Сперва наелись до отвала мороженого и нахохотались над проделками пса Игоря – Зевса, о котором он рассказывал с удивительной нежностью. Затем долго бродили по Пассажу и заглядывали в витрины магазинов и кафе. Потом, повинуясь внезапному побуждению, обзавелись воздушным шариком-мишкой из тех, что продавали перед входом в метро. Оказалось, что прошло уже довольно много времени и Игорю нужно возвращаться на работу, да и мне не грех было бы появиться на службе – освежить в памяти начальства данные о моей внешности. Мы стали прощаться, но не допрощались, а отправились пешком по Крещатику по направлению к филармонии. И только где-то на середине пути я обнаружила, что мы держимся за руки.
Через полчаса нас занесло в кондитерскую, где всегда стоит запах свежей выпечки и сладкого крема, и накупили там, не сговариваясь, круглых мягких булочек. Это давняя привычка всех киевлян – брать с собой булочки, отправляясь на прогулку в Мариинский парк. В парке все зеленело и цвело и два газона были усыпаны крупными фиалками. И даже монструозного вида эстрада, сооруженная кем-то во внезапном припадке ненависти ко всему сущему, сегодня казалась мило-нелепой и почти уместной.
Мы кормили голубей, воробьев и синичек, которые доверчиво садились на открытую ладонь, а после целовались у Чертова мостика, и вкус у поцелуев был абрикосовый, банановый и ореховый. Я понимала, что поступаю легкомысленно, но это не имело никакого значения. Игорь нес меня на руках по аллеям, знакомым с самого детства, и я снова чувствовала себя счастливой, как когда-то давно.
* * *
Внимательно наблюдая за своим любимым и, по сути, единственным учеником, старый Шу мрачнел с каждой минутой. Он был слишком мудр и опытен и слишком искушен в своем мастерстве, чтобы не заметить, как буквально за один день переменился Володя. Учитель решил, что молодого человека гложет какая-то тайная мысль и это уже опасно. Человек его профессии должен полностью владеть собой и быть в ладу со всеми своими чувствами, как тайными, так и явными, как осознанными, так и не…
В этот момент Володька как раз превращал в клочки толстую кипу плотной бумаги, пробивая ее до середины короткими ударами пальцев. Обрывки листов стайками белых бабочек кружились в воздухе. Пол вокруг казался усыпанным снегом.
– Остановись, – приказал старик после нескольких минут созерцания. – Что ты делаешь?
– Тренируюсь, тацудзин*.
* Тацудзин – почтительное обращение к учителю, букв.: «виртуоз, мастер боевых единоборств».
– Не тренируешься, а выплескиваешь чувства, – сухо возразил Шу. И уже немного мягче добавил: – Что случилось?
– Ничего… – пожал плечами ученик. – Настроение неважное.
Китаец проигнорировал его ответ, и это вполне справедливо. Воин, который позволяет себе иметь «неважное настроение», ни на что не годится.
Шу стал тренировать Володю уже очень давно, сразу почувствовав в молодом человеке из далекой западной страны дух настоящего бойца. Он быстро схватывал одну из самых сложных наук, научился владеть собой и пребывать в гармонии со всеми пятью стихиями у-син, являющимися первоосновой жизни. Шу гордился своим учеником и полагал, что однажды сможет передать ему абсолютно все свои знания. То, что происходило сегодня, ставило под угрозу достижения предыдущих лет упорных занятий.
– Что случилось с твоим настроением?
Володя коротко взглянул на учителя. На самом деле он уже несколько часов подряд порывался поговорить с ним о том, что творится на душе, но никак не мог найти нужных слов. Это пугало и настораживало его, привыкшего себя полностью контролировать. Но, кроме этого китайца, никого близкого у него не было, а посоветоваться с кем-то ох как требовалось, и молодой человек решился.
Они уселись у самой стены, на циновки. В нескольких шагах курились благовония на бронзовом треножнике. В большом зале давно уже закончились занятия, и двое – учитель и ученик – остались совершенно одни. Впрочем, Шу чувствовал, как легкое дуновение ветерка, мысль о ком-то третьем, постороннем.
– Я допустил ошибку, учитель, – неуверенно начал Владимир. – Я взял неверный тон, и теперь все время говорю не своим голосом. И я сожалею об этом.
– Перестань говорить, – откликнулся Шу.
– Не могу и не хочу. Я впервые встретил женщину, которая по-настоящему нужна мне. Но осознал это только сейчас, а глупостей наделал довольно много. Я вел себя с ней так, как со многими другими до нее, – а она не такая, как все. И я чувствую, что уже расплачиваюсь за свою недогадливость и самонадеянность.
– Она действительно того стоит? – усмехнулся китаец.
– О да! – горячо воскликнул Володя, и в который раз уже удивился себе.
– Давно ты ее знаешь?
– Несколько дней, но это неважно. Ты же сам учил меня, что…
Старик рассмеялся и вытянул перед собой руки:
– Избавь меня от очередной трактовки моих слов. Я хорошо помню, чему учил тебя. А вот ты, кажется, не помнишь. Если ты начал неверно, нет смысла длить ошибку. Начни так, как хочется. Переиграй, верни, убеди. Будь самим собой – это главное. Только не злись и не носи в себе свои ошибки: выпусти их на волю, пусть живут отдельно от тебя.
– Ее целый день нет дома, – пожаловался Володя внезапно. – Звоню-звоню, а там только автоответчик. И на работе ее тоже не было. Не хочется думать, что она с кем-то…
– Но думается, – продолжил китаец. – Зачем усугублять собственную глупость? Думай не о том, с кем она сейчас, а о том, как она будет с тобой, когда наступит твой день.
* * *
С Игорем мы расстались уже поздно вечером, у самых дверей моей квартиры. Судя по всему, отправился он не домой, а на работу, так что в каком-то смысле я чувствовала себя немного виноватой в том, что так надолго задержала его. Но зато все мои страхи рассеялись, а события минувших дней представлялись уже менее мрачными – просто цепь несчастливых случайностей. Ну с кем не бывает? Только не считайте меня уж вовсе легкомысленной особой – точил, точил меня этакий въедливый червячок понимания происходящего, но я запихала его в самый дальний уголок себя да еще и нафыркала, чтобы носа казать не смел. Потому что совершенно несправедливо это со стороны моего ангела-хранителя: подсовывать очередное свинство одновременно со счастьем. Словом, счастье беру оптом и в розницу, на неприятности чихать хотела, а кому не подходит подобная постановка вопроса – тот пусть перейдет на другую сторону улицы.
Поэтому улеглась спать я в невероятно приподнятом настроении и баюкала себя самыми сладкими грезами, какие только сумело предложить мне мое воображение. А воображение у меня не самое скромное, и оттого надежд, и чаяний, и мечтаний – в ассортименте, чтобы не сказать в избытке.
Всю ночь мне снилось что-то цветное, яркое и очень веселое; и утром я проснулась от того, что хохочу во все горло. Просыпаться от смеха – наиприятнейшее состояние. Я чувствовала себя бодрой и радостной как никогда, и мне казалось, что наступающий день сулит много интересных событий. Внезапно я вспомнила, что, увлекшись разговорами, снова не дала Игорю свой телефон и снова не выяснила, чем все-таки занимается его фирма.
Порадовало и то, что глупые звонки вроде бы прекратились. На автоответчике было только сообщение от Владимира Ильича: голос вежливый, но совсем без эмоций, и я подумала, что его первый порыв – в тот день, когда мы познакомились – был настоящим, а следующая встреча – приятной, но не более того. Возможно, со мной многие не согласятся, но однажды наступает такой день, когда понимаешь, что теплые и искренние отношения гораздо важнее других, внешне более эффектных вещей. Проще говоря, не в деньгах счастье. Но к этой мысли еще нужно прийти самостоятельно.
Солнце светило в окна вовсю, и я с удовольствием предвкушала предстоящий день. Дел накопилась целая куча, но я горела желанием все их переделать, а такое случается нечасто. Словом, я быстро собралась и выкатилась из квартиры.
Вот это сюрприз! Пришлось остановиться у самого парадного и перевести дух – а то у меня сердце заколотилось, как от бега на длинную дистанцию. И было от чего.
На облезлой зеленой лавочке, которую обычно оккупируют наши пенсионеры на предмет строгого надзора за всеми входящими и выходящими из парадного, прямо под кустом цветущей сирени сидел Владимир Ильич. Собственно, в этом-то ничего особо удивительного не было. Изумило меня то, что он был абсолютно не похож на себя, каким я уже привыкла его видеть.
Во-первых, нигде поблизости я не обнаружила его машины, а ведь это чудо техники не заметить трудно.
Во-вторых, щегольской костюм куда-то делся, а вместо него имели место обычные голубые джинсы, рубаха и кроссовки, отчего Володя сразу помолодел лет на семь-восемь. Да и весь его облик как-то смягчился, что чрезвычайно ему шло. Я почувствовала, как моментально расслабилась: с ним сегодняшним не нужно держать марку и следить за каждым своим взглядом, жестом или словом. Зато ему хотелось улыбаться, да так, чтобы улыбка была от уха до уха. Но самое главное – он сидел на лавочке не один, а в обнимку с огромным пушистым медведем, круглоухим, большеглазым и ужасно симпатичным. Говорят, что избыток горя смеется, а избыток счастья плачет. Вероятно, это правда, потому что у меня слезы навернулись на глаза, хотя в этот момент я испытывала только счастье. Оказывается, мне всю жизнь не хватало именно этого медведя; мне нужно было, чтобы кто-нибудь сидел ранним солнечным утром под моим домом и ждал, когда я выйду, чтобы вручить мне мягкое и пушистое чудо. Мы не говорили друг другу ни слова. Просто Володя протянул мне игрушку, а я взяла ее обеими руками и крепко прижалась лицом к симпатичной медвежьей мордочке. И слезы покатились у меня из глаз.
– Что-нибудь не так? – спросил Володя одними губами.
Я улыбалась и качала головой, но говорить боялась. Иногда слова могут разрушить очарование минуты, испортить что-то хрупкое, прекрасное – что только-только рождается между двумя людьми. Это «что-то» чаще всего случается только раз в жизни, и в моей жизни подобное чудо однажды уже случилось. Может, поэтому я так боялась поверить в него сейчас. Может, поэтому не решалась даже моргнуть: а вдруг все это окажется еще одним сказочным сном и исчезнет, если я проснусь? Потому что только во сне бывает так прекрасно и так сладко. Кажется, Володя тоже все это понимал. Он улыбался и не произносил ни слова, но мне и не нужно было слышать слова. Я и так знала, что он хочет сказать.
А затем мы взяли мишку за лапы – он за правую, я за левую – и отправились вдоль по улице куда глаза глядят. И все прохожие, еще сонные, занятые своими проблемами и хлопотами, на какой-то миг забывали обо всем и расцветали широкими улыбками, глядя на нас.
– Любовь?! – не то вопросил, не то утвердил какой-то дядечка, несущийся в обнимку с пузатым потертым портфельчиком, поравнявшись с нами. – Так держать, молодежь! – И понесся дальше чуть ли не вприпрыжку.
Иногда одного большого счастья хватает множеству разных людей…
Глава 5
Существует такое понятие – «профессиональная деформация». И относится оно обычно к тем людям, которые безумно любят свое дело и очень хорошо его знают. Это уже как бы не их работа, а состояние души, и подобное состояние заставляет их рассматривать окружающий мир через призму своих профессиональных интересов. Так, художник замечает прежде всего цвет и композицию и обязательно воскликнет, глядя на кучу мусора, не уместившуюся в урне: «Поглядите, как необычно расположены эти предметы. Какое сочетание красок!» Хороший портной сперва замечает костюм, а затем уже его носителя; хороший детектив станет подмечать мелочи, даже находясь в полубессознательном состоянии. Игорь Разумовский был очень хорошим детективом. И это значило, что хоть он и испытывал подлинное счастье, хоть и чувствовал себя по-настоящему влюбленным в рыжую Нику, но по сторонам смотреть не забывал. Тем более что очень серьезно относился к тому, какая именно случайность познакомила его с девушкой.
Тогда, в метро, Разумовский сказал, что не знает, толкнул ли ее кто-то, – и говорил чистую правду. С другой стороны, он не забыл об этом вопросе, хоть и не поднимал его до поры до времени. И вот, блуждая с Никой по малолюдным аллеям парка, он обратил внимание на то, что за ними упорно следуют. Несколько человек, чередуясь и стараясь не привлекать к себе внимание, пытались следить за ними. Игоря это нисколько не удивило: «топтуны» могли наблюдать и за ним самим. Но если лица двоих из них ничего не говорили Разумовскому, то третий показался смутно знакомым.
Память у Игоря была профессиональная, цепкая. И хотя феноменальными способностями он не отличался, ему удалось довольно быстро вспомнить, что этого человека – вполне, кстати, обычного и даже незаметного – видел на платформе, в толпе пассажиров, как раз тогда, когда еле-еле успел ухватить падающую девушку за шиворот куртки. Еще несколько минут напряженных размышлений, и он точно вспомнил, что «пассажир» известен ему довольно давно, хоть и сталкивались они не вплотную, а опосредованно.
Нормальный человек, целуясь с девушкой, в которую влюбился с первого взгляда (пусть и не признается в этом самому себе), не думает больше ни о чем. Игорь Разумовский перебирал в уме множество вариантов, которые позволили бы ему ненавязчиво навести справки об этих странных людях и установить, за кем все-таки ведется слежка. А заодно и разузнать побольше о зеленоглазой красавице, которая – как показывает практика – может оказаться кем угодно. Игорь не был ни пессимистом, ни фантазером – он был хорошо осведомленным человеком и прекрасным специалистом, и уж ему-то хорошо известно множество самых невероятных случаев. Он не мог расслабиться и работать только на службе, а в остальное время наслаждаться личной жизнью. И, даже встретив девушку, о которой давно мечтал, все равно возвращался мыслями к тому, что касалось его дела.
Вот это и называется профессиональной деформацией.
На следующее утро он перезвонил своему старому другу, работавшему в «конторе» с незапамятных времен. Друга звали Максом, и был он одним из тех редчайших сотрудников, которые трудились не за страх, а за совесть. В последнее время многие разочаровались в своем деле, многие нашли себе кормушки побогаче, многие вообще уехали за границу. Макс же оставался верным себе и «конторе», объясняя это просто: «На коммунистов и капиталистов мне одинаково чихать с высокой башни. Но если кто-то здесь не будет работать на износ, то наш бардак вообще превратится в хаос».
Игорь полностью разделял убеждения друга и очень его ценил за то, что Макс являлся одним из небольших островков твердой земли в том болоте, которое образовалось вокруг. На него всегда можно было положиться: он делал, что просили, и не задавал лишних вопросов. Вот и теперь, внимательно и не перебивая выслушав Игоря, он рассмеялся:
– А ты, дружище, не можешь жить спокойно. Это же надо – ни имени, ни фамилии, а только лицо. Ну ладно, сделаем. Заходи, скажем, к семи. Не забыл, где я располагаюсь?
– Забудешь, как же, – буркнул Разумовский. – Так ты подбери мне те дела, по которым мы с тобой пересекались. Договорились?
– А у меня есть выбор? – уныло спросил Макс.
Невинная на первый взгляд просьба Игоря сулила ему целый день напряженной работы, но он знал, что по пустякам его беспокоить не станут.
Повесив трубку, Разумовский вызвал к себе Вадима.
– Как продвигаются дела с последним заказом?
– Глухо, шеф. Ребята крутятся как карусели, но нас уже начинают терзать смутные сомнения – а был ли мальчик? В смысле, седой господин. Ничто, кроме нескольких фотографий, не указывает на факт его существования.
– Так не бывает, – пожал плечами Игорь. – Человек не может раствориться в пространстве и не оставить после себя следов. Помнишь, как говорил великий учитель сыщиков Глеб Жеглов? «Даже в самом тайном деле всегда найдется человечек, который что-то видел, что-то слышал…» Выкладывай, какие идеи имеются.
– Неприятные, – вздохнул Вадим. – Выводы напрашиваются очень непрезентабельные. Либо нас намеренно ввели в заблуждение, хоть и ума не приложу, зачем выкидывать на ветер такие обалденные бабки. Либо этот мистер Икс работал в «конторе», или – бери выше, а нам от этого радости в жизни не прибавится.
– Полагаю, что ты абсолютно прав. И мне даже становится скучно оттого, что ты всегда и во всем прав.
– Так разузнай по своим каналам об этой «железной маске», – предложил Борцов. – Почему ты этого до сих пор не сделал?
– По очень простой причине. Если он и теперь является сотрудником, а им интересуются из противоположного лагеря, то о факте нашего участия в поисках тут же станет известно и нам прищемят хвост. Если же он УЖЕ не работает там и отыскать его не могут даже бывшие коллеги, то будь уверен, ничего, кроме подтверждения собственной прозорливости, мы не выясним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Через полчаса нас занесло в кондитерскую, где всегда стоит запах свежей выпечки и сладкого крема, и накупили там, не сговариваясь, круглых мягких булочек. Это давняя привычка всех киевлян – брать с собой булочки, отправляясь на прогулку в Мариинский парк. В парке все зеленело и цвело и два газона были усыпаны крупными фиалками. И даже монструозного вида эстрада, сооруженная кем-то во внезапном припадке ненависти ко всему сущему, сегодня казалась мило-нелепой и почти уместной.
Мы кормили голубей, воробьев и синичек, которые доверчиво садились на открытую ладонь, а после целовались у Чертова мостика, и вкус у поцелуев был абрикосовый, банановый и ореховый. Я понимала, что поступаю легкомысленно, но это не имело никакого значения. Игорь нес меня на руках по аллеям, знакомым с самого детства, и я снова чувствовала себя счастливой, как когда-то давно.
* * *
Внимательно наблюдая за своим любимым и, по сути, единственным учеником, старый Шу мрачнел с каждой минутой. Он был слишком мудр и опытен и слишком искушен в своем мастерстве, чтобы не заметить, как буквально за один день переменился Володя. Учитель решил, что молодого человека гложет какая-то тайная мысль и это уже опасно. Человек его профессии должен полностью владеть собой и быть в ладу со всеми своими чувствами, как тайными, так и явными, как осознанными, так и не…
В этот момент Володька как раз превращал в клочки толстую кипу плотной бумаги, пробивая ее до середины короткими ударами пальцев. Обрывки листов стайками белых бабочек кружились в воздухе. Пол вокруг казался усыпанным снегом.
– Остановись, – приказал старик после нескольких минут созерцания. – Что ты делаешь?
– Тренируюсь, тацудзин*.
* Тацудзин – почтительное обращение к учителю, букв.: «виртуоз, мастер боевых единоборств».
– Не тренируешься, а выплескиваешь чувства, – сухо возразил Шу. И уже немного мягче добавил: – Что случилось?
– Ничего… – пожал плечами ученик. – Настроение неважное.
Китаец проигнорировал его ответ, и это вполне справедливо. Воин, который позволяет себе иметь «неважное настроение», ни на что не годится.
Шу стал тренировать Володю уже очень давно, сразу почувствовав в молодом человеке из далекой западной страны дух настоящего бойца. Он быстро схватывал одну из самых сложных наук, научился владеть собой и пребывать в гармонии со всеми пятью стихиями у-син, являющимися первоосновой жизни. Шу гордился своим учеником и полагал, что однажды сможет передать ему абсолютно все свои знания. То, что происходило сегодня, ставило под угрозу достижения предыдущих лет упорных занятий.
– Что случилось с твоим настроением?
Володя коротко взглянул на учителя. На самом деле он уже несколько часов подряд порывался поговорить с ним о том, что творится на душе, но никак не мог найти нужных слов. Это пугало и настораживало его, привыкшего себя полностью контролировать. Но, кроме этого китайца, никого близкого у него не было, а посоветоваться с кем-то ох как требовалось, и молодой человек решился.
Они уселись у самой стены, на циновки. В нескольких шагах курились благовония на бронзовом треножнике. В большом зале давно уже закончились занятия, и двое – учитель и ученик – остались совершенно одни. Впрочем, Шу чувствовал, как легкое дуновение ветерка, мысль о ком-то третьем, постороннем.
– Я допустил ошибку, учитель, – неуверенно начал Владимир. – Я взял неверный тон, и теперь все время говорю не своим голосом. И я сожалею об этом.
– Перестань говорить, – откликнулся Шу.
– Не могу и не хочу. Я впервые встретил женщину, которая по-настоящему нужна мне. Но осознал это только сейчас, а глупостей наделал довольно много. Я вел себя с ней так, как со многими другими до нее, – а она не такая, как все. И я чувствую, что уже расплачиваюсь за свою недогадливость и самонадеянность.
– Она действительно того стоит? – усмехнулся китаец.
– О да! – горячо воскликнул Володя, и в который раз уже удивился себе.
– Давно ты ее знаешь?
– Несколько дней, но это неважно. Ты же сам учил меня, что…
Старик рассмеялся и вытянул перед собой руки:
– Избавь меня от очередной трактовки моих слов. Я хорошо помню, чему учил тебя. А вот ты, кажется, не помнишь. Если ты начал неверно, нет смысла длить ошибку. Начни так, как хочется. Переиграй, верни, убеди. Будь самим собой – это главное. Только не злись и не носи в себе свои ошибки: выпусти их на волю, пусть живут отдельно от тебя.
– Ее целый день нет дома, – пожаловался Володя внезапно. – Звоню-звоню, а там только автоответчик. И на работе ее тоже не было. Не хочется думать, что она с кем-то…
– Но думается, – продолжил китаец. – Зачем усугублять собственную глупость? Думай не о том, с кем она сейчас, а о том, как она будет с тобой, когда наступит твой день.
* * *
С Игорем мы расстались уже поздно вечером, у самых дверей моей квартиры. Судя по всему, отправился он не домой, а на работу, так что в каком-то смысле я чувствовала себя немного виноватой в том, что так надолго задержала его. Но зато все мои страхи рассеялись, а события минувших дней представлялись уже менее мрачными – просто цепь несчастливых случайностей. Ну с кем не бывает? Только не считайте меня уж вовсе легкомысленной особой – точил, точил меня этакий въедливый червячок понимания происходящего, но я запихала его в самый дальний уголок себя да еще и нафыркала, чтобы носа казать не смел. Потому что совершенно несправедливо это со стороны моего ангела-хранителя: подсовывать очередное свинство одновременно со счастьем. Словом, счастье беру оптом и в розницу, на неприятности чихать хотела, а кому не подходит подобная постановка вопроса – тот пусть перейдет на другую сторону улицы.
Поэтому улеглась спать я в невероятно приподнятом настроении и баюкала себя самыми сладкими грезами, какие только сумело предложить мне мое воображение. А воображение у меня не самое скромное, и оттого надежд, и чаяний, и мечтаний – в ассортименте, чтобы не сказать в избытке.
Всю ночь мне снилось что-то цветное, яркое и очень веселое; и утром я проснулась от того, что хохочу во все горло. Просыпаться от смеха – наиприятнейшее состояние. Я чувствовала себя бодрой и радостной как никогда, и мне казалось, что наступающий день сулит много интересных событий. Внезапно я вспомнила, что, увлекшись разговорами, снова не дала Игорю свой телефон и снова не выяснила, чем все-таки занимается его фирма.
Порадовало и то, что глупые звонки вроде бы прекратились. На автоответчике было только сообщение от Владимира Ильича: голос вежливый, но совсем без эмоций, и я подумала, что его первый порыв – в тот день, когда мы познакомились – был настоящим, а следующая встреча – приятной, но не более того. Возможно, со мной многие не согласятся, но однажды наступает такой день, когда понимаешь, что теплые и искренние отношения гораздо важнее других, внешне более эффектных вещей. Проще говоря, не в деньгах счастье. Но к этой мысли еще нужно прийти самостоятельно.
Солнце светило в окна вовсю, и я с удовольствием предвкушала предстоящий день. Дел накопилась целая куча, но я горела желанием все их переделать, а такое случается нечасто. Словом, я быстро собралась и выкатилась из квартиры.
Вот это сюрприз! Пришлось остановиться у самого парадного и перевести дух – а то у меня сердце заколотилось, как от бега на длинную дистанцию. И было от чего.
На облезлой зеленой лавочке, которую обычно оккупируют наши пенсионеры на предмет строгого надзора за всеми входящими и выходящими из парадного, прямо под кустом цветущей сирени сидел Владимир Ильич. Собственно, в этом-то ничего особо удивительного не было. Изумило меня то, что он был абсолютно не похож на себя, каким я уже привыкла его видеть.
Во-первых, нигде поблизости я не обнаружила его машины, а ведь это чудо техники не заметить трудно.
Во-вторых, щегольской костюм куда-то делся, а вместо него имели место обычные голубые джинсы, рубаха и кроссовки, отчего Володя сразу помолодел лет на семь-восемь. Да и весь его облик как-то смягчился, что чрезвычайно ему шло. Я почувствовала, как моментально расслабилась: с ним сегодняшним не нужно держать марку и следить за каждым своим взглядом, жестом или словом. Зато ему хотелось улыбаться, да так, чтобы улыбка была от уха до уха. Но самое главное – он сидел на лавочке не один, а в обнимку с огромным пушистым медведем, круглоухим, большеглазым и ужасно симпатичным. Говорят, что избыток горя смеется, а избыток счастья плачет. Вероятно, это правда, потому что у меня слезы навернулись на глаза, хотя в этот момент я испытывала только счастье. Оказывается, мне всю жизнь не хватало именно этого медведя; мне нужно было, чтобы кто-нибудь сидел ранним солнечным утром под моим домом и ждал, когда я выйду, чтобы вручить мне мягкое и пушистое чудо. Мы не говорили друг другу ни слова. Просто Володя протянул мне игрушку, а я взяла ее обеими руками и крепко прижалась лицом к симпатичной медвежьей мордочке. И слезы покатились у меня из глаз.
– Что-нибудь не так? – спросил Володя одними губами.
Я улыбалась и качала головой, но говорить боялась. Иногда слова могут разрушить очарование минуты, испортить что-то хрупкое, прекрасное – что только-только рождается между двумя людьми. Это «что-то» чаще всего случается только раз в жизни, и в моей жизни подобное чудо однажды уже случилось. Может, поэтому я так боялась поверить в него сейчас. Может, поэтому не решалась даже моргнуть: а вдруг все это окажется еще одним сказочным сном и исчезнет, если я проснусь? Потому что только во сне бывает так прекрасно и так сладко. Кажется, Володя тоже все это понимал. Он улыбался и не произносил ни слова, но мне и не нужно было слышать слова. Я и так знала, что он хочет сказать.
А затем мы взяли мишку за лапы – он за правую, я за левую – и отправились вдоль по улице куда глаза глядят. И все прохожие, еще сонные, занятые своими проблемами и хлопотами, на какой-то миг забывали обо всем и расцветали широкими улыбками, глядя на нас.
– Любовь?! – не то вопросил, не то утвердил какой-то дядечка, несущийся в обнимку с пузатым потертым портфельчиком, поравнявшись с нами. – Так держать, молодежь! – И понесся дальше чуть ли не вприпрыжку.
Иногда одного большого счастья хватает множеству разных людей…
Глава 5
Существует такое понятие – «профессиональная деформация». И относится оно обычно к тем людям, которые безумно любят свое дело и очень хорошо его знают. Это уже как бы не их работа, а состояние души, и подобное состояние заставляет их рассматривать окружающий мир через призму своих профессиональных интересов. Так, художник замечает прежде всего цвет и композицию и обязательно воскликнет, глядя на кучу мусора, не уместившуюся в урне: «Поглядите, как необычно расположены эти предметы. Какое сочетание красок!» Хороший портной сперва замечает костюм, а затем уже его носителя; хороший детектив станет подмечать мелочи, даже находясь в полубессознательном состоянии. Игорь Разумовский был очень хорошим детективом. И это значило, что хоть он и испытывал подлинное счастье, хоть и чувствовал себя по-настоящему влюбленным в рыжую Нику, но по сторонам смотреть не забывал. Тем более что очень серьезно относился к тому, какая именно случайность познакомила его с девушкой.
Тогда, в метро, Разумовский сказал, что не знает, толкнул ли ее кто-то, – и говорил чистую правду. С другой стороны, он не забыл об этом вопросе, хоть и не поднимал его до поры до времени. И вот, блуждая с Никой по малолюдным аллеям парка, он обратил внимание на то, что за ними упорно следуют. Несколько человек, чередуясь и стараясь не привлекать к себе внимание, пытались следить за ними. Игоря это нисколько не удивило: «топтуны» могли наблюдать и за ним самим. Но если лица двоих из них ничего не говорили Разумовскому, то третий показался смутно знакомым.
Память у Игоря была профессиональная, цепкая. И хотя феноменальными способностями он не отличался, ему удалось довольно быстро вспомнить, что этого человека – вполне, кстати, обычного и даже незаметного – видел на платформе, в толпе пассажиров, как раз тогда, когда еле-еле успел ухватить падающую девушку за шиворот куртки. Еще несколько минут напряженных размышлений, и он точно вспомнил, что «пассажир» известен ему довольно давно, хоть и сталкивались они не вплотную, а опосредованно.
Нормальный человек, целуясь с девушкой, в которую влюбился с первого взгляда (пусть и не признается в этом самому себе), не думает больше ни о чем. Игорь Разумовский перебирал в уме множество вариантов, которые позволили бы ему ненавязчиво навести справки об этих странных людях и установить, за кем все-таки ведется слежка. А заодно и разузнать побольше о зеленоглазой красавице, которая – как показывает практика – может оказаться кем угодно. Игорь не был ни пессимистом, ни фантазером – он был хорошо осведомленным человеком и прекрасным специалистом, и уж ему-то хорошо известно множество самых невероятных случаев. Он не мог расслабиться и работать только на службе, а в остальное время наслаждаться личной жизнью. И, даже встретив девушку, о которой давно мечтал, все равно возвращался мыслями к тому, что касалось его дела.
Вот это и называется профессиональной деформацией.
На следующее утро он перезвонил своему старому другу, работавшему в «конторе» с незапамятных времен. Друга звали Максом, и был он одним из тех редчайших сотрудников, которые трудились не за страх, а за совесть. В последнее время многие разочаровались в своем деле, многие нашли себе кормушки побогаче, многие вообще уехали за границу. Макс же оставался верным себе и «конторе», объясняя это просто: «На коммунистов и капиталистов мне одинаково чихать с высокой башни. Но если кто-то здесь не будет работать на износ, то наш бардак вообще превратится в хаос».
Игорь полностью разделял убеждения друга и очень его ценил за то, что Макс являлся одним из небольших островков твердой земли в том болоте, которое образовалось вокруг. На него всегда можно было положиться: он делал, что просили, и не задавал лишних вопросов. Вот и теперь, внимательно и не перебивая выслушав Игоря, он рассмеялся:
– А ты, дружище, не можешь жить спокойно. Это же надо – ни имени, ни фамилии, а только лицо. Ну ладно, сделаем. Заходи, скажем, к семи. Не забыл, где я располагаюсь?
– Забудешь, как же, – буркнул Разумовский. – Так ты подбери мне те дела, по которым мы с тобой пересекались. Договорились?
– А у меня есть выбор? – уныло спросил Макс.
Невинная на первый взгляд просьба Игоря сулила ему целый день напряженной работы, но он знал, что по пустякам его беспокоить не станут.
Повесив трубку, Разумовский вызвал к себе Вадима.
– Как продвигаются дела с последним заказом?
– Глухо, шеф. Ребята крутятся как карусели, но нас уже начинают терзать смутные сомнения – а был ли мальчик? В смысле, седой господин. Ничто, кроме нескольких фотографий, не указывает на факт его существования.
– Так не бывает, – пожал плечами Игорь. – Человек не может раствориться в пространстве и не оставить после себя следов. Помнишь, как говорил великий учитель сыщиков Глеб Жеглов? «Даже в самом тайном деле всегда найдется человечек, который что-то видел, что-то слышал…» Выкладывай, какие идеи имеются.
– Неприятные, – вздохнул Вадим. – Выводы напрашиваются очень непрезентабельные. Либо нас намеренно ввели в заблуждение, хоть и ума не приложу, зачем выкидывать на ветер такие обалденные бабки. Либо этот мистер Икс работал в «конторе», или – бери выше, а нам от этого радости в жизни не прибавится.
– Полагаю, что ты абсолютно прав. И мне даже становится скучно оттого, что ты всегда и во всем прав.
– Так разузнай по своим каналам об этой «железной маске», – предложил Борцов. – Почему ты этого до сих пор не сделал?
– По очень простой причине. Если он и теперь является сотрудником, а им интересуются из противоположного лагеря, то о факте нашего участия в поисках тут же станет известно и нам прищемят хвост. Если же он УЖЕ не работает там и отыскать его не могут даже бывшие коллеги, то будь уверен, ничего, кроме подтверждения собственной прозорливости, мы не выясним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26