Хорошенькое "кстати"! Так что я поехал -- надо милицию вызывать, протокол и
так далее. Борька протопал к выходу и исчез, хлопнув дверью.
-- Вот! Это то самое, то что у меня вертелось в голове всю дорогу! --
сказал Андрей Тюренков с кафедры спортивной медицины. Ведь жопа -- это не
только предмет или вместилище, а еще и...
-- Сералище,-- подсказал Шура Беседин.
-- Не сералище, а верзалище,-- поправил Дима.
-- Да нет,-- сказал Андрей,-- Жопа -- это еще и скверное событие или,
вернее, даже не просто событие, а скверный поворот дел. Сами слышали, только
сейчас человек сказал. Когда говорят "Жопа стряслась" -- это похуже, чем
просто порезаться бритвой с похмелья.
-- Смотря как порезаться,-- заметил Коля. У меня мужик чуть не умер от
кровопотери после такого пореза. Полтора литра крови, пришлось в него влить.
Правда, ему жена помогла порезаться.
-- Это как это она ему помогла?
-- Да как, очень просто. Пока мужик брился и похмелялся одеколончиком,
она собрала вещички и говорит: все, мол, пей дальше один, я к матери ухожу и
детей забираю. Ну, он с бритвой -- и на нее, а она говорит, вот и хорошо,
лучше сразу убей, чем так дальше жить. Ну он долго не думал, да и резанул
себе вгорячах.
Я подумал и возразил:
-- Ты понимаешь, Николай, это все-равно не "жопа". Мужик еще и
испугаться не успел, и уже либо выжил, либо помер, а хуже уже не будет.
Разве только шрам останется, да кого этот шрам волнует.
-- Миша прав,-- поддержал Вадик. "Жопа" -- это не просто скверное
происшествие, а целая цепь нехороших событий, когда одно скверное событие
закономерно влечет за собой другое, еще более скверное, и при этом
обстоятельства таковы, что ни предотвратить, ни убежать -- короче сделать
ничего нельзя. Только ждать и молиться, если в Бога веришь.
-- А если не веришь? -- спросил я?
-- Ну, тогда материться, -- сказал Николай,-- многие мои больные только
тем и спасаются.
-- Молиться или материться -- это, вобщем, одно и то же,-- задумчиво
сказал Вадик. Я тут прочитал пару книжек по психологии. Так автор
утверждает, что психологический механизм почти идентичен. Клясться,
ругаться, молиться... Да, так вот, про цепь событий, чтобы закончить. "Жопа"
страшна не теми событиями, которые уже произошли, а тем, что ты принужден
сидеть и ждать, пока произойдут последующие, еще более скверные вещи,
которые ты бессилен предотвратить.
-- Дамоклов меч,-- тихо произнес я вполголоса, сам не зная почему.
Откуда-то вдруг выплыла эта аллегория.
-- Можно и так сказать,-- ответил Вадик, -- с той лишь разницей, что
меч падает один раз, и тебе крышка. То есть, Дамоклов меч -- он как
одноразовый шприц. Ну ты сидишь под ним, потеешь от страха и ждешь, что он
вот-вот, но пока он не упал, с тобой ничего плохого не происходит. А вот
Дамоклова жопа сваливается на тебя постепенно, частями, и придавливает тебя
все сильнее и сильнее, пока либо не задавит совсем, либо ты в нее не сядешь,
в том самом смысле как Миша это красиво описал про ту пещеру с дерьмом.
Дамоклов меч убивает сразу, а "Дамоклова жопа" -- постепенно, так чтобы
сперва помучиться.
-- Ишемическая болезнь сердца и повторный инфаркт миокарда,--
пробормотал вдруг Алексей, крутанув фонендоскопом в воздухе, совсем как Брюс
Ли.
-- При чем тут ишемическая болезнь?-- не понял Вадик.
-- А это иллюстрация этой вашей Дамокловой жопы,-- ответил за него
Валера,-- Когда эта жопа еще только висит над головой или падает частями,
больной лечится у Алексея, а когда она свалилась и придавила как надо -- тут
уж больной попадает ко мне, в реанимацию, Алеша, не в обиду тебе будь
сказано.
-- А где наш товарищ майор?-- вдруг спросил Валера, посмотрев на свои
карманные часы -- наручных он не признавал,-- Миша, ты там ближе всех к
выходу, поди узнай.
-- Я поднялся и прошел в преподавательскую комнату. Когда я открыл
дверь, мне в лицо ударил резкий сквозняк и запах осенней прели. Майор Лосев
сидел на подоконнике перед раскрытым настежь окном, с расстегнутым кителем,
и дышал хрипло и тяжело. Лицо у него было неестественно бледного цвета, а по
лбу, несмотря на осенний холод, сбегали крупные капли пота. Одной рукой
майор подпирал голову, а другой пытался растирать себе грудь. На его лице
застыло выражение растерянности и испуга. Я всегда ношу с собой пачку
сигарет для хулиганов и для девиц, любящих стрельнуть сигаретку, а для
хороших людей таскаю в кармане нитроглицерин в капсулах. Я вынул капсулу из
коробки, положил ее под язык майору, который уже начал терять сознание,
стащил его обмякшее тело с окна, уложил на пол и пулей полетел обратно в
аудиторию.
-- Леха! Быстро в преподавательскую! Дима, у тебя сотовый в кармане --
вызывай спецов!
-- Кого именно?
-- Кардиологов. От линейки толку уже не будет.
Ребята ломанулись в дверь, я пошел следом, достав на всякий случай свой
неврологический молоточек. Когда я зашел в преподавательскую, Алеша с
Валерой уже освободили майору грудную клетку и лихо делали непрямой массаж с
искусственным дыханием. Я свернул из кителя тугой валик и подложил его
майору под затылок.
-- Анатолий Константинович, вы меня слышите?,-- проорал я майору прямо
в ухо.
-- Брось, Миша!-- сказал Валера, утирая пот рукавом,-- В грудной клетке
тишина. Либо фибрилляция, либо асистолия, он сейчас уже с ангелами
разговаривает.
Дима ходил по коридору, выразительно помахивая часами и посматривая на
дверь лифта. Наконец дверь открылась и спецы в ядовито-зеленых халатах
вывалились в коридор, волоча с собой положенный спецам боекомплект. До чего
все-таки полезная штука дефибриллятор! Без него запустить остановившееся
сердце -- это все-равно как открыть консервную банку без ножа. Спецы
попались опытные: они в мгновение ока подключили аппаратуру, виртуозно ввели
адреналин внутрисердечно и запустили сердце с первого же разряда. Майор
начал потихоньку оживать, лицо его чуть-чуть порозовело. Алексей держал в
руках пленку с его кардиограммой и вскоре объявил нам, что там сравнительно
небольшой инфаркт межжелудочковой перегородки, и прогноз для жизни, вобщем,
благоприятный. Пока майора погружали на носилки и уносили в лифт, кто-то
успел рассказать, что у майора застрелился друг, с которым они проучились
бок об бок все годы в военном училище. Позвонила его жена, вернее уже вдова
и сказала, что мужу не выплачивали жалование в течение семи месяцев, а потом
объявили, что часть расформировывают, а офицеров, скорее всего, уволят в
запас, и что она нашла его с пистолетом у виска, и рядом лежала записка, в
которой он просил у нее прощения за малодушное решение всех жизненных
проблем. У майора Лосева был в кармане билет на поезд, он собирался отчитать
положенную лекцию и ехать на вокзал, чтобы утром быть на похоронах. И вот,
вместо этого, чуть не угодил на собственные похороны. Николай с Димой пошли
помогать спецам заносить майора в машину. Мы остались стоять в коридоре.
Никто больше не вспоминал наш нелепый диспут. Прежде чем разойтись, мы
пожали друг другу руки и переглянулись. У всех в глазах мелькала одна и та
же мысль, но никто не решился высказать ее вслух.
Я ехал домой, и троллейбус выл мотором, как раненный зверь. Сердце
глухо ударяло изнутри по грудной клетке, как это бывает в первый раз перед
прыжком с пятиметрового трамплина. Я время от времени крутил шеей, пытаясь
освободить ее от чьей-то жестокой хватки, но хватка не ослабевала. Когда я
зашел в квартиру, жена Люся уже спала. Я выпил стакан компота, не включая
света, разделся и забрался в постель. Люся свернулась калачиком и, не
просыпаясь, прижалась ко мне теплыми и мягкими филейными частями. Я
повернулся на бок, обнял Люську за талию, и почувствовал, как будто у меня
внутри чья-то милосердная рука выключила сигнал тревоги. Страшная Дамоклова
жопа, державшая меня за горло всю дорогу домой, понемногу отступила и
исчезла в бескрайнем пространстве, и это пространство все ширилось,
расступаясь до самых дальних уголков радиогалактик, а сам я как-то незаметно
потерял возраст и вес, оторвался от земли и плавно полетел в нескончаемую
даль, и вокруг меня закружилась, заискрилась и засверкала до боли знакомая
звездная пыль вечно юной Вселенной.
Причина всех вещей
Один человек залез на высокую гору и стал думать о том, как устроен
мир. Он бросил камень, и камень упал вниз. Человек сел на берег океана и
снова стал думать о том, как устроен мир. Чайка вытащила из воды рыбу и
съела, и человек стал думать о причине всех вещей. Но мысли разбивались, как
волны о берег. Человек залез в глубокую яму и опять стал думать о том, как
устроен мир. Но тут из земли вылез червяк и завился в узел. Человек подумал,
что причина всех вещей для человеческого разума недоступна, и выбрался из
ямы. Он забрался на пыльный чердак и стал смотреть вниз на каменную
мостовую. Тут пролетела птица, весело и звонко, и человек стал думать о
смысле жизни. Он еще немного подумал, открыл грязное окно, замахал руками и
полетел. Пока он летел, он понял, как устроен мир, в чем смысл жизни, и что
есть причина всех вещей. Потом человека уложили в маленький деревянный ящик
и унесли за забор, а из-за забора вышли уже без ящика. И никто не подумал,
что в этом ящике находится смысл жизни и причина всех вещей.
Миг вечности
Взгляд остановился. Остановился совсем. Остекленевшие зрачки неподвижно
уперлись в пространство, как тупые сверла в бетонную стену, и безнадежно
застряли. Обычно взгляд блуждает по сторонам и выискивает непорядок. Непорядка
много, и поэтому взгляд постоянно перебегает с периметра в центр,
и с центра на периметр, шарахаясь от бликов, царапая предметы и слизывая
цвета. Куда ни падает взгляд -- всюду непорядок: громоздятся предметы, раскачиваются
световые пятна, пространство извивается в конвульсиях с периметра и до
центра, с центра и до периметра. А там, за периметром, ближе к затылку,
пространства вообще нет, там все ровного, отвратительно гадкого черно-коричневого
цвета. Непорядком это назвать нельзя. Это -- форменное безобразие. И в это
безобразие превращается весь тот непорядок который уходит за периметр.
Теперь взгляд остановился, и периметр постепенно съеживается в точку, а
безобразие вылезает из-за затылка и поглощает замызганное пространство,
как чернила, заливающие тетрадь двоечника. Уши набиты обрывками случайных
фраз, скрежетом и треском ломающегося бытия, фальшивыми мелодиями чужих
неоконченных драм и неудовлетворенных страстей. Эти звуки бесконечной чередой
носятся по бескрайним лабиринтам внутреннего уха, отражаются, сливаясь,
блекнут и умирают. Все это как бы снаружи. А внутри тихо клокочет липкий,
вязкий клей подсознания, и пузыри мыслей силятся вырваться наружу. Каждый
пузырь кажется очень важным и значительным, пока он ворочается в клею,
но вырываясь из него, тут же лопается, оставляя лишь легкий пар беспокойства,
да невесомые слова. Слова парят в сознании, как пушинки одуванчика, пока
их не подхватит пронзительный ветер бытия и не унесет прочь. Он расшвыривает
пушинки слов куда попало, и несется дальше один, расталкивая небесные тела
и волнуя мировой эфир. Чистый и свободный, с необыкновенной легкостью проникает
он за ту неприступную стену, которая отделяет суетный мир быстро меняющихся
дрожащих теней от мира вечных и совершенных вещей. Эти вещи, должно быть,
правильной формы, хотя нельзя сказать, какой именно. Они все светятся изнутри.
Все, кроме одной, которая глубокого черного цвета и вбирает в себя свет
всех остальных вещей. Они располагаются частично одна внутри другой, но
это нисколько им не мешает. Периметра там нет. Нет и движения. И внутренний
свет этот не холодный и не теплый, он не резок и не ласков, но он ровный,
постоянный, идущий изнутри, из самых недр мироздания, никогда не угасает
и не меняется. Тщетно пытается взгляд пробуравить неприступную стену, отделяющую
его от этого мира. Но ему никогда это не удается. Гадкое ползучее безобразие
застилает беспомощный взгляд. Оно цвета врожденной тупости, цвета затылочного
зрения, цвета колготок старой девы, злобствующей на весь мир. А может,
вовсе и нет никакого такого безобразия, а есть только непреходящее человеческое
бессилие и усталость... Наконец взгляд не выдерживает и начинает дрожать,
а потом вновь обреченно пускается привычным путем -- от центра к периметру,
от периметра к центру. Безобразие с неохотой уползает на свое место, ближе
к к затылку и там затаивается до поры. С грохотом захлопывается котел подсознания
с кипящим клеем, и лишь изредка из-под крышки вырывается пар. Привычный
ритм жизни вновь пускает в ход бесчисленные винтики и колесики, двигающие
взгляд туда и сюда, и так будет продолжаться до тех пор, пока однажды,
в единый и неуловимый миг он не остановится совсем и не погаснет. Тогда
быстротечный ветер бытия налетит и понесет его сквозь все преграды, чтобы
однажды легко и просто зажечь его вновь, но где и когда -- неизвестно.
Кое-что о полетах
Не все привычные вещи так просты, как кажется привычному уму. Вот
только представьте себе: реактивный лайнер летит строго на Север, и его 120
пассажиров и 47 членов экипажа неплохо себя чувствуют. Авиадиспетчер следит
за полетом с земли и, ему ничего не стоит поймать радаром его координаты. А
вот большая навозная муха. Она тоже летит строго на север. С земли за ней
следит серый пушистый котенок, но поймать ее он не может и только зря машет
лапой по воздуху. Муха, конечно, не самолет, но ведь и котенок -- не
авиадиспетчер! С другой стороны, если самолет может лететь строго на Север,
то почему муха не может себе этого позволить? В самом деле, никто и ничто не
может запретить мухе лететь куда угодно. Муха -- сама себе и пассажир, и
экипаж. Ей не нужны ангары и аэродромная обслуга, и заправляется она чем
угодно -- сначала кусочком дерьма на заднем дворе, а потом еще и каплей
вишневого варенья с вашего блюдечка. Муха садится на любую поверхность и
ползает по оконному стеклу вверх и вниз. Лайнер садится только на бетонную
полосу, а по оконному стеклу ползать вообще не умеет, да и летает хуже, хотя
и значительно быстрее. В данный момент он пролетает на рекой, вдоль
фарварера которой летит утка-кряква, как ни странно, тоже строго на Север.
Утка летит медленнее, чем самолет, зато плавает гораздо быстрее. Посудите
сами -- за то время, пока утка проплывет 100 английских ярдов, самолет не
проплывет и половины, и скорее всего, вообще утонет. Самолет, кроме того, не
умеет нырять, дробить ил, ловить червяков и лягушек и щелкать клювом. Хотя
утка тоже не умеет щелкать клювом -- это аист умеет. Можно предположить, что
аист научился щелкать клювом у некоторых людей мужеска пола, которых ему
приходится посещать по долгу службы. Бывает так, что мужчина расслабится и
разевает клюв, в который затем попадает муха, и возможно даже не одна. И вот
тут-то, в конце концов, появляется зловредная длинноногая птица с вопящим
свертком в зубах. Ах ты, господи, -- восклицает жертва -- это что же, я уже
папа? Ну да, конечно! Не надо было клювом щелкать! И уж тем более не след
садиться на самолет и лететь строго на Север. От алиментов далеко не
улетишь! Впрочем, мы отклонились от темы. Итак, самолет плавает хуже, чем
утка, но ездит по земле безусловно лучше. У утки даже и колес нет в помине.
Впрочем, и у мухи колес тоже нет, зато есть лапы -- целых шесть, и на каждой
сидят микробы, что доставляет людям немало досады и неудовольствия. Если
разобраться, то у самолета на колесах микробов гораздо больше, чем у мухи на
лапах, но почему-то людей это никак не беспокоит. Возможно, это потому, что
самолеты не садятся на лицо и не ползают по тарелкам и чашкам. Зато
некоторые самолеты сбрасывают бомбы и ракеты, на которых нет никаких
микробов, но почему-то людей это никак не успокаивает. Самолеты сбрасывают
бомбы и ракеты, тараканы сбрасывают коконы с тараканьими яйцами, а атомные
станции сбрасывают радиоактивные отходы. Никто ничего хорошего не сбрасывает
-- это уже проверено: сбрасывают всегда какую-нибудь гадость, а все хорошее
держат при себе. И когда все это достанет так, что терпеть уже невозможно,
пытаются улететь от всего это подальше. Разбегаются, спотыкаясь и падая,
мучительно взлетают и летят, поджав лапы, трепеща крыльями, жужжа моторами,
заткнув уши и нос, со скорбным и болезненным выражением лица, и надеются,
что там, куда они прилетят, будет лучше.
1 2 3 4 5