Американизированный комбинатор на партикабле сотворил из большого и
указательного пальцев букву "О". О'кей, значит.
Витязь уже поднимался на ноги, и к нему, беспечно помахивая нагайкой,
шел непревзойденный маэстро трюка Петр Никифоров.
- Снято! - еще раз закричал режиссер. И тотчас в съемочной группе,
как в колбе после подогрева, началось броуново движение. Нет ничего в
кинопроизводстве более деловитого, более организованного, более
стремительного, чем сборы к отъезду домой.
- Поздравляю, - сказал Виктор, подойдя к режиссеру.
- Господи, снято! Господи, пронесло! - глядя на Виктора счастливыми
глазами, возблагодарил бога Андрей. - Ты знаешь, ощущение такое было: нет,
добром это не кончится, нет, что-нибудь страшное случится! Господи, снято!
Подошедший к ним вместе с Геннадием маэстро трюка услышал последние
слова:
- У нас никогда ничего не случается. Фирма веников не вяжет, она
покупными парится. Витя, я в миг переоденусь, и вместе в город поедем. Я
тебя довезу.
- Тогда я машину забираю, - радостно решил режиссер, глядя вслед
идущим к автобусу трюкачам. Хлопнул Виктора по плечу, сказал, как о давно
решенном: - Значит, через два часа опять встретимся.
И побежал к черной "Волге", которую ценил как атрибут избранности.
Виктор ни черта не понял про встречу через два часа, но задумываться
об этом не стал. А через десять минут, выводя свой потрепанный
"фольксваген" на Севастопольский проспект, Петя все объяснил:
- Я столик в ресторане Дома кино заказал. Приглашаю.
- Директор, режиссер, оператор, я и вы с Геной, - подсчитал
догадливый сценарист. - Значит, столик на шестерых. Правильно, Петя?
- Писатель. Психолог, - с насмешливым уважением отметил Петр. -
Угадал.
- Форма скрытой взятки, - констатировал Виктор. - Сколько ты теперь
за подсечку берешь?
- Три тысячи. Тысячу на конюшню, и нам с Геной по тысяче. - Не
оборачиваясь, Петр спросил у сидевшего на заднем сиденьи Геннадия: -
Справедливо, Гена?
- Справедливо, Петр Васильевич, - серьезно подтвердил тот.
- Совсем еще недавно по тысяче брал, - укорил Петра за корыстолюбие
Виктор.
- А овес-то нынче не укупишь!
Так, перебрехиваясь, катили по Москве. Виктор не хотел вести
серьезный разговор при Геннадии. Когда остановились на Васильевской, он
сказал:
- Петя, я в ресторан не пойду. Что-то погано себя чувствую.
- Без балды? - строго спросил Петр.
- Век свободы не видать, - в тон ему подтвердил Виктор.
- Тогда вот что, - Петр уже к Геннадию обращался. - Ты, Гена, пока я
Виктора домой отвозить буду, проверь, чтобы здесь по хай-классу проходило
все. Сможешь?
- Смогу, Петр Васильевич, - облеченный доверием, Геннадий вылез из
"фольксвагена".
Поехали. Виктор, глядя через ветровое стекло на постылую Москву,
напомнил:
- Мы не договорили, Петя.
- Я понял. Спрашивай.
- Кто этот Серегин приятелек, который про КГБ рассказал?
- Да ты его должен знать. Помнишь, когда татаро-монгольское нашествие
снимали, тебя еще на диалоги вызвали, мы вместе с соболевской группой
работали? Так у Коли такой паренек был интеллигентный. Да помнишь ты его,
он ведь все время к тебе приставал, интересовался, как писателем стать!
- Помню, - задумчиво сказал Виктор. - По-моему, его Олегом звать.
- Точно. Олег Кандауров. Они вместе с Серегой в этой особиловке
срочную служили. Сейчас он каскадерство бросил, в газете какой-то
новоявленной работает.
- Мои уроки впрок пошли, - Виктор посмотрел на крутой профиль друга
Пети. - А его ты в свою группу взял бы?
- Взял бы. Обязательно.
- Он же, как Серега, в нелюбимой тобой конторе служил.
- Он отслужил, и все. Каким пришел, таким ушел. А Серега до конца
жизни особистом остался.
- До конца жизни, - согласился Виктор.
Петр знал куда и как. "Фольксваген" остановился у Викторова подъезда.
- Ты мне телефончик Олега дай. У тебя он есть?
- Есть. Он мне на днях звонил, подробностями Серегиной гибели
интересовался. И оставил телефон, чтобы я позвонил, если что новенькое про
это узнаю.
- Диктуй. Я запишу, - сказал Виктор и вынул из кармана записную
книжку.
- Кто тебя так всерьез отметелил, Витя? - вдруг спросил Петр.
- К делу не относится, - прекратил разговор на эту тему Виктор. -
Телефон давай.
Петр продиктовал. Виктор записал и с трудом выбрался из машины.
- Ты особо не высовывайся, - на прощанье посоветовал Петр. Головку
вмиг могут отвинтить.
- Кто? - Виктор наклонился, чтобы увидеть Петины глаза. Но Петя на
него не смотрел. Он, глядя перед собой, потянулся через сиденье, захлопнул
дверцу с Викторовой стороны, включил мотор и уехал.
Чайку попить или позвонить? Вряд ли газетный человек в половине
седьмого дома сидит. Но позвонил наудачу и попал:
- Здравствуйте, Олег. Вас некто Кузьминский беспокоит.
- Виктор Ильич, вот как бывает! - ужасно обрадовался где-то вдалеке
хороший чистый баритон. - А я вам хотел звонить. У меня к вам серьезный
разговор.
- У меня, Олег, тоже.
- Серега, да? - догадался Олег.
- Да.
- Надо встретиться, обязательно надо встретиться! Я кое-какие концы
обнаружил.
- И у меня кое-что имеется. Давай ко мне прямо сейчас, а?
- Не могу. У меня сегодня серьезное интервью до упора. А что, если
завтра с утра в Сокольниках? Погуляем, свежим воздухом подышим и без помех
поговорим.
- С утра - это как? - настороженно поинтересовался Виктор.
- Ну, часиков в одиннадцать, - назвал время Олег и рассмеялся. Знал,
что известный сценарист рано вставать не любит. - Рановато, конечно, но...
- Договорились, Олег. В одиннадцать прямо у входа в парк...
Только приспособился попить чайку с привычными бутербродами, как
звонок в дверь. Увидел через охранную дырку Анну Сергеевну и открыл.
- Тебе лежать надо, а ты шляешься, - осудила его Анна Сергеевна. - У
меня, Витя, телевизор испортился, мастер только завтра будет, можно, я у
тебя посмотрю?
Анна Сергеевна устроилась у телевизора, а Виктор, попив чайку и поев
бутербродов, на тахте. Ишь ты, походил сегодня, и не только в кресле
сидеть - лежать уже можно. Виктор, осторожно ворочаясь с боку на бок и со
спины на живот, долго искал позу, чтобы меньше болело внутри.
Приспособился, наконец, и, притомясь, блаженно, не по-ночному заснул.
Разбудила его Анна Сергеевна, которая собиралась уходить.
- Который час? - сипя со сна, спросил он.
- Полпервого. Во что ты ночь теперь спать будешь, - сказала Анна
Сергеевна и ушла. Тело от неподвижного лежанья затекло, он с трудом
поднялся. Во что теперь ночь спать? Отвратительная тишина с непонятными
тихими звуками поселилась в его доме. Заныло сердце. Он покрутил башкой,
энергично растер левую половину груди. Все равно, тревожно и тошнотно, как
с похмелья.
Нашел выход. Отыскал на полке пластинку, включил сто лет невключаемый
проигрыватель, и Армстронг с надсадным восторгом запел про то, какой
замечательный парень Мекки-нож. Отпускало. Мекки-нож, Луи Армстронг,
музыка, дыханье зрительного зала - все было из другой великолепной жизни,
в которую очень хотелось попасть. Он закрыл глаза и стал фальшиво
подпевать.
Обвально грянул входной звонок. Обвально что-то рухнуло от верха до
низа живота. Виктор остановил проигрыватель, прислушался, ничего не
услышал и, стараясь быть бесшумным, пошел к двери. Глянул в глазок. На
площадке никого не было. Тогда он не выдержал, спросил скверным голосом:
- Кто там?
- Вставайте, граф, вас зовут из подземелья! - возвестило веселое
сопрано, и в дырке обнаружилось смеющееся лицо Ларисы.
Он открыл. Она впорхнула, не останавливаясь, влетела в комнату,
раскрутилась на одной ноге, и, увидев вошедшего следом Виктора, удивилась
чрезвычайно:
- Где это ты так загорел?
- На Пицунде, - мрачно ответил он.
Но хваткий актерский глаз уже определил грим. Она провела пальцем по
его щеке.
- А ничего синячок замазан, - отметила она. - Встречай гостью,
Виктор.
- Не до любви мне сегодня, Лариса, - предупредил он.
- Да шут с ней, любовью. Чаем напоишь?
Попили чаю, Лариса постелила, улеглись. Но и любовью все-таки
пришлось заняться. Сначала, правда, сильно болела поясница, но потом
ничего, втянулся.

На асфальтовой поляне у входа в "Сокольники" сильно припекало: денек
выдался жестоко солнечный - на небе ни облачка, ни дыма, только голубое
пространство и дьявольские лучи от ослепляющего светила. Виктор, малость
потоптавшись на солнцепеке, не выдержал, передвинулся поближе к кассам,
под сетчатую тень мелколистных деревьев.
Выйдя из дома пораньше - за руль садиться пока не решался, он удачно
словил левака, и поэтому оказался у "Сокольников" до срока. Часы на столбе
показывали без десяти одиннадцать.
Делать было нечего, пришлось разглядывать уважаемую публику.
Неспешные молоденькие парочки из учащихся - ну, это понятно, у них
каникулы, одиночки из мужского пола, небритые, мрачные - знакомый
контингент, похмельные, вон и карманы оттопыриваются, домохозяйки с
тяжелыми сумками - этим-то что в парке делать? - редкие мамаши с
колясками, в которых дети - поздновато, поздновато, сонные коровы, детям
свежий утренний воздух нужен. И, в принципе, все. Дальше повторения с
модификациями. Скучно.
Олег появился без двух минут одиннадцать. Он, видимо шел от
трамвайной остановки, потому что оказался на том берегу проезжей части
заливчика, который образовала поворачивающая здесь дорога, идущая вдоль
сокольнической ограды. Он посмотрел направо, посмотрел налево и двинулся
через заливчик ко входу в "Сокольники". Он не видел Виктора, он торопился,
он хотел поспеть на свидание тютелька в тютельку.
Желтая "Нива" возникла в заливчике, как снаряд, который в полете
невидим. На немыслимой скорости "Нива" встретилась с Олегом посреди
заливчика. Растопыренный Олег взлетел над радиатором, упал на него и,
соскользнув, оказался под передними колесами резко тормознувшей "Нивы". Но
мотор вновь взревел, и "Нива", торопливо переваливаясь, как на колдобинах,
проехала по нему, распростертому на асфальте.
Виктор не услышал - почувствовал хруст костей, на мгновение прикрыл
глаза и тотчас открыл их от безумного женского крика. "Нива" уносилась
вдоль ограды, а на асфальте осталась лежать бесформенная куча тряпья.
Сбегались редкие прохожие, и, как по команде, останавливались на порожке
тротуара. А Виктор не мог сдвинуть себя с места. Он стоял в тени, опершись
рукой о ствол дерева. Волнами подкатывала тошнота.
Прерывисто, воюще надвигался звук сирены. Виктор опять поднял глаза.
Белый "рафик" с красными крестами тормозил рядом с мертвым телом. Не могла
быть столь скоро "Скорая", не могла быть, но была: видимо, кто-то
перехватил ее где-нибудь здесь поблизости. Выскочили двое в белых халатах,
вытянули через задние дверцы носилки и, на несколько минут склонясь над
кучей, задвинули груженные носилки внутрь своей коробочки, прикрыли
воротца, быстро расселись по местам, и "Скорая", продолжая тревожно
сигналить, тронулась в путь.
Небольшая толпа еще стояла, когда появилась поливальная машина. Она
медленно приближалась, выбрасывая из себя сверкающий полукруг.
Приблизилась, разогнала толпу (брызги вовсю летели на тротуар), промыла
место, на котором все произошло и, неожиданно с жалким хлюпаньем иссякнув,
развернулась и поехала восвояси.
Сколько это продолжалось? Минуту? Три? Пять? Виктор посмотрел на
часы. Было четыре минуты двенадцатого. Что это было? Виктор глянул на то
место. Ничего не было. Все, как было: ходили туда-сюда люди, катили
туда-сюда автомобили, светило солнце, смеялись дети.
Его долго рвало чаем и бутербродами.
- Нажрутся с утра, как свиньи, и безобразничают, - отметила
домохозяйка с сумкой.
- Раз, два, три, четыре, пять.
Вышел зайчик погулять.
Вдруг охотник выбегает
Прямо в зайчика стреляет,
- вдумчиво изложил детскую считалку Виктор и замолк, с бессмысленным
интересом наблюдал за подвижным маринованным грибом, который он вилкой
гонял по тарелке.
- Пиф-паф, ой, ой, ой!
Умирает зайчик мой.
- закончил за него считалку художник Миша и перешел на прозу. - Ну,
ты гудишь по-черному, ну, я гужу по-черному. Надо только понять, что со
временем все равно отгудимся, и все будет тип-топ.
Несмотря на синюшнюю красномордость, Мише до черного гудежа было еще
далеко: естественно оживлен, неистерично жизнерадостен. По стадии -
середина светлого запоя. За это Виктор и презирал его.
- У Чехова эпиграф к одному рассказу есть: кому повем печаль мою? -
начал он сурово. - Кому повем печаль мою, Миша?
- Мне, - решительно предложил Миша, и добавил для убедительности. -
Поветь.
- Э-э-э! - махнул вилкой Виктор. - Давай лучше выпьем.
Миша согласно кивнул и стал разливать. Разлил, чокнулись с обычным:
- Будь.
- Будь.
Не закусывали уже. Нюхали хлебушек. Не для употребления, просто так,
бескорыстно шевелили еду вилками.
Ресторан Дома кино постепенно наполнялся. Сидели они здесь уже давно,
как встретились у входа в двенадцать и - седок седока видит издалека -
душевно соединились. Рассматривая в тайм-ауте между двумя рюмками вечернюю
публику, входившую в зал, Виктор вдруг съежился, приник к столу и
зашептал, будто кто-то мог его услышать: - Прикрой меня быстренько, Миша.
Миша старался одновременно и прикрыть собутыльника, и увидеть, кого
тот так испугался. Увидел и удивился:
- Ты что - Суреныча испугался?
- Да не Суреныча! С ним мой бывший тесть, - прошипел Виктор.
- Бывших тестей, - нравоучительно начал Миша, но неожиданно на слове
"тестей" слегка заколдобился, думая, правильно или неправильно он это
слово произнес, но, поняв тщету своих лингвистических усилий, храбро
повторил начало фразы: - Бывших тестей не бывает. Бывшие жены бывают, это
да. А тести, как олимпийские чемпионы, приставку "экс" не носят никогда.
Тесть - он на всю жизнь тесть.
Суреныч и, получивший моральное право не носить оскорбительный эпитет
"бывший", тесть, не глядя на них, проследовали в дальний угол за
персональный столик Суреныча. Роман Суренович Казарян почитался
режиссерским племенем как патриарх. Не потому, что был великим режиссером,
скорее всего, режиссером он был весьма средним. Чтили его коллеги за
открытость, справедливость, добрый и веселый нрав, за умение сказать
"нет", когда для удобства хочется сказать "да", за честную вспыльчивость,
которая всегда была основной реакцией на подлость - за те качества,
которые весьма редки в их среде.
- Что пить будешь, Алик? - спросил Роман Казарян у тестя.
- Коньяк, - ответил тесть, именуемый Аликом, и спросил: - За тем
столиком что - мой бывший зять сидит?
- Оне, - подтвердил Казарян.
- Состояние?
- В сильной раскрутке, - Казарян сидел лицом к столику Виктора, а
тесть Алик спиной.
Обозревая тот столик, Казарян поинтересовался:
- Он тебе нужен?
- Он Ксюшке нужен, - ответил Алик. - Каждый день: Где папа? Где папа?
А я что ответить могу? Папа, мол, водку жрет и со шлюхами кувыркается?
- Сейчас мы с ним этот вопрос обсудим, - решил Казарян и, поймав
прячущийся взгляд Виктора, кивком и морганием обоих глаз позвал его.
Виктор понял, что засечен уже тогда, когда те двое заговорили. А по
взгляду Казаряна знал, о чем они говорили. Поведал Мише:
- Опознали. Зовут. Придется идти.
- Отнесись к этому философски, - напутствовал его Миша.
- Привет, - сказал Виктор, подходя к стариканам.
- Садись, - пригласил его Казарян.
- Постою, - отказался Виктор, давая тем самым понять, что не намерен
вступать в долгие беседы. Казарян скрытого хамства не прощал:
- Стой, если пока еще можешь.
- Я не пьян, - успокоил его Виктор. - Итак: спрашивайте - отвечаем.
- Спрашивать-то вы спрашиваете, но не отвечаете. Ни за что, - вновь
врезал Казарян. Алик, прерывая пикировку, мягко перешел к делу:
- Тебе бы, Витя, Ксюшку навестить. Скучает девочка без отца.
- Нюрку видеть не хочу, - признался Виктор.
- Ксюшка у нас живет сейчас. Нюра в отъезде на три месяца. В Ташкенте
курс читает.
- Ишь как растет мать моей дочери! Раз такое дело, папа Алик, завтра,
как протрезвею, обязательно приду. - Виктор искренне радовался - и они это
видели - возможности повидаться с дочерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23