д. Встает солнце, освещает все это, и тут вам лучше закрыть свои непривыкшие глаза, как бы не заболели. Это белейший из белых цветов, какой только можно себе представить, и самый ослепительный. Бермудский дом не оставляет у вас впечатления, что он построен из мрамора, его белизна гораздо ярче, в нем есть еще что-то тонкое, невыразимое, что отличает его от мраморного. Мы много об этом говорили и долго думали, пытаясь найти сравнение, которое передало бы неповторимый белый цвет бермудского дома, и нам удалось в конце концов натолкнуться на него. Он точно белая сахарная глазурь на торте, у него такой же едва заметный глянец. Белый цвет мрамора скромный и спокойный по сравнению с ним.
Когда дом покрыт твердой оболочкой извести, на нем нельзя заметить, начиная с фундамента до верхушки трубы, ни одной трещины, никаких швов или следов каменной кладки. Как будто он высечен из цельной глыбы, а двери и окна пропилены потом. Белый мраморный дом кажется холодным, как могила, отчужденным, в нем человек чувствует себя подавленным, слова застревают в горле. Бермудский дом не такой. Есть что-то веселое, даже буйно веселое, в его яркой белизне, когда на нем играет солнце. Если дом живописен, если его линии красивы, - а многие бермудские здания таковы, - он очарует вас, вы от него не оторветесь, пока выдержат глаза. Резко очерченная, как бы нереальная печная труба - слишком чистая и белая для нашего мира, - ярко освещенная с одной стороны солнцем, а с другой подернутая мягкой тенью, пленяет ваш взор, вы можете любоваться ею часами. Я не знаю другой страны, где можно наслаждаться, глядя на печную трубу. А как приятно видеть белоснежный домик, если он наполовину спрятался в зелени, едва выглядывает из листвы. Если же он захватит вас врасплох, если неожиданно покажется за крутым поворотом сельской дороги, я уверен, вы вскрикнете от восторга.
Куда бы вы ни пошли, в городе или деревне, всюду вы находите эти белоснежные дома, и всегда вокруг них масса ярких цветов, но на стенах не видно ползучих растений, лоза не может удержаться на гладком, твердом слое извести. Где бы вы ни шли: в городе или по сельским дорогам, среди маленьких ферм с их картофельными полями или богатых поместий, - эти чистые белые дома, просвечивающие сквозь цветы и листву, встречаются вам за каждым поворотом. Самая маленькая лачужка такая же белая и свежая, как самый пышный особняк. Нигде нет грязи и вони, луж и барахтающихся в них свиней, запущенности, неопрятности, беспорядка. Чистота и аккуратность видны во всем, что попадается вам на глаза, будь то дороги, улицы, дома, люди, одежда. Эта страна опрятнее всех в мире. И намного опрятнее!
В связи с этим у нас возник вопрос: где же живут бедняки? Никакого ответа мы не нашли и решили - пусть будущие государственные деятели бьются над этой головоломкой.
Каким ярким и необычайным зрелищем явился бы один из этих сверкающих белых загородных особняков с его коричневыми оконными наличниками и зелеными ставнями, обилием ласкающих глаз цветов и листвы, в почерневшем от копоти Лондоне! И какой радостной неожиданностью явился бы он почти в любом американском городе!
Чтобы проложить дорогу, на Бермудах срезают твердый белый коралл на несколько дюймов - или, если на пути холм, на много футов, - и выравнивают поверхность. Это простой и легкий способ. Коралл крупнозернистый и пористый; дорога как бы сделана из твердого белого сахара. Ее исключительная чистота и белизна неудобны в одном отношении: отраженные ею солнечные лучи с такой силой бьют в глаза, что постоянно хочется чихать. Старый капитан Том Боулинг столкнулся с другой трудностью. Выйдя вместе с нами на прогулку, он все время брел по обочине. В конце концов он объяснил нам, в чем дело. Он сказал: "Знаете, я жую табак, а тут на дорогах такая дьявольская чистота..."
Мы прошли в этот день несколько миль, ошеломленные ярким сиянием солнца, белых дорог и белых зданий. Наши глаза причиняли нам немалые муки. Но вот мы с облегчением почувствовали, как вокруг нас распространил свою целебную прохладу блаженный полумрак. В радостном изумлении мы подняли глаза и увидели, что он исходит от проходящего мимо очень черного негра. Он приветствовал нас по-военному, и мы ответили ему в приятном сумраке, создаваемом его близостью, а потом опять оказались во власти беспощадно яркого белого света.
Цветные женщины, которых мы встречали, обычно кланялись нам и здоровались. Дети тоже. Цветные мужчины отдавали честь по-военному. Несомненно, они переняли эту манеру у солдат. Англия держала здесь гарнизон на протяжении жизни многих поколений. Привычка молодых людей носить маленькие палочки тоже заимствована, я думаю, у солдат, которые всегда носят дубинки как на Бермудах, так и во всех других обширных британских доминионах.
Сельские дороги вьются самым восхитительным образом, поворачивают туда и сюда, открывая за каждым поворотом приятные неожиданности: волнистые массы олеандров плывут издалека, подобно грядам розовых облаков в лучах заходящего солнца; внезапно вы попадаете в самую гущу жизни и труда, вас окружают домики и сады, а потом так же внезапно погружаетесь в сумерки и тишину лесов; на минутку в небе вырисовываются очертания белых крепостей и маяков на вершинах далеких холмов; зеленое сверкающее море показывается на мгновение и снова исчезает; опять безлюдные леса; и вскоре за новым поворотом дороги неожиданно открывается вид на море между островами с мягкими красками отмелей, блуждающими парусами.
Выбирайте любую дорогу, и, будьте уверены, вы не пройдете по ней даже полмили. На вашей дороге есть все, чего можно ждать от дороги: она обсажена деревьями и неизвестными вам растениями и цветами; она тенистая и приятная или солнечная и все же приятная; она ведет вас мимо прелестных, мирных и уютных домиков или через леса, которые иногда стоят в мертвой тишине, а иногда оживлены птичьим концертом; дорога все время вьется, постоянно обещает что-то впереди, не то что прямая дорога, которая показывает все с первого взгляда и этим убивает всякий к себе интерес. На вашей дороге все это есть, а все-таки вы не останетесь на ней даже полмили, потому что от нее всегда ответвляются по обе стороны маленькие соблазнительные и таинственные дороги, а поскольку они тоже извиваются и прячут то, что кроется дальше, вы не можете устоять перед соблазном покинуть выбранную дорогу и обследовать их. И обычно вас ждет награда. Поэтому ваш путь в глубь острова всегда извилистый, запутанный, вы блуждаете без всякой цели, и это самое интересное, что можно себе представить. Дорога достаточно разнообразна. То вы идете по открытой равнине, где по одну сторону болота с густыми зарослями камыша вышиной в десять футов, а по другую - огороды, засаженные картофелем и луком. То поднимаетесь на вершину холма: кругом простирается океан, усеянный островами. Но вот дорога поворачивает в глубокую выемку, зажата между отвесными стенами в тридцать или сорок футов, которые покрыты причудливыми, разорванными линиями - следами внезапных и непонятных смещений пластов в древние времена, - а кое-где украшены цветком, дерзко цепляющимся за камни, или висящей лозой. А скоро вы идете уже над морем, можете смотреть на сажень или две сквозь прозрачную воду, где иногда что-то блеснет в глубине, подобно алмазу, можете следить за игрой света под водой на скалах и песке, пока вам это не наскучит, если вы так устроены, что это может вам наскучить.
Вы можете спокойно и безмятежно ходить по сельским дорогам, бродить среди полей и ферм, - нигде из-под ворот не выскочит собака, не кинется на вас с захватывающим дух свирепым лаем, хотя вы находитесь в христианской и цивилизованной стране. Мы видели на Бермудах свыше миллиона кошек, но что касается собак, то их заводят с большой неохотой. За два или три вечера мы исходили вдоль и поперек окрестности города, и ни разу к нам не прицепилась собака. Быть в такой стране - истинное наслаждение. Кошки нам не досаждали, если были равномерно распределены, но когда сбивались в кучу, то мешали езде.
К вечеру в это воскресенье мы остановились на окраине города у одного домика, чтобы напиться воды. Хозяин, мужчина средних лет, с симпатичным лицом, предложил нам присесть и отдохнуть. Его жена принесла стулья, и мы расположились у входа в тени деревьев. Мистер Смит - его фамилия была другая, но назовем его так - расспрашивал нас о нашей стране и нас самих. Мы отвечали ему в общем правдиво и, в свою очередь, задавали вопросы. Была простая, приятная, дружелюбная обстановка. И сельская: рядом с нами на площадке, считавшейся, видимо, травянистой, были привязаны за ноги свинья, маленький ослик и курица.
Немного погодя мимо нас прошла какая-то женщина, которая держалась очень холодно и не обмолвилась с нами ни словом, но тем не менее дала новое направление нашему разговору.
- Вы заметили, она даже не взглянула на нас, - сказал Смит. - А ведь она наша ближайшая соседка вот с этой стороны. Там рядом живет еще одна семья. Сейчас у всех у нас отношения холодные, мы не разговариваем. А знаете, наши три семьи, одно поколение за другим, жили здесь рядом целых полтораста лет и дружили так, что водой не разольешь. С год назад все изменилось.
- Боже мой, какое же страшное происшествие могло сломить такую давнюю дружбу?
- Да, скверное дело, но ничего не поделаешь. А случилось это так. С год назад или больше у меня на участке развелось множество крыс, и я поставил на заднем дворе железный капкан. Оба моих соседа - страшные кошатники, и я предупредил их насчет капкана, потому что их кошки водили здесь компанию по ночам и могли попасть в беду против моей воли. Ну, значит, некоторое время они запирали своих кошек, да знаете, как бывает с людьми, начали забывать, и вот однажды ночью лучший кот миссис Джонс напоролся на капкан, и тот прикончил его. Утром миссис Джонс приходит сюда с дохлым котом на руках, уж она и плачет и горюет, точно это ее ребенок. Кот этот, звали его Иелвертон - Гектор Дж. Иелвертон, - был этакий неугомонный старый распутник, ничуть не порядочнее бродяги индейца, хотя миссис Джонс никак этому не соглашалась поверить. Я говорил ей все, что человек может сказать в утешение, но нет, она ничего и слышать не хотела - заплати ей, да и только! Наконец я ей сказал, что найду лучший способ поместить деньги, чем скупать дохлых кошек, и тут она взорвалась, повернулась и вышла вон со своей дохлятиной. На этом и прервались у нас всякие отношения с Джонсами. Миссис Джонс перешла в другую церковь и всю семью перетянула. Не хочу, говорит, водиться с убийцами. Ну, а вскоре настала очередь миссис Браун, той самой, что прошла здесь минуту назад. У нее был омерзительный старый желтый кот, и она так им дорожила, будто он ей родной брат. Так вот, этот самый кот однажды ночью примерил к своей шее капкан, и тот подошел ему настолько хорошо, таким оказался удобным, что кот улегся, свернулся калачиком и уже с ним не расставался. Таков был конец сэра Джона Болдуина.
- Так звали кота?
- Да. Здесь у кошек бывают клички, которые вас удивят. Мария, - обратился Смит к жене, - как звали ту кошку, что сожрала по ошибке у Хупера банку крысиного яда, побежала домой, и тут ее ударила молния, она ошалела, свалилась в колодец и чуть не утонула, прежде чем ее вытащили?
- Это была кошка негритянского дьякона Джексона. Я помню только конец ее клички: Держитесь-Крепче-Иду-На-Выручку-Джексон.
- Что ты, это другая. Это та, что съела коробку зейдлицкого порошка, а потом умудрилась напиться воды. Она подохла, и это считали большой потерей, но я никогда с этим не соглашался. Ну, хорошо, оставим клички. Так, значит, миссис Браун сначала хотела вести себя разумно, да только миссис Джонс не позволила. Подговаривала ее обратиться в суд, добиваться возмещения убытков. Та послушалась да еще набралась наглости потребовать семь шиллингов семь пенсов. Что тут началось! Все соседи собрались в суде. Разгорелись страсти, на триста ярдов кругом все перессорились, а ведь дружили много поколений.
Так вот, я доказал, выставив одиннадцать свидетелей, что кошка эта была самого низкого и подлого нрава и что стоит она никак не больше погашенной почтовой марки, если взять здешнюю среднюю цену кошек. Но я проиграл дело. Да и на что я мог надеяться? Вся система здесь прогнила, нам не миновать революции и кровопролития. Понимаете, судье дают скудное, нищенское жалованье, хоть с голоду помирай, а потом спускают с цепи на публику, пусть выколачивает всякие судебные издержки и сборы и живет на них. Ясно, что из этого получается. Судья никогда не смотрит, на чьей стороне право, - никогда! Его интересует только одно - у какого клиента есть деньги. Так этот судья взвалил сборы, издержки и все остальное на меня. Потому что я мог заплатить звонкой монетой, понимаете? А он прекрасно знал, что если возложит ответственность на миссис Браун, как и следовало, то получит свою добычу в местной валюте.
- Валюте? Как, разве на Бермудах есть своя валюта?
- Да, есть - это лук. А цена на него упала тогда на сорок процентов, сезон уже три месяца как миновал. Значит, я проиграл дело. Пришлось уплатить за кошку. Да это что, хуже другое - сколько у всех из-за этого дела неприятностей! Порвано столько добрых отношений. Соседи друг с другом не говорят. Миссис Браун, когда у нее недавно родился ребенок, дала ему мое имя. Теперь она сразу решила его переменить. Она баптистка. И надо же, ребенок утонул, когда его второй раз крестили. А я еще надеялся, авось когда-нибудь мы опять подружимся. Теперь уж, конечно, этот потонувший ребенок раз и навсегда покончил с подобными надеждами. Сколько горя и неприятностей можно было избежать, если бы она крестила его сухим!
Я видел, что он говорит правдиво и искренне. Какие волнения, как подорвана вера в справедливость суда - и все из-за семи шиллингов в уплату за кошку! Это помогало как-то оценить здешние масштабы.
В этот момент мы увидели, что над домом в сотне ярдов от нас подняли приспущенный британский флаг. "Кто же умер, какой важной персоне воздаются такие почести?" - подумали мы. Нас сразу пронзила одна мысль: "Губернатора нет на острове, он уехал в Англию. Значит, умер британский адмирал".
Тут мистер Смит тоже заметил флаг. Он сказал возбужденно:
- Это над меблированными комнатами. Наверно, умер постоялец.
Кругом подняли еще с десяток флагов.
- Да, наверняка постоялец, - сказал Смит.
- Но разве здесь будут вывешивать приспущенные флаги из-за постояльца, мистер Смит?
- Конечно, будут, если он умер.
Это опять позволяло оценить здешние масштабы.
Ранние вечерние сумерки в воскресный день - очаровательное время в Гамильтоне на Бермудах. Здесь вполне достаточно мягкого бриза, благоухания цветов и покоя, чтобы человек вознесся мыслями к небу, и вполне достаточно дилетантской игры на пианино, чтобы он все время помнил о другом месте. В Гамильтоне есть много почтенных пианино, и все они играют, когда наступают сумерки. Возраст увеличивает и обогащает силы некоторых музыкальных инструментов, особенно скрипки, но, видимо, отвратительно влияет на пианино. Здесь увлекаются сейчас той же музыкой, какую эти пианино лепетали в младенчестве. Трогательно слышать, как они повторяют ее теперь, в дни своей астматической второй молодости, пропуская иногда ноту там, где выпал зуб.
Мы присутствовали на вечерней службе в величественной епископальной церкви, стоящей на холме, где собралось сотен пять или шесть людей, белые и черные пополам, согласно обычной бермудской пропорции, и все хорошо одетые, тоже обычная вещь на Бермудах, ничего другого мы и не ждали. Была хорошая музыка, которую мы слушали, и проповедь тоже, несомненно, была хорошая, но в церкви стоял удивительно густой кашель, до нас доносились лишь призывы на самых высоких нотах. Когда после службы мы выходили из церкви, я случайно услышал, как одна девушка говорила другой:
- Неужели ты платишь пошлину за перчатки и кружева? Я оплачиваю только почтовую марку. Мне их посылают в бостонском "Адвертайзере".
Некоторые считают, что труднее всего на свете было бы создать женщину, способную понять, что нехорошо заниматься контрабандой. И абсолютно невозможно создать женщину, которая, понимает ли она это или нет, отказалась бы обойти таможню при первом удобном случае. Может быть, такое мнение ошибочно.
Мы вышли из города и скоро оказались на темной пустынной дороге, над которой нависли густые ветви двойного ряда высоких кедров. Не было слышно ни звука, стояла полная тишина. И была такая темь, что нельзя было различить ничего, кроме смутных очертаний. Мы шли все дальше по этому туннелю, скрашивая путь беседой.
Наш разговор мало-помалу принял такое направление: как незаметно характер народа и его властей оказывает влияние на чужестранца, создает у него чувство безопасности или страха, хотя он над этим и не задумывался и никого ни о чем не расспрашивал.
1 2 3 4 5 6