— А у меня еще стол напротив окна стоял, в одиннадцать часов солнце начинает в лицо бить — пот градом!.. И мысли же комичные возникают: в ведомости, допустим, написано: «Такому-то на руки семьдесят пять рублей». А ты думаешь: «Это ж сколько поллитр выйдет?!» Хе-хе… И ведь начинаешь делить, вот что самое любопытное. Делить начинаешь невольно!— До чего можно дойти! — сочувственно заметила мать. — Ай-яй!— Гораздо дальше идут. У меня приятель был — тот все по ночам шанец искал…— Что это?— Шанс. Он его называл — шанец. Один раз искал-искал, и показалось же ему, что кто-то позвал с улицы, шагнул с балкона — и все, не вернулся.— Разбился?— Ну, с девятого этажа… Он же не голубь мира. Когда летел, успел, правда, крикнуть: «Эй, вы что?!»— Сердешный, — вздохнула мать.Дядя Володя посмотрел на Витьку.— Отдохни, Виктор. Давай в шахматы сыграем. Заполним вакум, как у нас главный говорит. Тоже бросил пить и не знает, куда деваться. Не знаю, говорит, чем вакум заполнить. Давай — заполним.Витька посмотрел на мать.Мать улыбнулась.— Ну отдохни, сынок.Витька с великим удовольствием вылез из-под баяна… Мать опять взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой.Дядя Володя расставлял на доске фигуры.— В шахматы тоже учись, Виктор. Попадешь в какую-нибудь компанию: кто за бутылку, кто разные фигли-мигли с женским полом, а ты — раз — за шахматы: «Желаете?» К тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как?— Трояк.— Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю: «Е-два, Е-четыре, как сказал гроссмейстер». А ты не знаешь, где это написано. А надо бы знать. Двигай.Витька походил пешкой.— А зачем говорить-то: «Е-два, Е-четыре…»? — спросила мать, наблюдая за игрой.— А — шутят, — пояснил дядя Володя. — Шутят так. А люди уже понимают: «Этого голой рукой не возьмешь». У нас в типографии все шутят. Ходи, Виктор.Витька походил фигурой.— А вот пили-то, — поинтересовалась мать, — жена-то как же?— Жена-то? — Дядя Володя задумался над доской: Витька сделал неожиданно каверзный ход. — Реагировала-то?— Да, реагировала-то?— Отрицательно. Из-за этого и разошлись, можно сказать. Не только из-за этого, но большинство из-за этого. Вот так, Витька! — Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен. — Из-за этого и горшок об горшок у нас получился.— Как это? — не понял Витька.— Горшок об горшок-то? — Дядя Володя снисходительно посмеялся. — Горшок об горшок — и кто дальше.Мать тоже засмеялась.— Еще рюмаху, Владимир Николаич?— Нет, — твердо сказал дядя Володя. — Зачем? Мне и так хорошо. Выпил для настроения, и будет. Раньше не отказался бы. Я ведь злоупотреблял…— Вы говорили уже. Не думаете сходиться-то? — вдруг спросила мать.— С кем, с ней? Нет, — твердо сказал дядя Володя. — Дело принципа: она мне параллельно с выпивкой таких… вещей наговорила… Я, по ее мнению, оказываюсь — «тоскливый дятел».Мать и Витька засмеялись. Но мать тотчас спохватилась.— Что же это она так? — сказала она якобы с осуждением той, которая так образно выразилась.— Сильно умная! — в сердцах сказал дядя Володя. — Пускай теперь…Пока дядя Володя волновался, Витька опять сделал удачный ход.— Ну, Виктор!.. — изумился дядя Володя.Мать незаметно дернула Витьку за штанину — уступи, мол. Витька протестующе дрыгнул ногой — он вошел в азарт.— Так, Витенька… — Дядя Володя думал, сморщившись. — Ты так? А мы — вот так!Теперь Витька задумался.— Детей-то проведуете? — расспрашивала мать.— Проведую. — Дядя Володя закурил. — Дети есть дети. Я детей люблю.— Жалеет сейчас небось?— Жена-то? Тайно, конечно, жалеет. У меня сейчас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь — тридцать восемь метров, обстановка… Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей — любо глядеть. Домой придешь — сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь. Хочу еще софу купить.— Ходите, — сказал Витька.Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, потрогал в задумчивости свой большой, слегка подкрашенный нос.— Так, Витька… Ты так? А мы — так! Шахович. Софы есть чешские… Раздвижные — превосходные. Отпускные получу, обязательно возьму. И шкуру медвежью закажу…— Сколько же шкура станет?— Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник часто в командировку в Сибирь ездит, закажу ему, он привезет.— А волчья хуже? — спросил Витька.— Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих дохи шьют. Мат, Витя.Дождик перестал, за окном прояснилось. Воздух стал чистый и синий. Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в домах зажглись огни.Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глухие звуки улицы. Просторно и грустно было за окном.— Скоро зима, — вздохнула мать.— Это уж — как положено. У вас батареи не за… Хотя у вас же печное! Нет, у меня паровое. С пятнадцатого затопят. Ну, пошел. Пойду включу телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.Дядя Володя надел у порога плащ, шляпу, взял портфель…— Ну, до свиданья.— До свиданья.— Виктор, а кубинский марш не умеешь?— Нет, — сказал Витька.— Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать. Ну, до свиданья.— До свиданья.Дядя Володя вышел.Через две минуты он шея под окнами по тротуару, осторожно обшагивая отставшие доски, — серьезный, сутуловатый, положительный.Мать и Витька проводили его взглядами… И долго молчали.— Так это что же, — не скрывая изумления, заговорила мать, — он так и будет ходить теперь? Чего же ходить-то?— Тоже ж… один кукует, — сказал Витька. — Вот и ходит. Гнать его в три шеи!— А?— Так и будет ходить. А чего ему?Мать все никак не могла понять:— Нет, так чего же тогда ходить? Нечего и ходить тогда.Витька о чем-то вдруг задумался.
Дня через два они с Юркой решали одну хитроумную задачу. Волновались, спорили.Тут же, в избе, у порожка, старик Наум налаживал улей.— Если тут вот подпилить, он здесь наступит — она только вон где сработает. Она же не достанет его. — Так рассуждал умный Юрка.— Пошто не достанет?— А рычаг-то вот где! Вот — нога наступила, а вот — рычаг, а вот аж где голова.— Ну, а как?— Надо рычаг ближе… И под тротуаром маленько подрыть…— Кого эт там пилить-то собираетесь? — спросил старик.— Кто собирается? — поспешно сказал Витька. — Никто не собирается.— Пакостить чего-нибудь надумали?— Одно на уме! — воскликнул Витька.— Это у вас одно на уме: где бы напакостить.— Дед, — вступил Юрка, — надо сперва доказать, потом уж говорить. Чего же зря-то говорить?— Да ну его, — прошептал Витька. — Я понял: надо доску короче выбрать. Эти, другие, все маленько с виду подпортить, а эту нарочно сверху подновить — чтоб он на нее и наступил. Понял? Он наступит… Понял?— А вдруг другой кто-нибудь пойдет и наступит?Витька об этом не подумал.— А знаешь как? Как ему выходить, я выскочу и незаметно чурбак вытащу. А до этого чурбачок будет подпирать, чтоб никто не провалился. У нас там ходят-то — в день три человека. Я это все там сделаю.
И опять было воскресенье. Опять приходил дядя Володя. Приносил бутылку шампанского… Опять играли с Витькой в шахматы, опять говорили с матерью о сервантах, коврах и… алкоголиках. Долго, нудно…А теперь дядя Володя стоял у порога и обстоятельно, нудно прощался.— Ну, до свиданья.— До свиданья, до свиданья, — говорила мать.— Виктор, сейчас в моду входит летка-енка. Не умеешь?— Не умею.— Красивый танец.— Все равно не умею.— А вы, Агриппина Игнатьевна?.. Не умеете?— Не умею.— Вообще-то… это… я бы на вашем месте научился. Попробуйте.— Кто, я, что ли? — удивилась мать.— Да.— Танцевать?.. Или на баяне?— Нет, танцевать. Есть одно обстоятельство… Ну, ладно, потом. До свиданья.— До свиданья.— У меня тут родственники… У нас один диссертацию защищает… Ну, ладно, потом. До свиданья.— До свиданья.Дядя Володя вышел.Мать не знала, сердиться ей или смеяться.— Так и не отелился. Мычал, мычал — и никак. Вот же смешной человек!— Сейчас он у нас… захохочет, — тихонько сказал Витька, глядя в окно.В окне показался дядя Володя — серьезный, даже несколько важный…Вдруг дядя Володя делает руками — так, и его по шляпе хлопает доска…
— Хватить миндальничать! — сказал дядя Коля. Они разговаривали с матерью в большой комнате. А в маленькой горенке сидел грустный Витька и катал по столу бильярдный шар. — Дальше еще хуже будет. Испортим парня… Завтра поедет ко мне и поживет пока. До зимних каникул хотя бы. Не реви, не хуже делаю, не хуже. Наоборот, мои ребятишки ему там по школе помогут.Мать Витькина плакала, вытирала слезы концом платка.— Жалко, Коля… Сердце запеклось, ничего тебе и сказать-то путем не могу… Жалко…— Да что, насовсем, что ли! — убеждал брат. — Да было бы хоть далеко!.. Двадцать верст — эка! Ну, приедешь когда, попроведуешь… До Нового года-то пускай поживет. Не даст он вам тут дело наладить, не даст. А наладить надо. И зря ты про мужика так думаешь, зря. Хороший мужик…— Да больно уж он какой-то…— Какой? А тебе что, красавца кудрявого…— Да не красавца! У него же разговоров больше нету: пить бросил да мебель покупает.— Ну и что, хорошее дело.— Да что же — все об одном да об одном.— Ну, рад, что бросил, вот и говорит про это. Потом, не знаю, конечно, но ему тоже, наверно, охота с лучшей стороны себя показать. Вот — мебель покупает. Бабам же нынче что — лишь бы не пил да деньги зря не мотал. Вот он и жмет на это. Его тоже понять надо. Мой тебе совет: не торопись с выводами. Подожди. А Витьку я заберу. И не переживай: хуже не будет. Будет только лучше.— У тебя у самого там тесно…— Ничего.— Да Нюра бы не осердилась. Скажет — во-от, еще племянника привез. Своих мало!— Ну и дура будет, если так скажет. Да и не скажет сроду — поймет. Давай, нечего думать. Испортим парня. А так — мы его счас оторвем от всяких его дружков да от улицы, он волей-неволей за книжки сядет. Пусть поживет в деревне, пусть… Давай, собирай его — прямо счас и поедем. Чего тянуть-то? Да и мне надо сегодня же вернуться… Давай. Где он?— Там.Дядя Коля заглянул в комнату.— Да где?— Нету?! — испугалась мать. — Мать пресвятая Богородица!.. Здесь был!Дядя Коля подошел к окну, тронул створки — они распахнулись.— Не пужайся — здесь он где-нибудь. В окно вылез.
Мать кинулась сразу к Юрке.Витька был там. Юрка и Витька сидели на лавочке, дед лежал на печке, но не хворал, а так — погреться залез. Молчали.Быстро вошла встревоженная мать.— Витька… Здравствуйте! Ох, Витька… — Мать успокоилась, но еще не могла отойти от быстрой ходьбы. — Что же ты ушел, сынок? Там дядя Коля ждет…Витька, Юрка и старик молчали.— Пойдем домой. — Матери стало неловко, потому что она почувствовала в их молчании суд себе.— Что, Витька… в ссылку ссылают? — сказал старик.— В какую ссылку?! — вспыхнула мать. — Что ты, дедушка, говоришь-то!— Да я шутейно, — успокоил старик. — Так я… болтанул. В гости он поедет. Хорошее дело.— Пойдем, Витя, — опять сказала мать.Витька сидел. Молчал.— Я не в осуждение говорю, — продолжал старик. — Кого осуждать? Такая теперь жизнь. Но вот раньше понимали: до семнадцати годов нельзя парня из дома трогать. У нас тада вся деревня на отхожий промысел ходила… И вот, кто поумней был — отцы-то, те до семнадцати лет сына в город не отпускали. Как ушел раньше, так все: отстал человек от дома. Потому что — не укрепился, не окреп дома, не пустил корешки. А как раньше время оторвался, так все: начинает его крутить по земле, как лист сухой. Он уж и от дома отстал, и от крестьянства… А потому до семнадцати, что надо полюбить первый раз там, где родился и возрос. Как полюбил на месте — дома, так тебе это и будет — родина. До самой твоей смерти. Тосковать по ей будешь…— Чего ты, дедушка, мелешь лежишь! — осердилась мать. — «Полюбил», «не полюбил»… Чего попало! Пойдем, Витька.Витька встал… Подал Юрке руку.— Пока.— До свиданья. Пиши.— Ладно. Ты тоже пиши. До свиданья, деда.— До свиданья, Витька. Не забывай нас.— Господи, прямо как на войну провожают… — не могла скрыть удивления мать. — Или, правда, — на заработки куда. Он едет-то — двадцать верст отсюда! К дяде родному.— Это хорошо, — опять сказал старик. — Чего же?Потом, когда шли по улице, мать сказала:— Тебе там хорошо будет, Вить.Витька молчал.— Неохота?Витька молчал.Мать тоже замолчала.Зато дома мать выпряглась.— Никуда он не поедет, — заявила она брату с порога. — Не пущу. Вот.Дядя засмеялся.— Ну, конечно, не надо: а то он там… потеряется. Заблудится. Волки его съедят… Витька, а ты-то чего? Тоже, как баба, елки зеленые! Чего ты? Мужик ты или не мужик?..
Ехали в деревню к дяде в легком коробке, сытая сильная лошадь бежала податливо. Коробок мягко качался на рессорах.— Витька, почему ты не учишься, как все люди, — хорошо?— Все, что ли, хорошо учатся! У нас в классе семь двоечников.— А тебя разве самолюбие не заедает, что ты попал в эту семерку?Витька промолчал на это.— И все семь — мальчишки? Или и девчонки есть?— Одна. Мы ее жучим, чтоб она исправлялась. Она бестолковая.Дядя захохотал.— Дак а себя-то… ха-ха-ха!.. Себя-то чего не жучите? О какие!.. А вы-то чем умнее — такие же двоечники, как она. А? Витьк?— Она к нам не касается. Она же работать не пойдет.— Во-он вы куда-а!.. — понял дядя. — Вот оно что. Та-ак. Ну и кем, например, ты хочешь работать? Когда подрастешь мало-мало.— Шофером.Дядя даже сплюнул в огорчении.— Дурак! Вот дурак-то! Это вас кто-нибудь подговаривает там? Или вы сами придумали — с работой-то?— Сами.— Вот долдоны-то! А учителя знают про ваш уговор?— Нет. По восемь классов мы как-нибудь кончим…— Тьфу! — расстроился дядя. — Хоть поворачивай и выдавай всю эту… шайку. Ты думаешь, шофером — хитрое дело? Это ведь кому уж деваться некуда, тот в шофера-то идет. Голова садовая! Ну, ничего, ничего! Я возьмусь за тебя. Шофером!.. Да это уж кого приперло: грамотешки нет — ну, в шофера. А так-то его бы черт туда затолкал, в шофера-то. А тебе… Ну, ничего, я тебя направлю на путь истинный. Ты у меня пятерочник будешь — на удивление всем.А ехали лесом, воздух в лесу был зеленый. Тишина пугала. Витьке было интересно… И грустно. Ох, то-о… — запел вдруг дядя негромко, задумчиво, — …То не ве-ете-ер ве-етку клонит,Ох, да не дубра-авушка-а шумит:То-о мое, ох, мое сердечко сто-онет,Как, ох, как осе-енни-ий лист дрожи-ит… И замолчал. И задумался.— Эх, Витька-а, — сказал дядя невесело, — махнулся б я с тобой годами. Эх, и махнулся бы — не глядя! Я б — не то что учиться, я бы черту рога свернул. Знаю теперь, как их свернуть можно, только… Но нам, Витька, война дорогу переехала. Война, будь она проклята. Не война, так я б теперь высоко-о летал. Да-а… А ты учиться не хочешь. Глупыш ты такой.— Мама же вон не воевала, а тоже не выучилась.— Мама не воевала, зато с голоду пухла здесь… Мама лет с пятнадцати работать пошла. Чего ты на маму киваешь? Счас не то время. Счас ты бо-ольшого дурака сваляешь, если не выучишься. Большого, Витька. Попомни мое слово.…Приехали в деревню затемно.Распрягли во дворе лошадь, дали ей овса.— Ну, пойдем знакомиться… Не робей, там все свои.В большой прихожей избы сидела за столом одна только круглолицая, ясноглазая, чем-то отдаленно напоминающая Витькину мать девушка, учила уроки.— Знакомьтесь, брат с сестрой, — сказал дядя Коля.— Это Витя? — радостно спросила девушка.— Витя. Собственной персоной. — Дядя разделся, взял у Витьки чемодан. — Раздевайся, Витька, будь как дома. Где все-то? Мать…— Телевизор у Баевых смотрят.— А наш чего же?— Опять сломался. Раздевайся, Витя! Давай, я тебе помогу. Ну?.. Меня Ольгой зовут… — Ольга помогла Витьке снять пальтишко. Была она рослая, красивая и очень какая-то простая и приветливая. Витьке она очень понравилась.— Надо же: такие глаза, и парню достались! — засмеялась Ольга.Глаза у Витьки, правда, девичьи: большие, синие. Витька смутился. Нахмурился.— Ты сперва не глаза разглядывай, — строго сказал отец, — а давай-ка накорми нас. Потом уж глаза разглядывай. А потом сделаешь мне его отличником. Срок — три месяца.
В городке дела хоть медленно, но подвигались к завершению.В одно воскресенье Владимир Николаич пригласил Грушу к себе домой.Шли принаряженные по улицам городка.— Меня тут… некоторые знают… — предупредил Владимир Николаич, — могут окликнуть или позвать… куда-нибудь.— Куда позвать?— В пивную. Не надо обращать внимания. Ноль внимания. Я их больше никого не знаю, оглоедов. Чужбинников. Я сейчас опять на почете стал… Меня в приказах отмечают. Они злятся. Им же ведь все равно: уровень, не уровень — лезут!..— А самого-то не тянет больше к ним?— К ним?! Я их презираю всех до одного!— Хорошо, — искренне похвалила Груша. — Это очень хорошо! Теперь жить да радоваться.— Я и так пропустил сколько времени! Я бы уж теперь главным был.— А теперь-то еще опасаются пока главным-то ставить?— Я думаю, что уже не опасаются. Но дело в том, что у нас главным работает старичок… Он уже на пенсии вообще-то, но еще работает, козел. Ну, вроде того, что — неудобно его трогать. Но думаю, что внутреннее решение они уже приняли: как только этот козел уйдет, я занимаю его кабинет.
1 2 3 4 5 6
Дня через два они с Юркой решали одну хитроумную задачу. Волновались, спорили.Тут же, в избе, у порожка, старик Наум налаживал улей.— Если тут вот подпилить, он здесь наступит — она только вон где сработает. Она же не достанет его. — Так рассуждал умный Юрка.— Пошто не достанет?— А рычаг-то вот где! Вот — нога наступила, а вот — рычаг, а вот аж где голова.— Ну, а как?— Надо рычаг ближе… И под тротуаром маленько подрыть…— Кого эт там пилить-то собираетесь? — спросил старик.— Кто собирается? — поспешно сказал Витька. — Никто не собирается.— Пакостить чего-нибудь надумали?— Одно на уме! — воскликнул Витька.— Это у вас одно на уме: где бы напакостить.— Дед, — вступил Юрка, — надо сперва доказать, потом уж говорить. Чего же зря-то говорить?— Да ну его, — прошептал Витька. — Я понял: надо доску короче выбрать. Эти, другие, все маленько с виду подпортить, а эту нарочно сверху подновить — чтоб он на нее и наступил. Понял? Он наступит… Понял?— А вдруг другой кто-нибудь пойдет и наступит?Витька об этом не подумал.— А знаешь как? Как ему выходить, я выскочу и незаметно чурбак вытащу. А до этого чурбачок будет подпирать, чтоб никто не провалился. У нас там ходят-то — в день три человека. Я это все там сделаю.
И опять было воскресенье. Опять приходил дядя Володя. Приносил бутылку шампанского… Опять играли с Витькой в шахматы, опять говорили с матерью о сервантах, коврах и… алкоголиках. Долго, нудно…А теперь дядя Володя стоял у порога и обстоятельно, нудно прощался.— Ну, до свиданья.— До свиданья, до свиданья, — говорила мать.— Виктор, сейчас в моду входит летка-енка. Не умеешь?— Не умею.— Красивый танец.— Все равно не умею.— А вы, Агриппина Игнатьевна?.. Не умеете?— Не умею.— Вообще-то… это… я бы на вашем месте научился. Попробуйте.— Кто, я, что ли? — удивилась мать.— Да.— Танцевать?.. Или на баяне?— Нет, танцевать. Есть одно обстоятельство… Ну, ладно, потом. До свиданья.— До свиданья.— У меня тут родственники… У нас один диссертацию защищает… Ну, ладно, потом. До свиданья.— До свиданья.Дядя Володя вышел.Мать не знала, сердиться ей или смеяться.— Так и не отелился. Мычал, мычал — и никак. Вот же смешной человек!— Сейчас он у нас… захохочет, — тихонько сказал Витька, глядя в окно.В окне показался дядя Володя — серьезный, даже несколько важный…Вдруг дядя Володя делает руками — так, и его по шляпе хлопает доска…
— Хватить миндальничать! — сказал дядя Коля. Они разговаривали с матерью в большой комнате. А в маленькой горенке сидел грустный Витька и катал по столу бильярдный шар. — Дальше еще хуже будет. Испортим парня… Завтра поедет ко мне и поживет пока. До зимних каникул хотя бы. Не реви, не хуже делаю, не хуже. Наоборот, мои ребятишки ему там по школе помогут.Мать Витькина плакала, вытирала слезы концом платка.— Жалко, Коля… Сердце запеклось, ничего тебе и сказать-то путем не могу… Жалко…— Да что, насовсем, что ли! — убеждал брат. — Да было бы хоть далеко!.. Двадцать верст — эка! Ну, приедешь когда, попроведуешь… До Нового года-то пускай поживет. Не даст он вам тут дело наладить, не даст. А наладить надо. И зря ты про мужика так думаешь, зря. Хороший мужик…— Да больно уж он какой-то…— Какой? А тебе что, красавца кудрявого…— Да не красавца! У него же разговоров больше нету: пить бросил да мебель покупает.— Ну и что, хорошее дело.— Да что же — все об одном да об одном.— Ну, рад, что бросил, вот и говорит про это. Потом, не знаю, конечно, но ему тоже, наверно, охота с лучшей стороны себя показать. Вот — мебель покупает. Бабам же нынче что — лишь бы не пил да деньги зря не мотал. Вот он и жмет на это. Его тоже понять надо. Мой тебе совет: не торопись с выводами. Подожди. А Витьку я заберу. И не переживай: хуже не будет. Будет только лучше.— У тебя у самого там тесно…— Ничего.— Да Нюра бы не осердилась. Скажет — во-от, еще племянника привез. Своих мало!— Ну и дура будет, если так скажет. Да и не скажет сроду — поймет. Давай, нечего думать. Испортим парня. А так — мы его счас оторвем от всяких его дружков да от улицы, он волей-неволей за книжки сядет. Пусть поживет в деревне, пусть… Давай, собирай его — прямо счас и поедем. Чего тянуть-то? Да и мне надо сегодня же вернуться… Давай. Где он?— Там.Дядя Коля заглянул в комнату.— Да где?— Нету?! — испугалась мать. — Мать пресвятая Богородица!.. Здесь был!Дядя Коля подошел к окну, тронул створки — они распахнулись.— Не пужайся — здесь он где-нибудь. В окно вылез.
Мать кинулась сразу к Юрке.Витька был там. Юрка и Витька сидели на лавочке, дед лежал на печке, но не хворал, а так — погреться залез. Молчали.Быстро вошла встревоженная мать.— Витька… Здравствуйте! Ох, Витька… — Мать успокоилась, но еще не могла отойти от быстрой ходьбы. — Что же ты ушел, сынок? Там дядя Коля ждет…Витька, Юрка и старик молчали.— Пойдем домой. — Матери стало неловко, потому что она почувствовала в их молчании суд себе.— Что, Витька… в ссылку ссылают? — сказал старик.— В какую ссылку?! — вспыхнула мать. — Что ты, дедушка, говоришь-то!— Да я шутейно, — успокоил старик. — Так я… болтанул. В гости он поедет. Хорошее дело.— Пойдем, Витя, — опять сказала мать.Витька сидел. Молчал.— Я не в осуждение говорю, — продолжал старик. — Кого осуждать? Такая теперь жизнь. Но вот раньше понимали: до семнадцати годов нельзя парня из дома трогать. У нас тада вся деревня на отхожий промысел ходила… И вот, кто поумней был — отцы-то, те до семнадцати лет сына в город не отпускали. Как ушел раньше, так все: отстал человек от дома. Потому что — не укрепился, не окреп дома, не пустил корешки. А как раньше время оторвался, так все: начинает его крутить по земле, как лист сухой. Он уж и от дома отстал, и от крестьянства… А потому до семнадцати, что надо полюбить первый раз там, где родился и возрос. Как полюбил на месте — дома, так тебе это и будет — родина. До самой твоей смерти. Тосковать по ей будешь…— Чего ты, дедушка, мелешь лежишь! — осердилась мать. — «Полюбил», «не полюбил»… Чего попало! Пойдем, Витька.Витька встал… Подал Юрке руку.— Пока.— До свиданья. Пиши.— Ладно. Ты тоже пиши. До свиданья, деда.— До свиданья, Витька. Не забывай нас.— Господи, прямо как на войну провожают… — не могла скрыть удивления мать. — Или, правда, — на заработки куда. Он едет-то — двадцать верст отсюда! К дяде родному.— Это хорошо, — опять сказал старик. — Чего же?Потом, когда шли по улице, мать сказала:— Тебе там хорошо будет, Вить.Витька молчал.— Неохота?Витька молчал.Мать тоже замолчала.Зато дома мать выпряглась.— Никуда он не поедет, — заявила она брату с порога. — Не пущу. Вот.Дядя засмеялся.— Ну, конечно, не надо: а то он там… потеряется. Заблудится. Волки его съедят… Витька, а ты-то чего? Тоже, как баба, елки зеленые! Чего ты? Мужик ты или не мужик?..
Ехали в деревню к дяде в легком коробке, сытая сильная лошадь бежала податливо. Коробок мягко качался на рессорах.— Витька, почему ты не учишься, как все люди, — хорошо?— Все, что ли, хорошо учатся! У нас в классе семь двоечников.— А тебя разве самолюбие не заедает, что ты попал в эту семерку?Витька промолчал на это.— И все семь — мальчишки? Или и девчонки есть?— Одна. Мы ее жучим, чтоб она исправлялась. Она бестолковая.Дядя захохотал.— Дак а себя-то… ха-ха-ха!.. Себя-то чего не жучите? О какие!.. А вы-то чем умнее — такие же двоечники, как она. А? Витьк?— Она к нам не касается. Она же работать не пойдет.— Во-он вы куда-а!.. — понял дядя. — Вот оно что. Та-ак. Ну и кем, например, ты хочешь работать? Когда подрастешь мало-мало.— Шофером.Дядя даже сплюнул в огорчении.— Дурак! Вот дурак-то! Это вас кто-нибудь подговаривает там? Или вы сами придумали — с работой-то?— Сами.— Вот долдоны-то! А учителя знают про ваш уговор?— Нет. По восемь классов мы как-нибудь кончим…— Тьфу! — расстроился дядя. — Хоть поворачивай и выдавай всю эту… шайку. Ты думаешь, шофером — хитрое дело? Это ведь кому уж деваться некуда, тот в шофера-то идет. Голова садовая! Ну, ничего, ничего! Я возьмусь за тебя. Шофером!.. Да это уж кого приперло: грамотешки нет — ну, в шофера. А так-то его бы черт туда затолкал, в шофера-то. А тебе… Ну, ничего, я тебя направлю на путь истинный. Ты у меня пятерочник будешь — на удивление всем.А ехали лесом, воздух в лесу был зеленый. Тишина пугала. Витьке было интересно… И грустно. Ох, то-о… — запел вдруг дядя негромко, задумчиво, — …То не ве-ете-ер ве-етку клонит,Ох, да не дубра-авушка-а шумит:То-о мое, ох, мое сердечко сто-онет,Как, ох, как осе-енни-ий лист дрожи-ит… И замолчал. И задумался.— Эх, Витька-а, — сказал дядя невесело, — махнулся б я с тобой годами. Эх, и махнулся бы — не глядя! Я б — не то что учиться, я бы черту рога свернул. Знаю теперь, как их свернуть можно, только… Но нам, Витька, война дорогу переехала. Война, будь она проклята. Не война, так я б теперь высоко-о летал. Да-а… А ты учиться не хочешь. Глупыш ты такой.— Мама же вон не воевала, а тоже не выучилась.— Мама не воевала, зато с голоду пухла здесь… Мама лет с пятнадцати работать пошла. Чего ты на маму киваешь? Счас не то время. Счас ты бо-ольшого дурака сваляешь, если не выучишься. Большого, Витька. Попомни мое слово.…Приехали в деревню затемно.Распрягли во дворе лошадь, дали ей овса.— Ну, пойдем знакомиться… Не робей, там все свои.В большой прихожей избы сидела за столом одна только круглолицая, ясноглазая, чем-то отдаленно напоминающая Витькину мать девушка, учила уроки.— Знакомьтесь, брат с сестрой, — сказал дядя Коля.— Это Витя? — радостно спросила девушка.— Витя. Собственной персоной. — Дядя разделся, взял у Витьки чемодан. — Раздевайся, Витька, будь как дома. Где все-то? Мать…— Телевизор у Баевых смотрят.— А наш чего же?— Опять сломался. Раздевайся, Витя! Давай, я тебе помогу. Ну?.. Меня Ольгой зовут… — Ольга помогла Витьке снять пальтишко. Была она рослая, красивая и очень какая-то простая и приветливая. Витьке она очень понравилась.— Надо же: такие глаза, и парню достались! — засмеялась Ольга.Глаза у Витьки, правда, девичьи: большие, синие. Витька смутился. Нахмурился.— Ты сперва не глаза разглядывай, — строго сказал отец, — а давай-ка накорми нас. Потом уж глаза разглядывай. А потом сделаешь мне его отличником. Срок — три месяца.
В городке дела хоть медленно, но подвигались к завершению.В одно воскресенье Владимир Николаич пригласил Грушу к себе домой.Шли принаряженные по улицам городка.— Меня тут… некоторые знают… — предупредил Владимир Николаич, — могут окликнуть или позвать… куда-нибудь.— Куда позвать?— В пивную. Не надо обращать внимания. Ноль внимания. Я их больше никого не знаю, оглоедов. Чужбинников. Я сейчас опять на почете стал… Меня в приказах отмечают. Они злятся. Им же ведь все равно: уровень, не уровень — лезут!..— А самого-то не тянет больше к ним?— К ним?! Я их презираю всех до одного!— Хорошо, — искренне похвалила Груша. — Это очень хорошо! Теперь жить да радоваться.— Я и так пропустил сколько времени! Я бы уж теперь главным был.— А теперь-то еще опасаются пока главным-то ставить?— Я думаю, что уже не опасаются. Но дело в том, что у нас главным работает старичок… Он уже на пенсии вообще-то, но еще работает, козел. Ну, вроде того, что — неудобно его трогать. Но думаю, что внутреннее решение они уже приняли: как только этот козел уйдет, я занимаю его кабинет.
1 2 3 4 5 6