Только обязательно угадай, кто начнет
первым, начнет, а не попугает. Угадал. Почти неуловимый рывок того, от
окна, он опередил страшным ударом башмака по уху и челюсти. Паренька
откинуло метра на четыре и ударило затылком об отопительную батарею. Не
зря сценарист регулярно баловался каратэ. Но и трое визитеров были не
подарок - профессионалы. Уловив краткий миг Викторовой открытости,
предводитель могучим крюком левой в печень развернул его к себе спиной и
тотчас врезал короткой резиновой дубинкой по почкам. Виктор все же успел
вернуться в исходную - спиной к лифту. И наглухо закрылся. Кулаками
прикрыл лицо, локтями туловище. Надеялся еще силенок подсобрать. Но его
надежды разрушили умелые ребята. Двое обрабатывали его, как боксерскую
грушу. Поплыл, поплыл Виктор. Руки медленно опускались, мощные удары не
вызывали боли, подходило полное равнодушие к тому, что будет.
- Падаль! - очухавшийся от удара третий с этим выкриком присоединился
к товарищам и безжалостно врезал Виктору в скулу.
- Сказано же, вывеску не портить! - осудил подобные действия
предводитель.
Воспользовавшись этой малой паузой, Виктор из последний сил нанес
нарушителю предварительной договоренности удар по яйцам. Опять ногой. Не
фартило сегодня этому пареньку. Паренек корчился, сжимаясь в клубок,
старался облегчить невыносимую боль, а двое других с удвоенной энергией
продолжили обработку. Виктор как сквозь вату услышал, что, поднимаясь,
загудел лифт, и стал тихонько уходить в никуда.
Предводитель тоже услышал звук лифта. Он посмотрел, как клиент
сползал по скользким дверцам и сказал:
- Пошли, пацаны.
Двое, осторожно ведя под руки третьего, не торопясь удалились.
Разошлись дверцы, и прямо у ног старушки с четвертого этажа со стуком
рухнула на пол лифта бессознательная голова вместе с верхней частью
туловища. Не завизжала от страха старушка, не молодка, чай, повидала всего
на своем неукротимом веку, только спросила сама у себя:
- Ой, что же это такое?
Виктор от удара затылком пришел в себя. Увидел склонившееся
старушечье лицо наоборот и вялыми губами, шепотом попросил кое-как:
- Помоги, бабуля.
- Писатель, что ль, из тридцать четвертой? - узнала старушка и,
придерживая ногой уже сходившиеся дверцы лифта, оттащила Виктора на
площадку. Отталкиваясь от пола руками, Виктор, как мог, помогал ей. Лифт
захлопнулся. Он опять приспособил голову к гладкой поверхности и
поблагодарил:
- Спасибо, мать.
- Пьяный, или с сердцем что? - деловито осведомилась старушка.
- С головой, - ответил он. И тогда она заметила прямо-таки на глазах
расцветающий фингал. Присела на корточки, осторожно дотронулась до его
скулы, спросила:
- Домой тебя, или скорую вызвать?
- Домой, - попросился он.
- Ну, тогда давай вставать, - сказала она. Виктор для начала решил
усесться на полу, как следует, твердо на задницу. С третьей попытки
удалось. Ободренный первым успехом, он, хватаясь за стену, стал
подниматься. Старушка помогла, подставила плечо.
- Стоишь? - спросила она, пока он, покачиваясь, туго соображал, как и
что.
- Стою, - с жалкой радостью вдруг понял он.
- Тогда поехали, - старушка нажала кнопку, дверцы лифта разошлись,
они погрузились и поехали. От слабости и умиления самоотверженностью
старушки глаза налились слезой, и он, глядя на размытый от этого контур
спасительницы, по мере возможности, почтительно осведомился:
- Как мне вас величать?
- Анной Сергеевной, - представилась старушка. - Кто тебя так?
- Не знаю, - честно признался он.
- Дела нынче творятся, - подвела итог происшедшему Анна Сергеевна.
На его этаже открылись двери, и они, колдыбая, вышли. Виктор, с
трудом достав ключ, непослушной рукой тыкал им в поисках замочной
скважины.
Анна Сергеевна отобрала ключ, открыла дверь, завела в квартиру.
- Хорошо, - сказал он, осторожно опустившись в кресло и закрыв глаза.
- Уж куда лучше, - подтвердила она. - Где у тебя аптечка?
- В ванной.
Анна Сергеевна обмыла ссадину, смазала ее зеленкой и, приказав
прикладывать к ушибам холодное, ушла по своим старушечьим делам, а Виктор
остался в кресле. Так и провел три дня. С трудом выбираясь из кресла
только для того, чтобы умыться, поесть и сходить в сортир.
Оказалось, что он никому не нужен. Все три дня ни визитов, ни даже
телефонных звонков. Виктор лежал в кресле и думал о том, что одинок, что,
если умрет в одночасье, никто и не хватится. От этих дум иногда
задремывал. Было покойно, жалко себя и грустно.
По утрам Анна Сергеевна, добрая душа, приносила ему свежего хлеба и
молока. Все три дня он без особой охоты жевал хлеб с колбасой из
писательского заказа и запивал молоком. На четвертый день раздался первый
телефонный звонок.
- Ты дома? - почему-то недовольно поинтересовался режиссер. Ни
здравствуй, ни прощай.
- Поздороваться бы не мешало, - отметил сей момент Виктор. -
Здравствуй, Андрюша.
- Все ерничаешь, - еще раз выразил свое неудовольствие режиссер. - У
меня дело к тебе срочное. Сейчас заеду.
- Если насчет поправок по сценарию, можешь не приезжать, -
предупредил его Виктор, и, не ожидая ответа, положил трубку.
- Манеру взял - трубками швыряться! - Режиссер, не глядя на
открывшего ему дверь Виктора, прорвался в квартиру, и, окинув взором
комнату, с удовольствием продолжил изобличения хозяина. - Ну, и бардак у
тебя, Витя!
- Чего надо? - сонным голосом спросил Виктор. Режиссер наконец увидел
Викторов фингал. За три дня фингал утерял часть пухлявости, но зато обрел
необычайную окраску - всех цветов радуги. Андрей хрюкнул от неожиданности
и глупо поинтересовался:
- Что это с тобой?
- Болею. Грипп. - Давая понять режиссеру, что тот лезет не в свое
дело, ответил Виктор.
- Ну, не хочешь - не говори, - смирился режиссер. - Чаем угостишь?
- Могу и водкой, - ответствовал гостеприимный хозяин.
Пили все-таки чай. Шумно прихлебывая густое сладкое пойло (любил,
подлец, сладкое) и заедая его бутербродом с колбасой, режиссер рассуждал:
- Конечно, ты прав. Да, в семнадцатом Россия трагически, несоединимо
раскололась на две части. Да, в гражданской войне не было правых, все
виноватые. Но тебе надо понять главное: та часть России, которая навсегда
ушла из реальной жизни страны, унесла с собой ее духовную жизнь.
- Понять - это переписать павильонные сцены? - перебив, догадался
бестактный сценарист.
- Об этом потом! - режиссер ужасно огорчился, что таким грубым
образом была повержена фигура его красноречия. Но снова поймал темп и
продолжил: - Неужели не ясно, что двухсотлетние дворянские традиции были
основой, становым хребтом - пусть изнеженным, пусть нестойким в глобальных
бурях - но хребтом великой культуры великой страны...
- Я про это читал, Андрюша, - опять перебил Виктор.
- Да погоди ты! - Режиссер уже зашелся, как тетерев на токовании. -
Сам стиль дворянского существования с его безразличием к житейским
мелочам, с его утонченностью, с его интеллектуальной праздничностью,
наконец, создавал атмосферу, в которой рождались великие идеи, создавались
бессмертные произведения, готовились наметки преобразований, способных
изменить, обновить страну, мир, вселенную. Дворянское общество, ячейки
которого были во всех точках беспредельной России, собирало вокруг себя
все лучшее из всех сословных слоев, катализировало духовное становление
народа. Вот взять, к примеру, мою семью, точнее, семью моего прадеда. Мы,
Бартеневы...
Режиссер онемел в гневном изумлении, потому что сценарист зашился в
громком неприличном смехе. Смеяться было больно: тотчас заныли отбитые
внутренности, и не смеяться невозможно - уж очень смешно.
- Сдурел, что ли? - упавшим голосом спросил режиссер.
- У Алексея Толстого в "Ибикусе", - отсмеявшись, дал разъяснения
Виктор, - нанюхавшись кокаина и чувствуя, как у него волево твердеет нос,
питерский мещанин Невзоров начал свой монолог со слов: "Мы, Невзоровы,
ведем свой род от..." Так откуда ведете свой род вы, Бартеневы?
- Если ты считаешь, что сильно уязвил меня, то, могу заверить, зря
старался. - Режиссер Андрей Бартенев был невозмутим, тверд и холоден, как
дамасская сталь. - Да, род столбовых дворян Бартеневых ведет свой род от
шестнадцатого века. И я этим тихо горжусь, искренне считая, что имею на
это право. Кстати, Витя, фамилия Кузьминский тоже не из простых?
- Куда уж проще. От Кузьмы.
- А как же сестра Софьи Андреевны Толстой? Она же Кузьминская.
- Мезальянс, Андрюша, - зная неуверенные познания режиссера в истории
российской словесности, нагло соврал Виктор.
- Ну, да бог с ними, - опасаясь влезать в непознанные им дебри,
перевел разговор режиссер. - У меня идейка одна родилась. Тебе только
записать осталось.
- Трепать языком - милое дело, - проворчал Виктор. Как всякий
профессиональный литератор, он более всего в жизни не любил писать. -
Возьми и сам запиши.
- Представляешь, после сцены грязной пьянки, поручик, с отвращением
переспав с этой коридорной, встает с кровати и идет к окну, от которого
тихо-тихо доносятся звуки вальса. В окне - ничего, темнота. Он трясет
головой, закрывает глаза, и вдруг вальс оглушающе гремит на полный
оркестр. Поручик открывает глаза, и мы понимаем, что он видит нечто
недостижимо теперь прекрасное. И мы видим с ним: зимний Петербург,
чистый-чистый снег, маленькие сани, в которых он, еще студент, и совсем
молоденькая девушка. Он робко и нежно берет ее за руку... И все кончается.
Грязный гостиничный номер и всем доступная коридорная в кровати.
- Господи, какой же ты пошляк, - вполне искренне удивился Виктор и
встал из-за стола. - Наелся-напился? Пошли в комнату, я устал за столом
сидеть.
- Ну, будешь этот эпизод записывать? - спросил режиссер, когда они
устроились в креслах. Виктор окинул голову на спинку кресла, закрыл глаза,
как поручик, ответил:
- Не-а.
- Я же все равно это сниму, Витя, а ты, может, какую-нибудь детальку
яркую найдешь.
- Расскажи что-нибудь, Андрюша, а то я скучаю здесь один.
- Вот так всегда: все на режиссера. А большие деньги платят вам, -
излил обычную, но неизбывную боль в связи с непомерными профессиональными
нагрузками и малой оплачиваемостью их нечеловеческих усилий. Излив,
сообщил: - Я экспедицию ликвидирую.
- Как так?
- Сцену комиссара с Анной и сцену у землянки в павильоне сниму.
- А подсечка? Это же пролог, без нее никак нельзя!
- Не могу я это там снимать, понимаешь, не могу, после того, что
произошло. Этот идиот Серега все время перед глазами стоит.
- Уж очень мы впечатлительные.
- Не надо, Виктор. Я не успел тебя тогда спросить: что с ним все-таки
происходило? Он же последние часы жизни у тебя в номере провел.
- Я по-настоящему ни черта не понял, Андрей. Ну, взвинчен был,
истеричен даже. Особого значения я этому не придавал: мало ли что в запое
померещится.
- Но он же что-то говорил тебе!
- Все мерзавцев каких-то поминал. Будто угрожают ему.
- Старые связи по рэкету? Он, как говорят, в свое время в эти игры
играл?
- Говорят, - согласился Виктор и повторил: - Только я ни черта не
понимаю, Андрей.
- Дела. - Режиссер локтями оперся о колени, ладонями растер лицо. -
Казалось бы, какое мне дело до этого несчастного Сереги, а вот засел в
башке клином и сидит. Даже снится иногда. Я поэтому даже экспедицию
ликвидировал, Витя. Может, в московской маете отряхнусь.
- А как же с подсечкой? - напомнил бессердечный сценарист.
- Завтра в Битцевском конно-спортивном комплексе снимем. Договорились
уже.
- Так вам и разрешат выездное поле взрывами ковырять! - не поверил
Виктор.
- Мы там поблизости подходящую лужайку нашли.
- Кто трюк исполняет? - с надеждой спросил Виктор. И во исполнение
надежды:
- Никифоровская группа.
Повезло. Повидаем Петюшу. Виктор, покряхтывая, поднялся с кресла,
походил по комнате, проверяя, возможен ли для него завтрашний поход. Ныла
поясница, поскрипывали суставы, отдавалось в правом боку. Но терпимо,
терпимо.
- Ты завтра за мной машину пришли. Я хочу посмотреть, как снимать
будете.
- А грипп? - полюбопытствовал насмешливый режиссер.
Бродили по лужайке, которые по неотложным делам, которые от безделья,
многочисленные члены съемочного коллектива. Операторская команда под
зычный рык шефа катила кран, пиротехники копали ямки, художник с
декоратором сооружали как бы сломанное и обгоревшее дерево. Прочие
суетились просто так: показывали режиссеру, что тоже трудятся.
В этой мельтешне, что-то измеряя шагами, невозмутимо шествовали два
бойца времен Гражданской войны, в высоких несегодняшних сапогах, в
гимнастерках с разговорами. Один, правда, в полном параде: при портупее,
при шашке и в буденовке, а второй с непокрытой головой и распояской.
- Петро! - заорал Виктор ликующе.
Тот, что с распояской, обернулся на крик и тоже обрадовался:
- Витек! Подожди меня, через полчаса освобожусь и поговорим!
Теперь пристроиться где-нибудь посидеть полчасика. А то и прилечь в
укромном местечке на травку. Побаливало еще телосложение, побаливало.
- Виктор Ильич, можно вас на минутку, - позвал женский голос.
Добродушная девица с черным чемоданом-ящиком улыбалась ему. Гримерша
Валя.
- Ты-то что здесь делаешь, Валюша? Общий же план!
- Комиссаров паричок привезла. Не дай бог, шлем у трюкача с головы
свалится, и он у нас блондином окажется, - объяснила Валя свое присутствие
и поманила Виктора пальчиком. - Идите ко мне.
Виктор подошел. Валя профессионально осмотрела фингал, потом нежно
ощупала. Открыла свой чемоданчик, поискала в нем что-то, приговаривая:
- С таким лицом людям показываться нельзя, Виктор Ильич. Сейчас мы
вас слегка затонируем, и будете вы смуглый красавец без синяков. Только
придется дня три, пока синяки не сойдут, немытым походить.
Смуглый красавец лежал на траве и смотрел в небо, когда к нему
подошел боец Красной Армии. Подошел, сел рядом, обхватил руками высокие
сапоги и спросил:
- Как живешь, Витя?
- Как в раю, - ответил Витя, с трудом перевалился со спины на живот,
глянул на Петра и сказал: - У меня к тебе серьезные дела.
- Самое сейчас серьезное дело - подсечку как надо провести.
- Так ведь и я про подсечку. Ты покойного Серегу знал?
- А как же. Он в свое время ко мне в группу просился.
- А ты не взял, - закончил за него фразу Виктор. - Почему?
- Почему, почему? По кочану и капустной кочерыжке. Долгий разговор.
- Ты - коротко, - посоветовал Виктор.
- Он - штымп. Цветной, - коротко ответил Петр.
- С фени на русский переведи, пожалуйста.
- Он в особом отряде КГБ служил. А я, как сынок человека,
отгрохавшего срок от года моего рождения до года моего окончания средней
школы, особо не обожаю товарищей из этой конторы.
- Мне он говорил, что в ВДВ служил...
- Мало ли что он говорил!
- Ну, а ты откуда узнал про КГБ?
- Один его приятелек по секрету сообщил. Хотел Сереге помочь: вот,
мол, из какого заведения!
Не дал договорить второй боец Красной Армии.
- Петр Васильевич, там требуют, чтоб начинали, - подойдя, оповестил
он. Петр поднялся с травы, обнял бойца за плечи, сказал весело:
- Все в порядке, Гена. Ты сделаешь, как надо. А если случайность
какая, я подстрахую.
- Хочется им всем нос утереть, - признался Гена.
- Утрем, не беспокойся, утрем! - пообещал Петр.
- Ты еще в свои пятьдесят с хвостиком в дублерах ходишь? -
поинтересовался с травы Виктор.
- И основным, бывает, прохожу, - скромно ответил Петр. - Ну пошли,
Гена.
Двое красноармейцев удалялись. Виктор приподнялся на локте, крикнул
им в спины:
- Мы с тобой не договорили, Петя!
...Витязь в шишковатом суконном шлеме и в гимнастерке с алыми
разговорами на борзом коне мчался сквозь взрывы. Образуя неряшливые
фонтаны, комьями взлетала земля, кучился, клубился, стелился серо-желтый
дым.
Взрыв рядом, совсем рядом, один, другой... Всадник, казалось, ушел от
них, но еще один, последний, рванул под брюхом коня, и конь, взлетев,
сделал кувырок через голову. Медленно рассеялись дым и пыль. Конь
осторожно вставал на передние ноги, а всадник неподвижно лежал, раскинув
руки.
- Стоп! - восторженно закричал режиссер.
Оператор с крана показывал большой палец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
первым, начнет, а не попугает. Угадал. Почти неуловимый рывок того, от
окна, он опередил страшным ударом башмака по уху и челюсти. Паренька
откинуло метра на четыре и ударило затылком об отопительную батарею. Не
зря сценарист регулярно баловался каратэ. Но и трое визитеров были не
подарок - профессионалы. Уловив краткий миг Викторовой открытости,
предводитель могучим крюком левой в печень развернул его к себе спиной и
тотчас врезал короткой резиновой дубинкой по почкам. Виктор все же успел
вернуться в исходную - спиной к лифту. И наглухо закрылся. Кулаками
прикрыл лицо, локтями туловище. Надеялся еще силенок подсобрать. Но его
надежды разрушили умелые ребята. Двое обрабатывали его, как боксерскую
грушу. Поплыл, поплыл Виктор. Руки медленно опускались, мощные удары не
вызывали боли, подходило полное равнодушие к тому, что будет.
- Падаль! - очухавшийся от удара третий с этим выкриком присоединился
к товарищам и безжалостно врезал Виктору в скулу.
- Сказано же, вывеску не портить! - осудил подобные действия
предводитель.
Воспользовавшись этой малой паузой, Виктор из последний сил нанес
нарушителю предварительной договоренности удар по яйцам. Опять ногой. Не
фартило сегодня этому пареньку. Паренек корчился, сжимаясь в клубок,
старался облегчить невыносимую боль, а двое других с удвоенной энергией
продолжили обработку. Виктор как сквозь вату услышал, что, поднимаясь,
загудел лифт, и стал тихонько уходить в никуда.
Предводитель тоже услышал звук лифта. Он посмотрел, как клиент
сползал по скользким дверцам и сказал:
- Пошли, пацаны.
Двое, осторожно ведя под руки третьего, не торопясь удалились.
Разошлись дверцы, и прямо у ног старушки с четвертого этажа со стуком
рухнула на пол лифта бессознательная голова вместе с верхней частью
туловища. Не завизжала от страха старушка, не молодка, чай, повидала всего
на своем неукротимом веку, только спросила сама у себя:
- Ой, что же это такое?
Виктор от удара затылком пришел в себя. Увидел склонившееся
старушечье лицо наоборот и вялыми губами, шепотом попросил кое-как:
- Помоги, бабуля.
- Писатель, что ль, из тридцать четвертой? - узнала старушка и,
придерживая ногой уже сходившиеся дверцы лифта, оттащила Виктора на
площадку. Отталкиваясь от пола руками, Виктор, как мог, помогал ей. Лифт
захлопнулся. Он опять приспособил голову к гладкой поверхности и
поблагодарил:
- Спасибо, мать.
- Пьяный, или с сердцем что? - деловито осведомилась старушка.
- С головой, - ответил он. И тогда она заметила прямо-таки на глазах
расцветающий фингал. Присела на корточки, осторожно дотронулась до его
скулы, спросила:
- Домой тебя, или скорую вызвать?
- Домой, - попросился он.
- Ну, тогда давай вставать, - сказала она. Виктор для начала решил
усесться на полу, как следует, твердо на задницу. С третьей попытки
удалось. Ободренный первым успехом, он, хватаясь за стену, стал
подниматься. Старушка помогла, подставила плечо.
- Стоишь? - спросила она, пока он, покачиваясь, туго соображал, как и
что.
- Стою, - с жалкой радостью вдруг понял он.
- Тогда поехали, - старушка нажала кнопку, дверцы лифта разошлись,
они погрузились и поехали. От слабости и умиления самоотверженностью
старушки глаза налились слезой, и он, глядя на размытый от этого контур
спасительницы, по мере возможности, почтительно осведомился:
- Как мне вас величать?
- Анной Сергеевной, - представилась старушка. - Кто тебя так?
- Не знаю, - честно признался он.
- Дела нынче творятся, - подвела итог происшедшему Анна Сергеевна.
На его этаже открылись двери, и они, колдыбая, вышли. Виктор, с
трудом достав ключ, непослушной рукой тыкал им в поисках замочной
скважины.
Анна Сергеевна отобрала ключ, открыла дверь, завела в квартиру.
- Хорошо, - сказал он, осторожно опустившись в кресло и закрыв глаза.
- Уж куда лучше, - подтвердила она. - Где у тебя аптечка?
- В ванной.
Анна Сергеевна обмыла ссадину, смазала ее зеленкой и, приказав
прикладывать к ушибам холодное, ушла по своим старушечьим делам, а Виктор
остался в кресле. Так и провел три дня. С трудом выбираясь из кресла
только для того, чтобы умыться, поесть и сходить в сортир.
Оказалось, что он никому не нужен. Все три дня ни визитов, ни даже
телефонных звонков. Виктор лежал в кресле и думал о том, что одинок, что,
если умрет в одночасье, никто и не хватится. От этих дум иногда
задремывал. Было покойно, жалко себя и грустно.
По утрам Анна Сергеевна, добрая душа, приносила ему свежего хлеба и
молока. Все три дня он без особой охоты жевал хлеб с колбасой из
писательского заказа и запивал молоком. На четвертый день раздался первый
телефонный звонок.
- Ты дома? - почему-то недовольно поинтересовался режиссер. Ни
здравствуй, ни прощай.
- Поздороваться бы не мешало, - отметил сей момент Виктор. -
Здравствуй, Андрюша.
- Все ерничаешь, - еще раз выразил свое неудовольствие режиссер. - У
меня дело к тебе срочное. Сейчас заеду.
- Если насчет поправок по сценарию, можешь не приезжать, -
предупредил его Виктор, и, не ожидая ответа, положил трубку.
- Манеру взял - трубками швыряться! - Режиссер, не глядя на
открывшего ему дверь Виктора, прорвался в квартиру, и, окинув взором
комнату, с удовольствием продолжил изобличения хозяина. - Ну, и бардак у
тебя, Витя!
- Чего надо? - сонным голосом спросил Виктор. Режиссер наконец увидел
Викторов фингал. За три дня фингал утерял часть пухлявости, но зато обрел
необычайную окраску - всех цветов радуги. Андрей хрюкнул от неожиданности
и глупо поинтересовался:
- Что это с тобой?
- Болею. Грипп. - Давая понять режиссеру, что тот лезет не в свое
дело, ответил Виктор.
- Ну, не хочешь - не говори, - смирился режиссер. - Чаем угостишь?
- Могу и водкой, - ответствовал гостеприимный хозяин.
Пили все-таки чай. Шумно прихлебывая густое сладкое пойло (любил,
подлец, сладкое) и заедая его бутербродом с колбасой, режиссер рассуждал:
- Конечно, ты прав. Да, в семнадцатом Россия трагически, несоединимо
раскололась на две части. Да, в гражданской войне не было правых, все
виноватые. Но тебе надо понять главное: та часть России, которая навсегда
ушла из реальной жизни страны, унесла с собой ее духовную жизнь.
- Понять - это переписать павильонные сцены? - перебив, догадался
бестактный сценарист.
- Об этом потом! - режиссер ужасно огорчился, что таким грубым
образом была повержена фигура его красноречия. Но снова поймал темп и
продолжил: - Неужели не ясно, что двухсотлетние дворянские традиции были
основой, становым хребтом - пусть изнеженным, пусть нестойким в глобальных
бурях - но хребтом великой культуры великой страны...
- Я про это читал, Андрюша, - опять перебил Виктор.
- Да погоди ты! - Режиссер уже зашелся, как тетерев на токовании. -
Сам стиль дворянского существования с его безразличием к житейским
мелочам, с его утонченностью, с его интеллектуальной праздничностью,
наконец, создавал атмосферу, в которой рождались великие идеи, создавались
бессмертные произведения, готовились наметки преобразований, способных
изменить, обновить страну, мир, вселенную. Дворянское общество, ячейки
которого были во всех точках беспредельной России, собирало вокруг себя
все лучшее из всех сословных слоев, катализировало духовное становление
народа. Вот взять, к примеру, мою семью, точнее, семью моего прадеда. Мы,
Бартеневы...
Режиссер онемел в гневном изумлении, потому что сценарист зашился в
громком неприличном смехе. Смеяться было больно: тотчас заныли отбитые
внутренности, и не смеяться невозможно - уж очень смешно.
- Сдурел, что ли? - упавшим голосом спросил режиссер.
- У Алексея Толстого в "Ибикусе", - отсмеявшись, дал разъяснения
Виктор, - нанюхавшись кокаина и чувствуя, как у него волево твердеет нос,
питерский мещанин Невзоров начал свой монолог со слов: "Мы, Невзоровы,
ведем свой род от..." Так откуда ведете свой род вы, Бартеневы?
- Если ты считаешь, что сильно уязвил меня, то, могу заверить, зря
старался. - Режиссер Андрей Бартенев был невозмутим, тверд и холоден, как
дамасская сталь. - Да, род столбовых дворян Бартеневых ведет свой род от
шестнадцатого века. И я этим тихо горжусь, искренне считая, что имею на
это право. Кстати, Витя, фамилия Кузьминский тоже не из простых?
- Куда уж проще. От Кузьмы.
- А как же сестра Софьи Андреевны Толстой? Она же Кузьминская.
- Мезальянс, Андрюша, - зная неуверенные познания режиссера в истории
российской словесности, нагло соврал Виктор.
- Ну, да бог с ними, - опасаясь влезать в непознанные им дебри,
перевел разговор режиссер. - У меня идейка одна родилась. Тебе только
записать осталось.
- Трепать языком - милое дело, - проворчал Виктор. Как всякий
профессиональный литератор, он более всего в жизни не любил писать. -
Возьми и сам запиши.
- Представляешь, после сцены грязной пьянки, поручик, с отвращением
переспав с этой коридорной, встает с кровати и идет к окну, от которого
тихо-тихо доносятся звуки вальса. В окне - ничего, темнота. Он трясет
головой, закрывает глаза, и вдруг вальс оглушающе гремит на полный
оркестр. Поручик открывает глаза, и мы понимаем, что он видит нечто
недостижимо теперь прекрасное. И мы видим с ним: зимний Петербург,
чистый-чистый снег, маленькие сани, в которых он, еще студент, и совсем
молоденькая девушка. Он робко и нежно берет ее за руку... И все кончается.
Грязный гостиничный номер и всем доступная коридорная в кровати.
- Господи, какой же ты пошляк, - вполне искренне удивился Виктор и
встал из-за стола. - Наелся-напился? Пошли в комнату, я устал за столом
сидеть.
- Ну, будешь этот эпизод записывать? - спросил режиссер, когда они
устроились в креслах. Виктор окинул голову на спинку кресла, закрыл глаза,
как поручик, ответил:
- Не-а.
- Я же все равно это сниму, Витя, а ты, может, какую-нибудь детальку
яркую найдешь.
- Расскажи что-нибудь, Андрюша, а то я скучаю здесь один.
- Вот так всегда: все на режиссера. А большие деньги платят вам, -
излил обычную, но неизбывную боль в связи с непомерными профессиональными
нагрузками и малой оплачиваемостью их нечеловеческих усилий. Излив,
сообщил: - Я экспедицию ликвидирую.
- Как так?
- Сцену комиссара с Анной и сцену у землянки в павильоне сниму.
- А подсечка? Это же пролог, без нее никак нельзя!
- Не могу я это там снимать, понимаешь, не могу, после того, что
произошло. Этот идиот Серега все время перед глазами стоит.
- Уж очень мы впечатлительные.
- Не надо, Виктор. Я не успел тебя тогда спросить: что с ним все-таки
происходило? Он же последние часы жизни у тебя в номере провел.
- Я по-настоящему ни черта не понял, Андрей. Ну, взвинчен был,
истеричен даже. Особого значения я этому не придавал: мало ли что в запое
померещится.
- Но он же что-то говорил тебе!
- Все мерзавцев каких-то поминал. Будто угрожают ему.
- Старые связи по рэкету? Он, как говорят, в свое время в эти игры
играл?
- Говорят, - согласился Виктор и повторил: - Только я ни черта не
понимаю, Андрей.
- Дела. - Режиссер локтями оперся о колени, ладонями растер лицо. -
Казалось бы, какое мне дело до этого несчастного Сереги, а вот засел в
башке клином и сидит. Даже снится иногда. Я поэтому даже экспедицию
ликвидировал, Витя. Может, в московской маете отряхнусь.
- А как же с подсечкой? - напомнил бессердечный сценарист.
- Завтра в Битцевском конно-спортивном комплексе снимем. Договорились
уже.
- Так вам и разрешат выездное поле взрывами ковырять! - не поверил
Виктор.
- Мы там поблизости подходящую лужайку нашли.
- Кто трюк исполняет? - с надеждой спросил Виктор. И во исполнение
надежды:
- Никифоровская группа.
Повезло. Повидаем Петюшу. Виктор, покряхтывая, поднялся с кресла,
походил по комнате, проверяя, возможен ли для него завтрашний поход. Ныла
поясница, поскрипывали суставы, отдавалось в правом боку. Но терпимо,
терпимо.
- Ты завтра за мной машину пришли. Я хочу посмотреть, как снимать
будете.
- А грипп? - полюбопытствовал насмешливый режиссер.
Бродили по лужайке, которые по неотложным делам, которые от безделья,
многочисленные члены съемочного коллектива. Операторская команда под
зычный рык шефа катила кран, пиротехники копали ямки, художник с
декоратором сооружали как бы сломанное и обгоревшее дерево. Прочие
суетились просто так: показывали режиссеру, что тоже трудятся.
В этой мельтешне, что-то измеряя шагами, невозмутимо шествовали два
бойца времен Гражданской войны, в высоких несегодняшних сапогах, в
гимнастерках с разговорами. Один, правда, в полном параде: при портупее,
при шашке и в буденовке, а второй с непокрытой головой и распояской.
- Петро! - заорал Виктор ликующе.
Тот, что с распояской, обернулся на крик и тоже обрадовался:
- Витек! Подожди меня, через полчаса освобожусь и поговорим!
Теперь пристроиться где-нибудь посидеть полчасика. А то и прилечь в
укромном местечке на травку. Побаливало еще телосложение, побаливало.
- Виктор Ильич, можно вас на минутку, - позвал женский голос.
Добродушная девица с черным чемоданом-ящиком улыбалась ему. Гримерша
Валя.
- Ты-то что здесь делаешь, Валюша? Общий же план!
- Комиссаров паричок привезла. Не дай бог, шлем у трюкача с головы
свалится, и он у нас блондином окажется, - объяснила Валя свое присутствие
и поманила Виктора пальчиком. - Идите ко мне.
Виктор подошел. Валя профессионально осмотрела фингал, потом нежно
ощупала. Открыла свой чемоданчик, поискала в нем что-то, приговаривая:
- С таким лицом людям показываться нельзя, Виктор Ильич. Сейчас мы
вас слегка затонируем, и будете вы смуглый красавец без синяков. Только
придется дня три, пока синяки не сойдут, немытым походить.
Смуглый красавец лежал на траве и смотрел в небо, когда к нему
подошел боец Красной Армии. Подошел, сел рядом, обхватил руками высокие
сапоги и спросил:
- Как живешь, Витя?
- Как в раю, - ответил Витя, с трудом перевалился со спины на живот,
глянул на Петра и сказал: - У меня к тебе серьезные дела.
- Самое сейчас серьезное дело - подсечку как надо провести.
- Так ведь и я про подсечку. Ты покойного Серегу знал?
- А как же. Он в свое время ко мне в группу просился.
- А ты не взял, - закончил за него фразу Виктор. - Почему?
- Почему, почему? По кочану и капустной кочерыжке. Долгий разговор.
- Ты - коротко, - посоветовал Виктор.
- Он - штымп. Цветной, - коротко ответил Петр.
- С фени на русский переведи, пожалуйста.
- Он в особом отряде КГБ служил. А я, как сынок человека,
отгрохавшего срок от года моего рождения до года моего окончания средней
школы, особо не обожаю товарищей из этой конторы.
- Мне он говорил, что в ВДВ служил...
- Мало ли что он говорил!
- Ну, а ты откуда узнал про КГБ?
- Один его приятелек по секрету сообщил. Хотел Сереге помочь: вот,
мол, из какого заведения!
Не дал договорить второй боец Красной Армии.
- Петр Васильевич, там требуют, чтоб начинали, - подойдя, оповестил
он. Петр поднялся с травы, обнял бойца за плечи, сказал весело:
- Все в порядке, Гена. Ты сделаешь, как надо. А если случайность
какая, я подстрахую.
- Хочется им всем нос утереть, - признался Гена.
- Утрем, не беспокойся, утрем! - пообещал Петр.
- Ты еще в свои пятьдесят с хвостиком в дублерах ходишь? -
поинтересовался с травы Виктор.
- И основным, бывает, прохожу, - скромно ответил Петр. - Ну пошли,
Гена.
Двое красноармейцев удалялись. Виктор приподнялся на локте, крикнул
им в спины:
- Мы с тобой не договорили, Петя!
...Витязь в шишковатом суконном шлеме и в гимнастерке с алыми
разговорами на борзом коне мчался сквозь взрывы. Образуя неряшливые
фонтаны, комьями взлетала земля, кучился, клубился, стелился серо-желтый
дым.
Взрыв рядом, совсем рядом, один, другой... Всадник, казалось, ушел от
них, но еще один, последний, рванул под брюхом коня, и конь, взлетев,
сделал кувырок через голову. Медленно рассеялись дым и пыль. Конь
осторожно вставал на передние ноги, а всадник неподвижно лежал, раскинув
руки.
- Стоп! - восторженно закричал режиссер.
Оператор с крана показывал большой палец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23