Больше нечего было узнать о докторе Хэнки. Несомненно, он занялся книгой. Он нарушил запрет и пал жертвой рока.
Они вошли в ресторан, и Прингл немедленно положил книгу на столик, словно она жгла ему пальцы. Священник с интересом взглянул на нее; на переплете были вытеснены строки:
Кто в книгу эту заглянуть дерзнет, Того Крылатый Ужас унесет...
Дальше шло то же самое по-гречески, по-латыни и по-французски.
Принглу и Опеншоу хотелось пить - они еще не успокоились. Профессор кликнул лакея и заказал коктейль.
- Надеюсь, вы с нами пообедаете, - обратился он к миссионеру. Но Прингл вежливо отказался.
- Вы уж простите, - сказал он. - Я хочу сразиться с этой книгой один на один. Не разрешите ли воспользоваться вашей конторой часа на два?
- Боюсь, что она заперта сейчас, - ответил Опеншоу.
- Вы забыли, что там разбито окно. - И преподобный Льюк Прингл, улыбнувшись еще шире, чем обычно, исчез в темноте.
- Странный он все-таки, - сказал профессор, озабоченно хмурясь.
Он обернулся и с удивлением увидел, что Браун беседует с лакеем, который принес коктейль. Насколько он понял, речь шла о сугубо частных делах - священник упоминал о каком-то ребенке и выражал надежду, что опасность миновала. Профессор спросил, откуда он знает лакея. Священник ответил просто:
- Я тут обедаю каждые два-три месяца, и мы иногда разговариваем.
Профессор обедал здесь пять раз в неделю, но ему ни разу и в голову не пришло поговорить с лакеем. Он задумался, но размышления его прервал звонок, и его позвали к телефону. Голос был глухой - быть может, в трубку попадала борода. Но слова доказывали ясно, что говорит Прингл.
- Профессор! - сказал голос, - Я больше не могу. Я загляну в нее. Сейчас я у вас в конторе, книга лежит передо мной. Мне хочется с вами попрощаться на всякий случай.
Нет, не стоит меня отговаривать. Вы все равно не успеете.
Вот я открываю книгу/Я...
Профессору показалось, что он слышит что-то - может быть, резкий, хотя и почти беззвучный толчок.
- Прингл! Прингл! - закричал он в трубку, но никто не ответил.
Он повесил трубку и, обретя снова академическое спокойствие (а может, спокойствие отчаяния), вернулся и тихо сел к столику. Потом - бесстрастно, словно речь шла о провале какого-нибудь дурацкого трюка на спиритическом сеансе, - рассказал во всех подробностях таинственное дело.
- Так исчезло пять человек, - закончил он. - Все эти случаи поразительны. Но поразительней всего случай с Бэрриджем. Он такой тихоня, работяга... Как это могло с ним случиться?
- Да, - ответил Браун. - Странно, что он так поступил. Человек он на редкость добросовестный. Шутки для него шутками, а дело делом. Почти никто не знал, как он любит шутки и розыгрыши.
- Бэрридж! - воскликнул профессор. - Ничего не понимаю! Разве вы с ним знакомы?
- Как вам сказать... - беззаботно ответил Браун. - Не больше, чем с этим лакеем. Понимаете, мне часто приходилось дожидаться вас в конторе, и мы с ним, конечно, разговаривали. Он человек занятный. Помню, он как-то говорил, что собирает ненужные вещи. Ну, коллекционеры ведь тоже собирают всякий хлам. Помните старый рассказ о женщине, которая собирала ненужные вещи?
- Я не совсем вас понимаю, - сказал Опеншоу. - Хорошо, пускай он шутник (вот уж никогда бы не подумал!). Но это не объясняет того, что случилось с ним и с другими.
- С какими другими? - спросил Браун.
Профессор уставился на него и сказал отчетливо, как ребенку:
- Дорогой мой отец Браун, исчезло пять человек.
- Дорогой мой профессор Опеншоу, никто не исчез.
Браун смотрел на него приветливо и говорил четко, и все же профессор не понял. Священнику пришлось сказать еще отчетливей:
- Я повторяю: никто не исчез. - Он немного помолчал, потом прибавил: Мне кажется, самое трудное - убедить человека, что ноль плюс ноль плюс ноль равняется нулю.
Люди верят в самые невероятные вещи, если они повторяются. Вот почему Макбет поверил предсказаниям трех ведьм, хотя первая сказала то, что он и сам знал, а третья - то, что зависело только от него. Но в вашем случае промежуточное звено - самое слабое.
- О чем вы говорите?
- Вы сами ничего не видели. Вы не видели, как человек исчез за бортом. Вы не видели, как человек исчез из палатки. Вы все это знаете со слов Прингла, которые я сейчас обсуждать не буду. Но вы никогда бы ему не поверили, если б не исчез ваш секретарь. Совсем как Макбет: он не поверил бы, что будет королем, если бы не сбылось предсказание и он не стал бы кавдорским таном.
- Возможно, вы правы, - сказал профессор, медленно кивая. - Но когда он исчез, я понял, что Прингл не лжет.
Вы говорите, я сам ничего не видел. Это не так, я видел - Бэрридж действительно исчез.
- Бэрридж не исчезал, - сказал отец Браун. - Наоборот.
- Что значит "наоборот"?
- То, что он, скорее, появился, - сказал священник. - В вашем кабинете появился рыжий бородатый человек и назвался Принглом. Вы его не узнали потому, что ни разу в жизни не удосужились взглянуть на собственного секретаря.
Вас сбил с толку незатейливый маскарад.
- Постойте... - начал профессор.
- Могли бы вы назвать его приметы? - спросил Браун. - Нет, не могли бы. Вы знали, что он гладко выбрит и носит темные очки. Он их снял - и все, даже грима не понадобилось. Вы никогда не видели его глаз и не видели его души. А у него очень хорошие, веселые глаза. Он приготовил дурацкую книгу и всю эту бутафорию, спокойно разбил окно, нацепил бороду, надел плащ и вошел в ваш кабинет.
Он знал, что вы на него не взглянули ни разу в жизни.
- Почему же он решил меня разыграть? - спросил Опеншоу.
- Ну, именно потому, что вы на него не смотрели, - сказал Браун, и рука его сжалась, словно он был готов стукнуть кулаком об стол, если бы разрешал себе столь резкие жесты. - Вы его называли счетной машиной. Ведь вам от него нужны были только подсчеты. Вы не заметили того, что мог заметить случайный посетитель за пять минут: что он умный; что он любит шутки; что у него есть своя точка зрения на вас, и на ваши теории, и на ваше умение видеть человека насквозь. Как вы не понимаете? Ему хотелось доказать, что вы не узнаете даже собственного секретаря! У него было много забавных замыслов. Например, он решил собирать ненужные вещи. Слышали вы когда-нибудь рассказ о женщине, которая купила две самые ненужные вещи медную табличку врача и деревянную ногу? Из них ваш изобретательный секретарь и создал достопочтенного Хэнки - это было не трудней, чем создать Уэйлса. Он поселил доктора у себя...
- Вы хотите сказать, что он повел меня к себе домой? - спросил Опеншоу.
- А разве вы не знали, где он живет? - сказал священник. - Не думайте, я совсем не хочу принижать вас и ваше дело. Вы - настоящий искатель истины, а вы знаете, как я это ценю. Вы разоблачили многих обманщиков. Но не надо присматриваться только к обманщикам. Взгляните, хотя бы между делом, на честных людей - ну, хотя бы на того лакея.
- Где теперь Бэрридж? - спросил профессор не сразу.
- Я уверен, что он вернулся в контору, - ответил Браун. - В сущности, он вернулся, когда Прингл открыл книгу и исчез.
Они опять помолчали. Потом профессор рассмеялся. Так смеются люди, достаточно умные, чтобы не бояться унижений. Наконец он сказал:
- Я это заслужил. Действительно, я не замечал самых близких своих помощников. Но согласитесь - было чего испугаться! Признайтесь, неужели вам ни разу не стало жутко от этой книги?
- Ну что вы! - сказал Браун. - Я открыл ее, как только увидел. Там одни чистые страницы. Понимаете, я не суеверен.
ЗЕЛЕНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Молодой человек в бриджах, с оживленным открытым лицом, играл в гольф на поле, параллельном морскому берегу, где сумерки окрасили все в серый цвет. Играл он сам с собой и не гонял мяч зря, но отрабатывал приемы с какой-то тщательной яростью, словно аккуратный небольшой ураган.
Он быстро выучивался многим играм, но ему хотелось учиться чуть быстрее, чем это возможно, и поэтому он был заведомой жертвой тех заманчивых предложений, которые обещают научить игре на скрипке за шесть уроков, французскому - заочно. Он дышал свежим воздухом столь обнадеживающих приглашений и приключений, а сейчас был личным секретарем у адмирала сэра Майкла Крэвена, владевшего большим домом и парком, чуть подальше от моря.
Он был честолюбив и не собирался всю жизнь быть чьим-то секретарем, но он был разумен и знал, что лучший способ уйти из секретарей - стать секретарем хорошим. Он и стал им, научившись расправляться с кипами писем так же быстро и сосредоточенно, как с мячом. Сейчас он сражался с письмами один, на свою ответственность, - последние полгода адмирал был в плавании, и его ждали домой через несколько дней, а то и часов.
Гарольд Харкер бодро и скоро взошел на гребень между полем и морем и, глянув на берег, увидел нечто странное.
Видел он нечетко, сумерки с каждой минутой сгущались под грозовыми тучами, но на секунду ему пригрезился сон из далекого прошлого или драма, разыгранная призраками другого века.
Закат догорал медными и золотыми полосами над последним кусочком моря, который казался скорее черным, чем синим. Но еще чернее на ярком сиянии заката, четкие, как силуэты в театре теней, прошествовали двое мужчин в треуголках, при шпагах, словно они только что сошли с деревянных кораблей Нельсона. Такая галлюцинация была бы неестественна для Харкера, будь он даже склонен к галлюцинациям. Он принадлежал к тому нетерпеливому и науколюбивому роду, которому легче вообразить летающий корабль из будущего, чем парусник из прошлого. Поэтому он пришел к вполне разумному выводу, что и футурист может верить своим глазам. Его иллюзия длилась лишь секунду.
Со второго взгляда зрелище оказалось необычным, но вполне вероятным. От моря шли друг за другом, один - ярдов на пятнадцать позади другого, обычные современные офицеры флота, но в той почти экстравагантной форме, которую моряки надевают только в крайнем случае, скажем, когда их посетит особа королевской крови. У того, что шел впереди, видимо, не подозревая о том, кто шел сзади, Харкер сразу разглядел орлиный нос и острую бородку своего адмирала; человека позади он не знал. Зато он знал, почему они так одеты. Он знал, что, когда судно адмирала приходит в соседнюю гавань, его посещает высочайшая особа; это объясняло парадную форму. Но он знал и моряков, по крайней мере адмирала, и не мог понять, почему адмирал сошел на берег с такой оснасткой, когда он мгновенно переоделся бы в штатское или хотя бы в обычную форму. Что-что, а это было бы не в его духе, и надолго осталось одной из главных тайн нашей таинственной истории. Тогда же очертания фантастических мундиров на фоне обнаженных декораций - темного моря и песка - напоминали комическую оперу Гилберта и Салливена Речь идет о комической опере "Корабль Ее Величества "Пинафор".
Второй человек был куда удивительнее, несмотря на аккуратный мундир лейтенанта; особенно необычно было его поведение. Он шел неровной, беспокойной походкой, то быстро, то медленно, словно не мог решиться, догонять ли ему адмирала. Адмирал был глуховат и не слышал шагов на мягком песке, но шаги эти, попадись они сыщику, породили бы сотню догадок, от хромоты до танца. Смуглое лицо было затемнено сумерками, глаза горели и сверкали, подчеркивая возбуждение. Раз он пустился бежать, но внезапно сник до небрежной медленной раскачки. Затем он сделал то, что, на взгляд Харкера, ни один офицер флота не сделал бы и в сумасшедшем доме. Он обнажил шпагу.
В этот высший момент удивительного видения обе фигуры исчезли за мысом, и воззрившийся на них секретарь заметил только, как смуглый незнакомец беззаботно срубил головку цветка. Видимо, он больше не пытался нагнать адмирала. Однако Харкер задумался и простоял там некоторое время, а уж потом озабоченно направился к дороге, проходившей мимо ворот усадьбы и длинным изгибом спускавшейся к морю.
По этой извилистой дороге и должен был прийти адмирал, если учесть, откуда он шел, и предположить, что он намерен прийти домой. Тропинка между морем и полем для гольфа поворачивала сразу за мысом и, став дорогой, возвращалась к Крэвен Хаузу. Поэтому секретарь с обычной своей порывистостью устремился к ней, чтобы встретить патрона, когда он пойдет к дому, но патрон к дому не шел.
Еще удивительней было, что и секретарь не шел туда; во всяком случае, он задержался на много часов, породив в усадьбе недоумение и тревогу.
За колоннами и пальмами этой слишком роскошной виллы ожидание перерастало в волнение. Дворецкий Грайс, крупный желчный человек, необычайно молчаливый и с господами, и со слугами, выказывал некоторое беспокойство, расхаживая по главному залу и поглядывая в окно террасы на белую дорогу к морю. Мэрион, сестра и домоправительница адмирала, с таким же орлиным носом, но еще более высокомерным взглядом, была говорлива и остра на язык, а в волнении голос ее становился пронзительным, как у попугая. Дочь адмирала, Оливия, была смугла и мечтательна, обычно рассеянно молчала, а то и печалилась; и разговор без смущения вела ее тетя. Но племянница умела внезапно и очень мило смеяться.
- Не пойму, почему их до сих пор нет, - сказала старшая леди. Почтальон видел, как адмирал шел с берега с этим ужасным Руком. И почему его зовут лейтенантом?
- Может быть, - печально предположила младшая, - потому, что он лейтенант...
- Не знаю, зачем адмирал его держит, - фыркнула тетка, словно речь шла о горничной. Она очень гордилась братом и всегда называла его "адмирал", но ее представления о флотской службе были не совсем четкими.
- Да," Роджер угрюм и необщителен, - отвечала Оливия, - но это не помешает ему стать хорошим моряком.
- Моряком! - воскликнула тетя, вновь поражая истинно попугаичьим тембром. - Я их представляю иначе. "Любила дева моряка", как пели в моей молодости. Подумать только! Ни веселья, ни удали, ничего. Он не поет, не танцует матросских танцев...
- Однако, - серьезно заметила племянница, - и сам адмирал танцует не так уж часто.
- Ах, ты знаешь, что я хочу сказать! - не унималась тетя. - В нем нет ни живости, ни бодрости. Да этот секретарь и то лучше.
Печальное лицо Оливии преобразил ее славный смех.
- Харкер уж точно станцевал бы для вас, - заметила она, - и сказал бы, что выучился по книге. Он вечно все учит... - Она внезапно смолкла и взглянула на поджатые тетины губы. - Не пойму, почему его нет, - добавила она.
- Я не о Харкере волнуюсь, - ответила тетя, встала и выглянула в окно.
Вечерний свет давно стал из желтого серым и теперь превращался в белый, по мере того как луна вставала над прибрежной равниной, где виднелись лишь искривленные деревья вокруг пруда да ниже, на горизонте, ветхая рыбачья таверна "Зеленый человек". Ни одной живой души не было ни на дороге, ни на равнине. Никто не видел человека в треуголке, который в начале вечера показался у моря, ни его еще более странного спутника. Никто не видел и секретаря, который видел их.
Только после полуночи секретарь ворвался в дом и поднял всех на ноги. Его призрачно-белое лицо казалось еще бледней, когда рядом стоял солидный инспектор полиции; но красное, грубое, равнодушное лицо больше походило на маску рока, чем бледное и перепуганное. Дамам сообщили со всей возможной осторожностью, что адмирала Крэвена случайно нашли в грязных водорослях и тине, в пруду, под деревьями, - он утонул.
Всякий, знакомый с Гарольдом Харкером, поймет, что, несмотря на волнение, к утру он приготовился стать как нельзя более полезным. Он зазвал для личной беседы инспектора, которого он встретил ночью на дороге у "Зеленого человека", и допрашивал его, как сам инспектор мог бы допрашивать мужлана. Но инспектор Берне, человек основательный, был то ли слишком глуп, то ли слишком умен, чтобы обижаться по пустякам. Скоро оказалось, что он совсем не так глуп, как выглядит, ибо отвечал на пылкие расспросы медленно, но разумно и логично.
- Итак, - сказал Харкер (чья голова была полна книг типа "Стань сыщиком за десять дней"), - итак, это старый треугольник: несчастный случай, самоубийство, убийство.
- Несчастного случая быть не может, - отвечал полицейский. - Еще не стемнело, пруд в пятидесяти ярдах от дороги, а дорогу он знал, как свое крыльцо. Для него упасть в этот пруд - все равно что улечься в лужу. И самоубийство маловероятно. Адмирал был человек бодрый, преуспевающий, очень богатый, почти миллионер, - правда, это ничего не доказывает. И в личной жизни у него вроде все в порядке... Нет, его бы я никак не заподозрил в самоубийстве.
- Ну вот, - таинственно понизил голос секретарь, - значит, у нас остался третий вариант.
- Не стоит слишком спешить и с этим, - сказал инспектор к досаде вечно спешащего Харкера. - Конечно, хотелось бы выяснить одну-две вещи. Например, насчет имущества.
Кто это унаследует? Вы, его личный секретарь, что-нибудь знаете о завещании?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18