Я достал фотографию человека в стальном костюме.
- Не мой, - определил Симеон.
- А сегодня с утра был еще один, я его не смог сфотографировать.
Боннар дунул на свои перстни, пересел к Симеону на диван. Наморщил
лоб.
- А может быть, они какое-то время наблюдают каждого новичка? -
предположил я.
Август перевел взгляд на Боннара. Тот подтянул, длинные ноги:
- Нет. Ничего подобного. За мной - чисто.
Август продолжал смотреть из-под голых век.
- Я бы заметил, - занервничал Боннар. - У меня квалификация первого
класса. Нет. Не думаю.
Тон его мне не понравился.
- Хорошо, - наконец подал голос Август. - Будем рассматривать обе
версии.
Симеон изучал фотографию. Чуть ли не нюхал.
- Готов поклясться, что этот тип из второго отдела, - внезапно сипло
сказал он.
Август повернулся к нему всем телом:
- Военная контрразведка?
- Да.
- Мне кажется, дорогой Симеон, будто вы жалеете, что связались с
нами.
- Вы не знаете, что такое второй отдел, - нахмурился Симеон. Бросил
фотографию. Предупредил:
- На меня больше не рассчитывайте.
- Только не надо драматизировать ситуацию, - сказал Август. Симеон
ушел в размышления, прикрыв глаза.
- И еще новость. - Я рассказал о своих ощущениях во время Спектакля и
подробно изложил историю "Нищих братьев", проведя обнаруженную мной
аналогию.
- Волновой генератор? - с сомнением произнес Август.
- Здесь, пожалуй, что-то есть, - задумчиво сказал Боннар. - Я не
знаком с материалами по "Нищим братьям" и не сталкивался с направленной
передачей эмоций. Но то, что вы рассказали, напомнило мне об ощущениях,
которые я испытал в Спектакле. Сначала - неприятие происходящего вокруг, а
потом вдруг полное приятно всего этого, сопереживание. Находишься будто в
центре событий. Эмоциональный фон - легкость, веселье, вседозволенность.
- Ваше мнение, доктор? - обратился к человеку с мертвыми глазами
Август. Представил. - Доктор Або, нейрофизиолог, специалист по
блок-записям, занимается медицинской стороной фантомов...
Тот кивнул.
- Доктор, есть ли какие-нибудь медицинские средства, чтобы отличить
обычного человека от фантома? - перебил я.
- Пока нет, - доктор сплел бледные пальцы. - Мы сейчас работаем над
этой проблемой.
- А нельзя ли подобрать спектр - волновой, фармацевтический, который
бы выключал или стирал программу?
- Не отвлекайся, Павел, - остановил меня Август. - Если медицина даст
результаты, ты узнаешь об этом немедленно. Мы слушаем вас, доктор.
- Я не думаю, что в Спектакле существует передача эмоций, по крайней
мере в том виде, как ее изложил ваш коллега. Волновой генератор -
установка чрезвычайно сложная и дорогая, собрать ее частным образом без
молекулярных микросхема без биодатчиков, которые выращиваются только
индивидуально, по заданным параметрам и требуют громадного количества
времени, невозможно. Скорее всего, указанный эмоциональный фон был создан
атмосферой Спектакля. Зрительные образы чувственны сами по себе и,
апеллируя к уже существующему эмоциональному резерву, вызывают
соответствующее переживание.
Доктор говорил округлыми фразами, внушительно; видно, поднаторел на
конференциях. Я понял, что убедить его не удастся.
- Что касается "Нищих братьев", то я знаком с материалами. Они имели
самый примитивный передатчик и транслировали очень узкую часть
экстатического спектра, примерно одну сотую, правда, при большой
интенсивности. Если бы что-нибудь подобное имело место в Спектакле, то вы
просто не смогли бы участвовать в нем - лежали бы в состоянии острой
эйфории, - доктор расплел руки, положил их на острые колени. Замер.
- Ладно. Работаем дальше, - Август по-прежнему был собран. - Боннар,
ставьте вашу ленту.
- Я не согласен, - сказал я. Август поморщился.
- Да, я не согласен. Я единственный из присутствующих, кто испытал
действие генератора, и поэтому заявляю со всей ответственностью: генератор
там есть. Вы даже не представляете, какая это опасная штука - волновой
генератор эмоций.
Боннар усмехнулся. Август почесал лоб, доктор слушал спокойно, готовя
возражения.
- Да! Наши фантомы - детская, игрушка по сравнению с ним. В конце
концов, что могут фантомы - убить, взорвать... Они просто роботы. Их
немного против всего мира. А генератор не изменяет человека, он лишь
предлагает ему наслаждение в тысячу раз более сильное, чем в обычной
жизни. Фактически он саму жизнь заменяет иллюзией - более яркой и
радостной. И вкусивший плод может не захотеть отказаться от него, это
становится своего рода манией.
- Чего же ты хочешь? - проворчал Август.
- Закрыть Дом, изъять аппаратуру, выявить всех людей, участвовавших в
Спектаклях, провести обязательную психотерапию. Через МККР взять под
контроль аналогичные Спектакли в других странах.
Боннар присвистнул.
- Дискуссию прекращаю, - прервал меня Август. - Дом будет открыт до
начала операции. Там посмотрим.
- Я вынужден подать официальный рапорт, - сказал я и положил перед
ним папку со своим ночным докладом.
- С вами, русскими, невероятно трудно работать, - вздохнул Август. -
Вы вечно все усложняете.
- Мы можем послать кого-нибудь из технического отдела - осмотреть
аппаратуру под видом плановой профилактики, - безразлично сказал Симеон,
не открывая глаз.
Август с кислым видом отодвинул мою папку.
- Ладно. Максимум два человека. Всякие расспросы, выяснения,
расследования - категорически запрещаю. Даже если обнаружится этот...
генератор. Что ты улыбаешься, Павел? Имей в виду: фантомов мы должны взять
в кратчайший срок. Боннар, у вас все готово? Включайте. Доктор! Уберите
свет - там, справа.
Все смотрели запись, сделанную Боннаром на Спектакле. Она была очень
забавна. Лента фиксировала лишь то, что было на самом деле, без достройки
деталей, произведенной нашим сознанием. Так, оказалось, что борт корабля
настоящий, а на палубе стоят два фанерных куба - грубая имитация
капитанского мостика и кают. Пираты - голографическое изображение - были,
словно восковые, не раскрашенные, и передвигались вдвое медленней, чем мне
тогда казалось. Вместо пушек лежали толстые металлические трубы, время от
времени независимо от заряжающих их людей извергающие клубы пара.
Совещание пиратов во главе с капитаном Клайдом проходило в
современной комнате, лишь чуть-чуть тронутой голограммами. А улица города
и площадь его были весьма удачно наложены на коридор Дома, который вел в
дирекцию.
И среди этих примитивных декораций особо нелепо выглядели бегущие,
падающие, сражающиеся с невидимым противником фигурки зрителей в модных
костюмах. Несколько раз я видел на экране себя: нелепо дергаясь, как
картонный, я прыгал по палубе и лицо у меня было глупо-восторженное. Мне
было стыдно. Август смотрел на экран бесстрастно.
Потом мы прокрутили мою ленту. Я увидел точно такого же Боннара и
успокоился.
Обе ленты в основном совпадали, кроме конца. Боннар не был в
осажденном городе. Он высадился с десантом и карабкался с ним по тропе к
площади - я снял их сверху. Мой показ завершался комнатой настройки в
телецентре, где мертвый Кузнецов смотрел вверх остановившимися глазами.
Зажгли свет.
После паузы Август сказал:
- Мы, конечно, постараемся идентифицировать каждого зрителя,
попробуем установить их присутствие в районе телецентра. Но это вряд ли
что-нибудь даст. Ведь участвовало более двухсот человек.
- А лента Кузнецова? - спросил Боннар.
- Там не было ленты.
- Зондаж мозга?
- Сплошные помехи, - ответил Август. - Чернота. Смерть наступила
внезапно. Он ни о чем не думал.
В комнате стало тихо. Жужжал невыключенный проектор. Август потрогал
себя за массивную щеку, словно у него болел зуб:
- Кто такие Великие Моголы, теперь представляете?
- Да, - сказали мы с Боннаром.
- Специалисты, - кивок в сторону доктора, - полагают, что одно из
имен в том или ином сочетании может быть словом. Вводит Моголов Павел.
Боннар - наблюдатель.
- Можно еще раз посмотреть середину второй пленки? - неожиданно
попросил доктор. - Там есть одно любопытное место. Сразу после совещания,
когда вы выходите...
Я погнала назад ленту, фигуры на экране заметались, как сумасшедшие.
В нужном месте я притормозил. В кадре показалось надменное, брезгливо
сморщенное лицо капитана Клайда, парики, склоненные над картой, Анна,
уронившая голову на руки. Август увидел, как Боннар подмигнул мне и
недовольно кашлянул.
Потом изображение запрыгало: я вышел в коридор. Там стояли два
пирата. Один протягивал другому золотой браслет.
- Стоп! - сказал доктор. Он упер палец в браслет. - Синергетический
блокатор нервных волокон, АСА-5, многоразового пользования, проще говоря -
болеизлучатель.
- Крупно! - гаркнул Август.
Я повернул ручку. Предмет заполнил экран. Сомнений не оставалось.
- Время?
- Двадцать один одиннадцать.
- Значит, через четыре минуты после убийства, - сказал Август. - Дай
лица. Вот они, фантомы!
Оба лица были усатые, в париках. Совершенно незнакомые. Мне в них
что-то не понравилось.
- Ну и глаз у вас, доктор, - уважительно отозвался Боннар.
- Вот этот, левый, убил Кузнецова, - сказал Август. Почему они в
маскараде? Это ведь не голограмма.
Я понял, что мне не нравится, и разозлился:
- Мы их не определим. Это люди, одетые под голограмму. Они в
биомасках.
- Свет! - бесцветным голосом сказал Август.

7
Зал походил на оранжерею. По стенам его тянулся вверх узорчатый плющ.
Его прорезали огненные стрелы бегоний, усыпанные мелкими фиолетовыми
цветами. В длинных аквариумах, в зеленой воде над полуразвалившимися
пагодами висели толстые, пучеглазые рыбы, подергивали шлейфами плавников.
- Очень рад, что вы нашли время, - сказал директор. - Элга,
поухаживай за гостем.
Элга налила мне в узкий бокал чего-то лимонно-желтого, плотным слоем
всплыла коричневая лопающаяся пена. Я пригубил. Это был приправленный
специями манговый сок со слабыми признаками алкоголя. Такой же напиток
стоял и перед остальными. Режиссер сидел с опущенной головой и покачивал в
руках бокал с прозрачной жидкостью, изредка отпивая из него.
Даже на полу росла трава. Я нагнулся. Трава была настоящая. Я оглядел
зал. Боннар сидел недалеко от меня; как воробей, вертел головой, смуглыми
пальцами чертил воздух. Три симпатичные девушки за его столиком
переламывались надвое от смеха.
Анна была с отцом. Встретила мой взгляд - Элга как раз положила мне
руку на плечо - отвернулась. Какой-то долговязый тип горячо говорил с ней,
взял за кисть, поцеловал кончики пальцев. Волосы его, меняя окраску,
непрерывно шевелились. Будто черви.
- Мы потанцуем? - спросила Элга на ухо.
Сегодня она была одета удивительно скромно - в серую накидку с
прорезями для рук.
- Обязательно, - сказал я.
- Наш Спектакль, - говорил директор, - является не частью искусства,
как иногда полагают, а, скорее, синтезом всех искусств. Ничего подобного
не было прежде, разве что на заре цивилизации, когда музыка, слово,
движение были единым целым. Я вижу в этом глубокий смысл: мы повторяем то,
что уже было найдено человечеством, но на ином уровне - отобрав лучшее,
органически сплавив его в Спектакле и создав тем самым некую высшую и,
возможно, совершеннейшую из существующих форм искусства.
Режиссер хрюкнул в бокал. Директор бросил на него непонятный взгляд.
Советник, поедавший сразу из двух тарелок тушеное мясо с грибами, изрек
желудочным голосом:
- Я лично без Спектаклей не могу, - и уткнулся носом в подливку.
- Ваше мнение, Павел, было бы чрезвычайно интересно, - обратился ко
мне директор.
Все впились в меня глазами.
- Вообще мне понравилось, - осторожно начал я. - Реалистично. Ярко.
Действие захватывает - не успеваешь вдуматься.
- В ваших словах слышится большое "но", - директор раздвинул губы -
улыбнулся.
Советник не донес мясо до рта. Капал соус. Элга прошептала мне в ухо:
- Ну, говори, Павел...
Я щекой чувствовал ее дыхание. Мне казалось, что они все чего-то от
меня ждут.
Зал вдруг раздвоился, как в неисправном телевизоре. Оба изображения
подрожали и медленно, с трудом совместились.
Я помотал головой. На меня смотрели.
- Да, - подтвердил я. - Простите за прямоту. Я усматриваю в ваших
Спектаклях большую опасность.
Действие моих слов было неожиданным. Советник уронил мясо в тарелку,
отвалил мягкую челюсть. Режиссер дернул бокал так, что из него плеснула
жидкость. У Элги остановилось дыхание.
Впрочем, все тут же опомнились.
- Не совсем понимаю вас, - спотыкающимся голосом сказал директор.
Внезапно я увидел, что он боится. Пытается скрыть это, облизывает
темные губы.
- Вы соединяете различные искусства, - сказал я.
- Так...
- Берете из каждого наиболее сильную компоненту и на основе их
создаете новый мир. То есть, вы используете не само искусство, а лишь
часть его. Эссенцию. Эссенция входит в искусство, но заменить его не
может. - Режиссер открыл было рот, но ничего не сказал.
- И поэтому мир вашего Спектакля - суррогат. - А опасность в том, что
этот суррогат - намного ярче и доступнее обычного мира. Главное -
доступнее. Потому что ваш мир человек в какой-то мере создает сам,
согласно своим потребностям. Далеко не каждый может эти свои потребности -
в том числе и неосознанные - контролировать. Не каждый может отказаться от
них во имя достаточно абстрактных этических принципов.
И тут что-то произошло. Они перестали меня слушать. Напряжение спало.
Элга расслабленно вздохнула. Режиссер потянулся к бокалу. Советник занялся
салатом.
Словно от меня ждали чего-то совсем другого и, не дождавшись,
обрадовались.
- Я не говорю, что вы обращаетесь к низменным инстинктам, - сказал я.
- Но вы заполняете сферу между ними и сознанием; заполняете настолько
плотно, что сознание уже не способно контролировать их.
- Очень оригинально, - вежливо отреагировал директор.
Он лишь делал вид, что слушает. Режиссер помахал кому-то, сказал
рассеянно:
- Искусство во все времена являлось суррогатом, как вы говорите, -
начиная с ритуальных танцев первобытных людей, где участвующие впадали в
транс, кончая современными гала-мистериями на сто тысяч человек.
Он глотнул своей жидкости - поморщился. Сверху зазвучала тихая,
вязкая музыка, она обволокла зал. Свет изменился, стал серебряным. Элга
тянула сок. Хрупкие полупрозрачные стебли откуда-то сверху свешивались ей
на плечи. Она обрывала их, бросала - тут же отрастали новые.
Подошел парень, похожий на гориллу, кажется Краб, наклонился,
прошептал настойчиво. Элга сузила глаза:
- Уйди! И больше не подходи ко мне сегодня.
Парень скрипнул зубами, отошел. Из-под густых век упер в меня
ненавидящий взгляд.
У меня звенело в голове. Зал покачивался, словно в опьянении. Я
чувствовал, что говорю слишком много, но как-то не мог остановиться:
- В любом виде искусства право выбора принадлежит человеку. Он волен
принять предлагаемую ему сущность или отвергнуть ее. А ваши Спектакли
порабощают полностью: выбора не остается. Человек может лишь варьировать
навязанную ему конструкцию.
Директор благодушно кивал. Лицо у него было отсутствующее. Я
разозлился:
- Вы навязываете свою культуру, насильно внедряете ее в сознание,
руководствуясь при этом лишь собственными критериями. Это рабство. Это
тирания культуры. Она ничем не отличается от исторических тираний -
фараонов, Чингисхана или Великих Моголов.
Слово было сказано. Я продолжал спокойнее:
- Раньше человек жил под экономическим диктатом. Или под диктатом
политическим. Сейчас вы хотите навязать ему диктат культуры - более
опасный, потому что он неявный. Под властью вашего Спектакля хуже, чем под
властью Великих Моголов, - повторил я.
И опять ничего не произошло. Свет в зале потускнел. Музыка заиграла
громче. Появились танцующие, - они стояли неподвижно, обнявшись. Анна с
долговязым тоже встали, прильнули друг к другу.
Из черноты выплыло лицо режиссера - деревянное, в перекрученных
мышцах: оно отклонялось то влево, то вправо, как маятник. Донесся вялый
голос:
- Кто это вам рассказал о Великих Моголах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12