А теперь я должна страшно тебя огорчить. Мы с матушкой пошли в ювелирку сдавать кое-какие ее украшения: золотишко, пару камушков недорогих. Мамка изо всех сил хотела наскрести тысчонку долларов, чтобы я могла слетать в Нью-Йорк к тете Соне и дяде Яше и купить им какие-то подарки. Ты ведь знаешь, какая она щепетильная, и она не хочет, чтобы я просила у тебя деньги на полеты в Нью-Йорк и на подарки нашим родственникам. И вот, нежданно-негаданно произошла катастрофа. Когда мы возвращались домой сквозь последние капли только что прошедшего дождя, крепко сжимая в руках сумку с вожделенными долларами, мамка замечталась о моем счастье, поскользнулась в грязной луже, упала и сломала сразу обе руки. Произошло это четыре дня назад, и у меня даже не было времени подойти к компу и написать тебе о случившемся несчастье. Все на нервах, все на боли, на скорой помощи и на обезболивающих. Левая рука сломана внутри сустава, она чудовищно распухла, кожа черная и висит мешком. Я вожу мамку в туалет, кормлю с ложечки как ребенка и сплю рядом с ней на кресле, потому что боюсь проспать что-нибудь страшное.
Я теперь не знаю, что мне делать. У матери на лице сплошная боль – не за себя, а за меня. Я ее успокаиваю, а сама реву всякий раз как только мать меня не видит. Наверное ты прав, и я должна наконец развязать тебе руки. Ты молодой интересный мужчина, и конечно быстро себе найдешь кого-нибудь, с кем тебе будет хорошо. А я – я теперь должна жить там, где жила до сих пор, и ухаживать за вонючей старухой, которая кричит от боли, потеет, портит воздух, плачет, рыдает и капризничает как ребенок. Я должна, потому что эта вонючая старуха – моя мать. У меня есть слабая надежда, что может быть, если дела пойдут на поправку, и мать сможет обходиться без моей помощи, я смогу через несколько месяцев просить сестру побыть с ней какое-то время и приехать навестить тебя ненадолго, но все это пока в неопределенном будущем, и зависит от того, как пойдет процесс выздоровления. Но я не призываю тебя ждать. Я просто хочу верить, что ты, может быть, дождешься меня, во имя нашей трудной любви, а там – поступай как знаешь. Упрекать я тебя не буду ни в чем.
Я сейчас думаю о том, что вот, однажды прочитала, как разбился тот швейцарский самолет, и неожиданно пожалела, почему я не летела тем самолетом… Тогда бы и проблемы все разрешились, и все получили бы желанное освобождение – и ты, и я. Ты, конечно, не последовал бы за мной, я знаю. Ты слишком любишь жизнь. Возможно, ты сперва бы погоревал какое-то время, а потом, конечно, нашел свое счастье с кем-нибудь другим. Не знаю, зачем я тебе об этом пишу. Просто – мне очень плохо без тебя, а быть с тобой я – увы – не могу. Вот такая жизнь мне теперь предстоит. Каждый день, каждую минуту жить на разрыв.

Дальнейшая часть письма содержит в основном бытовые детали и поручения о покупке и пересылке американских лекарств, необходимых для лечения матери Лены, поэтому я эту часть письма не привожу.
А.Ш.
14.06.98
Давно я не писал. Ни рассказа, ни дневника. То на работе завал, то занятия дурацким американским дейтингом. Я от тоски дал объявление на personals.yahoo.com, и на него откликнулась странная подруга по имени Венди Деннис. Или Уэнди. Короче, Wendy. Пригласил ее в гости. Выпили, закусили, поставили Dark side of the Moon, и под него неслабо трахнулись. Потом я приехал к ней в гости и мы устроили секс-марафон на всю ночь. Моего английского вполне хватало для общения, и болтали мы до одурения. Она – крашеная блондинка, с университетским образованием, у нее бывают приступы височной эпилепсии, потому что она в юности перепила кислоты и перекололась герычем. А еще у нее удалены два полипа матки и еще что-то там, типа как рак. А еще у нее родная сестра покончила самоубийством в психбольнице. А еще она – убежденная феминистка, и у нее много волонтерских обязанностей – она поет в церкви, ведет в ней бухгалтерские книги, организует детские спектакли со сбором денег в благотворительные фонды и многое другое. Поэтому часто со мной она встречаться не может, а тем более жить вместе. Венди меня свела в свою церковь, перезнакомила со всеми друзьями, которые восторженно ахали, и тут же про меня напрочь забывали.
Недели через две Венди мне заявила, что ей со мной трудно, что сказывается разница культур и менталитетов, что она решила вернуться к прежнему бойфренду, с которым до того поссорилась, и будет счастлива со мной остаться друзьями. Ну и слава богу! Уж лучше Ленка, какая она ни есть. С Венди я чувствовал себя как-то скованно и неуютно. Она конечно права. Разница менталитетов. Одиночество мое с появлением Венди не прошло. Вот если бы Ленка приехала, тогда…
А Ленка в очередной раз меня подкосила, да так что ни хрена ни в голове, ни в руках не держится. Черт бы ее драл с ее швейцарскими самолетами, несчастной невезучей мамкой и вечной ипохондрией! Я все же надеялся, что скоро ее увижу, расцелую в обе щеки и утоплю в Мексике в первом водопаде – бултых!.. Good bye, my love!.. Боже, какая чушь! Как можно одновременно любить человека и в то же время ненавидеть? Это так нелогично и глупо… Ведь я все-таки люблю Ленку, это же очевидно. Просто, что-то в ней мне явно лишнее, и оно меня раздражает, а чего-то мне в ней не хватает. Но все остальное в ней мне все-таки нужно. И я – я тоже нужен ей. Поэтому я остался жить «У» Ленки и не ушел от нее к Тине. Я сам порвал с Тиной отношения. А из-за чего? Ах, да! Из-за Офелии.
Когда Ленка с тещей уехали в Питер в гости к сестре на выходные, я, естественно, пригласил Тину «на чай». Встретились в метро, и Тина начала меня грузить, что я не должен тащить ее в нашу с Ленкой супружескую постель так быстро и откровенно, а должен сперва «поухаживать». Например, сейчас она желает провести пару часов в торговом центре, а я должен ее сопровождать и угождать по ходу дела. Я ответил, что угождать не умею от природы, и что дома у меня голодная кошка, которая член моей семьи, и она боится оставаться дома одна, как боятся маленькие дети. Она в панике раскидывает вещи в коридоре, бросается на дверной замок и пытается его открыть. А потом с громким плачем царапает когтями дверь, думает, что мы ее услышим. Бедная, она думает, что мы рядом, она не знает, как огромен мир и как бывают страшны расстояния до близких, от которых ждешь немедленной помощи… В Америке маленьких детей, до двенадцати лет, не положено по закону оставлять дома одних. А кошке Офелии всего пять лет, она совсем маленькая, в ней не больше трех килограммов. Ей никак нельзя оставаться дома совсем одной.
Но Тину этот ответ только обозлил: «Все обязанности у тебя поделены между женой, тещей и кошкой. А что ты оставил для меня? Ничего! Вот и иди, корми свою гадкую кошку, а про меня вообще забудь!». Я холодно повернулся и пошел домой кормить Офелию вонючей скользкой кашей, наваренной тещей впрок из овсяной крупы с непотрошенной мойвой и прочей мелкой рыбьей сволочью без собственного имени, на ценнике которой в рыбном магазине значилось: «Мелочь крупная». Кошка Офелия встретила меня в коридоре суровым, сумрачным взглядом. Испереживалась, сидя в одиночестве, обиделась… Поела свою кашу молча, не глядя мне в глаза, и потрусила под стол. На руки не хотела идти. Я ее все же поймал и взял на руки: тело напряженное, загривок нахохленный, прячет глаза и не урчит. Обиделась… Ленка всегда говорила: кошка – тоже человек.
Офелия, нежная крыжовенноглазая Офелия, помяукни меня в своих молитвах! Я так скучаю по тебе… Здесь в Америке, за многие тысячи километров от тебя, мне снится твоя шелковистая шерстка и умильный взгляд. Офелия, ты никогда не выходила даже за порог квартиры, лишь раз случайно выскочила на лестничную клетку. Как ты тогда испугалась… Офелия, бедная Офелия, ведь и ты тоже, как и я, всю жизнь прожила «У»… Тебя не выпускали из квартиры, хотели уберечь от улицы. Ты жила «У» и не знала свободы, не знала улицы, как я когда-то не знал Америки. Теперь я знаю Америку, а тебе, Офелия, так никогда и не попасть на улицу. Ты так и умрешь от старости в изученой до последней трещинки, до последней не убираемой годами паутинки на потолке, тещиной квартире – в квартире, где теперь нет меня… Да и буду ли я там когда-нибудь? Как это страшно – покидать на всю жизнь гнездо, пусть даже чужое и нелюбимое… Черт побери!.. Щеки мокрые. Ну и дела… До Америки я отродясь не плакал, даже в детстве. Наверное, я что-то сегодня неправильное съел. Будем считать, что это пицца виновата.
А может, и не пицца, может, и не Ленка вовсе, может – это сам во всем и виноват? Точно! Это я во всем виноват. Только я сам. И нет мне теперь пути ни в Мексику, ни назад в Ленкину квартиру, ни в Воронеж к родителям – никуда. Всюду я чужой. Я от всех отлип, от всех кроме Ленки, от которой я смогу отлипнуть только когда кого-нибудь из нас не будет. Или ее, или меня. И мне вовсе не надо садиться в швейцарский самолет, мне вовсе не нужно ехать в Мексику, чтобы отлипнуть раз и навсегда. Я могу найти свою Мексику гораздо ближе. Надо только решиться. Мне кажется, что я решился. Утром проверим. А сейчас – спать, писатель Толстоевский, гений, Мейерхольд!
Вот, собственно, и все. У этого дневника уже никогда не будет продолжения.
А.Ш.
13.06.98

Здравствуй, дорогой племянник!
Я решил воспользоваться любезным предложением твоей супруги Леночки и написать тебе по Интернету. Очень непривычен для меня этот вид общения. Старое доброе бумажное письмо при всей его несовременности несравненно душевнее. Спасибо тебе большое за присланную монографию. Ты второпях забыл ее надписать мне в подарок, а может быть сейчас даримые книги уже не надписывают, считая это несовременным, но это ерунда. Главное, что ты меня не забываешь, и это греет мне душу и не дает одичать одному среди моих дорогих стеклышек и стекляшек, над которыми ты посмеивался.
Ты знаешь, Валерик, о чем я подумал? Я уже стар, давно достиг пенсионного возраста, и мне пора подумывать об уходе со службы в почетную отставку. Я мог бы разменять свою квартиру так чтобы оставить тебе однокомнатную квартиру в Москве и съехаться с сестрой, то есть с твоей мамой и папой. Они меня давно зовут к себе. А вы с Леночкой будете жить сами по себе, а ко мне и к Наталье Петровне ездить в гости, когда захотите. Что ты об этом думаешь? Я очень тревожусь за тебя, что ты там один в Америке, а Леночка связана матерью по рукам и ногам и не может к тебе приехать. Бог знает, что Америка тебе даст, а семью так ты можешь потерять. Взвесь все за и против и напиши мне, что ты решил.
Я очень соскучился по тебе. Мне тебя не хватает. Так хочется тебя увидеть, поиграть и попеть вдвоем. Ведь у нас здорово получалось! Можно было быть пригласить твоих маму и папу и Наталью Петровну и дать всем большой концерт в честь твоего возвращения.
Ну целую тебя, дорогой племянник. Удачи тебе во всем, силы душевной и мудрости в делах житейских.
Искренне любящий тебя,
Твой лиценциат Видриейра – uncle Albert

1 2 3 4 5 6 7 8