Я стойко билась еще минут двадцать, потом захлопнула книгу. Конечно, можно подождать. Немыслимо за ночь все это прочесть, а если завтра я поеду в Лондон, то возьму книгу с собой и покажу кому-нибудь из Кристи, кто сможет оценить ее. Для приличия надо бы сначала показать ее Лесли Оукеру, но он, конечно, поймет.Я отложила книгу в сторону и взяла «Нового Ромео» Уильяма Эшли. И снова из центра лабиринта на экслибрисе на меня зарычала и заскребла когтями дикая кошка. Карта? Определенно карта. Ну и что? Я перевернула титульный лист и пробежала пальцем по содержанию: Горный леопард.Лабиринт.Прощание Коридона.Плач Минотавра.Что за дворец здесь был?Любовник покидает свою возлюбленную.Любовник возвращается. И так далее.Что ж, эти стихи не могут быть хуже творений Артура Брука, и, по крайней мере, у них то преимущество, что они гораздо короче. Я перевернула страницу.«Горный леопард». Охотник думал ли в низинах этихНайти владыку солнечных высот?Он молча здесь лежит, и, не заметивЕго пятнистой шкуры, всяк пройдетСпокойно мимо. Но смотрите: вотСам Бахус, бог вина, пришел сюдаС корзиной, полной сладострастных ягод,За ним меньшие боги... Кажется, опять римляне. Вероятно, обычный классический образ, подумала я. Но вот и кошка, которую я ищу... Тот дикий леопард, в наш поздний векС высот Шотландских он вернулся снова.Ты привела его. Он заключен в оковыЦветов Венеры, укрощен тобой,Моя любовь, и нрав умерил свой. На страницу упала тень. Я вздрогнула, но это был всего лишь Роб. Он стоял у окна. Дрозд даже не прервал своих трелей.– Я думал, ты осторожнее. Сидеть здесь у открытого окна и так углубиться в книгу, что даже не услышать меня!– Да ведь еще рано. Я не думала... То есть я думала о том, что ты сказал вчера.– Да, так и есть. Я просто пришел проверить, все ли у тебя заперто.Я закрыла книгу и поставила к остальным, делая много лишних движений, чтобы скрыть свое замешательство и стыд за троюродных братьев.– Ты слишком серьезно все воспринял.– А ты?Ответа не последовало. Я встала.– Ладно, я закрою окно. Ты зайдешь?– На минутку.Я закрыла раму и задернула занавески. Роб что-то сказал своему колли, потом я услышала шарканье ботинок по коврику, и Роб вошел, немного смущенный.– Извини за обувь, но я, кажется, хорошо вытер ноги. Я закрыл теплицы и шел через сад.– Хочешь кофе?– Не откажусь.Пока я ходила на кухню, он взял «Ромеуса и Джульетту».– Что это?– Забыла тебе сказать. Это папа, наверное, и имел в виду, когда говорил «Ручей Уильяма». Видишь? Эта поэма написана типом по фамилии Брук. Издание страшно редкое, и, очевидно, папа узнал, насколько ценная эта книга.– Хм... – Роб повертел в руках томик и взвесил на руке, словно вес мог что-то сказать о стоимости. – Может быть, и так, но вряд ли его это занимало в тот момент. Что он еще сказал? Что-то о бумаге или письме в нем?– Там ничего нет. Я посмотрела. Я попробовала почитать ее, чтобы выяснить, нет ли в тексте чего-нибудь такого, что дало бы нить, но книга практически нечитабельная.– Похоже. – Он положил Брука и взял «Нового Ромео». – А эта тоже ценная?– Нет. Это стихи самого Уильяма Эшли. Они не намного лучше, чем у бедняги Брука, но мне понравились картинки.– «Что за дворец тут был?» – разобрал Роб и с озадаченным видом прочитал еще несколько строк. Прочтенные голосом Роба с мягким деревенским произношением, напыщенные стихи звучали еще хуже. Как-то искаженно, фальшиво, нелепо.Положив книгу, он прошел ко мне на кухню, прислонился к косяку и стал за компанию следить за чайником.– И что, такие стихи считаются хорошими? Лично мне они показались ужасными. Впрочем, я тут не судья.– И я тоже. Но не думаю, что это шедевр.– И все же, о чем они?– Бог их знает, – сказала я. – Эти я еще не читала. Я увязла в «Лабиринте» над нитью Ариадны.– Нитью какой арии?Я рассмеялась. Впервые по-настоящему рассмеялась, с тех пор как вернулась домой.– Ох, Роб! Девушку звали Ариадна. Она дала Тезею нить, чтобы выбраться из лабиринта. Это греческий миф, ты же его знаешь. Уильям писал о лабиринте, а сам был немного помешан на своих греках и римлянах.– Откуда мне это знать? Мы в школе не проходили греческой и римской истории, – ничуть не смутившись, сказал Роб. Чайник закипел, и я приготовила кофе.– Не прикидывайся передо мной темным крестьянином, Роб Гренджер. Ты проходил в школе греческие мифы вместе со мной. Я прекрасно это помню.Он взял кружку и вслед за мной пошел в комнату.– Не морочь мне голову. Я в жизни не учил греческого.– О господи, и я тоже. Я хочу сказать, мы проходили их по-английски. Неужели ты не помнишь ту книжку с картинками? Икар с роскошными белыми крыльями, Горгоны со змеями вместо волос, Минотавр?Это чудище жило в центре лабиринта, и Ариадна смотала клубок шерсти или еще чего-то и дала его Тезею, а тот пошел и убил чудовище.– Да, помню.Он сел в кресло, вытянув вперед длинные ноги, и стал помешивать кофе. В этом кресле раньше сидел Джеффри Андерхилл, и я не удержалась от сравнения.Роб, в отличие от американца, не царил в комнате, но каким-то образом его спокойствие, его манера держаться как дома, где бы он ни был, производили такое же сильное впечатление, как и властное самообладание другого.– У чудища была бычья голова. По породе с виду черный декстер. Коварная скотина.– Помнишь, как мы играли в лабиринте? У меня был клубок шерсти, а ты был Минотавр, и мне нужно было показать путь Тезею.– А сама заблудилась, – сказал Роб, улыбнувшись. – Помню, я сидел там в середине и слышал, как ты вопишь – зовешь на помощь. Ты подумала, что я выбрался из лабиринта и ушел. А потом пришел Джеймс и «убил» меня.– Я же говорила, что ты знаешь эту историю.– Да, теперь вспомнил. У меня было не очень с этими легендами, но зато я хорошо считал. Тут я тебе давал фору. Ты обычно у меня списывала.– Я не списывала!– Списывала, списывала. А кто сказал учителю, что параллелограмм – это мера веса?– Кто? Знаешь, Роб, благодаря тебе мне стало легче. Еще чашку?– Нет, спасибо. – Он поставил пустую кружку на камин.– Это не мистера ли Андерхилла я видел с Кэти, когда они шли через сад? Они были здесь? Наверное, приходили сказать, что завтра съезжают?– Ты знал?– Да. Я же присматриваю за поместьем, ты забыла? Миссис Андерхилл сказала мне, когда я ходил туда. Наверное, я был там, когда он приходил к тебе.– Он не для этого приходил, – сказала я и вкратце изложила цель его визита.Роб ненадолго задумался, потом взглянул на меня:– Ты действительно собираешься на этот прием?– Да, пожалуй. Кэти очень волновалась, и я подумала, что она успокоится, если я приду. Кроме того, хотелось бы поговорить с миссис Андерхилл.– А братья будут там?– Мне было неудобно спросить, но прием назначен давно, так что, думаю, будут, если только мистер Андерхилл не сказал, что больше не хочет их видеть. Сама я не стану его на это подталкивать.– Я подброшу тебя до поезда.– Спасибо, но я могу доехать на мопеде и оставить его на станции.– А бальное платье возьмешь с собой?– Я уже так делала, – улыбнулась я ему. – Но с твоей стороны очень любезно, что ты подумал об этом.– Я подумал не об этом, – прямо заявил Роб. – Я подумал, что мне не хочется, чтобы тебя вез Джеймс или Эмори.Я на мгновение онемела.– Роб, ты же не думаешь, не можешь подумать, что «опасность» может означать преднамеренное зло от Эмори или Джеймса!– Не знаю. – Он поерзал, что было совсем на него не похоже. – Надо учитывать все. Кто из нас знает, что может сделать, если жизнь заставит? А их жизнь загоняет в угол. Не надо давать им никакого шанса.– Чистейшая мелодрама!– Может быть. – У его рта легла упрямая складка. – Но помни: то, что они уже совершили, не укладывается в понятие «здравый смысл». – Его глаза блеснули. – А мы, крестьяне, сильны в этом.– Но они не знают про серебряную ручку и фотографию.– Не знают. Однако знают, что ты не набитая дура. И они уже сделали то, что сделали, настолько сильно им что-то нужно.– Да, понимаю. Если допустить, что они это сделали, то мотивы не важны. Я буду осторожна. Ладно, хорошо, спасибо. Андерхиллы просили меня остаться на ночь, так что тебе не придется встречать утренний поезд... Роб? Он вопросительно взглянул. – Ты слышал что-нибудь о Френсисе?– Ни полслова. Но ты знаешь Френсиса. Он не пишет писем, не слушает радио и вообще он не такой, как все. Помню, он как-то сказал, что у него есть свои средства связи и ему их хватает.Я посмотрела на него.– Он так говорил? И что он имел в виду, как ты думаешь?Роб безразлично пожал плечами:– Наверное, свою поэзию. Его стихи хоть получше, чем эта белиберда?– Какая? А, да... то есть не знаю. Я в них ни слова не понимаю. – Я взяла свою пустую кружку и кружку Роба с камина. – Хоть бы он объяснил все это. У меня смутное подозрение, что он может кое-что прояснить.Роб встал.– Ну, я лучше пойду. Спасибо за кофе.– На здоровье. Близнецы в Бристоле, так что можешь ночью обо мне не беспокоиться.– Да. Но если можно, я бы все же осмотрел засов у тебя на двери. Я его ни разу не проверял. Хочешь, оставлю тебе Брана?– Нет, не стоит. Он будет выть всю ночь. Обещаю запереть окна и двери, и к тому же у меня есть телефон.В такое время, думала я, пока Роб ходил осматривать черный ход, можно было бы воспользоваться моим тайным каналом. Но его больше нет. Больше не с кем связываться... Закончив свою инспекцию, Роб вернулся.– Вроде бы все в порядке. Ты будешь в безопасности. Ну, я пошел. Спокойной ночи, Бриони.– Спокойной ночи. И знаешь, Роб...– Что?– Спасибо за все.Он улыбнулся:– Не за что. Спокойной ночи.Когда Роб ушел, а Бран, как обычно, побежал за ним по пятам, я заперла дверь и задвинула засов, чувствуя себя дурочкой. Что бы ни случилось, что бы он ни думал, это по-прежнему было родное мне место, а люди, о которых мы говорили, были моими троюродными братьями. А один из них, несмотря на все подозрения, по-прежнему мог быть моим тайным другом.Но я заперла на засов заднюю дверь и проверила задвижки на окнах, потом взяла Брука, поднялась по узкой лесенке и положила его под подушку.Я проснулась с чувством, что видела прекрасный и знакомый сон. Там был пляж – длинный-длинный берег с золотым песком, простиравшийся сколько хватало глаз. И еще дальше. На девяносто миль... Почему я решила, что на девяносто миль? За пляжем были дюны, светлый песок с высоким тростником, раскачивающимся на ветру. С запада на берег в вечном ритме накатывал океан. Кивали и колыхались пушистые верхушки высокой травы. Небо было огромное и чистое, песок горячий, а в ветре чувствовалась морская соль. Красота и одиночество, покой и свобода...В безопасности, в безопасности, в безопасности... Как эхо, голосом Роба в сумрачной спальне повторялись эти слова. Я вспомнила все – книгу под подушкой, запертые двери и окна, моих троюродных братьев в Бристоле, телефон у кровати на всякий случай.Ярко светила луна. Я соскользнула с кровати и подошла к окну. Полосатые ситцевые занавески почти не задерживали света. Жалюзи были подняты. Чувствуя себя глуповато, я спряталась за занавеской и осторожно выглянула наружу.Окно выходило во фруктовый сад. У ближнего угла груша, возвышаясь над остальными деревьями, поднимала вверх свои изящные ветви, симметричные, словно выгравированные черным по белому квадрату окна, в которое лился лунный свет. Цветы напоминали облако, а заостренные тени казались не тенями, а только менее яркой лунной белизной. Это было сказочное дерево.Под ним, заслоняя свет, что-то пошевелилось. Там кто-то стоял.Нет, я ошиблась. Воздушная тень груши снова замерла, там никого не было. Это была просто игра света, созданная луной, цветением и тишиной, которая скоро наполнится соловьями. Время влюбленных: Джульетта у окна, Ромео под деревом в лунном свете: Клянусь тебе священною луною,Что серебрит цветущие деревья... Но нет, это была пустая ночь, куда я не могла вызвать даже того, к кому привыкла обращаться за утешением. Не было возлюбленного, который завлек бы птичку в шелковые сети. Если бы мне пришлось сыграть Джульетту, это была бы Джульетта Брука с целой горой прозаических страхов и суетливыми муками нерешительности.Я легла в постель. Но не спалось. Пресловутая гора страхов давила, как тяжелое одеяло. Я лежала, глядя в потолок, и думала о Джеймсе, обо всей путанице случившегося.Даже при всей очевидности я не могла поверить в его вину. Но Роб сказал – и это правда, – что мы сами не знаем, на что способны... А если он виновен, что тогда? Должна ли я отречься от этой неодолимой связи между нами? Должна ли поверить, что это был несчастный – в самом деле несчастный случай в семье, а не естественное – посланное Богом? – указание, что мы – две стороны некоего совершенного человека и должны быть парой? Не слишком ли это самонадеянно – притворяться, что я хоть немного лучше, чем он? Все мы способны на многое, сказал Роб. Но не способны убить моего отца, нет, в это я никогда не поверю.Однако если это был все-таки несчастный случай, а остальное – результат естественной паники... Я решила, что простила бы. А если я могу распространить такое милосердие на других, то насколько проще это сделать по отношению к брату!Я села, обхватив руками ноги и положив на них голову. Я крепко сжала колени, словно это могло прояснить мысли. Побоялась ли я осудить, как многие из моего поколения? Так устрашилась «ханжества», что готова была дать ускользнуть доброму и принять за норму далеко не лучшее, забыть совершенство? Общество хранило и защищало его. Не ханжество ли во мне хочет, чтобы он подчинился законам общества?Я снова приподняла голову. Нет, все гораздо проще. Панику после несчастного случая можно простить; использование его к своей выгоде – нет.Но я ничего не могла сделать, пока не получу ответа от Вальтера Готхарда. Я стояла на своем. И должна стоять на своем, пока тайна, какая бы она ни была, не разрешится.Все это было легче сказать, чем сделать. Я снова легла в своей тихой спальне и стала смотреть на неуловимую игру лунных теней на потолке, но так настойчиво было присутствие моего тайного друга в темной комнате, что я могла поклясться, будто вижу движение его тени более явственно, чем колыхание цветущих веток на груше.На долю секунды я сняла защитную преграду и ощутила его так близко, что...Он рядом. Я села, как кукла. Он был так близко, и зов его был так настойчив, так силен, так полон покровительства и защиты, что я поняла: он здесь, во плоти. И я знала где.
В этот момент мое открытое сознание озарилось новым образом: ветви цветущего грушевого дерева на фоне луны.Он был в саду, под грушей. И что бы он ни совершил, кто бы он ни был, он не может причинить мне зла.Я сбросила одеяло и схватила с крючка на двери пальто. Это было мягкое, легкое шерстяное пальто с высоким воротником. Я застегнула его и, как была босиком, легко сбежала по лестнице в сад.Не успела я сделать и двух шагов, как ко мне бросился колли. Я остановилась как вкопанная. Из-под груши на лунный свет вышел Роб.Я умудрилась заговорить, но получился лишь хриплый шепот:– Что ты тут делаешь? Наверное, уже два часа ночи.Он вроде бы замялся, но его голос звучал как обычно:– Я сказал, что присмотрю за тобой, помнишь? У тебя все в порядке?– Да, спасибо. Но... ты собирался простоять здесь всю ночь? Я уверена, в этом нет нужды. – Сегодня прекрасная ночь. И я думал...– Что? О чем?– Если честно, то о Новой Зеландии.Это было так невероятно, что я обрела голос:– А, помню: эти брошюры на кухне в коттедже.– Да.Роб не двигался. Казалось, он чего-то ждет. Собака прыгала вокруг меня. Я рассеянно отогнала ее и медленно подошла к нему:– И что там, в Новой Зеландии?– Я думал: вот где поселюсь, когда уеду отсюда. На Северном острове. И я думал о Найнти-Майл-Бич, о том девяностомильном пляже.– И я тоже, – потрясенно сказала я.Я еще на шаг приблизилась к нему. Роб стремительно, как его колли, бросился ко мне и обнял, крепко прижав к себе. Когда он стал целовать меня, огромная гора бед растаяла, как снег, а на груше над нами запел соловей.Если бы ветви груши вдруг выпрямились и выбросили фонтаны воды до самой луны, я бы не так удивилась. Я испытала небывалое облегчение и прилив радости. И он тоже. Я чувствовала легкость и счастье, льющиеся из его сознания в мое и обратно, – так приливное течение, встречаясь с устьем реки, плещется и удваивает волны, бросая вверх свою радость. Наверное, мы оба слегка потеряли голову. Мы обнимались и целовались, и снова обнимались, ничего не говоря друг другу. Вряд ли мы могли что-то сказать. Все уже было сказано между нами, все чувства разделены. Это был конец ухаживаний, а не начало. Казалось, даже мое тело знало это. Все было именно так, как я представляла, – это самопроизвольное расплавление и слияние. Так вот почему, когда меня обнимал Джеймс, я сжалась от недоумения и испуга, не веря больше в связь со своим тайным другом.Теперь же я крепко обнимала этого друга и шептала:– Как долго это тянулось, как долго! Нет, не отпускай меня.– Никогда не отпущу. Никогда, и уж, конечно, не сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30