Рыбаки безмолвно смотрели. Не осуждающе, без любопытства.
— Где мои очки? — спросила Пиф, едва только обрела дар речи.
Ей подали.
Она нацепила их на нос.
— Садись, — предложили ей. И надавили на плечи, чтобы лучше поняла. Она опустилась — думала, на камни, но оказалось, нет, на ватник, расстеленный заранее. Поблагодарить и не подумала.
(Пифия!)
Перед ней стоял тот самый новенький программист со смешным именем Беда. Волосы уже немного отросли, торчали ежиком.
— Развезло тебя, мать, — сказал он сочувственно.
— Принеси умыться, — велела Пиф.
Он послушно пошел к воде, принес воды в горстях, щедро заливая все вокруг, обтер ее лицо.
И остался стоять перед ней, в темноте казался выше ростом, чем был на самом деле. Она сидела, опустив голову, думала.
Потом огляделась.
Безмолвные рыбаки. Бродяги. Темная тень рядом с ней. В синем небе носились чайки и кричали, кричали — тревожно, пронзительно, как будто находились они не посреди большого города, а где-нибудь в море, в нескольких милях от необитаемого острова. Городские фонари светили вдали, и белые чайки тоже светились в черном небе, как будто перья птиц натерты фосфором.
Горел костер, шумно грызла корюшку грязная кошка, чайки расклевывали блевотину, смиренно маячил над Пиф человек по имени Беда, и покой снисходил в ее душу. Будущее придвинулось, стало наплывать на настоящее, размазывая границы реальности.
И кровь потекла к месту своего успокоения. Пиф посмотрела на белобрысого и увидела, как рвется из жил на волю его кровь. Потом опустила голову. И увидела свою кровь, много своей крови, она текла, текла, бесконечно вытекала из бессильного тела, и не было силы, способной ее остановить.
— Ты где был? — угрожающе спросил Беренгарий.
Полотняно-бледный от бессонной ночи, новенький моргал на него белыми ресницами и безмолвствовал.
Беренгарий надвинулся на Бэду всей своей длинной угловатой фигурой, одновременно одной рукой заправляя майку в кальсоны.
— Где был, говорю? Дурак!
Бэда увернулся, сел на койку, молча принялся снимать ботинки. Зевнул с лязгом, по-собачьи.
Беренгарий навис над ним, отчетливо дыша перегаром.
— Верховный заходил, — сказал он. — Тобой интересовался.
Бэда пяткой загнал ботинки под койку и с наслаждением растянулся на матрасе. Почти сразу же заснул. Беренгарий постоял немного рядом, пошатываясь, после громко, со страданием, рыгнул и направился в сортир, хватаясь за стену и проклиная эту сучку Пиф, с которой так нажрался на этой сраной презентации.
В полдень Бэду едва добудились два служителя, присланные нарочно Верховным Жрецом.
Верховный Жрец все еще пребывал в недовольстве.
За ремонт серебристого «Сарданапала» лукавый механик запросил вдвое больше того, что было сэкономлено на программисте. К тому же Верховная Жрица, вздорная баба с красными пятнами по всему лицу от затянувшегося климакса, явно собиралась настоять на ревизии. У Верховных давно уже шли серьезные разногласия практически по всем административным вопросам. Их отношения, и без того непростые, осложнялись еще тем обстоятельством, что для поддержания надлежащего неистовства в среде Оракула руководству было строжайше предписано регулярное оргиастическое совокупление.
Совокупляться Верховному Жрецу, задерганному интригами, собственным казнокрадством и нерадивостью подчиненных, давно уже не хотелось. А с Верховной Жрицей — тем паче.
Верховной же Жрице хотелось, но уж никак не с Верховным Жрецом.
Поэтому накануне полнолуния оба они находились в самом скверном расположении духа.
Зная все эти обстоятельства до тонкости, тетка Кандида загодя приобрела справку от местного эскулапа и теперь лежала у себя в каморе, больная чем-то заразным. Так что Верховной Жрице только и оставалось, что срывать свою злобу на каких-то старых отчетах, методически превращая их в кучу обрывков. Она называла это «устраивать снегопад».
А Верховному Жрецу подвернулся Бэда...
Пинать спящего на койке новенького программиста было неудобно, поэтому один из служителей просто огрел его предусмотрительно припасенной плеточкой.
Бэда подскочил, вытаращив глаза. То, что он увидел, очень ему не понравилось. Два дюжих молодца, облаченные в кожаные фартуки. По случаю жары, кроме фартуков, на них больше ничего не было, поэтому Бэда мог свободно обозревать их потные мускулистые торсы, густо поросшие, где надо, черным волосом, а когда те повернулись — то и на диво упругие ягодицы, помеченные клеймом. Шифр был незнакомый. Потом умный Беренгарий растолковал глупому Бэде, что такую метку ставит Министерство Внутренних Дел, при котором, собственно, и готовят костоломов. Впрочем, в дипломе у них значилось «мозгоправы». Их можно встретить во всяком приличном учреждении. Правда, Бэда до сих пор не работал в приличных учреждениях...
— Да встаю я, встаю, — мрачно сказал Бэда. И когда мозгоправ огрел его вторично, рявкнул: — Одеться дай, говно!
Подумав, мозгоправ плетку опустил. И то правда. Как оденешься, когда все время лупят.
Ворча под нос невнятное, Бэда натянул штаны.
— Будет, — лаконично сказал мозгоправ. И подтолкнул его в спину.
Бэда послушно пошел из комнаты — в одних штанах, босой. Беренгарий проводил его глазами и, вздохнув, постучал себя пальцем по виску.
Когда дверь за полоумным программистом закрылась, Беренгарий вытащил кипятильник и принялся готовить себе кофе.
— А за что его? — спросил кто-то из угла.
Не оборачиваясь, всецело поглощенный своим похмельем Беренгарий ответил:
— В бараке ночевать положено. Не вольнонаемный.
— Подумаешь! — фыркнули в углу.
— Гм, — сказал Беренгарий. — Так его со жрицей видели.
В углу почтительно свистнули.
— Рано начал, — заметили.
— Рано кончил, — поправил Беренгарий. — В прежние времена за такие дела яйца отрезали. Очень даже запросто.
В углу пожали плечами. На том разговор и закончился.
А Бэду тычками через двор погнали. И не то, чтобы так уж упирался Бэда — вовсе и нет; напротив, смирен был и топал, куда велели, без разговоров; а просто положено так было, чтобы тычками гнать.
Пригнали, в подвал на грузовом лифте спустили. Мрачный лифт, темный, еще деревянный. Двери за спиной хлопнули оглушительно и открылся коридор. Гнусный коридор. Да и весь флигель гнусный, а уж о подвале и говорить нечего. И запах стоял здесь неприятный. Воняло будто тухлой рыбой.
Белобрысый на то и дураком был, чтобы головой вертеть и с любопытством по сторонам смотреть. И даже лыбиться — будто не понимал, куда его ведут.
Привели.
Все, как положено: по стенам разное выставлено — тут тебе и «гантели царя Хаммурапи», и «ашшурская железная дева» (с шипами), и «седалище Семирамис» (тоже с шипами, только более острыми), и «шутка Эрешкигаль» (заостренные козлы, на которые сажают верхом), и «коготочки Наны»... Словом, набор внушительный. Впечатляющий, можно сказать, набор.
У стены, где оконце, вросшее в землю, стол с креслом. В кресле, туча тучей, — Верховный. Набычился, надулся, будто девку у него свели.
У ног его, прямо на холодном каменном полу, маленький чернокожий писец пристроился. Глазки в полутьме поблескивают, с лица улыбка не сходит: счастлив человек. На коленях дощечка, в руке стилос, за ухом еще один. Бритоголовый, коротконогий, с одутловатыми щеками.
Белобрысого программиста без худого слова за руки взяли — дался. Вложили руки в кольца, какие нарочно на цепях с потолка свисали. Ключом ловко повернули. Раз-два, замок замкнули. Только тут забеспокоился Бэда, головой задергал.
— Вы чего, мужики? — спросил ошалело.
Мозгоправы, разумеется, в ответ на такой глупый вопрос только промолчать могли.
А Верховный в своем кресле поудобнее устроился. Рукой махнул: начинайте.
Бэду и огрели по спине. Тот взвыл не своим голосом, на цепях запрыгал.
Верховный сказал скучно:
— Замечен в том, что ночь не в бараке провел.
— Так я же вернулся под утро, — возразил Бэда. Сдавленно так проговорил, неудобно говорить ему, на цепях повисши.
— Согласно внутреннему уставу Оракула, все не вольнонаемные... — начал Верховный Жрец, а завершать фразу не стал. Хоть и дурак этот новенький, а сам поймет.
Бэда и понял.
— Ну... виноват, — сказал он покорно.
— Где ночью был? — спросил Верховный Жрец.
Мозгоправ тут же снова Бэду плеткой уважил. Бэда завопил ужасно. После, слезами заливаясь — тут не захочешь, а польются — взмолился:
— Я и так все расскажу, как было. Чего сразу драться-то?
— Конституцию плохо читал, — сказал Верховный.
Бэда Конституции Вавилонской вообще не читал. Поэтому только носом потянул. А мозгоправ пояснил:
— По новой Конституции, рабов допрашивают исключительно под пыткой. Иначе показания считаются недействительными.
— Мать вашу, — пробормотал Бэда.
— Где был ночью? — повторил вопрос Верховный.
— Сперва на презентации этой ебаной, — сказал Бэда. Зажмурился. Пока не били — воздерживались. — Потом жрица ваша, Пиф, ослабела... Напилась и буянить стала. Какого-то жирного по морде съездила... Тут на нее холуи набросились. Жирный-то оказался директором банка...
Верховный сделал знак мозгоправу, и Бэда огреб очередную плетку.
— Блядь! — возопил он. — До смерти, суки, не забейте!
Слезы, уже не таясь, стекали по его покрасневшим щекам.
— Ты знай рассказывай, как было, — грозно проговорил Верховный Жрец, — а нас не учи.
— Ну вот. Холуи на Пиф эту насели, за руки ее схватили. Один давай ее по щекам бить, чтобы в чувство, значит, пришла... Она у вас хоть и блядь, судя по всему, первостатейная, а все же... Ну, лучше уж блядища, чем холуи эти. Я ее у них отобрал и очки одному расколотил... Слушай, убери свою убивалку, а то подохну ведь!
— Не подохнешь, — сказал мозгоправ. — Нас нарочно учили, чтобы не подох. У меня и диплом медицинский есть...
И с маху хлестнул.
— Ма-ама! — закричал Бэда. — У меня, чую, уже и кровь по спине ползет...
— Это моча у тебя по ногам ползет, — сказал мозгоправ. — Показания давай.
— Я тебе не пидор, чтоб давать! Господи, все за грехи мои... — заплакал Бэда. — Унес я эту Пиф. Она по дороге два раза еще от меня выворачивалась, все плясать хотела. На стол какой-то полезла, стол своротила и канделябр... Дорогие же вещи, потом не расплатиться будет... Я ее на набережную снес, чтобы проблевалась...
— Значит, ты ушел с презентации в обществе младшей пифии Оракула, именуемой Пиф?
— Ну, — согласился Бэда.
— А тебе известно, что Пиф дала обет безбрачия, за что получает существенную прибавку к жалованью?
— Откуда мне чего известно? Вот на мою голову... — сказал Бэда. — Проблевал я ее, взял тачку — на ее деньги, конечно, — и домой повез. Она сперва смирная сидела, потом в драку с шофером полезла. Он едва не выбросил нас посреди города. Я пригрозил, что в Оракул нажалуюсь. Ну, довез он нас... Убери плетку, ублюдок!
Мозгоправ задумчиво помахал плеткой у Бэды перед носом.
— Пусть уберет, — сказал Бэда, обращаясь к Верховному Жрецу. — Он меня нервирует. Когда меня бьют, я говорить не могу.
— Не будешь говорить — применим настоящие пытки, — сказал Верховный Жрец.
Бэда беззвучно выругался и продолжил уныло:
— Нашел я у нее какие-то деньги, шоферу этому сунул. А девицу раздел и умыл как следует. Она уже уснула к тому времени. Тяжелая, как куль. Отъелась в Оракуле.
— Следовательно, — подытожил Верховный Жрец (маленький чернокожий писец рядом с ним старательно заскрипел палочкой по дощечке), — вы с младшей жрицей Пиф остались в ее квартире наедине в ночное время?
— Остались, — подтвердил Бэда. — А куда я пойду через весь город? Да и эта... Сперва, вроде, тихо лежала, после вдруг давай рыдать, за бритву хвататься... А как заснула, так тоже все не слава Богу: то захрапит, то руки разбросает и стонет... Хуже пьяного грузчика.
— То есть, вела себя непристойно?
— Да.
— А ты ее раздел, говоришь? — вдруг вспомнил Верховный еще одну подробность.
— А что, в грязном ее на постель класть?
— И на постель уложил.
— Да.
— Голую.
— Да.
Верховный Жрец побарабанил пальцами по колену. Маленький чернокожий писец склонил голову набок, слушая, будто прикидывая, какими письменами запечатлеть это постукиванье господских пальцев.
— И что было дальше?
— А ничего, — проворчал Бэда. — Что вы, в самом деле, пьяных баб не протрезвляли? Сбегал, как открылась, в лавочку, пива ей принес, чтобы очухалась...
— А она?
— Выжрала пиво, спасибо не сказала. Опять улеглась.
— А ты?
— А я сюда пошел.
— И все? — угрожающе спросил Верховный Жрец, хотя и так было понятно: и все.
— Ну, — сказал Бэда. Судя по его тону, он уже ни на что не надеялся.
— Еще пять кнутов за дерзости и матюки во время дачи показаний, — сказал Верховный Жрец, поднимаясь. — Потом в барак.
И вышел. Маленький писец на коротких ножках побежал за ним, точно собачка.
Утро, как справедливо замечено, имеет своих призраков. Шел Бэда от бабы стервозной да похмельной, и утренние сумерки обступали его. Остывшие камни набережной Евфрата точно сосали тепло живого тела. Зябко было, хотя день обещался опять жаркий и душный. Вот уже и площадь Наву, вот уж рабские бараки показались. Побродил Бэда вокруг, послушал зычный храп, из-за дощатых стен доносящийся. Плюнул себе под ноги да и пошел прочь.
И впрямь, лучше уж в Оракуле, в кабаке бесовском, чем тут, — прав был дедок-надсмотрщик, который Верховному Жрецу раба негодного всучивал.
Раза два оборачивался. Глядел, как барак отдаляется.
Пустой была площадь, только мусор повсюду валялся — час уборщиков еще не настал. На одном обрывке остались корявые буквы «ПОМОГИТЕ, ЛЮДИ ДОБ...»
Обойдя же ларь, густо истыканный этикетками с надписью цены, наткнулся Бэда на того самого дедушку, которого только что с благодарностью вспоминал. Лежал дедуля-надсмотрщик в синей своей, будто бы железнодорожной, тужурке, пятками и затылком в грязную мостовую упираясь, строгий, вытянувшийся. И совершенно мертвый.
Глядел пусто и скучно, а лицо у него было серое. Скоро уборщики придут, выметут мусор, клочки и обрывки, снесут в угол площади ящики и иное дерьмо и подожгут. И дедулю туда же, наверное, сунут, чтобы не разлагался. А может, похоронит его городская администрация, ежели он на службе числился.
Бэде до этого дела было немного. Только странно показалось, что на животе у дедка какой-то паренек примостился. Сперва Бэда паренька этого и не заметил, а после глянул и увидел: точно, сидит.
Босоногий, в одной только набедренной повязке, встрепанный мальчишечка лет, наверное, девяти или десяти, ясноглазенький, востроносенький. В носу ковырял задумчиво и на Бэду глазками постреливал.
— Привет, — сказал Бэда.
Паренек хихикнул. И видно было, что радостно ему.
— Ты чего здесь сидишь? — спросил Бэда.
Паренек огляделся.
— А что? — сказал он наконец. — Нельзя?
— Да нет, можно... — Бэда был растерян. — Только странно это.
— А чего странного?
— Так на трупе сидишь, — пояснил Бэда.
— А...
Мальчик поглядел на мертвого дедка и вдруг фыркнул, да так заразительно, что Бэда тоже улыбнулся. Хотя чему тут улыбаться? Ну, лежит за пивными ларями жмур. Положим, бывший знакомец. Мясо из рабской похлебки пальцами вылавливал и ел, это Бэда про него доподлинно знал. Ну, что еще? В купчих цену писал меньше, чем платили на самом деле. Так ведь кто этим не занимался? Все, почитай, занимались. Был, в общем, падлой средней руки этот жмур.
И все-таки что-то нехорошее было в том, что этот мальчик так на нем сидел. Бесцеремонно это.
Бэда так и сказал.
— Тебя как звать? — спросил мальчик, щурясь. — Я тебя, вроде бы, видел прежде.
— Бэда, — сказал белобрысый программист.
— Беда, — поправил мальчик. И зашелся хохотом. Едва не повалился, пятками задергал в воздухе, попкой сверкнул.
— Повязку намотай по-человечески, — строго сказал Бэда. Ему не понравилось, что мальчишка потешается.
— Иди ты со своей повязкой... Этот вот, — мальчик по жмуру постучал кулачком, — он же тебя Оракулу продал, да?
— Да...
— Говорил я ему, чтобы не делал этого. Ты ведь христианин, Бэда, верно?
— Ну. — Бэда заранее надулся. Ему немало пришлось уже выслушать по этому поводу. Бэда не был усердным христианином, как не был он усердным студентом, а теперь и сотрудником Оракула. Но переходить в иную веру не собирался. И не от лени — просто...
— Так этот гад тоже христианином был, — сказал мальчик. — Представляешь?
— Не может быть! — Бэда даже рот приоткрыл.
— Точно тебе говорю.
— А откуда ты его знаешь? — спохватился Бэда. — Внучок, что ли?
На этот раз ему пришлось своего странного собеседника ловить, чтобы мальчик не стукнулся головой об угол ларька, так тот разбуянился от сугубого веселья.
— Я? Я-то? — наконец выговорил мальчик. — Да я же его душа!
Бэда сел рядом на ящик. Пошарив в карманах, вытащил украденный на презентации и так и позабытый мятый бутерброд с икрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10