Видеть она меня могла лишь в машине или около неё, теперь же я без машины, оставила машину довольно далеко от рынка, в тенёчке. Вряд ли она ехала за мной, я бы заметила, дорога была совсем пустой. Нет, меня она просто не имеет права опознать, а я должна воспользоваться случаем и хорошенько её рассмотреть, вблизи, вон она сняла очки. Надо подойти поближе, присмотреться, может, смогу описать своим её внешность. Надо подойти поближе, но сделать это незаметно. Как?
Очень просто — кот! Все эти мысли пролетели в голове за доли секунды, и идея с котом всплыла молниеносно. Я присела на корточки, протянула к коту руку и умильным голосом принялась звать его «кис, кис», потихоньку подвигаясь к животному и ногам в зелёных брюках.
Ноги вели себя спокойно, кот тоже не проявил ко мне никакого интереса. На карачках я преодолела метра полтора базарной площадки, заметая Лилькиной оборкой пыль и сухой конский навоз, не переставая всю дорогу завлекать кота своим «кис, кис». Вот я уже почти под прилавком, рядом с котом и обладательницей зелёных горохов.
Откуда взялась собака — не имею понятия. Внезапный истошный лай за моей спиной подбросил кота с места. Сориентировавшись в какие-то потрясающие доли секунды, он сделал «кругом!» и чёрной молнией метнулся в раскрытую дверь лавчонки за прилавком. Собака, смешная взъерошенная дворняга — за ним, но немного промахнулась и врезалась в зеленые брюки. К собачьему лаю присоединился истошный, полный ужаса крик. Баба от неожиданности чуть не упала. Со своей позиции, снизу, я увидела её насмерть перепуганное лицо и глаза — вылезшие от ужаса из орбит — голубые, огромные и какие-то… фарфоровые, что ли. Взмахнув руками, баба пыталась удержаться на ногах, и в этот момент я узнала её! От волнения я тоже не удержалась на ногах и села на землю. Это было последнее, что я сделала самостоятельно. Все остальное делалось независимо от меня.
Пытаясь сохранить равновесие и удержаться на ногах, женщина с фарфоровыми глазами ухватилась в поисках опоры за доску прилавка, хозяйка сыров кинулась спасать своё имущество, и под их соединённым напором хлипкое сооружение рухнуло, погребая под собой меня, хозяйку и женщину в горошек, которая успела-таки к этому времени благополучно шлёпнуться на асфальт. На неё свалились в основном творог, сыры и масло, на меня — огурцы, яйца и сметана. Сверху все безобразие прикрыл ниспадающий красивыми волнами яркий большой зонт.
Лай, крики и шум привлекли всеобщее внимание. Люди кинулись нам на помощь, и это только усилило неразбериху. Помощники действовали несогласованно, пытаясь освободить нас из-под зонта, тянули его в противоположные стороны, но разорвать не могли. Суматоху очень усиливала домашняя птица, с диким кудахтаньем разлетавшаяся в разные стороны. Я без посторонней помощи выползла из-под балдахина — с песком в зубах и в носу. Ноги подгибались, но я все-таки умудрилась встать. Поправив очки на носу, я огляделась. Весь рынок столпился у нашего прилавка. Бабу в горошек, живую и невредимую, на моих глазах извлекли из-под обломков и пытались привести в божеский вид. Сочтя своё дальнейшее пребывание вблизи неё небезопасным, я поспешила покинуть место происшествия, чрезвычайно взволнованная своим открытием.
…В жизни человека происходят иногда такие яркие сцены, которые навечно запечатлеваются в памяти. Даже если эти сцены человек видел в раннем детстве. Какой я была в детстве, мне трудно сказать. Мнения, которые приходилось слышать на сей счёт, были весьма противоречивые — от «хорошо воспитанной паненки» до «невозможной хулиганки». Истина, наверное, как всегда, лежит посередине. Поскольку я все-таки оставалась единственным ребёнком среди многочисленной взрослой родни — Лилька росла вдали от Варшавы — то, наверное, самокритично следует признать — ангелочком я не была. И запомнившаяся на всю жизнь сцена со всей очевидностью это подтверждает.
Сцена разыгрывалась в довоенной квартире бабушки. Две молоденькие девушки, Тереса и её подружка, некая панна Эдита, рассматривали журналы, лежащие на большом прямоугольном столе. Журналы, значит, лежали на столе, обе девицы — а мне, малявке, они казались совсем взрослыми, большими — не сидели за столом, а стояли, опершись локтями и выпятив задницы. Мне было годика четыре, я никак не могла застегнуть туфельку, просила мне помочь. Сначала вежливо, потом принялась кричать, плакать, просить — все напрасно. Занятые журналом дамы не обращали на меня ни малейшего внимания, как оглохли. Значит, надо привлечь их внимание, сделать что-то такое, чтобы обратили. И в самом деле, у меня не застёгнута туфля, а они хоть бы хны! Ну я и сделала, причём нечто такое, что ясно доказывало: девочка я была не по годам сообразительная и физически крепкая. Упёршись ногой в нсзастегнутой туфле о край стола, рукой я со всего размаху шлёпнула по выпяченной попе тёти Эдиты.
Эффект был впечатляющим! Обе девы отскочили от стола, панна Эдита схватилась за ушибленное место, а я на всю жизнь запомнила недоумение и испуг на лице Тересы и полные безмерного удивления и ужаса огромные голубые, какие-то фарфоровые глаза её подружки.
Так вот, точно такое же выражение в точно таких же глазах, причём в той же проекции — вид снизу — увидела я сегодня на рынке в Устроне. Ошибки быть не могло.
Возвращение к сцене из моего детства золотого: меня тогда не выпороли, хотя совершённое мною деяние потрясло всю семью. Если бы ещё я избрала жертвой Тереску — туда-сюда, все-таки родственница, тётка родная, не такой стыд, а тут! Шлёпнуть постороннего человека! Гостью! Девицу! Мои уверения в том, что я не выбирала, просто панна Эдита оказалась ближе, можно сказать — под рукой, как-то никого не убеждали. Сначала я не понимала, за что на меня так все ополчились, потом аргументы родных заставили меня немного поколебаться в своей правоте, и я пришла к выводу, что, пожалуй, и в самом деле в своём желании обратить на себя внимание зашла немного дальше, чем надо…
Панна Эдита! Конечно же, эта огромная и толстая баба в крупные зеленые горохи была панна Эдита! Постаревшая, растолстевшая, в парике, но она! Таких больших фарфоровых глаз невероятной голубизны больше в мире нет! Это панна Эдита, сомнений быть не может!
Осторожно усаживаясь за руль машины — как бы не испачкать сиденье яйцами в сметане, — я не переставая думала о своём открытии. Женщина, преследующая Тересу, оказалась её довоенной приятельницей, и что из этого следует? За что она ополчилась на Тересу? Ну, стукнула я её по мягкому месту, так это когда было! Подумаешь, большое дело! Да и стукнула ведь я, а не Тереса. Даже если Эдита смертельно обиделась, как говорится, обиделась на всю жизнь, при чем тут Тереса?
— Как видишь, я сделала все, что в моих силах, — грустно произнесла я, демонстрируя Лильке бразильский сувенир в весьма жалком состоянии. — Надеюсь все-таки, кое-что отстирается, оборку удастся пришить, будет почти незаметно, но, согласись, я неплохо справилась с заданием!
— Гениально! — восхитилась Лилька. — Тем более, что смола сзади вряд ли отстирается. Как тебе удалось? В катастрофу, что ли, попала?
— Почти. Побочные результаты расследования. А вот откуда же смола взялась? Я и не заметила. Знаешь, какое открытие!
— Я тебе так благодарна за платье, так благодарна! Какое открытие?
— Сейчас все расскажу, дай только умоюсь немного и переоденусь. А где наши?
— Бабы пошли с Тересой осматривать Ротонду, оказывается, она её никогда не видела. А отец отправился поудить рыбку. Его-то не похитят, ты как думаешь?
— Надеюсь. До сих пор не похищали, с чего вдруг теперь станут?
* * *
Часа через два военный совет собрался почти в полном составе. Могу заявить без ложной скромности: моё сообщение о панне Эдите привело всех в шоковое состояние. И мамулю, и её сестёр.
Сначала мне просто не поверили. Люцина сказала:
— Как ты могла запомнить ту сцену, если тебе было всего четыре года? Наверняка что-то перепутала или напридумывала.
Тереса же выдвигала возражения другого порядка:
— За эти годы Эдита наверняка очень изменилась, но все равно… В молодости она была тоненькая, просто фея, очень заботилась о фигуре, вечно сидела на диете. Собиралась стать кинозвездой, а эта баба — толстая корова!
Я стояла на своём:
— Но глаза остались те же! А глаза у Эдиты, согласись, были редкого цвета — ультрамариновые, как нарисованные на фарфоре. И заметьте, я видела её точно под тем же утлом зрения, как и в памятной сцене — снизу. Тогда в силу возраста, а теперь из-за того, что сидела на земле. И тогда, и сегодня смотрела на неё снизу вверх. И сразу вспомнила!
Мамулю мучило совсем другое.
— Интересно, где я тогда была? — раздражённо допытывалась она. — Наверняка не было меня дома, иначе бы девчонка на всю жизнь запомнила и порку!
Люцина не упустила удобного случая подколоть сестру:
— Где была, где была! Наверняка на свидание умчалась, вечно ведь с ухажёрами бегала, а ребёнка подбрасывала нам, как сироту несчастную!
— А теперь слушай внимательно, узнаешь, каким я была несчастным ребёнком, — сказала я Лильке. — Интересно, как у меня ещё на этой почве комплексы не появились! Эй, хватит шуметь! Вернёмся к Эдите! А ну, расскажите, что с ней происходило после того достопамятного происшествия? После войны я о ней вроде ничего не слышала.
Три сестры вдруг замолчали. Тереса переглянулась с тётей Ядей, причём так многозначительно, что остальные выжидающе уставились на них.
— Доробек! — прошептала тётя Ядя. — Это случайно не Доробек был?
— Нет, — подумав, ответила Тереса. — Его фамилия была Войдарский. Я хорошо помню. Но он её бросил, и она вышла замуж за другого.
— Вот именно, — ещё тише шепнула тётя Ядя. — За Доробека…
И они опять уставились друг на дружку. Разговор вёлся за ужином, и теперь вот над накрытым столом явственно повеяло тайной. Тайна окутала и жареную куру, и творог с укропом. Тайна давних лет, их далёкой молодости, романтическая тайна! Тереса с тётей Ядей были всегда подругами, близкими подругами, их дружба уходила в далёкое прошлое. Сколько я себя помню, они всегда были вместе. И делились друг с другом секретами, о которых никто в семье и понятия не имел. И вот теперь эти древние, можно сказать, исторические секреты вдруг выползают на свет божий под воздействием непонятных, таинственных событий наших дней…
— Да чего уж там, — примирительно бросила Люцина, — выкладывайте все как есть. Нечего строить такие таинственные мины! Было — прошло, теперь уже можно и нам сказать. Да и мы и сами кое-что знаем. Ведь эта ваша Эдита была… ну, такая…
— Гулящая! — подсказала я. Господи, сколько же можно тянуть?!
— А ты откуда знаешь? — набросилась на меня Тереса.
Я удивилась — словечко бросила наобум, только бы заставить их разговориться и, выходит, попала! Хотя, не совсем наобум, что-то, наверное, сохранилось в детской памяти, о чем прямо не говорили, вечно намёками. И теперь, когда все они так жмутся…
— Если не гулящая — так и скажите — святая Цецилия, но говорите же хоть что-нибудь!
Тётя Ядя неуверенно произнесла:
— Не знаю, не знаю… Ведь Эдита и в самом деле вышла замуж, хотя это уже произошло позже, в войну, и все мне кажется — за этого самого Доробека…
— Соображайте! — рассердилась я. — Младшему Доробеку девятнадцать лет, старшему в два раза больше, значит, тридцать восемь, значит, родился он… минутку… да, родился в 1937 году. Так сколько же лет этой Эдите? И что, когда я её огрела по заднице, она уже связалась с Доробеком? Сами видите — не сходится. А ну рассказывайте! Ни за что не поверю, что Эдита вышла в войну замуж за мальчишку, которому… минутку… было от двух до восьми лет!
Тереса сидела молча, угрюмо опустив голову. Тётя Ядя бросала на подругу робкие взгляды, не зная, на что решиться. Мамуля тоже молчала. Люцина пожала плечами:
— Не понимаю я вас! Неужели и теперь, через сорок лет, вы ещё собираетесь скрывать от нас, что этот самый Доробек был внебрачным ребёнком? Скажите, какие страшные секреты! Да кому сейчас какое дело до этого? К тому же мне сдаётся — не Доробек это был, никакого Доробека тогда она не знала.
— Ну, наконец-то кто-то решился произнести это вслух! — с облегчением проговорила тётя Ядя. — Ты права, это был не Доробек, я вспомнила. Доробек признал ребёнка своим, а вышла она за этого… ну как его… опять вылетело из головы!
— За Войдарского! — с раздражением бросила Тереса. — И не вышла, а просто связалась. Вы не представляете, сколько мне тогда сил стоило скрыть это ото всех! Нет, нет, и представить себе не можете! Вот эта змея подколодная, — Тереса кивнула в сторону своей средней сестры, — о чем-то догадывалась, пронюхала уж и не знаю как, мамуля, моя мамуля, тоже о чем-то догадывалась. А было нам с Эдитой всего по семнадцати… Не ошибаюсь? Да, семнадцать лет нам было! Ну а потом вышла за Доробека и ему приписала ребёнка!
Мамуля упрекнула младшую сестру:
— Неужели ты ничего этого не вспомнила, когда Марек спрашивал нас, не знаем ли мы такую фамилию — Доробек?
— Фамилия не вспомнилась. А все происшедшее с Эдитой я, конечно, помнила.
— Выходит, это наш Доробек — старший? — уточнила я, ибо все эти поколения путались в голове. — А Доробек младший, если я правильно понимаю, приходится ей внуком?
— Да, приходится, — рассеянно бросила Тереса, утонув в воспоминаниях. — Какая сложная штука жизнь! Я ведь была влюблена в того самого Войдарского, смертельно влюблена! А он связался с Эдитой, сделал ей ребёнка, а потом бросил и принялся ухлёстывать за моей сестрой!
— За кем именно? — заинтересовалась мамуля.
— Не за мной же! — ехидно заметила Люцина.
Мамуля страшно удивилась:
— Неужели за мной? Что вы говорите! Первый раз слышу. Вот теперь действительно смутно припоминаю, вроде и в самом деле был какой-то парень, из-за которого на меня дулись и Тереса, и Эдита. Выходит, из-за Войдарского? Почему же я его совсем не помню?
— А потому что за тобой тогда ухлёстывал тот придурочный граф, что потом застрелился на могиле своего прадеда! — с удовольствием выдала семейную тайну Люцина. — Ты была занята графом, на других не обращала внимания.
— Все ты врёшь! — разгневалась мамуля. — Вовсе не на могиле, а просто на кладбище…
Я почувствовала, как мы стремительно удаляемся от панны Эдиты.
— Стоп! О мамулиных поклонниках поговорим в другой раз, сейчас давайте закончим с Эдитой. Если у неё был внебрачный Доробек, то есть, пардон, внебрачный Войдарский, которого она потом подбросила законному Доробеку, это её личное дело. У незамужней девушки родился ребёнок — большое дело! Зачем же сразу обзывать её гулящей? Даже до войны таких ещё не называли гулящими.
— Это было уже после войны, — поправила меня тётя Ядя.
— Тем более. Да и вообще все выглядит благопристойно: грешная дева не задушила плод любви, вышла замуж официально, её муж официально же признал ребёнка своим. Ох, не все вы мне сказали…
Старшее поколение не торопилось с ответом. Прошло немало времени, долгие минуты тягостного молчания, пока Тереса не произнесла:
— У неё был не один такой Войдарский, можно сказать, целые стаи Войдарских…
— И от всех них у неё рождались внебрачные дети?
— Ну что привязалась? Не хочется вспоминать об этом…
Тётя Ядя снова бросила на подругу быстрый взгляд и многозначительно кашлянула. Ох, наверняка не все секреты молодости выложили, было там что-то ещё. Может, то самое, что поможет разгадать наш секрет?
Старшее поколение упорно молчало. Отозвалось младшее в лице Лильки:
— Все это прекрасно. Но разговор ведётся о каких-то Доробеках и Войдарских. А подозрительная баба, если мне память не изменяет, носит фамилию Уолтерс. И приехала она из Канады. Разъясните, пожалуйста.
— Вот именно, — сказала Люцина, с подозрением глядя на меня. — Не ошиблась ли ты? Это и в самом деле та самая Эдита?
И все завертелось сначала. Я принялась доказывать, что не ошиблась, что историческую сцену запомнила на всю жизнь, что таких глаз больше на свете не встретишь, что имя совпадает. А главное, глаза — как у куклы, большие, фарфоровые. Люцина сомневалась, что маленький ребёнок в состоянии так все хорошо запомнить, мамуля добивалась разъяснения относительно стай прочих Войдарских, тётя Ядя явно порывалась что-то сказать, но не решалась.
Лилька потеряла терпение и потребовала от Тересы хорошенько вспомнить всех своих канадских знакомых. Тереса постаралась сосредоточиться, но у неё плохо получалось, и она заявила, что постарается вспомнить утром на свежую голову, а сейчас уже ночь и она устала.
Тут только мы спохватились. И в самом деле, глубокая ночь, а отца до сих пор нет! Эдита моментально вылетела из головы.
— Куда он отправился удить? — вскричала мамуля. — Надеюсь, не далеко?
— Не очень далеко! — неуверенно ответила Лилька. — Но если прозевал последний поезд или автобус, то сейчас возвращается пешком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Очень просто — кот! Все эти мысли пролетели в голове за доли секунды, и идея с котом всплыла молниеносно. Я присела на корточки, протянула к коту руку и умильным голосом принялась звать его «кис, кис», потихоньку подвигаясь к животному и ногам в зелёных брюках.
Ноги вели себя спокойно, кот тоже не проявил ко мне никакого интереса. На карачках я преодолела метра полтора базарной площадки, заметая Лилькиной оборкой пыль и сухой конский навоз, не переставая всю дорогу завлекать кота своим «кис, кис». Вот я уже почти под прилавком, рядом с котом и обладательницей зелёных горохов.
Откуда взялась собака — не имею понятия. Внезапный истошный лай за моей спиной подбросил кота с места. Сориентировавшись в какие-то потрясающие доли секунды, он сделал «кругом!» и чёрной молнией метнулся в раскрытую дверь лавчонки за прилавком. Собака, смешная взъерошенная дворняга — за ним, но немного промахнулась и врезалась в зеленые брюки. К собачьему лаю присоединился истошный, полный ужаса крик. Баба от неожиданности чуть не упала. Со своей позиции, снизу, я увидела её насмерть перепуганное лицо и глаза — вылезшие от ужаса из орбит — голубые, огромные и какие-то… фарфоровые, что ли. Взмахнув руками, баба пыталась удержаться на ногах, и в этот момент я узнала её! От волнения я тоже не удержалась на ногах и села на землю. Это было последнее, что я сделала самостоятельно. Все остальное делалось независимо от меня.
Пытаясь сохранить равновесие и удержаться на ногах, женщина с фарфоровыми глазами ухватилась в поисках опоры за доску прилавка, хозяйка сыров кинулась спасать своё имущество, и под их соединённым напором хлипкое сооружение рухнуло, погребая под собой меня, хозяйку и женщину в горошек, которая успела-таки к этому времени благополучно шлёпнуться на асфальт. На неё свалились в основном творог, сыры и масло, на меня — огурцы, яйца и сметана. Сверху все безобразие прикрыл ниспадающий красивыми волнами яркий большой зонт.
Лай, крики и шум привлекли всеобщее внимание. Люди кинулись нам на помощь, и это только усилило неразбериху. Помощники действовали несогласованно, пытаясь освободить нас из-под зонта, тянули его в противоположные стороны, но разорвать не могли. Суматоху очень усиливала домашняя птица, с диким кудахтаньем разлетавшаяся в разные стороны. Я без посторонней помощи выползла из-под балдахина — с песком в зубах и в носу. Ноги подгибались, но я все-таки умудрилась встать. Поправив очки на носу, я огляделась. Весь рынок столпился у нашего прилавка. Бабу в горошек, живую и невредимую, на моих глазах извлекли из-под обломков и пытались привести в божеский вид. Сочтя своё дальнейшее пребывание вблизи неё небезопасным, я поспешила покинуть место происшествия, чрезвычайно взволнованная своим открытием.
…В жизни человека происходят иногда такие яркие сцены, которые навечно запечатлеваются в памяти. Даже если эти сцены человек видел в раннем детстве. Какой я была в детстве, мне трудно сказать. Мнения, которые приходилось слышать на сей счёт, были весьма противоречивые — от «хорошо воспитанной паненки» до «невозможной хулиганки». Истина, наверное, как всегда, лежит посередине. Поскольку я все-таки оставалась единственным ребёнком среди многочисленной взрослой родни — Лилька росла вдали от Варшавы — то, наверное, самокритично следует признать — ангелочком я не была. И запомнившаяся на всю жизнь сцена со всей очевидностью это подтверждает.
Сцена разыгрывалась в довоенной квартире бабушки. Две молоденькие девушки, Тереса и её подружка, некая панна Эдита, рассматривали журналы, лежащие на большом прямоугольном столе. Журналы, значит, лежали на столе, обе девицы — а мне, малявке, они казались совсем взрослыми, большими — не сидели за столом, а стояли, опершись локтями и выпятив задницы. Мне было годика четыре, я никак не могла застегнуть туфельку, просила мне помочь. Сначала вежливо, потом принялась кричать, плакать, просить — все напрасно. Занятые журналом дамы не обращали на меня ни малейшего внимания, как оглохли. Значит, надо привлечь их внимание, сделать что-то такое, чтобы обратили. И в самом деле, у меня не застёгнута туфля, а они хоть бы хны! Ну я и сделала, причём нечто такое, что ясно доказывало: девочка я была не по годам сообразительная и физически крепкая. Упёршись ногой в нсзастегнутой туфле о край стола, рукой я со всего размаху шлёпнула по выпяченной попе тёти Эдиты.
Эффект был впечатляющим! Обе девы отскочили от стола, панна Эдита схватилась за ушибленное место, а я на всю жизнь запомнила недоумение и испуг на лице Тересы и полные безмерного удивления и ужаса огромные голубые, какие-то фарфоровые глаза её подружки.
Так вот, точно такое же выражение в точно таких же глазах, причём в той же проекции — вид снизу — увидела я сегодня на рынке в Устроне. Ошибки быть не могло.
Возвращение к сцене из моего детства золотого: меня тогда не выпороли, хотя совершённое мною деяние потрясло всю семью. Если бы ещё я избрала жертвой Тереску — туда-сюда, все-таки родственница, тётка родная, не такой стыд, а тут! Шлёпнуть постороннего человека! Гостью! Девицу! Мои уверения в том, что я не выбирала, просто панна Эдита оказалась ближе, можно сказать — под рукой, как-то никого не убеждали. Сначала я не понимала, за что на меня так все ополчились, потом аргументы родных заставили меня немного поколебаться в своей правоте, и я пришла к выводу, что, пожалуй, и в самом деле в своём желании обратить на себя внимание зашла немного дальше, чем надо…
Панна Эдита! Конечно же, эта огромная и толстая баба в крупные зеленые горохи была панна Эдита! Постаревшая, растолстевшая, в парике, но она! Таких больших фарфоровых глаз невероятной голубизны больше в мире нет! Это панна Эдита, сомнений быть не может!
Осторожно усаживаясь за руль машины — как бы не испачкать сиденье яйцами в сметане, — я не переставая думала о своём открытии. Женщина, преследующая Тересу, оказалась её довоенной приятельницей, и что из этого следует? За что она ополчилась на Тересу? Ну, стукнула я её по мягкому месту, так это когда было! Подумаешь, большое дело! Да и стукнула ведь я, а не Тереса. Даже если Эдита смертельно обиделась, как говорится, обиделась на всю жизнь, при чем тут Тереса?
— Как видишь, я сделала все, что в моих силах, — грустно произнесла я, демонстрируя Лильке бразильский сувенир в весьма жалком состоянии. — Надеюсь все-таки, кое-что отстирается, оборку удастся пришить, будет почти незаметно, но, согласись, я неплохо справилась с заданием!
— Гениально! — восхитилась Лилька. — Тем более, что смола сзади вряд ли отстирается. Как тебе удалось? В катастрофу, что ли, попала?
— Почти. Побочные результаты расследования. А вот откуда же смола взялась? Я и не заметила. Знаешь, какое открытие!
— Я тебе так благодарна за платье, так благодарна! Какое открытие?
— Сейчас все расскажу, дай только умоюсь немного и переоденусь. А где наши?
— Бабы пошли с Тересой осматривать Ротонду, оказывается, она её никогда не видела. А отец отправился поудить рыбку. Его-то не похитят, ты как думаешь?
— Надеюсь. До сих пор не похищали, с чего вдруг теперь станут?
* * *
Часа через два военный совет собрался почти в полном составе. Могу заявить без ложной скромности: моё сообщение о панне Эдите привело всех в шоковое состояние. И мамулю, и её сестёр.
Сначала мне просто не поверили. Люцина сказала:
— Как ты могла запомнить ту сцену, если тебе было всего четыре года? Наверняка что-то перепутала или напридумывала.
Тереса же выдвигала возражения другого порядка:
— За эти годы Эдита наверняка очень изменилась, но все равно… В молодости она была тоненькая, просто фея, очень заботилась о фигуре, вечно сидела на диете. Собиралась стать кинозвездой, а эта баба — толстая корова!
Я стояла на своём:
— Но глаза остались те же! А глаза у Эдиты, согласись, были редкого цвета — ультрамариновые, как нарисованные на фарфоре. И заметьте, я видела её точно под тем же утлом зрения, как и в памятной сцене — снизу. Тогда в силу возраста, а теперь из-за того, что сидела на земле. И тогда, и сегодня смотрела на неё снизу вверх. И сразу вспомнила!
Мамулю мучило совсем другое.
— Интересно, где я тогда была? — раздражённо допытывалась она. — Наверняка не было меня дома, иначе бы девчонка на всю жизнь запомнила и порку!
Люцина не упустила удобного случая подколоть сестру:
— Где была, где была! Наверняка на свидание умчалась, вечно ведь с ухажёрами бегала, а ребёнка подбрасывала нам, как сироту несчастную!
— А теперь слушай внимательно, узнаешь, каким я была несчастным ребёнком, — сказала я Лильке. — Интересно, как у меня ещё на этой почве комплексы не появились! Эй, хватит шуметь! Вернёмся к Эдите! А ну, расскажите, что с ней происходило после того достопамятного происшествия? После войны я о ней вроде ничего не слышала.
Три сестры вдруг замолчали. Тереса переглянулась с тётей Ядей, причём так многозначительно, что остальные выжидающе уставились на них.
— Доробек! — прошептала тётя Ядя. — Это случайно не Доробек был?
— Нет, — подумав, ответила Тереса. — Его фамилия была Войдарский. Я хорошо помню. Но он её бросил, и она вышла замуж за другого.
— Вот именно, — ещё тише шепнула тётя Ядя. — За Доробека…
И они опять уставились друг на дружку. Разговор вёлся за ужином, и теперь вот над накрытым столом явственно повеяло тайной. Тайна окутала и жареную куру, и творог с укропом. Тайна давних лет, их далёкой молодости, романтическая тайна! Тереса с тётей Ядей были всегда подругами, близкими подругами, их дружба уходила в далёкое прошлое. Сколько я себя помню, они всегда были вместе. И делились друг с другом секретами, о которых никто в семье и понятия не имел. И вот теперь эти древние, можно сказать, исторические секреты вдруг выползают на свет божий под воздействием непонятных, таинственных событий наших дней…
— Да чего уж там, — примирительно бросила Люцина, — выкладывайте все как есть. Нечего строить такие таинственные мины! Было — прошло, теперь уже можно и нам сказать. Да и мы и сами кое-что знаем. Ведь эта ваша Эдита была… ну, такая…
— Гулящая! — подсказала я. Господи, сколько же можно тянуть?!
— А ты откуда знаешь? — набросилась на меня Тереса.
Я удивилась — словечко бросила наобум, только бы заставить их разговориться и, выходит, попала! Хотя, не совсем наобум, что-то, наверное, сохранилось в детской памяти, о чем прямо не говорили, вечно намёками. И теперь, когда все они так жмутся…
— Если не гулящая — так и скажите — святая Цецилия, но говорите же хоть что-нибудь!
Тётя Ядя неуверенно произнесла:
— Не знаю, не знаю… Ведь Эдита и в самом деле вышла замуж, хотя это уже произошло позже, в войну, и все мне кажется — за этого самого Доробека…
— Соображайте! — рассердилась я. — Младшему Доробеку девятнадцать лет, старшему в два раза больше, значит, тридцать восемь, значит, родился он… минутку… да, родился в 1937 году. Так сколько же лет этой Эдите? И что, когда я её огрела по заднице, она уже связалась с Доробеком? Сами видите — не сходится. А ну рассказывайте! Ни за что не поверю, что Эдита вышла в войну замуж за мальчишку, которому… минутку… было от двух до восьми лет!
Тереса сидела молча, угрюмо опустив голову. Тётя Ядя бросала на подругу робкие взгляды, не зная, на что решиться. Мамуля тоже молчала. Люцина пожала плечами:
— Не понимаю я вас! Неужели и теперь, через сорок лет, вы ещё собираетесь скрывать от нас, что этот самый Доробек был внебрачным ребёнком? Скажите, какие страшные секреты! Да кому сейчас какое дело до этого? К тому же мне сдаётся — не Доробек это был, никакого Доробека тогда она не знала.
— Ну, наконец-то кто-то решился произнести это вслух! — с облегчением проговорила тётя Ядя. — Ты права, это был не Доробек, я вспомнила. Доробек признал ребёнка своим, а вышла она за этого… ну как его… опять вылетело из головы!
— За Войдарского! — с раздражением бросила Тереса. — И не вышла, а просто связалась. Вы не представляете, сколько мне тогда сил стоило скрыть это ото всех! Нет, нет, и представить себе не можете! Вот эта змея подколодная, — Тереса кивнула в сторону своей средней сестры, — о чем-то догадывалась, пронюхала уж и не знаю как, мамуля, моя мамуля, тоже о чем-то догадывалась. А было нам с Эдитой всего по семнадцати… Не ошибаюсь? Да, семнадцать лет нам было! Ну а потом вышла за Доробека и ему приписала ребёнка!
Мамуля упрекнула младшую сестру:
— Неужели ты ничего этого не вспомнила, когда Марек спрашивал нас, не знаем ли мы такую фамилию — Доробек?
— Фамилия не вспомнилась. А все происшедшее с Эдитой я, конечно, помнила.
— Выходит, это наш Доробек — старший? — уточнила я, ибо все эти поколения путались в голове. — А Доробек младший, если я правильно понимаю, приходится ей внуком?
— Да, приходится, — рассеянно бросила Тереса, утонув в воспоминаниях. — Какая сложная штука жизнь! Я ведь была влюблена в того самого Войдарского, смертельно влюблена! А он связался с Эдитой, сделал ей ребёнка, а потом бросил и принялся ухлёстывать за моей сестрой!
— За кем именно? — заинтересовалась мамуля.
— Не за мной же! — ехидно заметила Люцина.
Мамуля страшно удивилась:
— Неужели за мной? Что вы говорите! Первый раз слышу. Вот теперь действительно смутно припоминаю, вроде и в самом деле был какой-то парень, из-за которого на меня дулись и Тереса, и Эдита. Выходит, из-за Войдарского? Почему же я его совсем не помню?
— А потому что за тобой тогда ухлёстывал тот придурочный граф, что потом застрелился на могиле своего прадеда! — с удовольствием выдала семейную тайну Люцина. — Ты была занята графом, на других не обращала внимания.
— Все ты врёшь! — разгневалась мамуля. — Вовсе не на могиле, а просто на кладбище…
Я почувствовала, как мы стремительно удаляемся от панны Эдиты.
— Стоп! О мамулиных поклонниках поговорим в другой раз, сейчас давайте закончим с Эдитой. Если у неё был внебрачный Доробек, то есть, пардон, внебрачный Войдарский, которого она потом подбросила законному Доробеку, это её личное дело. У незамужней девушки родился ребёнок — большое дело! Зачем же сразу обзывать её гулящей? Даже до войны таких ещё не называли гулящими.
— Это было уже после войны, — поправила меня тётя Ядя.
— Тем более. Да и вообще все выглядит благопристойно: грешная дева не задушила плод любви, вышла замуж официально, её муж официально же признал ребёнка своим. Ох, не все вы мне сказали…
Старшее поколение не торопилось с ответом. Прошло немало времени, долгие минуты тягостного молчания, пока Тереса не произнесла:
— У неё был не один такой Войдарский, можно сказать, целые стаи Войдарских…
— И от всех них у неё рождались внебрачные дети?
— Ну что привязалась? Не хочется вспоминать об этом…
Тётя Ядя снова бросила на подругу быстрый взгляд и многозначительно кашлянула. Ох, наверняка не все секреты молодости выложили, было там что-то ещё. Может, то самое, что поможет разгадать наш секрет?
Старшее поколение упорно молчало. Отозвалось младшее в лице Лильки:
— Все это прекрасно. Но разговор ведётся о каких-то Доробеках и Войдарских. А подозрительная баба, если мне память не изменяет, носит фамилию Уолтерс. И приехала она из Канады. Разъясните, пожалуйста.
— Вот именно, — сказала Люцина, с подозрением глядя на меня. — Не ошиблась ли ты? Это и в самом деле та самая Эдита?
И все завертелось сначала. Я принялась доказывать, что не ошиблась, что историческую сцену запомнила на всю жизнь, что таких глаз больше на свете не встретишь, что имя совпадает. А главное, глаза — как у куклы, большие, фарфоровые. Люцина сомневалась, что маленький ребёнок в состоянии так все хорошо запомнить, мамуля добивалась разъяснения относительно стай прочих Войдарских, тётя Ядя явно порывалась что-то сказать, но не решалась.
Лилька потеряла терпение и потребовала от Тересы хорошенько вспомнить всех своих канадских знакомых. Тереса постаралась сосредоточиться, но у неё плохо получалось, и она заявила, что постарается вспомнить утром на свежую голову, а сейчас уже ночь и она устала.
Тут только мы спохватились. И в самом деле, глубокая ночь, а отца до сих пор нет! Эдита моментально вылетела из головы.
— Куда он отправился удить? — вскричала мамуля. — Надеюсь, не далеко?
— Не очень далеко! — неуверенно ответила Лилька. — Но если прозевал последний поезд или автобус, то сейчас возвращается пешком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29