— Меня два раза звать не приходится!— Совершенно верно, — подлаживаюсь под его тон. — Ведь я послал за вами культурного человека. В этом вся разница!— Да, — соглашается офицер, — капрал Али учтивостью не отличается.— Я думал о том, нужен ли вам, то есть армии и администрации колонии, такой тип. Он, наверно, приносит больше вреда, чем пользы.— Нужен! А иногда просто необходим! Нам очень часто требуется тяжелая рука! Ведь мы в колонии!Делаю жест, точно хочу что-то отогнать от себя.— Не будем касаться таких тем! Лучше примем что-нибудь для успокоения души.Вид двух бутылок на столе вызывает громкое восхищение подпоручика.— О, перно! — восклицает. — Обожаю перно!Разливаю напиток в стаканчики и разбавляю водой. Офицер с удовольствием следит, как прозрачная жидкость становится молочно-белой. Поднимаем стаканы.— За что пьем? — спрашиваю я.— За благополучие… — Он минуту подумал, чтобы провозгласить надлежащий тост, — пожалуй, за благополучие Мадагаскара!Веломоди, по обычаю мальгашских женщин, помогает повару. Подпоручик заметил, как она ловко возится у стола, и догадался, что это моя вади. Не спуская с нее пристального взгляда, он воскликнул:— Нет, предлагаю другой тост: выпьем за то, чем по праву может гордиться Мадагаскар, — за его женщин, и за дело Франции.Выпиваем, офицер одним глотком опустошает весь стакан.— Великолепный перно! — похвалил он.— Только тост немножко хромает, — замечаю смеясь. — Неужели вы хотели сказать, что дело Франции может так же быстро состариться, как женщины?— Молодых мальгашек всегда будет вдоволь на Мадагаскаре!— Это правда! — подтверждаем все.Рассаживаемся, как договорились: офицер, Богдан и я за столом, учитель и староста у стены.— У меня волчий аппетит! — сознается офицер.— Ничего удивительного при такой работе, — невнятно бросает Богдан.Подпоручик внимательно смотрит на него, не насмешка ли это.— Работа, работа! — пыхтит он. — Черт бы ее побрал вместе с жителями этой гиблой деревни!— Что, возвращаемся к политике? — фыркаю шутливо.— Нет, предпочитаю выпить.— Я тоже. Здесь у нас общая точка зрения.Разговор завязался вокруг нашей, моей и Богдана, работы в Амбинанитело. Сбор экспонатов здешней фауны вызывает любопытство у гостя, и он подробно расспрашивает, как мы это делаем. Охотно отвечаем на все вопросы. Когда он узнал, что Богдан охотится в глубине леса, его осенила новая идея, глаза разгорелись, и, обращаясь к Богдану, он говорит:— А вы далеко забираетесь?— Иногда очень далеко.— И вы хорошо знаете местные леса?— Довольно хорошо.— И, наверно, укромные уголки, где могли бы укрыться беглецы, тоже?Наивный вопрос. Таких мест в долине Амбинанитело сколько угодно. Вероятно, перно уже подействовал на него.— Ах! — отвечает Богдан, загадочно вздохнув.— Что означает это «ах»? — холодно говорит офицер, высоко подняв черные брови.— Я столько знаю укромных мест, что тысяча не только людей, но и слонов могла бы укрыться там до скончания века.У подпоручика созрело решение. Он пронзает Богдана властным взглядом и, точно своему солдату, приказывает:— Я вас беру с собою в лес! Вы будете моим разведчиком.Я хочу выручить Богдана.— Снова, — хватаю увлекшегося офицера за плечо, — снова возвращаемся к бурным волнам политики! Что же касается Кречмера, то, с вашего разрешения, он пока находится в моем подчинении. И умоляю вас, поручик, не делайте из хорошего зоолога гончей собаки.Наливаю в его стакан рому.— Под курочку, которой нас угощает Марово, разрешите! Этот благородный напиток из Рениона!Офицер выпил, забыв на время Богдана. Но неудача, которую он потерпел, наполняет его злобной горечью. Он просит еще один стакан рому, сам себе наливает и сразу выпивает.Наступило молчание. Я ищу подходящую тему, чтобы перевести разговор на безопасный путь.И вдруг ни с того ни с сего подпоручик закипает гневом. Лицо его безобразно искажается, глаза мечут молнии.— Сволочи!!! — громко рычит он и шумно выпускает воздух из гортани.По его глазам, обращенным в сторону двора, догадываюсь, что это относится к жителям деревни. Им овладело бешенство. Он не стал есть, резко отодвинул от себя тарелку.— Сволочи!!! — шипит снова сквозь стиснутые зубы.— Скажите, поручик, почему вы так сердиты на них? Ведь это вы убили у них человека, а не они у вас.Говорю спокойно, желая продолжить беседу по-деловому. Но мое спокойствие оказывает обратное действие. Еще больше рассердившись, он презрительно кидает:— Да что с вами говорить?! Что вы о них знаете, вы, писаки и естественники?.. Какие это коварные змеи!.. Какие подлые бестии!.. Лживые, хитрые, злые!Он захлебывается. На лице написано омерзение. Чувствую, что он перегнул палку. С трудом удерживаюсь, чтобы не потерять терпения. Молодой колониальный офицер, возомнивший себя божеством, способен на все.— Их нужно истребить, всех до единого! Уничтожить весь этот навоз!— А разве теперь это так легко сделать? — выпалил Богдан.Бросаю на него предостерегающие взгляды: не надо, мол, впутываться, но сам не выдерживаю и говорю с иронической серьезностью:— Вы говорите, поручик, что их нужно уничтожить? Но кто же тогда будет работать на ваших плантациях?— Наберем людей в Индо-Китае, не беспокойтесь! — фыркает он.— А в Индо-Китае вас любят? И так уж торопятся сюда?Он не слушает. Его ничего не интересует. Он не владеет собой. Непреклонное сопротивление деревни доводит его до исступления. Им овладело только одно желание.— Сжечь гнездо бунтовщиков, уничтожить деревню дотла! — Его душит злоба. — Расстрелять всех до единого, никого не пощадить!— Поручик, ешьте, пожалуйста! — говорю кротко.Он не обращает внимания на мои слова.— Подлые, скрытные гадины! Никому из туземцев нельзя доверять, все предатели!..— Преувеличиваете, — бормочет Богдан.— А вы думаете, — язвительно говорит офицер, показывая пальцем на Раяону и Рамасо, сидевших у стены, — вы думаете, им можно доверять?Настало время призвать его к порядку.— Господин поручик!! — крикнул я резким голосом.Я демонстративно отложил в сторону нож и вилку и выпрямился. Богдан делает то же самое. Наступает напряженная тишина. Смотрим на него твердо и решительно.Он приходит в себя. Возбужденное лицо успокаивается. Офицер буркнул под нос что-то вроде «извините» и потянулся к тарелке. Одновременно протянул руку за бутылкой с ромом, глазами спрашивая разрешения.Я отрицательно покачал головой и, пытаясь учтиво улыбнуться, говорю:— Если можно, прошу вас, не пейте больше. Сейчас подадут кофе…Гость послушался, убрал руку. Успокоился.Обед продолжается. КАПРАЛ АЛИ ИЗВИВАЕТСЯ ОТ БОЛИ Обед похож на игру с динамитом. Каждая секунда грозит взрывом. Сидим за столом, как на угольях, с нетерпением ждем конца трапезы.Пока все идет довольно гладко. В веселом настроении принимаемся за кофе.Солдаты в это время варят рис во дворе старосты. Ничего не ели только мальгаши, согнанные во двор. Оттуда доносится негромкий говор.И вдруг во дворе, вернее в хижине старосты, раздался пронзительный крик; мы оборвали разговор на полуслове и сорвались с места. Потрясенные прислушиваемся. Раздаются новые нечеловеческие вопли. Мы вопросительно смотрим друг на друга.Крики, сначала прерывистые, переходят в протяжный вой и хрип.Офицер вскакивает с места как ошпаренный.— Да это же Али!— Капрал Али? — спрашиваю, подозревая самое худшее.— Он!Мои гости в таком же ужасе, как и я: звуки, которые доносятся со двора, дают основание предполагать, что мальгаши в припадке отчаяния набросились на капрала и истязают его.Вылетаем из хижины и, изумленные, останавливаемся. Люди во дворе, как и прежде, сидят спокойно, только все напряженно смотрят в сторону хижины старосты. Оттуда доносится хрип Али.Мы бросились туда. Там на полу лежит Али, корчась от боли. Глаза закатились, лицо какое-то зеленое, цвета плесени. На губах пена.— Ой-ой-ой-ой-ой-ой! — стонет он и рвет руками живот. Судороги сводят его громадную тушу.— Он кончается, — с ужасом говорит подпоручик и приказывает стоящим вокруг солдатам: — Дайте ему воды!— Осторожно с водой! — предупреждаю. — Ему это может еще хуже повредить.Али стонет, точно его рвут на части. Исчезла обычная наглость и надменность. Внезапная болезнь сделала его похожим на беспомощного ребенка.Мальгаши во дворе затянули какую-то странную, монотонную песню. Звучит она потрясающе, точно ворчит зверь, запертый в подземной пещере. Несколько без конца повторяемых тонов похожи не то на жалобу, не то на угрозу. Каждый из мальгашей поет тихо, но все голоса вместе сливаются в мощную волну, оставляющую неизгладимое впечатление.— Что это? — возмущается офицер.— Погребальное пение, посвященное Али, — поясняет Рамасо.— Разве нельзя им запретить?— Можно, поручик… В ваших руках власть и солдаты.Офицер подавил в себе готовое вырваться проклятие и обращается к присутствующим солдатам:— Что он ел?— Капрал Али ел рис, господин поручик!— Какой рис?— Тот же, что и мы. Мы сами готовили.— И ели из одного котла?— Да, господин поручик.— У вас тоже боли в желудке?— Нет, господин поручик.— А до этого Али ел что-нибудь?Этого солдаты не знают. Если ел, то где-то случайно, когда был в деревне. Никто не видел. Когда спросили самого Али, он ничего не ответил. Все стонал в полузабытьи.Офицер вызывает во двор старосту, учителя и меня. Люди запели тише, но пения не прекратили.— Тихо!!! — гаркнул офицер.Тишина продолжалась только несколько мгновений. В самом отдаленном углу кто-то подал ноту, и снова раздался прежний, упорный гул.— Для меня, — говорит офицер, обращаясь к нам, — нет сомнения: капрал Али отравлен здесь, в деревне. Вы не находите этого, господа?— Признаки болезни наводят на размышления, — говорю я, — но заявлять об этом определенно нельзя. Впрочем, у меня нет опыта в таких делах.— В нашей стране, — говорит Рамасо, — часто бывают такие заболевания, от которых люди умирают. Это не обязательно отрава.— Это отрава, даю голову на отсечение! — упрямится офицер и нетерпеливо топает ногой. — Где-нибудь поблизости есть врач?— Нет, — отвечает Раяона.Пение мальгашей и в самом деле действует на нервы. Это какой-то пассивный протест против обид, которые им приходится терпеть. Мы с учителем стоим в стороне, я спрашиваю его:— Они произносят определенные слова?Рамасо кивает головой.— Поют, — объясняет, — примерно следующее:К злому человеку Идет злая смерть, э-эй!Духи справедливые, Духи отомстили, э-эй!— Духи, — говорю, — это, вероятно, тангуин?— Признаков отравления тангуином нет.— Значит, чем-то другим?— Пожалуй, да. — Учитель незаметно прищурил глаза.Из поющей толпы мальгашей вышел Джинаривело и медленно подходит ко мне.— Передайте молодому офицеру, — говорит он, остановившись рядом с нами,— что капрал умрет, если ему не будет оказана быстрая помощь.— Почему, — заорал подпоручик, набросившись на старика, — почему ты не обращаешься ко мне, если я здесь стою? Зачем посредники?— Он мой искренний друг! — беру Джинаривело под защиту.— Почему он не обратился к старосте или учителю?— Но, поручик! — сдерживаю его ярость. — Вас волнуют нарушения правил этикета, а не капрал, жизнь которого висит на волоске. Я очень хорошо знаю своего друга и думаю, что он хочет сообщить нам что-то важное. Правда? — обращаюсь к Джинаривело.— Да, правда, — отвечает старик. — Капрала нужно спасать.— Спасать, как?! — злится офицер.— Нам известны фанофоды, которые помогут ему.— Какие фанофоды?— Лекарственные растения.— Принеси их!Джинаривело выжидающе смотрит на офицера и молчит.— Иди в лес и принеси их! — приказывает подпоручик.— Не так-то легко, господин поручик. Это редкие растения, и неизвестно, сможет ли их отыскать один человек, а если и отыщет, то не будет ли слишком поздно. Искать их должны многие, все должны!Последние слова Джинаривело говорит с особым нажимом, и рука его очертила большой круг: он показывает на всех мальгашей, собравшихся во дворе.— Ах, вот что тебе нужно? — насмешливо вскрикнул офицер.— Да, это мне нужно! — сдержанно подчеркивает каждое слово старик и смотрит подпоручику прямо в глаза.— Хотите удрать в лес и не вернуться! — кипятится офицер.— Здесь наши хижины! — с достоинством отвечает Джинаривело. — Зачем нам удирать? Мы никакой вины за собой не чувствуем.Офицер понял, что попал в западню, и не знает, как быть. Бросает на нас вопросительный взгляд.— Простите, господин поручик, — выкладываю ему, — что вмешиваюсь не в свои дела. Допрос жителей уже закончен?— Собственно, да! Ничего нового от этих твердолобых скотин я уже не узнаю.— Так зачем вы их держите?— Надо их проучить!— Проучить ценой жизни вашего капрала? Но, может быть, вы, господин поручик, посмотрите на эти дела с другой точки зрения — с точки зрения вашей ответственности?— Мне наплевать, что в Тананариве напишут обо мне писаки в глупых газетах!Но, вероятно, ему это не совсем безразлично. Чем слабее становятся мрачные стоны капрала, тем сильнее напрягаются нервы молодого начальника. Смерть капрала приближается, а ведь Джинаривело предложил единственный способ спасти его. Остатки здравого смысла подсказывают решение. Джинаривело он оставляет заложником, а всех других отпускает, приказав сотскому Безазе присмотреть за порядком.Оборвалось похоронное пение мальгашей. Все бегом бросились со двора, многие устремились прямо в лес. В деревне и на рисовых полях полно людей, разбегающихся в разные стороны. Этот бурлящий котел стал для солдат недосягаемым: согнать всех жителей сейчас было бы немыслимо.Прошло немного времени, и нужные лекарственные растения из леса принесены. Джинаривело сам отобрал их, сварил и приготовил. С помощью Безазы и других земляков он влил варево в рот капрала. Результат сказался почти мгновенно. Больного сильно вырвало, а через несколько минут он почувствовал себя лучше и впал в забытье. Хрип прекратился. Прошел час, и капрал настолько поправился, что смог встать и пройти несколько шагов.Он рассказал, что съел в деревне два банана. Это произошло, когда сгорела хижина Манахицары. Он увидел на дороге маленькую девочку, которая держала в руке несколько бананов. Он вырвал два банана и съел. Лица девочки не запомнил. Ничего другого не ел.Вопрос, отравлен он был или нет, остался без ответа и, пожалуй, уже неразрешим.Дикая злоба больше не одолевает капрала Али. Он сидит мрачный и ворчливый — устал от тяжелых переживаний. Неприятное происшествие угнетает и других солдат: они понимают, что находятся во власти случая, который может навлечь на них несчастье в любой момент. Даже сам подпоручик, прежде такой воинственный, под конец задумался и уже менее самоуверен.К вечеру он решил, что его миссия в Амбинанитело закончена, и приказал солдатам садиться в машины. Немногого он сумел добиться. Прощается с нами, надутый и кислый.Когда рокот моторов затих за поворотом, постоянные вечерние звуки деревни вступили в свои права: слышно, как в ступах толкут рис. Мальгашская деревня готовится к ужину, никакой враг не угрожает ее спокойствию. РОЖДЕНИЕ ГРОМАДНОЙ БАБОЧКИ У малыша Бецихахины зоркие глаза и легкая рука. Две недели назад на опушке леса он заметил большой необыкновенный кокон. Белая, отливающая серебром, пряжа куколки приклеена к листве куста. Мальчик сорвал ветку и осторожно, чтобы кокон не свалился, притащил в мою хижину и прикрепил на веранде.Кокон был огромный, неизвестный и очень интересный. Много дней висел он на стене без малейшего движения, без всяких перемен, точно неодушевленный предмет. Мы знали, что настанет минута, жизнь забьется в нем и появится новое чудо в мире насекомых: гигантская оса или бушующий шмель, а может быть, бабочка. Но когда это свершится? А пока кокон, хотя и погружен в летаргический сон, уже не дает нам покоя: возбуждает любопытство, вызывает радостные домыслы. Кокон, точно живой зверек, вносит оживление в нашу хижину.В тот памятный день, когда на Амбинанитело обрушилось нашествие солдат, в моей хижине царило понятное оживление. Веломоди и Бецихахина взволнованно сообщили, что «червяк появился».Наконец появилась бабочка! Пробила пряжу и выглянула на свет божий. Слабая, дрожащая, с трудом цепляется ножками за стенки кокона. Она беспомощна и будто оглушена яркостью мира. У нее нет еще крыльев. Две ничтожные култышки заменяют их. Червяк!Бабочка быстро развивается. Еще не наступил полдень, а култышки стали похожи на тряпочки. Некрасивые, сморщенные, скрюченные, ничем не напоминающие крылья, но уже живые.День прибавляется, и крылья увеличиваются, словно тайный союз соединяет бабочку и солнце. И действительно, соединяет: бабочки — дети тепла. Чем выше поднимается солнце, тем заметнее хорошеет бабочка. Приближается полдень, крылья широко раскрылись. Они почти готовы.Какой прекрасный экземпляр! Крылья огромные — в две мужские ладони, цвет желтоватый, напоминает старую слоновую кость; постепенно желтизна переходит в бледно-розовый тон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22