Это видел не только Баррич. Оглянись на свое прошлое. Каждый раз, когда я видел тебя, передо мной был Фитц, который сражался со всем миром, будь то кулачный бой или настоящая битва, а ты – пьяный как сапожник и забинтованный или вялый как веревка и выпрашивающий эльфовую кору. Когда ты был спокойным и разумным? Когда ты веселился со своими друзьями? Если ты не бросал вызов врагам, ты отталкивал друзей. Что произошло между тобой и шутом? Где теперь Молли? Только что ты выставил Баррича. Кто следующий?
– Думаю, ты. – Эти слова вылетели против моей воли. Я не хотел произносить их, но не смог удержаться. Время пришло.
– Ты уже далеко продвинулся по этому пути, пока говорил с Барричем.
– Я знаю, – сказал я резко и встретил его взгляд. – Уже очень давно ничего из того, что я делаю, не нравится тебе. И Барричу. И всем остальным. Похоже, я вообще разучился принимать правильные решения.
– Трудно не согласиться, – безжалостно кивнул Чейд. Уголек моей ярости снова разгорелся в пламя.
– Может быть, это потому, что мне никогда не давали возможности принять собственное решение? Может быть, я слишком долго был для всех «мальчиком»? Конюшим Баррича, твоим помощником-убийцей, любимчиком Верити, пажом Пейшенс? Когда я наконец смогу быть только самим собой? – Этот вопрос я задал свирепо.
– А когда этого не было? – с такой же ненавистью спросил Чейд. – Ты только это и делал с тех пор, как вернулся с гор. Ты пошел к Верити и сказал, что не желаешь больше убивать, как раз тогда, когда нам нужна была тихая работа. Пейшенс пыталась оградить тебя от встреч с Молли, но ты снова поступил по-своему и тем самым превратил ее в мишень. Ты втянул Пейшенс в заговор, так что ей стала грозить серьезная опасность. Ты привязался к волку, несмотря на то, что тебе говорил Баррич. Ты подвергал сомнению все мои решения, касающиеся здоровья короля Шрюда. Твоей предпоследней глупостью в Баккипе было согласие принять участие в заговоре против короны. Мы ни разу за последние сто лет не были так близки к гражданской войне.
– А моя последняя глупость? – спросил я с горьким любопытством.
– Убийство Джастина и Сирен, – спокойно обвинил он.
– Они уничтожили моего короля, Чейд, – заметил я ледяным тоном. – Убили его прямо у меня на руках. Что я должен был сделать?
Он встал. Теперь он возвышался надо мной, как это было раньше.
– После стольких лет учебы у меня, с многолетней привычкой к тихой работе, ты несся по замку с обнаженным ножом, чтобы перерезать глотку одному и заколоть другого в Большом зале, на глазах у собравшейся знати… Мой великолепный помощник-убийца! Другого способа ты не мог придумать?
– Я был в ярости!
– Вот именно! – проревел он в ответ. – Ты был в ярости. Так что это из-за тебя мы потеряли Баккип. У тебя было доверие прибрежных герцогов, и ты решил выставить себя перед ними сумасшедшим! У них не осталось ни капли веры в династию Видящих.
– Несколько минут назад ты ругал меня за то, что я завоевал доверие этих герцогов!
– Нет. Я упрекал тебя за то, что ты согласился возглавить заговор. Не следовало позволять им предлагать тебе управление Баккипом. Если бы ты вел себя правильно, эта мысль никогда не пришла бы им в голову. Снова, снова и снова ты забывал свое место. Ты не принц, ты убийца. Ты не игрок, ты игральная кость. А когда ты делаешь собственные ходы, то разрушаешь общую стратегию и ставишь под угрозу каждую пешку на доске.
Не суметь придумать ответ – это не то же самое, что согласиться с собеседником. Я яростно сверкал на него глазами, а он просто стоял рядом, глядя на меня сверху вниз. Под критическим взглядом зеленых глаз Чейда сила моей ярости внезапно покинула меня, оставив только горечь. Тайное подземное течение моего страха унесло мою решимость. Я не мог, у меня не было сил что-то сделать. Через некоторое время я услышал свой мрачный голос:
– Хорошо. Очень хорошо. Ты и Баррич правы, как всегда. Я обещаю, что не буду больше думать. Только подчиняться. Что вы хотите от меня?
– Нет…
– Что нет?
Он медленно покачал головой:
– Сегодня мне стало совершенно ясно, что я никогда больше не должен рассчитывать на тебя. Ты больше не получишь от меня никаких распоряжений, и я не раскрою тебе своих планов. Это время прошло.
Я не чувствовал твердости в его голосе. Он отвернулся, устремив взгляд вдаль. Когда он снова заговорил, это был уже не мой учитель, а Чейд.
– Я люблю тебя, мальчик, и не хочу отнимать этого у тебя. Но ты неуправляем. А то, что нам предстоит, опасно и без твоего неистовства.
– Так что вы собираетесь предпринять? – спросил я против воли.
Его глаза встретились с моими, и он медленно покачал головой. Сохраняя эту тайну, он оборвал наши связи. Внезапно я почувствовал себя брошенным на произвол судьбы. Я ошеломленно смотрел, как он поднимает свой мешок и плащ.
– Уже стемнело, – заметил я. – Путь в Баккип не легок даже днем. Останься по крайней мере на ночь, Чейд.
– Не могу. Ты будешь только ковырять эту ссору, как струп, пока она снова не начнет кровоточить. Было сказано уже достаточно тяжелых слов. Лучше я уйду сейчас.
И он ушел.
Я сидел один и смотрел, как горит огонь. Я зашел слишком далеко с ними обоими, гораздо дальше, чем намеревался. Я хотел разойтись с ними, а вместо этого отравил всякую память о себе. Но дело было сделано, и поправить ничего нельзя. Я встал и начал собирать вещи. На это ушло очень мало времени. Я связал их в узел, обернув моим зимним плащом. Я подумал, чем вызваны мои действия: детской обидой или внезапной решительностью? И есть ли между этим разница? Я сидел перед очагом, сжимая свой узел, и надеялся, что Баррич вернется прежде, чем я уйду. Мне хотелось, чтобы он видел, как я сожалею, чтобы знал, что я раскаиваюсь. Я заставил себя осторожно поразмыслить над этим. Потом я развязал свой узел, положил перед очагом одеяло и растянулся на нем. С тех пор как Баррич спас меня от смерти, он всегда спал между мной и дверью. Может быть, для того, чтобы удержать меня. В некоторые ночи казалось, что, кроме него, ничего не стояло между мной и тьмой. Теперь его не было, и я чувствовал, что остался один в целом мире.
У тебя всегда есть я.
Я знаю. А у тебя я.
Я пытался, но не смог вложить хоть немного тепла в эти слова. Я выплеснул все эмоции, которые во мне были, и теперь чувствовал себя опустошенным и усталым. Мне так много еще надо было сделать.
Седой разговаривает с Сердцем Стаи. Мне послушать?
Нет. Их слова принадлежат им. Внезапно мне стало больно от того, что они вместе, в то время как я один. Тем не менее это меня утешило. Может быть, Баррич уговорит Чейда переночевать у нас. Может быть, Чейд немного смягчит действие яда, который я выплеснул на Баррича. Я сидел и смотрел в огонь и вовсе не гордился собой.
В ночи бывает мертвая точка – это самое холодное, самое темное время, когда мир уже забыл о вечере, но еще ничего не узнал о рассвете. Время, когда слишком рано вставать и нет смысла ложиться. Тогда и вошел Баррич.
Я не спал, но не пошевелился. Это его не обмануло.
– Чейд ушел, – сказал он тихо. Я слышал, как он поднимает упавший стул. Он сел на него и начал стягивать сапоги. Я не чувствовал в нем ни враждебности, ни злобы. Как будто я никогда и не произносил тех слов. Или как будто ярость и боль сделали его немым.
– Слишком темно для такой дальней дороги, – сказал я, глядя на пламя. Я говорил осторожно, боясь разрушить чары молчания.
– Я знаю. Но у него есть маленький фонарь. Он сказал, что не может остаться, потому что боится изменить свое решение отпустить тебя.
То, чего я с такой яростью добивался, теперь казалось чуть ли не предательством. Страх во мне стал расти, подтачивая мою решимость. Внезапно я в панике сел и сделал долгий судорожный вздох.
– Баррич. То, что я сказал тебе сегодня… Я был зол, я…
– Прямо в цель. – Звук, который он издал, мог бы быть смехом, не будь в нем столько горечи.
– Только в том смысле, что люди, которые знают друг друга, как мы с тобой, всегда понимают, как причинить другому самую сильную боль, – взмолился я.
– Это так. Но, возможно, этой собаке нужен хозяин. – Насмешка в его голосе была более ядовитой, чем весь яд, выплюнутый в него мной. Я не мог говорить. Он сел, бросил сапоги на пол, потом посмотрел на меня. – Я не хотел сделать тебя похожим на меня, Фитц. Такого я не пожелал бы ни одному человеку. Я хотел, чтобы ты был похож на отца. Но иногда мне казалось – что бы я ни делал, ты хочешь только кроить свою жизнь по моей.
Некоторое время он смотрел на угли, потом тихо, нараспев заговорил, словно рассказывал сказку засыпающему ребенку.
– Я родился в Чалси. Маленький прибрежный город, рыболовный и торговый порт на подветренной стороне. Отец умер еще до моего рождения – море забрало его, и я жил с матерью и бабушкой. Моя мать стирала, чтобы прокормить нас, а бабушка присматривала за мной, но она была очень старая и часто болела. – Я скорее ощущал, чем видел, его горькую улыбку. – Жизнь в рабстве не награждает женщину хорошим здоровьем. Она любила меня и делала, что могла. Но у нее не хватало сил, чтобы противостоять моей воле, а я не был мальчиком, который стал бы сидеть дома и играть в тихие игры. Так что, еще ребенком, я привязался к единственному сильному существу в моем мире, которое было заинтересовано во мне. Уличный пес. Чесоточный и весь в шрамах. Его единственной ценностью была жизнь. Он был безгранично предан мне, а я – ему. Его мир и его привычки были моим миром и моими привычками – брать все, что захочешь, ни на секунду не усомнившись в собственной правоте. Я уверен, ты знаешь, что я имею в виду. Соседи думали, что я немой, моя мать – что я полоумный. Ну а бабушка, я уверен, кое-что подозревала. Она пыталась прогнать собаку, но, как и у тебя, у меня было собственное мнение по этому вопросу. Думаю, мне было около восьми, когда он попал под телегу и погиб. Он пытался стащить кусок бекона.
Баррич встал со своего кресла и пошел к одеялу. Он забрал у меня Ноузи, когда я был младше. Только я думал, что щенок умер. Пес Баррича, связанный с ним Уитом, погиб у него на глазах. Это мало чем отличалось от того, чтобы умереть самому.
– Что ты сделал? – спросил я тихо. Я слышал, как он стелет постель и ложится.
– Я научился говорить, – произнес он через некоторое время. – Моя бабушка помогла мне пережить смерть Слаша. В некотором роде после этого я перенес свою привязанность к нему на нее. Не то чтобы я забыл уроки Слаша. Я стал вором, и очень хорошим. И сделал жизнь своей матери и бабушки немного лучше, зарабатывая новым ремеслом, хотя они никогда не подозревали, чем я занимался. Примерно лет через десять кровавая чума прошлась по Чалси и унесла их обеих, так что я остался один и пошел в солдаты.
Я изумленно слушал. Все эти годы я знал его как замкнутого человека. Алкоголь никогда не развязывал ему язык, а только делал его еще молчаливее. Теперь слова лились из него ручьем, смывая долгие годы моего жгучего любопытства и подозрений. Почему сегодня он говорил так открыто, я не знал. Его голос был единственным звуком в полутемной комнате.
– Сперва я сражался за какого-то мелкого вождя в Чалси – Джекто, не зная и не интересуясь, почему мы воюем и насколько это справедливо. – Он тихо фыркнул. – Как я говорил тебе, выживание не есть жизнь. Я заслужил репутацию жестокого человека. Никто не ждет от мальчика, чтобы он дрался со звериной свирепостью и коварством. Но для меня это был единственный способ выжить среди того сорта людей, которые служили со мной. Но в один прекрасный день мы проиграли бой. Я провел несколько месяцев, даже почти год, учась бабушкиной ненависти к рабству. Когда я бежал, я сделал то, о чем она всегда мечтала. Я отправился в Шесть Герцогств, где нет рабов и рабовладельцев. Тогда герцогом Шокса был Гризл. Некоторое время я служил в его гвардии. Каким-то образом случилось так, что я начал ухаживать за войсковыми лошадьми. Мне это понравилось. Гвардейцы Гризла в сравнении с подонками, которые служили у Джекто, были настоящими джентльменами, но я все равно предпочитал их обществу лошадей.
Когда закончилась война Сенседжа, герцог Гризл взял меня домой, в собственные конюшни. Там я связался с молодым жеребцом Неко. Я ухаживал за ним, но он не был моим. Гризл ездил на нем на охоту. А иногда они использовали его как племенного. Но Гризл не был мягким человеком. Он заставлял Неко драться с другими жеребцами – так некоторые люди стравливают для развлечения собак или петухов. Кобыла в охоте, и ее должен получить лучший жеребец. А я… я был связан с ним. Его жизнь была моей, так же как и моя собственная. И так я вырос и стал мужчиной. Или, по крайней мере, приобрел вид мужчины.
Баррич молчал некоторое время. Больше объяснять мне было не нужно. Потом он вздохнул и продолжил.
– Герцог Гризл продал Неко и шесть кобыл, и я ушел с ними вверх по побережью, в Риппон. – Он откашлялся. – Что-то вроде лошадиной чумы поразило его конюшни, и Неко умер, не проболев и дня. Я смог спасти двух кобыл, и только необходимость лечить их не дала мне покончить с собой. Но после этого я потерял себя и уже не годился ни для чего, кроме выпивки. В стойлах осталось слишком мало животных, чтобы стоило называть их конюшней. Так что меня отпустили, и я, конечно, снова пошел в солдаты, на этот раз к молодому принцу по имени Чивэл. Он приехал в Риппон, чтобы уладить пограничный спор между герцогствами Шокс и Риппон. Я не знаю, почему его сержант взял меня. Это был первоклассный отряд, личная гвардия принца. Я не подходил под их стандарты как мужчина, не говоря уж о солдате. В первый месяц моей службы у Чивэла меня дважды вызывали к нему для дисциплинарных взысканий. За драку. Подобно жеребцу или собаке, я думал, что это единственный способ занять достойное место среди других. В первый раз, когда я предстал перед принцем, окровавленный и все еще сопротивляющийся, то был потрясен тем, что мы с ним одного возраста. Почти все в его войсках были старше меня, и я ожидал увидеть мужчину средних лет. Я встретил его взгляд, и что-то вроде понимания пронеслось между нами – как будто мы оба увидели… чем могли бы стать в других обстоятельствах. Но это не сделало его снисходительным. Я потерял свой заработок и получил дополнительные обязанности. Все ожидали, что Чивэл выгонит меня, когда это случилось во второй раз. Я снова стоял перед ним, готовый возненавидеть его, а он просто смотрел на меня. Он склонил голову набок, как собака, когда она слышит шум где-то вдалеке. Он снова лишил меня жалованья и загрузил работой. Но не выгнал. Теперь все ожидали, что я дезертирую. Не могу сказать, почему я этого не сделал. Зачем быть солдатом без жалованья и с кучей обязанностей?
Баррич снова прочистил горло. Я слышал, как он поудобнее устраивается в постели. Некоторое время он молчал, потом наконец продолжил, почти неохотно:
– В третий раз меня притащили к нему за драку в таверне. Городской стражник швырнул меня на колени перед Чивэлом, окровавленного, пьяного, все еще рвущегося продолжать драку. К тому времени мои товарищи гвардейцы не хотели иметь со мной ничего общего. Мой сержант испытывал ко мне отвращение, а с рядовыми я не сумел завести дружбы. Так что городские стражники меня арестовали, доставили к Чивэлу и сказали, что я уложил двоих и отбивался палкой еще от пятерых, пока не явились они.
Чивэл отпустил их, вручив кошелек, который должен был возместить убытки владельцу таверны. Он сидел за столом, какая-то незаконченная работа лежала перед ним. Не говоря ни слова, он встал и толкнул стол в угол комнаты. Потом снял рубашку и взял пику. Я думал, он собирается избить меня до смерти. Вместо этого он бросил мне другую пику и сказал: «Хорошо. Теперь покажи мне, как ты отбивался от пяти человек». И толкнул меня пикой. – Баррич откашлялся. – Я устал и был полупьян, но не сразу успокоился. Наконец ему повезло. Вырубил меня начисто.
Когда я пришел в себя, у собаки снова появился хозяин. Другого сорта. Я знаю, ты слышал от людей, что Чивэл был холодным, сдержанным и корректным до такой степени, что это становилось недостатком. Но это не так. Он был таким, каким, он считал, должен быть мужчина. Более того, он верил, что мужчина должен хотеть быть таким. Он взял вороватого грязного мерзавца и… – У Баррича перехватило дыхание. – На следующий день он поднял меня до рассвета. Упражнения с мечом продолжались до тех пор, пока мы оба уже не могли держаться на ногах от усталости. До того момента меня никто официально не учил. Мне просто дали пику и послали убивать. Он же учил меня сражаться мечом по всем правилам. Ему никогда не нравился топор, но мне он нравился. Так что он научил меня всему, что знал об этом оружии, и устроил так, чтобы я мог заниматься у мастера. Остаток дня он держал меня при себе. Как собаку. Я не знаю почему. Может быть, ему не хватало общения с людьми его возраста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16