Наш нищий король заперт со своими фаворитами и шутами в маленьком уголке королевства, где предается праздности, не располагая никакой властью; у него нет ни денег, ни армии; он не сражается, не намерен сражаться, не думает оказывать никакого сопротивления. В сущности, он хочет только одного: бросить свою корону в сточную канаву и бежать в Шотландию. Таковы факты. Разве они не верны?
— Да, они верны.
— В таком случае я сказал правду. Стоит только сопоставить эти факты, чтобы прийти к правильному выводу.
— К какому выводу? Что дело Франции безнадежно? — спросила она спокойно.
— Разумеется. Перед лицом таких фактов сомнений быть не может.
— Как ты можешь это говорить? Как ты можешь так чувствовать?
— Очень просто. Разве я могу при подобных обстоятельствах говорить и чувствовать иначе? Жанна, неужели перед лицом этих очевидных фактов ты все еще питаешь какие-то надежды на возрождение Франции?
— Надежды? О, больше, чем надежды! Франция обязательно обретет свободу и сохранит ее. В этом не может быть ни малейшего сомнения.
Мне показалось, что ее ясный ум сегодня помутился, иначе она не возражала бы против таких убедительных фактов. А что, если я еще раз попытаюсь разъяснить их ей? Возможно, она поймет.
— Жанна, — снова начал я, — твое сердце, слепо обожающее Францию, подводит тебя. Ты не постигаешь всей серьезности положения. Смотри: я палочкой сделаю тебе наглядный чертеж на земле. Вот эта ломаная линия — граница Франции. Пересекая ее по центру, я провожу другую линию: это — река.
— Да, Луара.
— Видишь — вся эта северная часть страны уже в когтях англичан.
— Да.
— А вот эта южная часть, в сущности, никому не принадлежит, как признает и сам король, замышляющий бегство в чужие края. Здесь находятся английские войска; сопротивления им никто не оказывает, и они в любое время могут овладеть остальной частью страны. Говоря откровенно, Франции нет, Франция погибла, Франция перестала существовать. То, что было когда-то Францией, стало сегодня английской вотчиной. Разве неправда?
Голос ее был еле слышен, чуть-чуть дрожал, но я отчетливо различил слова:
— Да, это правда.
— Хорошо. Теперь добавим сюда еще один убедительный факт — и картина будет полной. Разве французские войска одерживали победы? Шотландские солдаты под французским флагом, правда, победили в двух-трех сражениях несколько лет тому назад, но ведь я говорю о французах. После того как двенадцать лет тому назад восемь тысяч англичан почти истребили под Азенкуром шестьдесят тысяч французов, французскому мужеству пришел конец. Теперь уже почти стало поговоркой: британцы еще собираются в бой, а наши уже наступают спиной.
— Больно сознаваться, но и это правда.
— Вот почему питать надежды бессмысленно.
Я думал, что теперь ей все стало ясным, не могло не стать ясным, и что она сама признает полную безнадежность положения. Но я ошибся, глубоко ошибся. Без малейшего сомнения она проговорила:
— Франция еще воспрянет. Вот увидишь.
— Воспрянет? С таким грузом английских войск на плечах?
— Она сбросит их и растопчет! — с воодушевлением ответила Жанна.
— Не имея солдат, чтобы сражаться? — переспросил я.
— Их созовет барабан. Они явятся на его зов и пойдут в бой.
— Или начнут отступать, как прежде.
— Нет! Они пойдут вперед, только вперед! Вот увидишь.
— А несчастный король?
— Он возвратит свой трон и получит корону.
— Ну, право же, у меня кружится голова. Если бы я мог поверить, что через тридцать лет английское иго будет свергнуто, а французский король увенчает свою голову короной…
— Все это случится не позже чем через два года.
— В самом деле? Но кто же сделает возможным это невозможное?
— Бог.
Она сказала это тихо и внятно, — голосом, полным благоговения.
Откуда эти странные мысли в ее голове? Этот вопрос не давал мне покоя в течение нескольких дней. Вполне естественно, что я усомнился в нормальности ее рассудка. Иначе чем можно объяснить подобную уверенность? Возможно, переживания и размышления о бедствиях Франции пошатнули ее здравый ум и наполнили его фантастическими призраками, — да, я допускал и это.
Но наблюдая за ней, испытывая ее, я убедился, что мои опасения беспочвенны. Взор ее был чист и ясен, поведение безупречно, речь спокойна и разумна. Нет, рассудок ее был в порядке, по-прежнему ее ум — самый ясный, самый проницательный в нашем селе. Она продолжила думать о других, заботиться о других, постоянно жертвуя собой, как и прежде. Она продолжала посещать больных, оказывать помощь бедным и готова была в любую минуту уступить свою постель странникам, довольствуясь сном на полу. Было нечто таинственное во всем этом, но только не расстройство души и ума. Я хорошо понимал это.
Ключ к ее тайне скоро попал в мои руки, и случилось это вот как. То, о чем я собираюсь вам рассказать, видимо, вы знаете из исторических сочинений, но вы никогда не слышали показаний очевидцев, современников Жанны.
Однажды спускался я с горы, — это было 15 мая 1428 года. Очутившись на опушке дубового леса, я уже собирался выйти на открытую поляну, на которой рос наш Волшебный бук, как вдруг остановился, притаившись в густой листве. Дело в том, что я заметил Жанну и вздумал подшутить над ней. Представьте, это пустое, вздорное намерение граничило почти непосредственно, так сказать, вплотную с событием, которому суждено было навсегда войти в песни и предания.
День был пасмурный, и поляна, где стоял Волшебный бук, была покрыта мягкой, густой тенью. Жанна сидела на естественном возвышении, образуемом узловатыми корнями дерева. Сложенные руки она держала на коленях, а голову немного наклонила вперед. У нее был вид человека, который полностью ушел в свои мысли, погрузился в глубокие мечтания и забыл все на свете. И вдруг я увидел нечто странное, поразительное: по направлению к дереву по траве медленно скользил белый призрак. Он был огромных размеров, в одеждах, у которых вместо рукавов были крылья, и такой необыкновенной белизны, словно всю поляну озарила молния; но даже сравнение с молнией неудачно, потому что на молнию можно все же смотреть, а этот свет был так ослепителен, что у меня заболели и стали слезиться глаза. Я обнажил голову, сознавая, что являюсь свидетелем чего-то таинственного, потустороннего. Я еле дышал, охваченный ужасом и священным трепетом.
И еще одно странное явление. Сначала в лесу было тихо; он был охвачен той глубокой тишиной, которая обычно наступает перед грозой, когда птицы и звери в страхе прячутся кто куда. Но теперь все птицы вдруг громко запели с такой радостью, восторгом и воодушевлением, что невозможно описать; их пение было таким возвышенным и захватывающим, словно они совершали таинство божественного преклонения. С первыми звуками птичьих голосов Жанна упала на колени, низко склонила голову и скрестила руки на груди.
Она еще не видела призрака. Или о его приближении возвестило пение птиц? Мне казалось, именно так. Возможно, ей и раньше являлось это. Да, возможно, вполне возможно.
Лучезарное видение медленно приближалось к Жанне; краем своим оно коснулось ее, охватило, окутало неземным великолепием. И в небесном свете лицо ее, до сих пор лишь человечески прекрасное, стало ангельским; залитая дивным сиянием, ее простая крестьянская одежда стала подобна одеянию ангелов, какими они представляются нам у подножия престола господня в наших мечтах и сновидениях.
Неожиданно Жанна поднялась и остановилась, слегка склонив голову, опустив руки, с вытянутыми вперед и молитвенно сложенными пальцами; она стояла в ореоле дивного сияния, сама не сознавая этого; казалось, она к чему-то прислушивалась, но я ничего не слышал. Немного погодя, она подняла голову и взглянула так, будто смотрела в лицо великану; затем сложила руки, в божественном экстазе возвела их к небу и заговорила с мольбой. Отдельные слова долетали до моего слуха. Я слышал, как она сказала:
— Но я так молода! Я слишком молода, чтобы покинуть свою мать и свой дом и пойти в неизвестный мне мир свершать такое великое, трудное дело! Ах, смогу ли я разговаривать с мужчинами, быть соратником воинов? Я рискую подвергнуть себя оскорблениям, грубостям и презрению! Смогу ли я пойти на войну и командовать войсками? Ведь я — девушка, ничего не знающая в военном деле, никогда не державшая в руках оружия и не умеющая даже оседлать коня и ездить верхом… Однако, если такое повеление…
Ее голос ослабел и был прерван рыданиями; больше я не расслышал ни слова. Тогда я пришел в себя. Я сообразил, что насильственно вторгаюсь в божественную тайну и могу быть за это наказан. Я испугался и углубился в лес. Там я вырезал метку на коре дерева: мне хотелось убедиться, что все это свершилось не во сне, и что я действительно был свидетелем видения. У меня было намерение прийти сюда еще раз и убедиться по сделанной мною зарубке, что все это я видел не во сне, а наяву.
Глава VIII
Внезапно меня окликнули. Это был голос Жанны. От неожиданности я вздрогнул: откуда она могла знать, что я нахожусь рядом? Я перекрестился и прошептал «свят-свят», дабы развеять чары. Я знал, что никакие чары не устоят против моей молитвы. Меня окликнули вновь, и я вышел из укрытия. Передо мной действительно была Жанна, но уже не такая, какой являлась мне в чудном видении. Она больше не плакала и имела такой же вид, как и полтора года назад, когда ее сердце ничем не было удручено, а душа была по-детски беззаботна. К ней вернулись прежняя энергия и задор, а в глазах у нее светилась какая-то восторженность. Казалось, она все время была в забытьи и только теперь проснулась. В самом деле, можно было подумать, что, побывав в мире ином, она опять вернулась в наш мир. Я так обрадовался, что готов был кричать, звать сюда всех, чтобы приветствовать Жанну. В радостном порыве я подбежал к ней и заговорил:
— О Жанна, если бы ты знала, что я хочу тебе сказать! Ты даже не представляешь. Я только что видел чудный сон и во сне — тебя: ты стояла именно здесь, где стоишь сейчас…
Она подняла руку и ответила:
— Это был не сон.
Ее ответ меня так поразил, что мне опять стало жутко.
— Не сон? — проговорил я. — Откуда ты знаешь, Жанна?
— А теперь тебе что-нибудь снится?
— Думаю, что нет. Уверен, что нет.
— Конечно, нет. Я это вижу. Это. не было сном и тогда, когда ты делал зарубку на дереве.
Я почувствовал, как у меня по спине пробежали мурашки. Теперь я нисколько не сомневался, что это был не сон, а нечто страшное, сверхъестественное. Затем я вспомнил, что мои грешные стопы попирают священную землю в том месте, где явилось небесное видение. Я быстро отошел, объятый страхом. Жанна последовала за мной.
— Не бойся, — сказала она, — бояться нечего. Пойдем со мною. Мы сядем у родника, и я открою тебе свою тайну.
Но я задержал ее и спросил:
— Сперва объясни мне. Не могла же ты видеть меня в лесу. Как же ты узнала, что я сделал на дереве зарубку?
— Подожди немного, дойдет и до этого. Узнаешь все.
— И еще хочу спросить: что означает это страшное видение?
— Я все скажу, только ты не бойся — никакая опасность тебе не грозит. Это было видение архангела Михаила, предводителя небесного воинства.
Я осенил себя крестным знамением, трепеща от ужаса при мысли, что осквернил своими стопами священную землю.
— А ты не боялась, Жанна? Ты видела его лик, его фигуру?
— Да, но я не боялась, потому что это для меня не впервые. Я боялась только вначале.
— Когда это было, Жанна?
— Около трех лет тому назад.
— Так давно? И сколько раз он являлся тебе?
— Много раз.
— Вот почему ты так изменилась, стала задумчивой и не похожей на себя. Теперь я все понимаю. Почему же ты не сказала нам об этом?
— Мне было запрещено. А теперь я получила дозволение и скоро всем расскажу. Но пока я открылась тебе одному, и несколько дней пусть все остается тайной.
— А кроме меня никто не видел этот лучезарный призрак?
— Никто. Он являлся мне и раньше в присутствии тебя и других, но никому из вас не было дано видеть его. Сегодня все было иначе, и мне объяснено почему. Но теперь видение больше не появится.
— В таком случае оно было знамением и для меня — знамением, имеющим особое значение?
— Да, но я не смею говорить об этом.
— Странно, что такой ослепительный свет мог сосредоточиться в поле человеческого зрения, а источник света все же оставался невидимым.
— Призрак не был безмолвным. Мне являются многие святые, сопровождаемые ангелами, и разговаривают со мною. Я одна слышу их голоса, а другие не слышат. Мне очень дороги эти мои «голоса», как я их называю.
— О чем же они тебе говорят, Жанна?
— О многом, больше всего о Франции.
— Что именно о Франции?
— Они говорили о ее бедствиях, несчастьях и унижениях. Что же другое они могли предсказать?
— Они предсказывали это заранее?
— Да. Поэтому я всегда знала, что должно произойти. Моя печаль и задумчивость объясняются этим. Иначе и быть не могло. Но мои голоса никогда не оставляли меня без надежды и утешения. Более того, они предсказывали, что Франция будет спасена, станет снова великим и свободным государством. Но как и кто это свершит, мне не дано было знать. — При этих словах в ее глазах вспыхнуло какое-то яркое таинственное сияние, которое я не раз наблюдал впоследствии, когда ратные трубы призывали к атакам. Я называл это сияние «боевым огнем». Грудь ее вздымалась, яркая краска заливала лицо. — Но сегодня я все узнала, — продолжала она. — Господь избрал смиреннейшее из своих созданий для свершения великого подвига. Таково веление всевышнего, и под его охраной, опираясь на его могущество, я поведу войска в бой, освобожу Францию и возложу корону на голову его слуги — дофина, который станет королем.
Изумленный, я мог только спросить:
— Ты, Жанна? Ты, дитя, поведешь войска?
— Да. Сначала и я была подавлена этой мыслью. Действительно, я еще ребенок, несведущий в» военном деле, неприспособленный к суровой лагерной жизни и ратному труду. Но минуты слабости и неверия в себя миновали и никогда не вернутся вновь. Я призвана, и с помощью божьей я не отступлю, пока не разрублю английский кулак, сжимающий горло Франции. Мои голоса никогда не обманывали меня; не солгали они и сегодня. Они сказали, чтобы я пошла к Роберу де Бодрикуру, коменданту Вокулера, — он даст мне солдат для охраны и пошлет к королю. Через год англичанам будет нанесен удар, который явится началом конца, а конец не замедлит последовать.
— Где же он будет нанесен?
— Мои голоса не сказали мне; не сказали они и того, что произойдет в этом году, прежде чем будет нанесен удар. Я знаю только одно-мне предназначено нанести его. Потом последуют другие удары, молниеносные и сокрушительные, и в десять недель будет уничтожено все, что стоило Англии долгих лет упорного труда, и, наконец, будет возложена корона на голову дофина, — такова воля божья. Мои голоса сообщили мне это, — могу ли я сомневаться? Нет! Будет так, как они сказали, ибо они всегда говорили мне только правду.
Это были невероятные слова, недоступные моему разуму, но сердце чуяло, что это именно так. Мой разум сомневался, а сердце соглашалось — верило и придерживалось этой веры с того самого дня.
— Жанна, — проговорил я, — я верю всему, что ты сказала, и буду рад пойти с тобой на войну. За тобой я готов хоть сейчас броситься в битву.
Лицо ее выразило удивление, и она сказала:
— Это правда, ты будешь со мной, когда я отправлюсь на войну. Но откуда ты узнал о моем решении?
— Не только я, — Жан и Пьер пойдут также с тобой. Дома останется один Жак.
— Это правда. Однако мое решение созрело только сегодня, после откровения. Прежде я не знала, что должна идти и что вообще когда-нибудь пойду. Как же ты узнал об этом?
Я сказал ей, что она сама об этом говорила. Но она ничего не помнила. Тогда я догадался, что Жанна в то время была словно во сне, в состоянии необыкновенного экстаза. Она попросила меня сохранить пока в тайне все эти откровения. Я обещал и сдержал свое слово.
Каждый, кто встречался с Жанной в этот день, не мог не заметить происшедшей в ней перемены. Она двигалась и говорила с энергией и решимостью, глаза блестели каким-то странным, не известным прежде блеском, и было что-то особенное, непривычное в ее манере держаться. Этот новый блеск ее глаз и новое в ее поведении исходили от сознания важности задачи, возложенной на нее богом; они красноречивее всяких слов говорили о грандиозности предстоящего дела, которое Жанна готовилась совершить с присущей ей скромностью. Это спокойное проявление уверенности не покидало ее все время, пока она не выполнила свою великую миссию.
Как и все другие жители деревни, Жанна всегда относилась ко мне почтительно, учитывая мое дворянское происхождение; но теперь, по молчаливому согласию, мы поменялись ролями; она отдавала приказания, а я принимал их как должное и выполнял беспрекословно.
1 2 3 4 5 6 7 8