Везде — хрустальные люстры, обои под цвет портьер, где розовые, где зеленые. Из многолюдных шумных помещений я переходил в другие, порой почти пустынные. Комната для отдыха. Курительная с гигантским пылающим камином. Концертный зал. Библиотека. Повсюду темное полированное дерево, картины, роскошь — как и положено первоклассному океанскому лайнеру. И везде, везде — неизменные пальмы в горшках.Я заглядывал в пустые каюты, а одна оказалась отнюдь не пустой, и я успел отпрянуть прежде, чем меня заметили. В спальнях стояли туалетные столики, обитые сверху рейками, чтобы вещи не падали во время качки, стаканы расставлены в гнездах — корабль был готов встретиться со штормом.В почти безлюдной библиотеке я долго стоял, озираясь по сторонам: еще один прозрачный купол, все те же темные панели на стенах, шкафы с книгами, множество мягких кресел — все новенькое, с иголочки. Я вспомнил, как кто-то в коридоре сказал, что «Мавритания» только что из сухого дока; ее отремонтировали и подновили. Я быстро, украдкой оглянулся — никого. Тогда я вынул из кармана монетку в четверть доллара, поднялся на цыпочки и бросил ее за книги, стоявшие на полке, — если я не могу уплыть на «Мавритании» сегодня ночью, пускай здесь останется хоть что-то мое. Тут вошла Джотта с бокалом в руке, мы вышли из библиотеки и поднялись на прогулочную палубу. Там везде стояли трубы, похожие на гигантские белые саксофоны, — их было множество. По ним во время движения корабля подавался вниз свежий воздух — кондиционеров здесь еще не было. Мы прошли мимо спасательных шлюпок и, не удержавшись, потрогали их днища. И наконец наткнулись на Арчи — он стоял у поручней, беседуя со своим другом, которого он нам тотчас же и представил — художник Франсуа Милле.Откуда-то донесся крик юнги: «Провожающим и гостям — на берег, всем на берег!» Должно быть, мое лицо выдало мое беспокойство, потому что Арчи улыбнулся.— Не торопитесь, — сказал он. — Они повторяют это объявление раз шесть, и никто не обращает на него ни малейшего внимания. А вот когда услышите гудок — это уже серьезно. Давайте встретимся на тротуаре, возле лестницы — на причале будет множество народу. И тот, кто придет первым, пусть поймает такси, на них сейчас будет большой спрос.Но позднее — мы с Джоттой все бродили по лайнеру, и нам наконец даже немного наскучило это занятие — призывы к гостям и провожающим сойти на берег стали повторяться все чаще. Затем к ним прибавился перезвон колокольчика — юнги ходили по кораблю, громко звеня колокольчиками и выкрикивая, что корабль отправляется. Наконец, наводя всеобщую панику, прерывисто взревел чудовищный гудок, и этот звук на долю секунды вернул меня в зрительный зал на представление «Грейхаунда». У-у, у-у, у-у-у! — ревел гудок: прочь, прочь, не то окажетесь в море!У одного из открытых в борту лайнера люков мы с Джоттой присоединились к толпе, которая двигалась к трапу. Крепко держась за руки, чтобы нечаянно не потерять друг друга, мы спустились по крутому трапу на надежный и прочный причал — назад, в реальный мир. Но мы не спешили выйти на улицу — так и стояли, не сводя глаз с исполинского корабля. У поручней вдоль борта толпились пассажиры, кричали что-то друзьям, а стюарды сновали в этой толпе, что-то раздавая. Оказалось — тонкие рулоны разноцветной бумаги, которую пассажиры принялись бросать на причал, сжимая в кулаке один конец рулона, и бумажные ленты летели вниз, к людям на причале, которые ловили другой конец. И внезапно между берегом и бортом «Мавритании» закачались сотни разноцветных бумажных лент; трапы опустили и быстро увезли прочь, черные дыры открытых люков захлопнулись, и длинные борта лайнера теперь казались сплошными. В кормовой части величественной «Мавритании» застучали, лениво заработали машины, трубы запыхтели и начали выпускать клубы черного дыма. Закричали чайки, взлетая и кружась над кораблем; вдоль борта возникла, расширяясь, серая полоска воды. И снова раздался низкий, исполинский рев пароходного гудка — «Мавритания» прощалась с нами. Гудок повторился — снова и снова.«Мавритания» плавно заскользила мимо нас, задним ходом двигаясь на середину Гудзона, сотни бумажных лент натянулись, лопнули — плавание началось. Зачарованные, мы провожали «Мавританию» взглядом. Нос лайнера в своем обратном движении надвинулся на нас, проплыл мимо, а мы все стояли, не сводя глаз с ярко освещенных палуб, машущих пассажиров и… Арчи, Арчи, который стоял у поручней и смотрел на нас, вскинув руку в немного смущенном и, как мне кажется, виноватом прощальном жесте. 25 «Так я и упустил его, Рюб. А что же вы думали? Чего еще ожидали? Я бы мог справиться, должен был справиться… Но я ведь не суперсыщик. Я сделал все, что мог, — конечно, не самым лучшим образом, я знаю, знаю…» Эти мысленные оправдания бессильно метались в моем мозгу, когда я стоял в своем номере на десятом этаже, глядя вниз на темноту Центрального парка. Смертельно уставший, я стягивал с себя пиджак и размышлял, какие чувства должен был бы вызывать у меня этот провал. Что ж, сказал я себе, как бы там ни убеждал меня Рюб, я сам ведь никогда не верил, что действительно сумею предотвратить гигантскую войну, которая охватит почти весь мир. И я не мог не согласиться с тем, что доктор Данцигер, скорее всего, абсолютно прав: никогда, никогда не изменяйте прошлое, потому что тогда вы непредсказуемо измените будущее.На самом деле все, что я чувствовал, глядя из окна на асфальт, на трамвайные рельсы, блестевшие вдоль безжизненной Пятьдесят девятой улицы, было тупое оцепенение. Потом, как это иногда бывает, из ниоткуда вынырнула новая мысль и прочно засела в моем мозгу. И я резко развернулся, вышел из номера без пиджака и почти сбежал по лестнице. Быстрым шагом я пересек вестибюль, где ночной портье поднял глаза, услышав мое приближение. Газетный киоск был уже закрыт, но газеты остались — деньги за них нужно было бросать в пустую коробку из-под сигар, стоявшую на стойке. У портье оставалось еще два номера «Ивнинг мейл».Вернувшись с газетой в номер, я развернул ее на кровати, перелистал страницы, нашел рекламу «Вэнамэйкера», которая вдруг так понадобилась Джотте, и сделал приблизительно то же, что и она, — аккуратно вырвал объявление, касавшееся женской обуви. Поглядел на него, затем перевернул квадратик газетной бумаги и прочел то, что было на другой стороне. И тогда я стремительно вышел в коридор и постучал в номер Джотты.Она настороженно приоткрыла дверь, увидела меня, вновь прикрыла дверь, чтобы снять цепочку, затем впустила меня и, когда я вошел, молча посмотрела на меня, ожидая объяснений. Она уже сняла покрывало с кровати, но еще не откинула одеяла, и я присел на край постели, а ей жестом показал на кресло, стоявшее рядом. Однако Джотта предпочла сесть на кровать рядом со мной, чересчур близко, на мой взгляд, поэтому я откинулся назад и лег на бок, опершись на локоть. Джотта нынче ночью была настроена весело — она сделала то же самое, и так мы и лежали, лицом друг к другу — между нами было от силы три дюйма, и Джотта жмурила глаза, улыбаясь. Меня охватило возбуждение, чего, собственно, она и добивалась, и только ради того, чтобы сказать хоть что-то, я пробормотал:— Джотта…— Что?— Так я вас называл. Мысленно. Джотта. Это из старой песенки. — И я начал негромко напевать бессмысленный припев, который некогда так очаровал пятилетнего мальчика: — «Джотта… джотта! Джотта, джотта, джинк-джинк-джинг!»Она закивала, заулыбалась, и когда я продолжил: «Да, Джотта», она присоединилась ко мне, и мы хором запели: «Повсюду услышишь мотивчик один». Не в силах сдержать смеха при мысли о том, как выглядит это дурачество в два часа утра, мы дружно пропели: «Джотта! О, джотта! Джотта, джотта, джинк-джинк-джинг!» — дальше слов мы не знали. Все еще улыбаясь, я спросил:— Откуда вы знаете эту песенку?— Понятия не имею — знаю, и все. Это ведь старая песенка?— Да. — Я медленно кивнул. — Песенка из двадцатых годов.Я ждал ее реакции, ждал, что она смутится от того, что знает песню, которая еще не написана… но Джотта, похоже, не поняла, что произошло, и все так же лежала, выжидательно глядя на меня.И потому я спросил:— Ну как, купили себе туфли?— Какие туфли?Из кармана рубашки я извлек газетный квадратик, который собственноручно вырвал из «Ивнинг мэйл», и показал ей объявление, которое она точно так же вырвала из моей газеты — насчет женской обуви.— Вот это вас интересовало, — сказал я и перевернул клочок газеты, показывая ей то, что было напечатано на другой стороне. — Или вот это? Этот текст вы хотели убрать из моей газеты, чтобы я, упаси Боже, не прочел его?На другой стороне газетного клочка была колонка, озаглавленная: «Убытие». Ниже мелким шрифтом напечатано: «Отбывают сегодня ночью на „Мавритании“ рейсом до Гавра и Саутхэмптона: полковник и миссис Уильям Т.Аллен, Кеннет Брейден и Сьюзен Фергюсон с дочерью, мистер и миссис Оливер Озибл, Маргерит Теодозия, Том Бьюкенен, Рут Бьюкенен, мисс Эдна Батлер, майор Арчибальд Батт, помощник президента…»— Вы могли бы и не вырывать это из моей газеты, — сказал я. — Я бы все равно ничего не заметил.Она пожала плечами.— Я не хотела полагаться на случай.Она не двигалась — так и лежала, подперев голову, и ждала, что еще я ей скажу.— Вас послал доктор Данцигер, верно?Она кивнула.— Мы опасались, что вы можете узнать меня — я работала в Проекте в одно время с вами. Но доктору просто некого больше было послать. Между прочим, я вас помню!— Ладно, ладно, я прошу прощения. У вас другая прическа или что-то в этом роде.— Само собой, но все-таки!..— Ну хорошо, мне очень, очень стыдно. Извините. Он послал вас сюда саботировать мою работу?— Можно и так сказать. Саймон, доктор Данцигер знал, кто такой Z, с той минуты, когда вы впервые упомянули о нем! Помните, в телефонном разговоре, ночью?Я кивнул.— Весь мир знает, кто такой Арчибальд Батт! Весь мир — кроме вас и Рюба!Я снова кивнул.— Так что, само собой разумеется, я должна была удерживать вас подальше от него, пока он не отправится в рейс. Мне думается, Арчи так или иначе заподозрил вас — вы действовали слишком напористо.— Это верно, но у меня было мало времени.Она придвинулась ближе.— Итак, я виновата. И что же вы теперь со мной сделаете?— Оставьте, я же еще не спятил. Мне даже не очень жалко, что все вышло именно так. Я даже думаю, что доктор Данцигер прав.— Ах, вот как? Зачем же тогда… Нет, в самом деле, Саймон, как вышло, что вы решились на такое потрясающее сумасбродство?— Предотвратить Первую мировую? Да так, в порядке дружеского одолжения.Мы смотрели друг на друга, лежа совсем близко на кровати, в закрытом изнутри номере, в два часа ночи. Отделенные целой эпохой от всех, кому было дело до нашего поведения. Мы лежали, смотрели друг на друга и не шевелились. Продолжали смотреть и не шевелились. Затем мы разом слабо улыбнулись, и подходящий момент, если он вообще был, миновал бесследно.— Бьюсь об заклад, вы возвращаетесь домой, — сказала она. — К милой доброй Джулии.Я кивнул, и мы сели.— Да, домой, и как можно скорее. Я обещал Рюбу, что вернусь с отчетом, и я сдержу обещание. А потом — домой, и уже навсегда. А вы?— Думаю, что да. Наверняка.— Висконсин?— Угу.— Как вы переходите?— Есть одно местечко у Ист-Ривер. Сесть там ночью, когда не разглядеть другого берега… — Я кивнул, и она спросила: — А вы?— Бруклинский мост, если нужно вернуться домой. Но завтра — Центральный парк.— Как же это странно — то, что мы способны проделывать. И то, что мы вообще способны такое проделывать. — Она подалась ближе, и я решил, что она хочет поцеловать меня — небрежный прощальный поцелуй, — но она только на миг коснулась моей руки, и я кивнул, и мы улыбнулись друг другу, и я наконец ушел.На следующий день, за час или раньше до заката, я выписался из отеля, оставив лишние вещи в номере на радость тому, кто первым на них наткнется, и двинулся к парку. За моей спиной, со стороны Пятьдесят девятой улицы, где непрерывно открывались и закрывались двери «Плазы», я слышал музыку dansant и редкие, меланхолично-веселые нотки автомобильных рожков. Сегодня не было l'heure bleu — дул холодный ветер, сыпал мельчайший, едва ощутимый дождик. Однако моя привычная скамейка оказалась надежно укрытой от непогоды; я уселся поудобнее и начал расслаблять тело и разум, начал тот странный, почти не поддающийся описанию мысленный поиск-отрешение, которому обучил меня Проект.И когда наконец стемнело и на Пятой авеню зажглись фонари, перед «Плазой» засверкал подсвеченный прожекторами фонтан, ко входу в отель все время подъезжали машины и отъезжали от него, входили и выходили люди. А вокруг и позади «Плазы» гигантским театральным задником высились, блистая, небоскребы Манхэттена — Манхэттена того времени, в котором я был рожден. 26 С кружкой кофе в руках я сидел в квартире Рюба, в мягком кресле у окна, из которого падал прямоугольник предзакатного солнечного света. Рюб расхаживал по крошечной гостиной — не нервозно мерил ее шагами, а именно расхаживал в своих армейских брюках, белой рубашке и кожаных шлепанцах и кивал, улыбался, с интересом слушая мой рассказ. Вот именно — с интересом. Я отыскал Z, но Рюба, похоже, это вовсе не заботило. Он засыпал меня вопросами: чем я занимался в Нью-Йорке? Что видел? Каким он был, Нью-Йорк 1912 года?Он добродушно посмеялся, когда я процитировал ему некоторые реплики из «Грейхаунда», затем пожелал узнать, как именно были одеты билетерши, как одевались зрители и что они говорили в фойе во время антракта. И расспрашивал меня о миссис Израэль, о профессоре Дюрье, преподавателе танцев, и… Боже милостивый, Джолсон! Расскажите мне о них, требовал Рюб. Расскажите, как выглядели улицы. И Бродвей.Он прохаживался по гостиной, слушал, улыбался, кивал и все никак не мог насытиться. И до чертова Z, насколько я мог судить, ему не было никакого дела. Наконец я задал ему прямой вопрос, и он ответил:— Ну, Сай, мы ведь здесь тоже не сидели сложа руки и теперь знаем все о майоре Арчибальде Батте. Ваша милая Джотта чертовски права. «Джотта», — повторил он насмешливо. — И как только вам пришло в голову этак ее окрестить?Я пожал плечами, слегка задетый, а Рюб прибавил:— Я хорошо помню ее по Проекту. Соблазнительная штучка.— «Соблазнительная штучка», — повторил я. — Рюб, если вы когда-нибудь овладеете нашим способом путешествия по времени, валяйте прямиком в двадцатые — там вы будете как дома.— Эх, кабы я только мог!.. Так или иначе, ваша Джотта совершенно права: всему миру, кроме нас с вами, известно, кто был майор Арчибальд Батт. Это знает контролерша в супермаркете «Сэйфуэй», знает мальчик, который доставляет вам газеты, и уж конечно это знал доктор Данцигер, когда вы ему проболтались. Но теперь это знаю и я. Ваш приятель майор Арчибальд Батт отплыл в Европу. Мы узнали об этом слишком поздно, чтобы уведомить вас. Мы знаем также, что он получил свои документы — письма о намерениях или что-то в этом роде, и знаем, что он благополучно отправился домой. Нам известна дата его отплытия и название корабля. Но домой он так и не вернулся, — Рюб стоял перед моим креслом, усмехаясь, как напроказивший мальчишка.— Ладно, может, вы и меня просветите, если сочтете это необходимым?— Он отплыл в Америку… — Рюб начал хохотать, плечи его тряслись. — Ха-ха-ха-ха-ха, Боже ты мой! Он отплыл… ох-хо-хо! Сай, майор Батт отправился домой на чертовом «Титанике»!После минутной паузы я сказал:— С вашего разрешения, Рюб, я не стану смеяться. Я знал его, черт побери!— Вы меня разочаровываете, Сай. И всегда разочаровывали. У вас начисто отсутствует воображение. Какой прок от ваших поразительных способностей — да никакого, все коту под хвост! Только одно всегда и было у вас на уме — как бы вернуться в свои восьмидесятые, к разлюбезной Джулии, Вилли, к чертову своему псу, наконец! Прибавить камин и шлепанцы, и больше вам от жизни ни черта не надо!— Ну… пожалуй, что так.— Ах, как бы я развернулся, имей я ваши способности!Представив это, я позволил себе перекреститься.— Саймон, дружище, по-моему, вы все еще считаете, что прошлое неизменно, хотя и отлично знаете, что это не так. «Титаник» пошел ко дну. Майор Батт утонул. Первая мировая война разразилась. Со всем этим ничего не поделаешь. Вы так никогда до конца и полностью не осознали, что если вернуться в прошлое до того, как все это случи…— Нет, Рюб, это вы так ничего и не поняли. У меня было вдоволь и времени и причин, чтобы все обдумать, и понемногу я стал понимать, что доктор Данцигер прав. Что бы там ни случилось в прошлом, это наше прошлое. Какой смысл возвращаться туда" и вмешиваться в ход событий? Прошлое сотворило нас такими, какие мы есть; сами того не зная, мы бы изменили собственную судьбу.— Доктор Данцигер и его новообращенный прихожанин, — пробормотал Рюб. И безо всякого перехода, словно прекращая бессмысленную и пустячную болтовню, резко произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36