Если сел он
на иглу, то потребности его организма таковы, что монеты
требуются постоянно, без всякого перерыва. Кстати, поскольку ты
явно выберешься из этого говенного заведения, оставлю я тебе
телефончик одной художницы. Она из моей секции арт-нудистов.
Стремно живописует телеса, от мускулов до внутренностей. Это
тебе пригодится, ты ж говорил, что у тебя нелады с оформлением
книжульки."
Утром я всю свою догадку Илье изложил. А к вечеру наступила
победа. Когда оперативники стали подъезжать к дому доктора
Лапеко, тот оперативно удрал, сломав по дороге челюсть одному
неповоротливому прохожему. Между прочим, медработник проживал на
моей же улице, через дорогу наискось, и мог, не слезая со стула,
наблюдать мое окно. У гражданина Лапеко в логове и "травка"
произрастала, и валялись ампулы со следами такой серьезной штуки
как ЛСД, и в баночках всякие химикалии плескались, которыми он
Владиславского угробил, и стояли башмаки с теми самыми
подметками, что запечатлелись на месте кончины Гасан-Мамедова и
Сухорукова. И даже обнаружился родной брат того термоса,
который обыграл в игре "смерть-жизнь" молодого бизнесмена.
Отпустил меня Илья. Я пошел на все четыре стороны, а деньжатки
мои милые как отдыхали в сейфе, так и остались лежать на левом
боку - ничего с ними не случилось. Завтра надо оказаться в
Москве, сменять наличку на безналичку, чтобы затем перечислить
деньги в типографию. А сегодня стоит навестить ту самую
расхудожницу из секции арт-нудистов.
4.
Особа с интересным ртом отворила дверь. Я заговорил о Петрухе
(том живописце, что за голую задницу томился безвинно в КПЗ).
Когда хозяйка разместила меня в кресле, я стал толковать о своих
делах. Потом попробовал узнать, в чем она мастерица, и мне ее
творчество в стиле критического некрореализма по нраву пришлось.
Поэтому договорился я с художницей Любовью, что говорится,
полюбовно. Через неделю она мне должна была выдать
привлекательный жутик. Центральный образ на "крышке" -
веселенький трупак в смокинге, обедающий другим трупаком.
Рассказываю я увлекательный сюжет и самые веселые сценки из своей
книги этой самой художнице Любови, а она слушает как бы с
интересом. Однако ноги ее, длинные и гладкие, приковывают
внимание и мешают работе серого вещества, потому что сидит она
на пуфике в коротенькой юбчонке. Художница была красива,
особенно если смотреть снизу. Надо учесть, что с дамами я месяца
три общался лишь в идеальной сфере и это уже стало приедаться.
Такой срок истек с тех пор, как сбежала моя последняя телесная
любовь, а чтоб давать объявления в газету: "Двухметровый блондин
мужчина невзрачной наружности ищет напарницу для встреч-разлук",
перо пока не поднималось.
Потому-то я от художницы как бы уехал, но все равно на
привязи остался. Напало на меня дома острое сексуальное
беспокойство и подозрение, что Любовь - мастерица не только
в живописи. Я себя, конечно, успокаивал умничаниями на тему, что
все приятности любви меж полами созданы лишь для того, чтоб
процветала лженаука-генетика. Но помогло это слабо и пришлось
себя утешать сцеволином.
Возникло из иглы видение, как никогда объемное, яркое и полное.
Началось оно с того, что я вышел из дома с рукописью и
отправился долгой дорогой к Любови на Гражданку. Люба-из-глюка
не шибко удивилась моему появлению. Впрочем, повод-то у меня
имелся - я ведь рукопись привез для лучшего понимания целей и
задач. Художница откуда-то мигом выковыряла бутылочку, стала
разливать и кромсать огурчики, пока я зачитывал кусочек из
будущей книги. Я еще обрадовался, что в видении текст точно
такой же, как в правдивой реальности.
"Где-то около трех ночи на тихой лондонской улице возле люка
остановилось двое. В высоких рыбацких сапогах и длинных
прорезиненных макинтошах.
- Холмс, вы уверены, что через этот колодец мы попадем в
ремонтируемый и совершенно сухой водовод? А вдруг в действующую
канализацию?
- Мы были бы обязаны прокрасться на водонапорную станцию даже
через действующую канализацию. Однако, на ваше счастье, Уотсон,
эти две системы не сопрягаются. Не бойтесь намокнуть, водовод
сух уже десять дней - ремонтники, которые занимались чисткой,
тоже бастуют. Мы спокойно, не замочив калош, прогуляемся как на
Риджент-стрит до пустого подземного резервуара, что
располагается у основания Ист-Эндской станции.
Двое джентльменов переместилось под мостовую, в холодный
и, несмотря на благостные обещания, довольно скользкий туннель.
- А вы настаивали на калошах, Уотсон. Рыбацкие сапоги - вот что
поможет нам сохранить здоровье.- попытался отшутиться Холмс.
Он зажег масляный светильник и друзья, сильно согнувшись, как
по большой нужде, двинулись вперед под низким потолком.
- Здесь текла вода, которой, конечно, еще предстояла очистка,
но все же, побывай я тут раньше, перешел бы с чая на пиво. Какая
плесень, водоросли. А аромат чего стоит?- заявил Уотсон,
топорща усы.
- Вонища, мой друг, а не аромат. Как бы нам самим не завоняться.
- Сэр, как можно. Такие слова...
- Молчок, Уотсон. Замрите на секундочку... Вам не послышалось
шлепанье третьей пары ног?
- Нет, Холмс, должно быть какое-то эхо виновато. Вот мы стоим и
ничего не слышим, кроме капели.
- Тогда вперед, нам осталось меньше ста ярдов до встречи с
главной достопримечательностью.
Когда остаток пути был преодолен, джентльмены уткнулись носом в
решетку, за которой, судя по гулкому отзвуку, находилась
подземная полость.
- Это тот самый резервуар. Доставайте ножовки, Уотсон.
Ржавая до невозможности решетка вскоре была осилена и Холмс
сделал шаг вперед.
- Пожалуй, резервуар не успел пересохнуть. В нем глубины футов
семь с хвостиком. Не зря, выходит, я решил захватить с собой
резиновую лодку последней конструкции и насосик.
Через десять минут плавсредство, нареченное "Стерегущий", было
спущено на воду. Уотсон сидел на веслах, а Холмс, включив
фонарь, выискивал что-то на потолке.
- Вот она, труба, по которой всасывается вода наверх.
- Вы, что, поползете внутри нее?
- Фигушки, Уотсон. Не внутри, а по ней, с помощью "кошек".
Рядом с трубой на потолке маленький люк. Надеюсь застать нашего
отравителя врасплох.
Холмс, нацепив "когти", элегантно вскарабкался по трубе и исчез
в люке. Через пять минут сверху донеслись слабые шумы какой-то
возни, а немного спустя из отверстия заулыбалось лицо сыщика.
- Знаете, Уотсон, мы довольно удачно пообщались с новым
начальником водонапорной станции. Он полностью раскаялся, жаль
только, что не успел об этом сказать.
- Замрите, Холмс. Мне послышалось... какой-то всплеск. Будто кто
нырнул в резервуар со стороны водовода... Холмс, ОНО уже под
лодкой, я чувствую задницей, как ОНО скребется.
Уотсон хотел уточнить свои ощущения, но тут от резкого толчка
лодка перевернулась, и джентльмен отправился под воду. В ответ
на неожиданность Холмс вытащил револьвер и пытался что-то
разглядеть в бурлящей воде. Вдруг лицо Уотсона показалось снова
и было похоже на морду моржа, но тут же нырнуло. Вместо него
фонарь высветил бледно-зеленоватую личину трупа. Живого
трупа - товарища Пантелея.
Теперь мертвец полностью контролировал ситуацию, держась на
поверхности озерка как завзятый ватерполист. При этом, то
доставал из-под воды голову Уотсона с выпученными глазами, то
снова ее окунал.
- Ваши условия?- окликнул монстра Холмс, стараясь не
удивляться - поскольку факт налицо, надо с ним работать.
Странный покойник, пользуясь хорошей акустикой, гулко хохотнул и
забубнил грубым не слишком членораздельным голосом.
- Ты думал, что избавился от меня, буржуй. Как бы не так. Если
хочешь, чтоб эта жирная скотина продолжала жрать и бздеть,
отдай ампулы, которые ты прихватил наверху. Не вздумай швырять,
еще не хватало мне нырять за ними. Спускайся вниз, причем
по-быстрому, меня ждут.
- На свидание что ли торопитесь? Красивые, наверное, у вас
подружки. Сейчас я прибуду, но сначала положите этого
джентльмена в лодку.
Неупокойник снова достал бедную голову Уотсона, шарахнул по ней
на всякий случай кулаком и кинул обмякшее тело в плавсредство.
Холмс стал спускаться, стараясь, чтоб между ним и ожившим
товарищем Пантелеем оставалась труба. Наконец, его голова
оказалась на одном уровне с зеленоватой башкой злого мертвеца.
- Тебя, может, пощекотать для живости?- предложил торопливый
товарищ Пантелей.
- Щекотать бесполезно, лучше подержите меня за левую руку, чтоб
я мог правую сунуть в карман.
- Не беспокойся,- мертвец вцепился в Холмса, однако и сыщик
использовал левую ладонь, чтобы ухватить товарища Пантелея за
правое ледяное запястье. После чего защелкнул одно кольцо
наручников на левой свободной руке беспокойника.
- Я сейчас растерзаю твое буржуазное мясо,- пообещал мертвец.
- Не нервничайте, наверное, и вам это вредно. Тем более, что
растерзать вряд ли получится. Второе кольцо наручников
замаскировано под мою ладонь, ту самую, которая сжимает вашу
правую руку и является фальшивой. Таким образом, благодаря моей
уловке вы прикованы к трубе. А я нет.- В доказательство Холмс
свободно отплыл от трубы и спокойно забрался в "Стерегущего",
где раскинулся отключившийся от событий Уотсон.
- Ты зря радуешься, буржуй. Труба эта не доходит до дна, я
сейчас нырну и освобожусь, а потом утоплю и тебя, и
этого жирнягу.- пригрозил мертвец.
- Нырнуть-то вы нырнете, товарищ загадка природы, а вот
выныривать будет некуда,- Холмс резко погреб к отверстию
резервуара, а потом сорвал чеку с противотанковой гранаты и
уронил этот предмет в воду. Едва сыщик выбрался сам и вытащил
бестолковое тело Уотсона, как в подземной емкости рвануло.
Горячий бурун, вырвавшись наружу, швырнул обоих
джентльменов на десять ярдов вдоль водовода...
Уотсон очнулся уже в машине и первым делом увидел мокрое, но
довольное лицо Холмса. И, несмотря на головную боль,
поинтересовался:
- Что это было? Почему товарищ Пантелей ожил? Разве покойники
движутся?
- Практически нет. Так, иногда пробегутся немного.- успокоил
компаньон.- Вовсе не ожил товарищ Пантелей. Просто сохранившая
в нем костно-мышечная система получила извне мощный импульс,
который как-то был преобразован в энергию химических связей. Что
собственно и привело мышечные волокна в столь непонравившиеся
нам движение.
- Но откуда "извне", Холмс?
- Видно Володька работал не только с магнитной аурой,
создаваемой электрохимическими реакциями мозга, но и с некой
"жизненностью".
- Душой?
- Дружище, я не стал бы называть это величавым словом "душа".
Просто стоячая тонкоэнергетическая волна, которая отвечает за
развитие мозга и взаимодействие его частей. Трупу она,
конечно, не нужна, поэтому, приобретя самостоятельность,
группируется с другими подобными структурами. Не исключено, что
именно из этого сложения волн и получается пресловутый темный
астрал, известный по сочинениям господ теософов и способный на
многие гадости..."


На удивление и в галлюцинации водка осталась водкой. А портвейн
портвейном. Дамочка же подсела ко мне поближе, открыв глубины
выреза на своем платье. Я же простер свою руку в ее сторону
вдоль спинки дивана. Потом мы выпили на брудер(швестер)шафт. Я
затянул это дело и вдруг почувствовал - пора активничать, имею
же право воспользоваться своим личным миражом. Пока я
обрабатывал художницу Любу руками, она меня даже поощряла
изгибами и прочими страстными телодвижениями. Потом, правда,
оказала формальное, я бы даже сказал, подбадривающее
сопротивление. Это, когда ей снимали "налет культуры", то есть
одежку. Разок даже попробовала улизнуть в шутку.
Однако далеко дамочка не отбежала. Усевшись на мне сверху,
вовсе уже не сопротивлялась, а стала прилежно трудиться,
как крестьянка на строгом барине. И, кстати, проявила немало
трудолюбия. Потом она слезла и пошла в ванну, я же в
своем видении еще ухитрился вздремнуть.
До той поры, пока меня не пнули тапком с острым носком. Хоть и
видение, а ощущения неприятные. Еще мешали насморк в носу и
першение в горле, живот побаливал и в сортир хотелось... Это
мрака в галлюцинации не должно быть. Или получается
кошмарнавтика какая-то. А художница стоит передо мной почему-то
с очень злобным выражением лица. Хорек по сравнению с ней просто
дирижер Спиваков.
- Любаша, солнышко...
- Заткнись,- шипит она почище гюрзы.- Тебе, сволочь, слова не
давали.
- Милая,- пытаюсь успокоить ее вкрадчивым голосом,- какая ж из
меня сволочь? ведь ты сама пошла на половое сотрудничество.
- Насильник, насильник...,- ну и всякие такие слова, которые
при всем желании уменьшительно-ласкательными не назовешь.
- Разве не ты пыхтела на мне с энтузиазмом достойным лучшего
применения?- позанимался я еще психотерапией, хотя
моя спина уже увлажнилась от искреннего испуга. Кажется, я
спутал видение с явью!
- Ты принудил меня, гад-негодяй. Заставил вступить в
сношение на тридцатой минуте появления здесь, на шестидесятой
минуте нашего знакомства. Вот они твои малыши.
Оскорбленная дама торжественным жестом показала пакетик с
тщательно собранными живчиками.
- Восемь лет тебе, подонок, восемь лет петухом будешь в
зоне. Вместе с Петькой-дураком станете верзухами трудиться,
только он лет на пять пораньше тебя на пенсию выйдет.
Вот так влип. Ну, стервь. Грохнуть ее что ли? Но я ж никого еще
не убивал, даже не стукнул как следует. Если не считать моих
видений. Или это не видения были вовсе? А такие же
правды-реальности, как и та, что сейчас на меня навалилась. В
таком случае, с художницей пора кончать... Нет, я Любу даже
по-умелому взять за горло не смогу. А не сесть ли нам как-нибудь
за стол переговоров?
- Извини, я не хотел тебя обидеть-оскорбить. Все наоборот.
Может, нам как-нибудь уладить это дело полюбовно.
- И не надейся, зверь, твои полюбовные дела я уже испытала.
- А сто баксов не устроят ли тебя, Любовь? Сотенка ведь
кого угодно устроят.
- Ничтожный тип-козел-свинья, неужели ты думаешь, что мое
унижение оценивается в какие-то сто убогих баксов? Тем более и
в милицию я уже позвонила.
Мне стало так жарко, что влага принялась струями выходить из
кожи. Надо же, напела ментам.
- Но, может, унижение твое оценивается в двести? А милиции
заявишь, что пошутила, хотела постращать приятеля.
Люба полуотвернулась с умелой матерщиной на устах, а потом
все-таки пошла на попятную.
- Через два часа, дрянь-мерзавец-зараза, ты должен мне выложить
две тысячи долларов. Тогда я тебя прощу. Менты появятся минут
через семь и я скажу им, что от потрясения забыла твои приметы,
кто ты и откуда. Но если ты, падло-урод-скотина, захочешь
схохмить и не рассчитаешься, я быстренько все вспомню. А теперь
кругом, марш!
Я, похватав свои вещи и бумаги, скатился с лестницы как
Тунгусский метеорит, едрить его налево.
Как же меня угораздило так влипнуть? Мысли мелькали, я метался
как броуновская частица в поисках такси. Если б знал, что
нахожусь в яви, разве сотворил бы плотскую любовь с такой
плотоядной Любовью. И как мне теперь распознать правду в том,
что случилось со мной раньше?.. Однако, доктор-наркоман
все-таки убег в леса - значит, было от чего. Или мы с ним
сообщники, и я тоже нарком? В этом случае оба мы "хуже".
Возможно, я планировал операцию, он претворял. А раз доктор
сейчас в отлучке, случилось короткое замыкание: сцеволин меня не
усыпил, а напротив, взнуздал и толкнул на насилие.
Когда я схватил две тысячи баксов трясущимися руками и
помчался к подлюке-стерве-Любке, плохо мне было. Так хреново,
что даже полегчало. Глаза, а затем мозги заволокло мутью, отчего
я слегка впал в прострацию. Поэтому не сразу понял, что около
Любиного подъезда собралась толпа. Подчиняясь роевому инстинкту,
стал протискиваться, напирать, и неожиданно вник в суть
скопления народа. Интерес толпы был возбужден тем, что женщина
покинула квартиру на восьмом этаже через окно кухни. Восьмой
этаж - Любин этаж! Я проник еще дальше в бухтящую людскую гущу
и пустил взгляд из-под чьей-то мышки. Лицо у трупа я не
разглядел. И правильно - там мало что осталось. Но волосы,
платье, отлетевшие туфли - все принадлежало художнице.
Две тысячи "зеленых" уже больше не пригодятся Любе, мне же пора
сматываться отсюда. Потому что автор очередного злодейства, а
именно доктор-душегубец, скорее всего, где-то рядом и возможно
сопит мне сейчас в затылок. Он, как верный вассал, сохраняет мои
денежки в целости, лишь потому, что однажды собирается придти,
сгрести все и опустить занавес. Он опасен. А я нет. Судя по
свиданию с художницей, накуролесить я, пожалуй, могу, но насчет
мокрухи слабоват.
1 2 3 4 5 6 7 8