— Может, мы и докатимся когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро.— Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.— Ты не захочешь, а другие — с радостью. Будет такое средство…— «Средство»… Открыли бы лучше какое-нибудь средство от похмелья. А то башка, как…— Не надо пить.— Пошел ты!..Замолчали. Юрка опять решительно сел за учебник.— У вас только одно на языке: «Будет! Будет!» — опять начал старик. — Трепачи. Ты вот — шешнадцать-то лет будешь учиться, а начнет человек помирать, что ты сделаешь?Юрка не намерен больше болтать. Молчит.— Вырежет ему чего-нибудь, — сказал Витька.— Да если ему срок подошел помирать, чего ты ему вырежешь?Витька не знал.— Я на такие… темные вопросы не отвечаю.— Нечего ответить, вот и не отвечаете. Светлые ваши головушки… только мякиной набиты.— Нечего? — опять вскочил Юрка. — А вот эти люди?.. — сгреб кучу книг и показал. — Вот этим людям тоже нечего отвечать?! Ты хоть одну прочитал?— Там читать нечего — вранье одно. У меня на квартире жил один…— Во дает?! — сказал Витька.— Ладно! — Юрка опять начал ходить по избе. — Чума раньше была?— Была. У нас в двадцать…— Где она теперь? Есть?— Не приведи, Господи! Может, будет…— В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная собака, что бы с тобой было?— Сбесился бы.— И помер бы. А сейчас — сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас — пожалуйста: полгода — и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. «Вранье»… Хоть бы уж помалкивали, если не знаете.Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.— Так. Ладно. Собака — это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет — и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала.— Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно.— Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет…— Пожалуйста! Я до этого укол сделаю — и пусть кусает, сколько влезет, — я только улыбнусь.— Хвастунишка.— Да вот же они, во-от! — Юрка опять показал на книги. — Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает…— Как это? — очень заинтересовался старик.Витька тоже не слышал про это.— Так. «Вот, говорит, сейчас у меня холодеют ноги — пишите». Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: «Руки отнялись».— А они пишут?— Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: «Пишите». Они плакали и писали. — У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика рассказ тоже произвел сильное действие.— Ну?— И помер. И до последней минуты все рассказывал, потому что это надо было для науки. А вы с этими вашими бабками еще бы… триста лет в темноте жили. «Раньше было! Раньше было!» Какие-то кулацкие уклоны… Вот так было раньше? — Юра подошел и включил радио. Пела певица. Немного все послушали ее. — Где она? — спросил Юрка.— Кто?— Певица-то. Ее же нет здесь, а — поет.— Так это по провода-ам.— Это радиоволны! «По провода-ам». По проводам — это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Ленинграде поет — что, туда провода протянуты?— Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то?Юрка махнул рукой.— Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.— Ну и учи.— А вы отрываете. — Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.Долго в избе было тихо.— Витька, а ты на кого хочешь учиться? — спросил старик.Витьку этот вопрос застал врасплох.— Я пока выбираю, — сказал он.— На кого он будет учиться! — оторвался от книги Юрка. — У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?— Не…— Что ж ты?— Знаешь, на кого учись? На судью, — посоветовал старик.— О-о! — удивились ребятишки. — Чего это?— Люди будут бояться. Скажут: вон, вон — судья идет! Большое дело.— Тогда уж — на прокурора, — сказал Витька. — Он пострашней.— Прокурор — это не все понимают, что страшно. А вот судья… это судья. Это уже тюрьмой пахнет.Еще помолчали.— Он есть на карточке? — спросил вдруг старик.— Кто?— Тот ученый, помирал-то который.— Академик Павлов? Вот он.Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.— Старенький уж был, — сказал Евстигнеич жалостливо.— Он был до старости лет бодрый и не напивался, как… некоторые. — Юрка отнял книгу. — И не валялся потом на печке, не матерился…— Чего вы взъелись-то на меня?! — вскричал больной старик. — Ты гляди что — житья не дают! Комиссары нашлись… Вам ба по тогдашнему делу — только комиссарами быть. Они тогда молодые были… Такие же вот… молокососы заполошные. Командовали.Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книжку с портретами ученых.— Ох, мать ты моя-а!.. — закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.— Куда это он? — спросил Витька.Юрка пожал плечами.— Ну, и что этот гусь? — спросил Юрка. — Наверно, отцом твоим станет?Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.— Отцом? — переспросил он.— Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас будет.Вошел старик… Нес в руке добрый кус сала.— Нате поешьте… ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, — загнетесь.— Зачем? У меня есть — мне Витька принес…— Ешьте! «Витька принес»… У Витьки у самого… зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базарное.— Нам дядя Коля привез из деревни — тоже доброе, — вступился Витька за свое сало.— В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а… не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. — Старик опять полез на печку. — Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.— Давай, мы сбегаем за четвертинкой? — еще раз предложил Юрка.Старик помолчал.— Не надо, — сказал. — Перемаюсь как-нибудь.Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.— Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? — спросил Витька негромко.Юрка пожал плечами.— К нам, когда папка помер, тоже приходил один… я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.— И я помню.— Ну и будешь дядей звать… Нечего их наваживать. Старый?— Старый, — сказал Витька, всерьез озабоченный новым «папкой».— А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? — спросил старик с печки.— У кого? — не понял Юрка.— У того академика-то. Одни студенты стояли?— У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.— Дети-то были, поди?— Наверно. Завтра узнаю.— Были, конечно. Никого если б не было родных-то, немного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Господи!
…Мать Витькина громко засмеялась.— Не знаю, — сказала она. — Я так не думаю.— Уверяю вас! — тоже улыбаясь, воскликнул слегка заалевший Владимир Николаевич.И дядя Николай тоже слегка заалел… Всем было хорошо, все слегка поразмякли.— А не спеть ли нам?! — догадался дядя Николай. — А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.— Хорошо играет? — спросил Владимир Николаевич.— Мой подарок, — не удержался, похвастал дядя Николай. — На день рождения ему отвалил — пускай учится.— Люблю музыкальных детей, — сказал Владимир Николаевич.— Так споем, что ли!— Какую? — спросила Груша.— Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.— Ну, прямо!.. Нашел песельницу.И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие петушиные глаза, зачастил не шутя, козлом: Небо, небо, небо, небо-о!.. Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владимир Николаич — будто он хотел пошутить.— Давай, Груша! — попросил опять Николай. — Помнишь, про колечко как-то… Про любовь, про колечко. Ты часто пела…Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на «суженого», усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела: Что стоишь, качаясь,То-онкая рябина-а?Го-оловой склоняясьДо самого тына… Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал: …Го-оловой склоняясьДо самого-о тына. Они, видно, певали раньше — славно у них вышло. Там через дорогу… — повела дальше Груша, — За-а рекой-ой широкойТа-ак же о-одинокоДуб стоит высокий. Владимир Николаич заблеял было: Та-ак же одиноко-о… Но — смолк. Не умел он. Стал слушать.Брат с сестрой пели: Как бы мне, рябине,К ду-убу перебраться,Я-а б тогда не сталаГнуться и качаться-а!..Ох, я-а б тогда не стала… Тут вошел Витька.Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон появился.— Сынок пришел! Поесть хочешь?— Нет, — сказал Витька. — Я у Юрки поел…— Господи!.. «У Юрки». Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит…— Нам дед Ефим сала дал.— Витьк, ну-ка сыграй нам! — сказал дядя Коля. — А?— Я уроки не выучил, — сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.— Ну, сыграл бы… — попросила и мать.— Хо!.. Говорю же: уроки не выучил…— Что ж ты до сих пор не выучил? — обиделся дядя Коля. — Ох, Витька, Витька… Ну, иди учи.Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.— Ну, иди, иди — учи, — тоже сказала она.Витька ушел в горницу.Дядя Володя поднялся…— Ну, пора и честь знать, как говорят.— Да посиди еще! — воскликнул Николай. — Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?— Посидите, — сказала и Груша.— Да нет, пойду… А то темно станет. Включу счас телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Володю.— Да нет, пойду… А то темно станет, хулиганов полно на улицах… Гусь-Хрустальный.— Ну, приходите… Не забывайте, — слышалось из большой комнаты. Мать говорила.— Ладно, ладно — приду, — опять изобразил Витька ненавистного ему гостя. — В воскресенье приду. Может, в субботу… Явлюсь, так сказать.И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресеньям.Раз явился:— Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствуется. Лист уже пожелтел.Два явился:— Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро — конец. Лист только до первого ветра: слетит.Три явился:— Слетел. Голенькие стоят. Пора…Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.— Уроки выучил?— Выучил.— Ну-ка, сядь — поговорим. Как тебе дядя Володя-то?Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.— Что? — спросила мать.— Ничего…— Не глянется?Витька опять пожал плечами.Мать кивнула головой, подумала… И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.— Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!Витька моментально осмелел, затараторил:— Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!— Руль, — коротко определила мать. — Но… Витька… дружок: нам не до жиру — быть бы живу. Так, сына. Дело наше… неважнецкое.— Да что, с голоду, что ль, помираем?Мать засмеялась.— Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, — выбирать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко… — Мать вздохнула. — Десять бы годков назад — этот бы дядя Володя… — И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое — может, себя убеждала:— Да он неплохой — так-то… Вон какой рассудительный. Не пьет.— Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.— Да это ж… что ж? Разве это пьет? Так-то пьет — это не страшно.— С бутылочки все и начинается, — стал тоже рассуждать Витька.Мать опять засмеялась.— Нет, у него тоже уж теперь — не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то… зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но…— Какой уж там витязь — гусь!— Не надо так! — строго велела мать. — Разговорился! Малой еще — так разговаривать. Ишь ты… Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то… больно языкастые нынче стали.
И опять пришел дядя Володя.Витька увидел его раньше, в окно.— Идет! — крикнул он.— Кто?— Ну, кто?.. Хрустальный!— Витька! — сердито сказала мать. — Ну-ка, отойди оттуда, не торчи.Витька отошел от окна.— Играть, что ли?— Играй, какую-нибудь… поновей.— Какую? Может, марш?— Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, какую-то недавно учил…— «Венок Дуная»? Мы его еще не одолели. Давай «Смешное сердце»?— Играй. Она грустная?— Помоги-ка снять… Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь.Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени.— Там есть, например, такие слова: «Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит…» Куда уж грустней — зареветь можно.— Да уж…Витька заиграл «Смешное сердце».Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у порога и тогда только сказал:— Здравствуйте.— Здравствуйте, Владимир Николаич, — приветливо откликнулась мать.Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть.— Дождик, Владимир Николаич?— Сеет. Пора уж ему и сеять.Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоятельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмотрит — переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения — когда слушают.— Пора… Сегодня у нас… что? Двадцать седьмое? Через три дня — октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.— Лист облетел? — спросил Витька.— Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но… скоро и эти слетят.Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол.— Все играешь, Витя?— Играет! — встряла мать. — Приходит из школы и начинает — надоело уж… В ушах звенит.Это была несусветная ложь; Витька даже приостановился играть, изумленно глянул на мать… и продолжал играть. Вообще Витьку удивляло, что мать, обычно такая живая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась.— Хорошее дело, — похвалил дядя Володя. — В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты — в Красном уголке на баяне тренироваться.— На баяне не тренируются, — сказал Витька. — Тренируются на турнике.— А на баяне что же делают?— Репетируют.Дядя Володя снисходительно посмеялся… Посмотрел на мать, показал глазами на Витьку.— Все знают.— Ну, они нынче…Витька тоже посмотрел на дядю Володю… И ничего не сказал. Продолжал играть «Смешное сердце».— Садитесь, Владимир Николаич. Садитесь.— Если талант есть — большое дело, — продолжал дядя Володя, сев за стол. — С талантом люди крепко живут.— Наоборот, — опять не выдержал Витька. — Юрка говорит: талантливым всегда первым попадает.— Витя!..— Какой Юрка?— Да мальчик тут один… по соседству, — пояснила мать. — Давайте, Владимир Николаич…— С плохими товарищами не знайся, — сказал дядя Володя.— Да он хороший мальчик… учится хорошо. На квартире здесь живет. Витя, ты если сел играть, играй.— Играю.— Попадает, Виктор, не талантам, попадает… неслухам, грубиянам — этим попадает, верно. А талант… — это талант. Ну, и учиться, конечно, надо — само собой.— Вот учиться-то… — Мать строго посмотрела на Витьку. — Лень-матушка!.. Вперед нас, видно, родилась.Витька поддал на баяне.— Витька, смори маленько. В ушах, правда, звенит.— Плохо с учебой, Виктор?— Чего только не делаю: сама иной раз сяду с ним: «Учи! Тебе ведь надо-то, не мне». Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы отец-то… Нас-то много они слушают!— Отец-то пишет, Виктор?— А чего ему писать? — отвечала мать. — Алименты свои плотит и довольный. А тут рости как знаешь.— Алименты — это удовольствие ниже среднего, — заметил дядя Володя. — Двадцать пять?— Двадцать пять.— Стараться надо, Виктор. Маме одной трудно.— Понимали бы они…— Ты пришел из школы, сразу раз — за уроки. Уроки приготовил — поиграл на баяне. На баяне поиграл — пошел погулял.Мать вздохнула.Витька играл «Смешное сердце».Дядя Володя открыл бутылочку шампанского.— Как она у нас — пук! — засмеялся он, довольный.— Надо наклонять, — встрял Витька, — тогда и «пук» не будет.— Шампанское должно пу… стрелять, — авторитетно сказал дядя Володя. — Прошу вас, Агриппина Игнатьевна. — И дядя Володя опрокинул шампанское в большой рот.— Х-у-у, — сказал он и поморгал маленькими глазами, — в нос дает.Витька захохотал.Мать с укоризной поглядела на него.— Держите, Агриппина Игнатьевна.Мать тоже выпила… И долго улыбалась и вздрагивала.— Стремиться надо, Витя, — продолжал дядя Володя, наливая еще два фужера.— Уж и то говорю ему: «Стремись, Витька…»— Говорить мало. Что говорить!— Как же воспитывать-то?Дядя Володя кивнул головой, приглашая Грушу опрокинуть фужерчик.— Ху-у-у, — опять сказал он. — Все: пропустили по поводу воскресенья, и будет. — Дядя Володя закурил. — Я ведь злоупотреблял, крепко злоупотреблял…— Вы уже рассказывали. Счастливый человек — сократились… Взяли себя в руки.— Бывало, утром на работу идти, а от тебя, как от циклона, — на версту разит. Зайдешь, бывало, в парикмахерскую — не бриться, ничего — откроешь рот, он побрызгает, тогда уж идешь. Хочешь на счетах три положить — кладешь пять.— Гляди-ка!— Да. В голове — дымовая завеса, — обстоятельно рассказывал дядя Володя, полагая, что это и занимательно, и поучительно.
1 2 3 4 5 6