- И при дворе Управды, обо это он призвал его к себе!
- О Управда, великий повелитель Востока и Африки, о Тунюш, единственный, несравненный! Аттила, ты не напрасно любил Эрнака, и мой дед, великий чародей и первый жрец, не солгал, предсказав, что слава гуннов сохранится в крови Эрнака! Он не лгал, всемогущий! Но почему тогда печаль в лагере? Поведай мне! Я развесели тебя и твоих храбрецов!
Радован ударил по струнам.
- Это горькая тайна! Лишь избранным дано знать ее!
- Не таи печаль в груди, дабы она не поразила твое сердце! Доверь ее певцу и чародею своего племени! Девушки поверяют тоску свою моим струнам, вожди и старейшины вверяют мне свои огорчения, так неужто не откроется брат брату!
Баламбак опустил голову и принялся раскачиваться из стороны в сторону. Он размышлял над словами чародея Радована.
А тот гордо сидел на земле и, легко касаясь струн, подбирал печальную гуннскую песнь. Ему хотелось кричать от великой радости, что Тунюша не оказалось дома. Правда, радость отравляла грустная мысль, что вероятнее всего, и Любиницы нет в лагере, что пес спрятал ее где-нибудь в другом месте, а может быть, даже увез с собой в Константинополь. Он охотно оставил бы Баламбека с его печалью и отправился дальше искать следы похищенной девушки. Однако старику хотелось развязать узел, узнать причины столь странной всеобщей грусти, поэтому он терпеливо ожидал ответа Баламбека.
Гунн долго молчал, наконец он перестал качать головой и вперил свой взор в Радована, пристально всматриваясь в него.
"Неужели он вспомнит Радована? Будь проклята гуннская память, помогите, о боги, поразите его слепотой!"
От все души молил богов Радован, не отводя взгляда от мутных глаз Баламбека. Медленно сузились зрачки гунна, глаза его спрятались в глубоких глазницах под плоским лбом. Баламбак не узнал старика.
"Барана тебе принесу, Святовит, а Моране - козла, жирно откормленного козла за то, что вы ослепили вонючего пса!"
- Значит, ты чародей, говоришь?
- Да, я сын великого пророка и певца при дворе Аттилы.
- А если я поведаю тебе печаль свою, исцелишь ли ты мои раны? Сможешь ли спасти мою голову?
- Лишь боги всемогущи! Но, говорю тебе, я исцелил тысячи сердец, тысячи голов извлек я из ловушек.
- Тогда пошли!
Баламбак увел певца в свой шатер и там открыл ему тайну бегства Любиницы.
- Эта славинка - ведунья. Тунюш околдован. Смерть грозит нам!
Радован, задумавшись, по своему обыкновению протянул руку к бороде погладить ее, но пальцы наткнулись на бритый подбородок.
- Заколдован - чародейка - смерть, о-о-о, - стонал Баламбак. - Так думаю и я и воины, так считает Аланка - королева наша заплаканная, зорька утренняя, соколица. Заколдован, отравлен чародейкой! Можно ли вылечить его сердце? Или смерть долотом выдолблена на нем?
Радован нахмурил лоб и наморщил брови: он думал.
"Ты попался, Радован, - рассуждал старик про себя. - Выпутывайся теперь, как можешь, не то - конец тебе. Аланка - женщина, королева, а женщина - есть женщина. И не пить мне вина до смерти, если к бегству Любиницы не приложила руку Аланка. Пусть молодые лисы играют моим черепом, если все это не приправлено ревностью и местью. Они не получили Любиницы... но что, если она не спаслась, а погибла, о боги, боги!"
У Радована защипало глаза, он потянул носом воздух, фыркнул и раздул ноздри, как молодой жеребенок.
- Не выдолблена в его сердце смерть, но написана на песке. Пройдет ливень, и слова сотрутся. Идем к Аланке! - повелительно произнес он и, отбросив полог, вышел из шатра.
Баламбак покорно последовал за ним.
Перед шатром королевы певец коснулся струн и запел песнь о солнечной розе, распустившейся посреди степи. Баламбак хотел первым пройти к Аланке.
- Нельзя, - рукой преградил ему путь Радован и вошел один. А когда увидел Аланку, глаза его загорелись восхищением.
"Клянусь богами, она достойна новой песни. Она похожа на вилу!"
Но тут же опустил взгляд, преклонил колени и произнес:
- Дух предков проник в мое сердце и поведал мне: встань и иди туда, где светит солнце твоего племени. Ты нужен кому-то! И отправился старый певец и чародей, и шагал без отдыха, и вот он стоит перед тобой, королева, чтоб помочь тебе в твоей печали. Велика твоя боль. Ты вырвала терний, проникший в сердце, удалила чародейку-славинку!
Радован умолк на миг, искоса взглянув на Аланку. Ее лицо побледнело.
"Попал!" - подумал он и продолжал:
- Об этом не подозревают воины, не подозревает Баламбак, но вернется твой повелитель и тут же догадается обо всем. Поэтому я пришел, чтобы помочь тебе, на него же напустить забывчивость, заговорить чары Любиницы.
- Ты все знаешь, о не губи меня!
- Кто решил спасти тебя, тот не станет тебя губить. Не таи от меня ничего. Тайны опускаются в мое сердце, как в могилу. Скажи сначала, жива ли славинка или сгинула, мерзкая колдунья!
- Не знаю, горы Гема хранят тайну.
Радован приставил палец ко лбу и задумался.
"Горы Гема... триста бесов спят в этих глазах, она завела ее на юг к волкам и кочевникам, на верную погибель"
- Ты мудро поступила, королева, не послав ее к Дунаю. Но чародейка отравила зверей и выберется на свободу. Пока она жива, нет спасения Тунюшу. Расскажи, как ты освободила ее, рассказами обо всем подробно, я отправляюсь за ней вслед и убью ее!
Аланку охватила бурная радость. Взяв кожаный мешочек, она протянула его Радовану.
- Вот плата! Спаси меня, и наше племя будет веками тебя славить!
- Я не хочу платы, но деньги могут пригодиться в пути, поэтому я возьму их. Рассказывай!
Обрадованная Аланка рассказала все о Любинице. Помянула и о том, что у коня, на котором ускакала девушка, правое переднее копыто вывернуто в сторону. Нетрудно определить его след.
Радован попросил вина. Рабыня внесла великолепный роговой сосуд. Певец поставил его перед собой, поднял с пола попонку, разгреб землю и закопал в нее сосуд по самое горлышко. Потом принялся бормотать "заклинания", которые якобы заставят Тунюша позабыть Любиницу. Он кривил лицо, закатывал глаза, чмокал губами, разводил руками над вином и все бормотал, бормотал по-латыни:
- Devoret te diabolus, cauda vaecarum, devoret, devoret [пусть сожрет тебя дьявол, коровий хвост (лат.)].
Охваченная безмолвным ужасом, Аланка вслушивалась в непонятные слова. Грудь ее вздымалась, она не сводила глаз со старика.
Закончив обряд, Радован накрыл сосуд платком.
- Храни этот напиток! Когда вернется Тунюш, приветь его этой влагой, и в один миг ты, единственная, станешь для него желанной. О славинке он больше и не вспомнит. А я утром отправлюсь за нею, чтоб убить ее во славу и на благо племени гуннов, на радость и счастье твоей любви.
Старик взял мешочек с золотом, грянул дикую песнь и вышел из шатра.
- Радуйся, - сказал он снаружи Баламбеку. - Радуйся, ибо спасен Тунюш, спасена наша королева! Твоя голова останется на плечах, о великий слуга всемогущего господина!
Мгновенно вокруг чародея собрались воины, на огне зашипел жир, рабы притащили меха с вином, и весь лагерь весело заплясал под звуки вдохновенной лютни.
Радован принимал почести с большим достоинством. Тыква, из которой пил, непрестанно наполнялась вином, он рассказывал изумленным гуннам о таких чудесах, что сам поражался, откуда только берется в его голове столь непостижимая премудрость? С тех пор как он стал бродяжить по белому свету, его уста никогда еще не лгали столь вдохновенно, как в тот вечер. Поздней ночью радость его достигла предела. И лишь одна-единственная капля горечи отравила ее: ему хотелось напиться допьяна, а он не решался. Трижды до крови закусывал он губы, ловя себя на том, что в хмельном угаре чуть не ляпнул необдуманное слово. В полночь он важно поблагодарил всех и сказал Баламбеку:
- Грустно мне, что я вынужден пренебречь твоим гостеприимством и отказаться от вина. Но это можно поправить, я разрешу тебе привязать мех к седлу моего коня!
В мгновение ока два гунна притащили огромный бурдюк и приторочили его к седлу.
Старик лег в траву рядом с конем и с нетерпением принялся ждать зари. С первыми лучами он осторожно оглядел спящий лагерь, взобрался в седло, с удовольствием постучал по притороченному к седлу меху и поскакал вдоль ущелья.
Довольный своей мудростью и ловкостью, он, покачивая головой, мчался вдоль гряды, пока не достиг тех мест которые описала Аланка. Тут он остановился, спешился и принялся искать следы в траве. Очень скоро он обнаружил след вывернутого копыта и быстро определил направление, по которому ехала Любиница. Затем припал к меху и стал жадно глотать вино, подобно рыбе, попавшей с суши в родную стихию.
- О боги, у такого пса и такое вино! Единственное добро, которым обладает этот вонючий пес. Клянусь Перуном, я, так и быть, пощажу его, если мы встретимся. Ведь я неплохо подкрепился за его счет.
Он тщательно завязал мех, прикрепил его к седлу и поехал дальше.
Припекало солнце, вино разморило старика, и ему захотелось прилечь под кустом.
"Нельзя, если держишь счастье за хвост, не выпускай его! Иначе не сможешь схватить его за голову".
Весь день без отдыха ехал он. Примятая влажная трава указывала путь. К ночи он добрался до пересохшего русла и нашел там сумку, которую Любиница в страхе забыла на земле.
"Ее еда", - обрадованно подумал он, спешившись и взяв сумку в руки. Вокруг кишели муравьи, привлеченные запахом съестного. Радован выбросил в траву остатки, сумку прихватил с собой.
"Почему она ее бросила? Непонятно! Может быть, ее спугнул кто-нибудь? Ведь пастухи - настоящие дьяволы. А если на нее напали? Бедняжка! Плохо придется тому, кто дерзнул сделать это! Проклятье его собачьей утробе! Уж я расправлюсь с ним".
Сердито бормоча угрозы, старик на коленях пробирался сквозь траву, в поисках следа. Раздвинув тростник, он дополз до лужи и тут в грязи заметил отпечатки конских копыт и ног Любиницы. Наклонясь к ясно различимому следу маленькой ступни, старик пальцами провел по нему, словно лаская девичью ногу.
- Погоди, бедняжка, сиротка, горлица, - Радован едет за тобой! Еще два дня продержись - я найду тебя. Потому что нюх мой потоньше собачьего, стоит мне захотеть, конечно. Не за всяким пошел бы я по следу в степи, словно волк за потерянной овцой, но за тобой... я поклялся!
Вслед за ним к луже подошел конь и принялся цедить грязную воду.
- Напивайся вдоволь! Она тоже поила здесь коня и сама напилась. А я не пью такой воды. Даже чистая, родниковая мне боком выходит. Камнем ложится на желудок.
Он дождался, пока конь напьется, вывел его обратно и осторожно отвязал с седла мех. Напившись как следует, он снова завязал его, облизнул губы и похвалил Тунюша.
- Странное дело! И у шелудивого гада всегда найдется что-нибудь хорошее... Даже у Тунюша. Как я решил, так тому и быть: пощажу тебя, Тунюш, ради твоего вина!
Приторочив мех, он взглянул на солнце и осмотрелся по сторонам.
- Надо до ночи разыскать людей! Волков я не боюсь, но их мерзкие челюсти именно сегодня мне ни к чему.
Старик еще раз взглянул на след и помчался к югу. Прежде чем стемнело, он уже был в селении пастухов и, увидев, что он готовят ужин у огня, храбро направился к ним. Хмурые лица аваров, герулов и славинов встретили его. Но Радован хорошо знал этих людей. Он быстро завоевал их расположение красноречием и мудростью. Лица хозяев просветлели, и пастухи угостили миролюбивого гостя на славу, словно их посетил какой-нибудь князь или сам аварский каган. Даже коню его кинули сноп немолоченного ячменя. Радован разошелся и, отбросив всякие колебания, принялся осторожно расспрашивать о Любинице. Старик сказал, будто его сын, отличный певец и чародей, заблудился и что он разыскивает его.
Пастухи ответили, что ребятишки видели странного паренька, который подбирался к костру. Они убежали, а когда вернулись обратно, паренек исчез и вместе с ним исчезла репа с огня.
Радован удивила и обрадовала эта весть.
- Отведите меня завтра к этому костру, и я примусь за розыски. А если вы поможете мне, я заговорю вам скот: овцы ваши будут приносить по трех ягнят, коровы - по два теленка, а козы будут плодиться, как кролики! Вот так отплатит вам чародей, если он найдет парня!
Пастухи до земли кланялись Радовану, женщины приносили ему детей, чтоб он снял с них злые чары, а мужчины предлагали сопутствовать ему в поисках мальчика до самого Гема и даже дальше.
Довольный Радован улегся на овечьей шкуре.
На рассвете пастухи проводили певца к костру, где была замечена Любиница, а затем все рассыпались по лесу в поисках конского следа. Вскоре из чащи раздался радостный крик; все сбежались на наго, и Радован сказал, что он узнает след своего сына.
Толпа бросилась по следу, исчезнувшему в зарослях, сломанные ветки указывали путь девушки. Ни малейший знак не укрылся от острого взгляда диких обитателей свободной земли. Они состязались между собой, кто первым найдет юношу. Каждый хотел получить от чародея как можно больше. А Радован гордо следовал сзади, изредка произносил мудрое словечко, раздавал похвалы и обещал наделить стада богатым приплодом.
Около полудня по лесу разнесся печальный вопль. Со всех сторон поспешили туда пастухи. Радован, хлестнув коня, тоже бросился за ними. Подъехав, он увидел, что варвары, раскрыв рты, уставились в землю и показывают руками на подпруги, остатки седла и обглоданные кости, разбросанные далеко вокруг.
Перепуганный Радован птицей слетел с коня. Он мгновенно узнал гуннскую уздечку, седло, подпруги. Затрясшись, кинулся он искать вывернутое копыто. Схватил какой-то черный сучок, поднял, осмотрел. Копыто выпало из рук старика, нижняя губа его отвисла, лицо сморщилось, и, зарыдав, он повалился на землю. В отчаянии катался он по траве, по мху, рыл ногтями землю, выдергивая зеленые побеги, и ревел, как раненый кабан. Пастухи стояли вокруг, издавая протяжные вопли. Радован уткнулся лицом в землю, рыдания его постепенно утихли, только плечи судорожно вздрагивали. Потом он медленно повернулся, встал и еще раз взглянул на останки коня. Гнев охватил его. Подняв кулаки, он бросился на пастухов со страшными проклятиями и стал колотить и пинать их:
- Прочь, прочь, собачьи морды, разбойники, убийцы моего сына! Вы загнали его в волчью пасть! Почему вы не позвали его на ночлег? Прочь, говорю я вам, иначе я так отделаю ваше стадо, что сегодня же ночью подохнет все, что мычит и блеет! Прочь, убийцы, прочь от несчастного отца!
Испуганными тенями исчезали в лесу пастухи, а певец продолжал вопить, хотя возле него не было уже ни одной живой души. Выплеснув свой гнев, он вытер лоб и покрытые пеной губы. В отчаянье взирал он на разодранное седло. Снова печаль охватила его, он сел у подножья дуба и зарыдал, как женщина.
Слезы принесли облегчение. Радован обхватил руками голову и стал думать, как быть дальше. Однако ни одной разумной мысли не приходило ему в голову, которая гудела, как пустой котел. Подошел конь и тотчас в ужасе отступил, почуяв кости своего товарища. Взгляд Радована упал на мех с вином. Он ударил себя по лбу и рысью побежал к коню.
- Вино придаст мне мудрости!
Подтащив мех к дереву, он с отчаянья принялся пить. Вино согрело его, придало мужества, и он снова разразился проклятиями, вызывая на битву весь свет и угрожая всем ужасным мщением. Досталось и Тунюшу, уехавшему в Константинополь.
- Ты не уйдешь от меня, собачий хвост! За тобой я последую как тень, пока не проколю тебя, клянусь своей мудростью! Зуб за зуб! И вино твое не утолит больше моего гнева!
Оставив в мехе немного вина, он, скрипя зубами, направился к дороге, что вела в Филиппополь с твердым намерением прямо отсюда ехать в Константинополь на поиски гунна.
И поскольку ноги его уже не раз измерили всю Мезию, вскоре он выехал из леса на дорогу. Несмотря на близкий вечер, старик храбро гнал коня в сторону Гема.
Не успели зажечься звезды на небе, как за поворотом вспыхнул большой костер. Радован представил себе лицо Тунюша, и мужество его мгновенно испарилось. Он рванул поводья с такой силой, что конь встал на дыбы.
Одолев первый испуг, старик сообразил, что Тунюш не мог еще вернуться из Константинополя, и храбрость возвратилась к нему; шагом двинулся он дальше. Вскоре он разглядел повозку, коней, копья, воинов.
"Купцы!" - подумал он, подхлестывая коня и закричал издали:
- Pax, eirene, pax, pax!
Тени у костра вскочили и схватились за копья.
- Pax, вам, pax, - кричал Радован, ударяя по струнам.
Его окружили хорошо вооруженные воины, спрашивая, кто он и откуда.
В это время раздвинулся полог у входа в небольшой шатер, высокий человек, одетый, как купец, приблизился к огню и крикнул Радовану:
- Чего тебе здесь надо, гунн?
Старик выпучил глаза, растопырил руки, из его широко раскрытого рта сперва вырвался непонятный звук и наконец губы произнесли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49