я немного сомневался, что мне удалось провести Алонсо. Во всяком случае, складывалось впечатление, что он почуял какую-то хитрость.
— Ты готов дать мне слово? А, Пепе? — недоверчиво спросил мой коллега.
— Да.
Но и это его не убедило.
— Почему ты так быстро передумал?
— Во-первых, из-за Марии… Я не хочу, чтобы в такой момент она оставалась одна… А потом, все это я тебе наговорил скорее для очистки совести… У меня нет никакого желания сообщать Рут, что она стала вдовой… Но, уж коли ты так настаиваешь, могу честно признаться: знать, что ты рядом, для меня будет большим облегчением.
В эту минуту я, честно говоря, сам у себя вызывал глубокое омерзение, но зато настолько вошел в роль, что последние сомнения Алонсо исчезли.
— Так ты и вправду вообразил, идиот несчастный, будто я позволю тебе в одиночку сражаться с Лажолетом, да еще с больной рукой? Даже если допустить, что тебе и в самом деле удастся столкнуться с ним нос к носу…
Алонсо склонился над моей постелью, и мне захотелось плакать.
Когда друг ушел, я проглотил таблетку снотворного, предварительно поставив будильник на шесть вечера. Мне не хотелось бодрствовать в тот момент, когда Хуана понесут на кладбище, иначе я, не выдержав, побежал бы туда.
В шесть часов, едва зазвенел будильник, я тут же проснулся. Умывание и бритье заняли довольно много времени. Но завязать галстук и надеть башмаки без посторонней помощи я не смог. Пришлось звать коридорного. Однако щедрая подачка избавила его от искушения задавать лишние вопросы. Потом я вызвал такси и поехал в клинику. В машине я развернул пакет, который Лусеро с утра оставил для меня у портье. В каждом из двух конвертов лежала пара пуль, извлеченных из трупов Хуана и Эрнандеса. Посылка Лусеро лишь подтвердила мои догадки. Теперь так или иначе все закончится очень быстро. Ни страха, ни даже легкой тревоги я не испытывал. Ничего, кроме полного равнодушия. Сегодня Хуан впервые проведет ночь под землей, а Мария — в полном одиночестве. Остальное не имело ни малейшего значения.
В клинике меня встретили более чем холодно, и, по-моему, врачи и сестры с большой неохотой признали, что рана — в отличном состоянии. Так или иначе, из их милосердных рук я вышел в превосходной форме и с совершенно нормальной температурой. Теперь я мог без опаски ступить на избранный путь.
Разумеется, я вовсе не собирался на свидание с друзьями. Представляю, в какое бешенство придет мой Алонсо, сообразив, что я его провел! По правде говоря, никакого определенного плана я еще не составил. Я лишь надеялся (и, думаю, не без оснований), что люди Лажолета уже идут за мной по пятам и скоро покажется он сам. После этой истории с пулями он никак не мог оставить меня в живых, меж тем главаря банды уже наверняка предупредили. Время от времени я пытался проверить, не следят ли за мной, но всякий раз с досадой убеждался, что либо никому нет дела до моей особы, либо же подручные Лажолета прекрасно знают свое дело.
По каким бы кварталам города я ни шел, всюду сталкивался с семействами, завершающими ритуальный обход церквей, чтобы помолиться перед алтарем, в каждой получить отпущение грехов и благословение. На Санта-Каталина я тоже заглянул в храм Спасителя помолиться Господу, дабы помог мне справиться с Лажолетом, а к Святой Деве я обратился со страстной мольбой убедить Марию в искренности моих чувств. Когда я выходил из церкви, уже сгущались легкие сумерки, наступал один из тех чудесных вечеров, какие можно увидеть лишь в Севилье. Я радовался, что сейчас не испытываю ничего, кроме полной отрешенности. В густой толпе, запрудившей северные и южные улицы города, предназначенные для официальных процессий, кто угодно мог ударить меня ножом. Но я даже не думал об этом. Я наслаждался Севильей, словно Всевышний позволил мне прогуляться здесь в последний раз.
Время встречи с Алонсо и Чарли давно миновало. Я закурил сигару, будто какой-нибудь праздный турист, и вышел на авенида Примо де Ривера поглядеть, как входят в собор члены братства «Дель Сантисимо Кристо де ла Коронасьон де Эспина», последняя из всех процессий, за которой в окружении свиты следовал его превосходительство губернатор. Нимало не тревожась о будущем, я восхищался тремя платформами: на первой возвышался увенчанный терновым венцом Христос, на другой. Он же в окружении Святых женщин сгибался под тяжестью креста и, наконец, на третьей красовалось изображение Пресвятой Девы дель Валле. Все три платформы окружали кающиеся в фиолетовых облачениях.
Обойдя собор, я оказался у выхода в тот момент, когда оттуда появилась процессия братства «Ла Квинта Ангустиа», и, не торопясь, направился к садам Мурильо, где и опустился на лавочку. Издали до меня доносилась музыка сопровождавших процессии оркестров. В сравнении с толчеей, откуда я только что выбрался, удивительное безмолвие деревьев (даже ветерок не колебал ни единой веточки) казалось почти нереальным, словно принадлежало совсем иному миру. Я был в полном одиночестве. Если Лажолет хочет покончить со мной — лучше места не придумаешь.
Я почувствовал их присутствие, прежде чем успел заметить. В первую минуту я не обратил внимания на двух насаренос в черном, приближавшихся ко мне справа. И лишь когда они оказались всего в нескольких шагах, почуял опасность. Не желая сдаваться без боя, я выхватил револьвер и вскочил. Оба остановились, и в этих неподвижных черных фигурах, чьи лица плотно закрывала маска с прорезями для глаз, чудилось нечто удивительно впечатляющее. Слегка повернув голову, я увидел еще двух кающихся в черном. Свободным оставался только один путь — к небольшой площади Санта-Крус. Туда я и бросился.
Преследователи спокойно шли следом. Я миновал улицу Лопе де Руэда. Кающиеся шли всего в нескольких шагах позади. Чего ради они так медлят? Внезапно впереди появились еще два черных силуэта, двигавшихся навстречу. Во избежание стычки мне пришлось повернуть налево, на улицу Реинозо. Я надеялся добраться до площади Лос Венераблес, где всегда множество народу, но еще двое в черном, преградив дорогу, снова заставили меня изменить маршрут. Теперь все стало ясно. Эта свора решила прикончить меня в каком-то заранее намеченном месте или, что еще вероятнее, вела к Лажолету. У меня не оставалось выбора — либо немедленно вступить в борьбу, либо, словно загнанный зверь, подчиниться навязанной бандитами игре. Все эти мелкие сошки меня не интересовали, и, уж коли мне суждено погибнуть этой ночью, я хотел по крайней мере попытаться убить Лажолета. Так по улицам и переулкам в конце концов мы добрались до венель Лос Энаморадос, узкого прохода, где, распахнув руки крестом, можно почти коснуться домов на противоположных сторонах. Не успел я пробежать и трети, как сзади показались преследователи. Неожиданно в противоположном конце прохода появилась новая группа кающихся в черном. Я очертя голову сам бросился в западню. На мгновение остановившись, я начал осторожно и очень медленно двигаться навстречу насаренос. Вдруг справа я заметил чуть приоткрытую дверь. Одним прыжком я влетел в подъезд и закрыл за собой створки. К несчастью, засова не оказалось. И я начал потихоньку отступать с револьвером в руке, готовясь выстрелить в первого, кто переступит порог, но тут же буквально оледенел от ужаса. Откуда-то из-за спины послышался спокойный и насмешливый голос.
— Бросьте оружие, Моралес, и поднимите здоровую руку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Я полагаю, у человека вашей профессии сувениров такого рода больше чем достаточно, но, во всяком случае, вот пуля, которую я извлек из вашего плеча. Сохраните ее на память о Севилье… Желаю вам спокойной ночи и — до завтра. Ординатор сменит вам повязку. А теперь — пора спать.
Стараясь отвлечься от мыслей о Марии, я не без отвращения стал разглядывать пулю, едва не отправившую меня в мир иной. Подбрасывая кусочек свинца на ладони, я думал, что, выстрели Эрнандес на долю секунды раньше, сейчас я бы уже избавился от всех забот и терпеливо ожидал момента предстать пред очи Создателя. Я настолько погрузился в размышления, что смотрел на пулю невидящим взглядом, а потом — как всегда, когда внимание постепенно сосредоточивается на определенном предмете, — заметил одну странную подробность, хотя еще и не осознавал всего ее значения. За ней последовала другая, затем третья… Наконец я сел в постели и при свете ночника стал внимательно изучать пулю. Именно в этом положении меня и застал дежурный врач и стал подтрунивать над моими мрачными наклонностями, однако мне было не до шуток. Врач заново перебинтовал рану, и я попросил сделать повязку потуже, поскольку не исключено, что мне придется уйти раньше, чем мы снова увидимся. Дежурный возразил, что, если моя рана в отличном состоянии, это еще не повод вести себя так неосторожно. Во всяком случае, он, как врач, категорически возражает, а коли я действительно решился на столь экстравагантную выходку, снимает с себя всякую ответственность. Я даже не слушал. Когда доктор (значительно менее любезный, чем вначале) удалился, я отхлебнул хороший глоток виски и начал одеваться. Это оказалось чертовски трудной задачей. Во-первых, у меня немного кружилась голова, а потом, одеваться одной рукой — довольно тяжелое испытание. Пришлось звонить медсестре. Та в свою очередь раскричалась, но в конце концов позволила себя уговорить и, убедившись, что мое решение непоколебимо, помогла натянуть одежду. Подписать разрешение покинуть клинику тоже было непросто — поднялся настоящий переполох. Все эти славные люди, по-видимому, нисколько не сомневались, что я совершаю настоящее самоубийство, а кроме того, чувствовали себя глубоко уязвленными, что я так невежливо презрел их гостеприимство.
Слишком теплая ночь еще больше расслабляла, и я едва держался на ногах, но сила воли взяла верх. Сначала я хотел поймать такси, но потом подумал, что пешая прогулка не причинит особого вреда. Мне настоятельно требовалось встряхнуться. До «Сесил-Ориента» я добирался целый час, если не больше, поскольку приходилось избегать слишком многолюдных улиц с их толчеей. Я быстро присоединился к последним насарено братства «Прендимиенто», пересек Ла Пласа и вошел в гостиницу. Раздеться оказалось гораздо легче. Надев пижаму, я позвонил в комиссариат Фернандесу. Меня соединили с Лусеро — его шеф уже уехал. Узнав, что я у себя в номере, инспектор, как и врачи, обозвал меня сумасшедшим. Наконец, покончив с дружескими упреками, он все же решил осведомиться, чем вызван мой звонок.
— Меня интересует тело Хуана… Вы уже сделали вскрытие?
— Конечно, сеньор Моралес, и, прежде чем передать сестре, малость привели парня в порядок…
— Ну и каковы результаты экспертизы?
— Одна пуля, попав в спину, пробила сердце, а вторая угодила в затылок.
— И обе у вас?
— Да.
— Не могли бы вы мне их переслать?
По наступившему на том конце провода молчанию я понял, что мой собеседник удивлен.
— Прямо сейчас?
— Нет… скажем, завтра утром. Ладно?
— Ничего не имею против.
— Спасибо… А кстати, попытайтесь заодно раздобыть и те, что прикончили Эрнандеса.
Я повесил трубку, прежде чем Лусеро успел забросать меня новыми вопросами. Выключив свет, я почувствовал себя немного лучше, чем в больнице. Во всяком случае, не таким взвинченным. Меня успокаивала мысль, точнее, уверенность, что завтра я либо последую за Хуаном, либо смогу сказать Марии, что виновник гибели ее брата уже расплатился за свое преступление. В глубине души я так и остался испанцем, а потому твердо верил, что лишь кровь убийцы может успокоить душу жертвы.
Святой четверг
Войдя в мой номер, Алонсо уже с порога спросил, не спятил ли я окончательно. Я промолчал, прекрасно понимая, что, пока мой друг не выложит все, что накипело у него на душе, мне не удастся вставить ни слова — Алонсо и слушать не станет. Не сей раз он выдал все сразу: и о моем непонятном поведении по его приезде в Севилью, особенно с тех пор как к нам присоединился Арбетнот, и о моем непомерном тщеславии и желании во что бы то ни стало, невзирая на обещания, действовать в одиночку, и о недостатке искренности, возможно повлекшем за собой невосполнимые потери (однако имя Хуана он так и не решился произнести), наконец, о вопиющей неосторожности: вместо того, чтобы лежать в постели и лечить рану, меня, видите ли, снова потянуло на подвиги. Наконец, совершенно запыхавшись, Алонсо умолк, удивленный, что я и не думаю спорить.
— Пепе… ты по-прежнему собираешься лететь завтра вечером?
— Не знаю.
И Алонсо распалился с новой силой, особенно напирая на профессиональную ответственность перед Клифом Андерсоном и чисто дружескую — перед Рут. Кто дал мне право не слушать никаких советов? Да за кого, в конце концов, я себя держу? Понимая, что досада Алонсо вызвана исключительно его привязанностью ко мне, я и не думал переживать… Воспользовавшись паузой, когда он переводил дух, я небрежно заметил:
— А вообще-то, возможно, я и улечу завтра вечером…
— Ах, все-таки — да…
— Разумеется, если к тому времени буду еще жив.
— А что это значит?
— Просто прежде чем сесть в самолет, я собираюсь встретиться с Лажолетом и не исключено, что к тому времени, когда лайнер поднимется в воздух и направится в сторону Лиссабона, я уже успею перебраться в мир иной.
Алонсо пришлось сесть. Не знаю отчего — то ли от моего непоколебимого спокойствия, то ли от последнего сообщения у парня просто подкосились ноги.
— Как это понимать, Пепе? Ты бредишь?..
— Взгляни…
Я показал Алонсо пулю, извлеченную хирургом из моего плеча. Он взял ее и внимательно осмотрел.
— Ну и что?
— По-твоему, стреляли из «смит-и-вессона»?
— По правде говоря…
— Могу заверить тебя, что эта штуковина вылетела вовсе не из «смит-и-вессона»… Меж тем мертвый Эрнандес сжимал в руке именно это оружие… Вывод ясен?
— Ты хочешь сказать, что Лажолет был там?
— У тебя в руках его визитная карточка.
Алонсо немного помолчал.
— И что ты намерен делать? — спросил он потом.
— Как я тебе уже сказал, встретиться с Лажолетом.
— Но, черт побери! Ты ведь понятия не имеешь ни кто он, ни где?
— Не имеет значения. Лажолет сам меня найдет.
— Зачем?
— Из-за этой истории с пулями — она ведь неизбежно приведет нас к нему: и меня, и испанскую полицию.
— Но откуда Лажолет узнает о твоем открытии?
— А я вовсе не собираюсь делать из этого тайну, даже наоборот… Для начала схожу в комиссариат, кстати, я уже говорил с тамошними ребятами по телефону, а поскольку с самого приезда в Севилью каждый мой шаг старательно передают нашему врагу…
— Пепе… Ты думаешь, Лусеро…
— Как знать…
— И Фернандес — тоже?..
— Нет… только не Фернандес…
— Ладно… в таком случае, жду твоих приказаний, большой босс!
— Приказаний! Как мы уже договорились, ты составишь компанию Марии, а уж я сам решу свои проблемы.
— В чем дело, а, Пепе?.. Ты больше не хочешь работать со мной в одной упряжке?
— Конечно, хочу, балбес! Но есть еще Рут…
— А какое ей до этого дело?
— Ты нужен Рут и «сеньору» Хосе — тоже… А я совершенно одинок!.. И у меня нет никакого права заставлять тебя рисковать, особенно если я нарываюсь на неприятности добровольно…
Алонсо опять пришел в ярость.
— Либо я работаю, либо — нет! И прошу тебя, оставь Рут в покое, это не ее заботы. И вообще, мне осточертело взирать, как ты корчишь из себя героя!
— У меня всего один шанс из десяти остаться в живых.
— Тем более я обязан пойти с тобой!
— Нет.
Алонсо помолчал и некоторое время пристально смотрел на меня.
— Пепе… — наконец мягко заметил он. — Поклянись мне, что ты не задумал покончить счеты с жизнью из-за… Хуана и Марии?
— Клянусь, что в первую очередь меня занимает поручение Клифа, но готов признаться, что, коли мне суждено проиграть партию, я не стану испытывать особых сожалений…
— В таком случае я не отойду от тебя ни на шаг!
— Но ты же обещал помочь Марии, верно?
— Тем хуже!
Я понял, что от Алонсо так просто не отделаешься. Пришлось схитрить. Противно, конечно, обманывать друга, но я не мог не думать о Рут и о своем крестнике. Ради них обоих я и принялся сочинять. Сделав вид, будто Алонсо довел меня до ручки, я вдруг уступил:
— Ладно, твоя взяла… Сегодня вечером вы с Чарли составите мне компанию… Предупреди его… В конце концов, для нас главное — прикончить Лажолета, а втроем у нас куда больше шансов справиться с этим делом… Днем я полежу в постели… Зайдите сюда в восемь вечера, и мы вместе решим, каким образом лучше поступить…
Я немного сомневался, что мне удалось провести Алонсо. Во всяком случае, складывалось впечатление, что он почуял какую-то хитрость.
— Ты готов дать мне слово? А, Пепе? — недоверчиво спросил мой коллега.
— Да.
Но и это его не убедило.
— Почему ты так быстро передумал?
— Во-первых, из-за Марии… Я не хочу, чтобы в такой момент она оставалась одна… А потом, все это я тебе наговорил скорее для очистки совести… У меня нет никакого желания сообщать Рут, что она стала вдовой… Но, уж коли ты так настаиваешь, могу честно признаться: знать, что ты рядом, для меня будет большим облегчением.
В эту минуту я, честно говоря, сам у себя вызывал глубокое омерзение, но зато настолько вошел в роль, что последние сомнения Алонсо исчезли.
— Так ты и вправду вообразил, идиот несчастный, будто я позволю тебе в одиночку сражаться с Лажолетом, да еще с больной рукой? Даже если допустить, что тебе и в самом деле удастся столкнуться с ним нос к носу…
Алонсо склонился над моей постелью, и мне захотелось плакать.
Когда друг ушел, я проглотил таблетку снотворного, предварительно поставив будильник на шесть вечера. Мне не хотелось бодрствовать в тот момент, когда Хуана понесут на кладбище, иначе я, не выдержав, побежал бы туда.
В шесть часов, едва зазвенел будильник, я тут же проснулся. Умывание и бритье заняли довольно много времени. Но завязать галстук и надеть башмаки без посторонней помощи я не смог. Пришлось звать коридорного. Однако щедрая подачка избавила его от искушения задавать лишние вопросы. Потом я вызвал такси и поехал в клинику. В машине я развернул пакет, который Лусеро с утра оставил для меня у портье. В каждом из двух конвертов лежала пара пуль, извлеченных из трупов Хуана и Эрнандеса. Посылка Лусеро лишь подтвердила мои догадки. Теперь так или иначе все закончится очень быстро. Ни страха, ни даже легкой тревоги я не испытывал. Ничего, кроме полного равнодушия. Сегодня Хуан впервые проведет ночь под землей, а Мария — в полном одиночестве. Остальное не имело ни малейшего значения.
В клинике меня встретили более чем холодно, и, по-моему, врачи и сестры с большой неохотой признали, что рана — в отличном состоянии. Так или иначе, из их милосердных рук я вышел в превосходной форме и с совершенно нормальной температурой. Теперь я мог без опаски ступить на избранный путь.
Разумеется, я вовсе не собирался на свидание с друзьями. Представляю, в какое бешенство придет мой Алонсо, сообразив, что я его провел! По правде говоря, никакого определенного плана я еще не составил. Я лишь надеялся (и, думаю, не без оснований), что люди Лажолета уже идут за мной по пятам и скоро покажется он сам. После этой истории с пулями он никак не мог оставить меня в живых, меж тем главаря банды уже наверняка предупредили. Время от времени я пытался проверить, не следят ли за мной, но всякий раз с досадой убеждался, что либо никому нет дела до моей особы, либо же подручные Лажолета прекрасно знают свое дело.
По каким бы кварталам города я ни шел, всюду сталкивался с семействами, завершающими ритуальный обход церквей, чтобы помолиться перед алтарем, в каждой получить отпущение грехов и благословение. На Санта-Каталина я тоже заглянул в храм Спасителя помолиться Господу, дабы помог мне справиться с Лажолетом, а к Святой Деве я обратился со страстной мольбой убедить Марию в искренности моих чувств. Когда я выходил из церкви, уже сгущались легкие сумерки, наступал один из тех чудесных вечеров, какие можно увидеть лишь в Севилье. Я радовался, что сейчас не испытываю ничего, кроме полной отрешенности. В густой толпе, запрудившей северные и южные улицы города, предназначенные для официальных процессий, кто угодно мог ударить меня ножом. Но я даже не думал об этом. Я наслаждался Севильей, словно Всевышний позволил мне прогуляться здесь в последний раз.
Время встречи с Алонсо и Чарли давно миновало. Я закурил сигару, будто какой-нибудь праздный турист, и вышел на авенида Примо де Ривера поглядеть, как входят в собор члены братства «Дель Сантисимо Кристо де ла Коронасьон де Эспина», последняя из всех процессий, за которой в окружении свиты следовал его превосходительство губернатор. Нимало не тревожась о будущем, я восхищался тремя платформами: на первой возвышался увенчанный терновым венцом Христос, на другой. Он же в окружении Святых женщин сгибался под тяжестью креста и, наконец, на третьей красовалось изображение Пресвятой Девы дель Валле. Все три платформы окружали кающиеся в фиолетовых облачениях.
Обойдя собор, я оказался у выхода в тот момент, когда оттуда появилась процессия братства «Ла Квинта Ангустиа», и, не торопясь, направился к садам Мурильо, где и опустился на лавочку. Издали до меня доносилась музыка сопровождавших процессии оркестров. В сравнении с толчеей, откуда я только что выбрался, удивительное безмолвие деревьев (даже ветерок не колебал ни единой веточки) казалось почти нереальным, словно принадлежало совсем иному миру. Я был в полном одиночестве. Если Лажолет хочет покончить со мной — лучше места не придумаешь.
Я почувствовал их присутствие, прежде чем успел заметить. В первую минуту я не обратил внимания на двух насаренос в черном, приближавшихся ко мне справа. И лишь когда они оказались всего в нескольких шагах, почуял опасность. Не желая сдаваться без боя, я выхватил револьвер и вскочил. Оба остановились, и в этих неподвижных черных фигурах, чьи лица плотно закрывала маска с прорезями для глаз, чудилось нечто удивительно впечатляющее. Слегка повернув голову, я увидел еще двух кающихся в черном. Свободным оставался только один путь — к небольшой площади Санта-Крус. Туда я и бросился.
Преследователи спокойно шли следом. Я миновал улицу Лопе де Руэда. Кающиеся шли всего в нескольких шагах позади. Чего ради они так медлят? Внезапно впереди появились еще два черных силуэта, двигавшихся навстречу. Во избежание стычки мне пришлось повернуть налево, на улицу Реинозо. Я надеялся добраться до площади Лос Венераблес, где всегда множество народу, но еще двое в черном, преградив дорогу, снова заставили меня изменить маршрут. Теперь все стало ясно. Эта свора решила прикончить меня в каком-то заранее намеченном месте или, что еще вероятнее, вела к Лажолету. У меня не оставалось выбора — либо немедленно вступить в борьбу, либо, словно загнанный зверь, подчиниться навязанной бандитами игре. Все эти мелкие сошки меня не интересовали, и, уж коли мне суждено погибнуть этой ночью, я хотел по крайней мере попытаться убить Лажолета. Так по улицам и переулкам в конце концов мы добрались до венель Лос Энаморадос, узкого прохода, где, распахнув руки крестом, можно почти коснуться домов на противоположных сторонах. Не успел я пробежать и трети, как сзади показались преследователи. Неожиданно в противоположном конце прохода появилась новая группа кающихся в черном. Я очертя голову сам бросился в западню. На мгновение остановившись, я начал осторожно и очень медленно двигаться навстречу насаренос. Вдруг справа я заметил чуть приоткрытую дверь. Одним прыжком я влетел в подъезд и закрыл за собой створки. К несчастью, засова не оказалось. И я начал потихоньку отступать с револьвером в руке, готовясь выстрелить в первого, кто переступит порог, но тут же буквально оледенел от ужаса. Откуда-то из-за спины послышался спокойный и насмешливый голос.
— Бросьте оружие, Моралес, и поднимите здоровую руку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21