— Живу на вольном воздухе. Ночью лежишь: волны плещут, сучья сосновые над головой чудно так чернеют… Конечно, от всего этого — от звуков, от тишины, от разноцветья и одиночества — у меня бывают видения. Да и у кого бы их не было…
— Но ведь вы в них не верите? — Док ожидал услышать в ответ «нет».
— По-моему, — отвечал ясновидец, — вера тут ни при чем. Вы видели, как солнце садится в океан? Какое оно делается плоское, как причудливо меняет очертанья? Неужели вы себе напоминаете, что это иллюзия, вызванная атмосферной пылью и преломлением света в воде?.. Наверное, просто наслаждаетесь красотой. А у вас не бывает видений?
— Нет.
— А когда вы слушаете музыку, разве вам не являются какие-то образы, воспоминания?
— Ну, это совсем другое дело…
—Не вижу разницы, — сказал ясновидец. — Прошу вас, обед готов.
Среди дюн, в местах, где искривленные ветром сосны сдерживают ползучий песок, образуются небольшие глубокие ложбины. В одной из таких ложбинок, в какой-нибудь сотне ярдов от берега, и жил ясновидец. Крохотная долинка была защищена от ветра. Сверху нависали сосновые сучья; душистая хвоя густо устилала песок. Над головами, в вершинах деревьев, гулял ветер, а на дне маленькой чаши было тихо и уютно; под корявыми ветвями постоянно царил полумрак. Сосны выжили лишь потому, что все время подлаживались к буйным силам стихии: росли кривыми да коренастыми, вытягивали по ветру руки-сучья, опекали стелющиеся растеньица, которые замедляют ход дюн. Под соснами горел костер, на плоских накаленных камнях, служивших плитой, в закопченных дочерна консервных банках дымилось какое-то варево.
— Рад вас приветствовать в своем доме, — сказал ясновидец. — Нас ждет чудесный обед.
Из развилки сосны он вынул большую жестянку, извлек из нее батон белого хлеба, отрезал два толстых ломтя. Потом из мокрой корзинки достал несколько морских ежей, расколол их о камень, положил на хлеб их гонады.
— Самцы сладкие, самки кислые. Я их смешиваю.
— Да, я их пробовал. — сказал Док, — Этот продукт очень богат белком. Итальянцы их едят. Говорят, они содержат вещества, усиливающие половое чувство.
Есть люди, которых никаким умным трепом не собьешь. Ясновидец был непобедимо прост.
— Теперь, — промолвил он, — попробуем вареных моллюсков. У меня есть булавка, чтоб удобней подцеплять. А морскую капусту вы любите? У нее изысканный вкус. Еще у меня есть сборная похлебка — нечто вроде буйабес. Не буду говорить из чего — догадайтесь сами.
— Я вижу, вы добываете всю пищу из моря?
— Нет, не всю. Хорошо бы, конечно… Жить было бы тогда проще. Я полностью получаю из моря свой белок, но увы, мой грешный желудок не может без крахмала. Я ем немного хлеба и картофеля. К морской пище хорошо что нибудь кислое — у меня есть уксус и лимоны. Балуюсь и пряными травами — розмарином, тимьяном, шалфеем, душицей…
— А как же саха`ра? — спросил Док. — Ведь в море их нет?..
Ясновидец потупился и несколько времени наблюдал за черным муравьем, который тщетно пытался преодолеть песчаный завал — песок осыпался у него из-под лапок. Наконец выговорил тихо:
— Я краду в магазине леденцы, — чувствовалось, что ему очень стыдно. — Ничего не могу с собой поделать…
— Плоть немощна…
— Это меня не волнует. Аппетит — вещь хорошая. Чем больше у человека желаний, тем он богаче. Но я ненавижу воровство. Меня учили, что воровать грех. Как стащу леденец, чуть не плачу от стыда. Все удовольствие пропадает. А я так люблю леденцы «Ребячья нежность»…
Они ели моллюсков, подцепляя их из раковин булавками и окуная в лимонный сок; потом похлебку — месиво из мидий, моллюсков, крабов и мелкой рыбешки, приправленное чесноком и розмарином. («Не всем это нравится», — сказал ясновидец.)
Поев, Док улегся на ковер из сосновых игл, закинул руки за голову. Ему было хорошо и покойно. Чистый воздух, мягкая сосновая подстилка… Густой запах хвои, водорослей и матэ… Пение ветра в кронах сосен… К Доку вернулся прежний душевный лад.
— Удивляюсь, — сказал он лениво. — Отчего вас до сих пор не посадят? Мы живем в такое время, что всех, кто не бегает, не суетится, считают опасными. Ну а если человек к тому же не верит, что близится конец света, это уж и вовсе подозрительно.
— Близится-то он близится, — сказал ясновидец. С первого дня творенья…
— Нет, правда, отчего вы до сих пор не за решеткой? Подумать только, человек счастлив без житейского хлама! В нашей стране это преступление.
— А меня и сажали — несколько раз. Кроме того, время от времени меня берут на обследование.
— Ах да, — сказал Док. — Вы ведь сумасшедший?..
— По-видимому, — сказал ясновидец. — Но я не опасный сумасшедший. А с леденцами меня ни разу не поймали! Я ворую ловко. И никогда не беру больше одного.
— Только не вздумайте собирать вокруг себя учеников, — посоветовал Док. — А то вас распнут как миленького.
— О, это мне вряд ли грозит. Я никого ничему не учу.
— Вот в этом я не уверен, — сказал Док. — Беда нашего проклятого времени в том, что хочешь не хочешь, а ввязываешься в жизнь общества. Может, вы и не проповедуете никаких антиобщественных идей. Зато ваше житие почище всяких проповедей.
— Просто я лентяй, — сказал ясновидец. — Вы когда нибудь пробовали парагвайский чай матэ?
— Нет.
— Сейчас попробуете. Он крепок и ароматен. От него немного слабит. Вы не возражаете, если я вам его подам в пивной бутылке?
— Ничуть.
— Пожалуйста. Осторожно, бутылка горячая. Прихватите прутиком.
Немного погодя ясновидец спросил:
— Что все-таки вас гложет? Или вы не хотите об этом говорить?
— Эх, кабы я сам знал… — вздохнул Док. — По правде говоря, сейчас отлегло, не пойму отчего.
— А-а, понятно, — сказал ясновидец. — Вы мне вот что скажите: есть у вас жена, дети?
— Нет.
— А хотите, чтоб были?
— Не знаю. Наверное, нет.
— Знаете, — слазал вдруг ясновидец, — вчера ночью я видел русалку. Если помните, в небе стоял полумесяц, все окутывала легкая дымка. Ночь была не простая — черно-серо-белая, — ночь была цветная! У берега в одном месте есть подводный выступ. Отлив был сильный, вода с него сошла, и обнажилось каменное ложе, выстланное мягкими водорослями. Ну вот, подплыла туда русалка, забила хвостом, как семга на пороге, и взлетела на ложе из водорослей, и давай выгибать свои чудные белые руки как будто танцует! Долго я смотрел… Потом вода стала прибывать…
— Она вам, верно, приснилась? Или возникла в вашем воображении?
— Не знаю. Но если я смог такое вообразить, то это прекрасно! Все-таки скажите, чего вы хотите от жизни?
— Как бы это получше выразить… Я хотел бы все, что перевидал, передумал, все, что узнал, — сжать, связать воедино, очистить от постороннего сора, оставив одну нагую суть, чтобы мне наконец явился смысл вещей. Пока же у меня это не выходит…
— Может, вы к этому не готовы? А может, вам нужна помощь?
— Помощь?
— Есть вещи, которые человек не может делать один. Я бы, например, не отважился ни на что такое большое без… — он примолк.
Волны тяжко бились о берег; облако, превратившееся в лучах заходящего солнца в слиток червонного золота, медленно уплывало к востоку…
— Без чего? — спросил Док.
— Без любви, — ответил ясновидец. — Извините, но я вынужден вас покинуть. Мне надо на берег. Кажется, солнце дошло до того места, откуда дальше без меня опускаться не может. — Он поднялся, отряхивая сосновые иголки со своих потрепанных одежд.
— Я к вам еще наведаюсь, хорошо?
— Боюсь, вы меня не застанете, — сказал ясновидец. — Во мне живет беспокойство. Скорей всего, вы меня не застанете.
Док посмотрел ему вслед: ясновидец вскарабкался на край дюны; ветер вздернул поля соломенной шляпы — солнце высветило лицо и позолотило бороду.
11. ТЯЖКИЕ ДУМЫ ЭЛЕНА
Мак отправился к Доку узнавать день его рождения (кстати, Дока он не застал); другие тоже разошлись по делам. В Ночлежке остался один Элен: он сидел задумавшись в кресле-качалке. Лишь теперь начал он постигать своим неповоротливым умом суть речей Мака: Док не сможет написать книгу! Разумеется, мысль, что Док уже не прежний великий Док, все более овладевавшая жителями Консервного Ряда, была недоступна Элену; он только понимал — с Доком какая-то беда. Испытывать к Доку дружеское презрение он не мог — Док оставался для него величайшим из людей. Если бы у Элена спросили, когда конец света, — он отправил бы за ответом к Доку… Вот почему дума его была не о слабости Дока, а о предательстве друзей, которые усомнились… посмели усомниться в таком человеке!
Элен стукнул кулаком по подлокотнику, вскочил и пошел в заведение Могучей Иды. За стойкой стоял Эдди Элен скоренько пропустил два виски, а заплатил как за одну кока-колу…
Пройдя между двумя корпусами консервного завода, он очутился на берегу моря. Тут его сочувственное внимание привлекла чайка с перебитым крылом. Он погнался за ней — хотел помочь, — а она поплыла в море и утонула.
Док в беде! Для Элена это было вроде землетрясения; но кто же потрясатель?
Элен брел вдоль прибрежных скал, пока не вышел на пляж Пасифик-Грова. Коричневые от загара юноши стояли на руках перед восторженными девушками; Элен не обратил никакого внимания на эту акробатику. Он поднялся по дороге в город и осмотрел весь нижний этаж универсального магазина Холмана. Заведующий этажом сопровождал его неотступно — право, такой чести удостаивались немногие посетители. Элен был так задумчив, что даже не остановился у любимой витрины с блестящим слесарным инструментом…
Еще бы, разве можно, вырвав у человека почву из-под ног, ожидать, что он поведет себя нормально? На обратном пути Элен проходил мимо похоронного бюро; как раз собирались кого-то хоронить. В другую пору Элен с великой охотой присоединился бы к процессии. Теперь он смотрел равнодушно, как выносят все новые и новые венки — и ни малейшего участия не пробуждалось в душе его… Покойник мог проститься с мыслью, что Элен почтит присутствием его пышные похороны…
В Новом Монтерее Элен, вместо того чтоб обойти дерущихся собак, проложил дорогу прямо сквозь свору.
Все вышеописанные поступки немало бы обеспокоили его друзей, но если б друзья узнали его мысли, то попросту бы устрашились.
Мыслить — вообще не просто. Для Элена же это был сущий подвиг. Разрозненные образы, обрывки воспоминаний, отдельные слова, осколки фраз толклись беспомощно у него в голове. Ни дать ни взять автомобильная пробка на бойком перекрестке; машины фырчат, сигналят, а Элен стоит посередке, размахивает руками — направо, налево, прямо — куда там, не разъехаться…
Добравшись до Консервного Ряда, Элен не пошел в Королевскую ночлежку, а улегся под черным кипарисом на пустыре, улегся по старой памяти: прежде, до Ночлежки, он много лет жил под этим деревом…
Мысли Элена не отличались сложностью. Спасибо, что они вообще были!.. Элен любил Дока. У Дока какая-то беда. Кто же виноват? То, что виноваты могли быть обстоятельства, а не люди, было выше понимания Элена. Надо спасать Дока, пускай даже для этого понадобится убить того, кто портит ему жизнь. Лишить человека живота Элен бы не убоялся — до этих пор он никого не убил только потому, что не было нужды и соответствующего настроения… Что там говорили про доково несчастье? Ничего конкретного, все растекается. Хотя стоп. Мак сказал, что Доку ни за что не написать книжку. Вот оно! Неужто Мак? Раз Мак так в этом уверен, значит, он и навредил? Да, как ни грустно, все сходилось на Маке. Мака Элен тоже любил, поэтому подумал: может, еще сговоримся по-доброму, не придется убивать?..
Под кипарисом становилось темно, так темно, что уж и читать нельзя (Элен всегда судил о свете по тому, можно ли читать, хотя книжек и в руки не брал). Зажегся фонарь над парадным входом в «Медвежий стяг». У Дока света не было. С холма, из окон Королевской ночлежки, лился тусклый свет керосиновой лампы… Снова и снова Элен пробовал вернуться к сладкому бездумью, да не тут то было. В голове неотвязно вертелось: «Мак виноват. Пускай все исправляет!»
Элен встал, отряхнулся от кипарисовых чешуек и направился домой. Он прошел вдоль ржавых труб, пересек колею железки, вот и родная тропка. Издалека, приглушенные корпусами консервного завода, долетали звуки трубы Какахуэте. Мальчишка играл «Шторм на море», и морские львы у Китайского мыса вторили ему лаем.
В Ночлежке вовсю шла игра в крестики-нолики. Играли на полу. Поблизости, чтоб далеко не ходить, стоял кувшин с вином.
— Вот и Элен, — сказал Мак. — Причаливай.
— Мак, — грустно сказал Элен, — пойдем выйдем…
— Что-что? — не понял Мак.
— А то, что ты сейчас огребешь!
— За что?
Этого вопроса Элен боялся больше всего. Как бы половчее ответить?
— Пойдем, там узнаешь.
— Элен, детка, что с тобой? — спросил Мак с ласковым участием. — Скажи, может, я чем помогу.
Элен почувствовал, как улетучивается его решимость.
— Что ты сделал с Доком?! — заорал он исступленно. — Кого хочешь, а Дока не тронь!!!
— А что я сделал? — удивился Мак. — Ничего я не сделал. Ну, разве раскрутил на доллар-другой, так ведь мы все из него деньги тянем. Помнится, и ты как-то раз…
— Зачем сказал, что ему не написать книжку?!
— Так ты об этом?
— А то о чем. Ишь как ты сразу забоялся!..
— Ладно, забоялся, забоялся, — облегченно сказал Мак. — Другой раз не забоюсь… Сядь отдохни. Отпей глоток из кувшина…
Все бросились приголубливать Элена. Он расчувствовался и чуть не плакал. Но все равно не мог забыть о несчастном Доке.
— Вы должны ему помочь, — твердил он. — Вы же знаете, как он мается. Помогите ему!
— Понимаешь, не в нас тут дело, — сказал Мак. — Вся беда в том, что он дал сомнению, аки червю, угнездиться в душе своей.
— Вот-вот, золотые слова, — подтвердил Уайти II.
— Отговорки, — мрачно сказал Элен. — Надо что-то делать…
Мак подумал, подумал, потом сказал:
— Ребята, а ведь Элен прав. Какие мы эгоисты! Самому лучшему другу не хотим помочь. Стыд! Спасибо, Элен — открыл глаза… Если б случилась беда со мной, хотел бы я, чтоб Элен был рядом. Советчик из него, может, и никудышный, зато он настоящий друг, никогда не предаст!
Элен в растерянности склонил голову набок. За свою жизнь он слышал так мало похвал…
— Вношу предложение, — продолжал тем временем Мак. — Встанем и выпьем за здоровье Элена — благородной души!
И все друзья — Мак, Эдди, Уайти I и Уайти II — встали и обступили Элена, и каждый по очереди выпил за него, лихо отставив локоть. Всем стало так хорошо, что захотелось еще… На третий раз Элен не выдержал:
— А нельзя… за что-нибудь такое выпить, чтоб и мне с вами?
— За Пасифик-Гров! — радостно провозгласил Эдди. Лед был сломан. Всех охватило благорасположение.
Пришлось почать очередной бочонок из погребов Эдди.
Эдди вынул пробку, чутко принюхался.
— Как же, как же, помню… Я сюда слил из абсентовой бутылки, мексиканцы не допили…
— Аромат-то, аромат, — сказал Мак. — Аж на всю комнату…
Чувство было такое, будто вернулись старые добрые времена. Вот если б еще Гай был здесь! Выпьем за старину Гая, за ушедшего друга!
Абсент, смягчивший вкус смеси, сообщил ему вместе с тем что-то невыразимо сладостное и старинное. И в обитателей Ночлежки словно вселился дух старинного джентльменства. «Только после вас», — говорили они друг другу прикладываясь ко вновь наполняемому кувшину.
— Вот будут у нас деньги, пойдем к Уолворту, купим наконец стаканы! — сказал Мак.
— Какие к черту стаканы! Мы же их перекокаем, — сказал Уайти II. — Но мне нравится твоя мысль!
Все вдруг осознали, что наступил один из тех моментов, когда история словно приостанавливается, выбирая, каким путем двигаться дальше. Осознали, что будут вспоминать эту ночь как начало новой эпохи. В такие минуты людей тянет к ораторству.
Мак утвердился, прислонясь к плите, и постучал по вытяжке — тише, мол!
— Джентльмены! Давайте поклянемся вытащить Дока из бездны отчаяния, в которой он пребывает…
— Помнится, как-то раз мы уже хотели сделать ему добро… — осторожно сказал Эдди. — Помните, как за лягушками ездили?..
Но Мак был безмятежен:
— Где нам было тогда — молодо-зелено. А теперь мы все продумаем — чтоб не оплошать!
Элен пребывал в умилении — вернулись старые дружные времена! — и речь его стала счастливо-бессвязной.
— За Пасифик-Гров, — уже в который раз повторял он.
Мак откинул дверцу плиты и сел на нее.
— Долго я думал, — оказал он, — все последние дни только и думаю…
— Ну, конечно, на что ты еще способен, — сказал Уайти II.
— Есть у меня одна идея… — продолжал Мак, не обращая на него внимания.
— Не мешай, дубина, — сказал Эдди.
— Это ты кому? — спросил Уайти II.
— Так, никому, — невинно отвечал Эдди, — но коль уж ты отозвался…
— Есть у меня одна идея… если вы, конечно, в состоянии воспринимать, — важно сказал Мак. — Предупреждаю, она может прийтись вам не по нутру. Все же обдумайте ее серьезно, поменьше эмоций… По-моему, Доку нужна жена…
— Что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Но ведь вы в них не верите? — Док ожидал услышать в ответ «нет».
— По-моему, — отвечал ясновидец, — вера тут ни при чем. Вы видели, как солнце садится в океан? Какое оно делается плоское, как причудливо меняет очертанья? Неужели вы себе напоминаете, что это иллюзия, вызванная атмосферной пылью и преломлением света в воде?.. Наверное, просто наслаждаетесь красотой. А у вас не бывает видений?
— Нет.
— А когда вы слушаете музыку, разве вам не являются какие-то образы, воспоминания?
— Ну, это совсем другое дело…
—Не вижу разницы, — сказал ясновидец. — Прошу вас, обед готов.
Среди дюн, в местах, где искривленные ветром сосны сдерживают ползучий песок, образуются небольшие глубокие ложбины. В одной из таких ложбинок, в какой-нибудь сотне ярдов от берега, и жил ясновидец. Крохотная долинка была защищена от ветра. Сверху нависали сосновые сучья; душистая хвоя густо устилала песок. Над головами, в вершинах деревьев, гулял ветер, а на дне маленькой чаши было тихо и уютно; под корявыми ветвями постоянно царил полумрак. Сосны выжили лишь потому, что все время подлаживались к буйным силам стихии: росли кривыми да коренастыми, вытягивали по ветру руки-сучья, опекали стелющиеся растеньица, которые замедляют ход дюн. Под соснами горел костер, на плоских накаленных камнях, служивших плитой, в закопченных дочерна консервных банках дымилось какое-то варево.
— Рад вас приветствовать в своем доме, — сказал ясновидец. — Нас ждет чудесный обед.
Из развилки сосны он вынул большую жестянку, извлек из нее батон белого хлеба, отрезал два толстых ломтя. Потом из мокрой корзинки достал несколько морских ежей, расколол их о камень, положил на хлеб их гонады.
— Самцы сладкие, самки кислые. Я их смешиваю.
— Да, я их пробовал. — сказал Док, — Этот продукт очень богат белком. Итальянцы их едят. Говорят, они содержат вещества, усиливающие половое чувство.
Есть люди, которых никаким умным трепом не собьешь. Ясновидец был непобедимо прост.
— Теперь, — промолвил он, — попробуем вареных моллюсков. У меня есть булавка, чтоб удобней подцеплять. А морскую капусту вы любите? У нее изысканный вкус. Еще у меня есть сборная похлебка — нечто вроде буйабес. Не буду говорить из чего — догадайтесь сами.
— Я вижу, вы добываете всю пищу из моря?
— Нет, не всю. Хорошо бы, конечно… Жить было бы тогда проще. Я полностью получаю из моря свой белок, но увы, мой грешный желудок не может без крахмала. Я ем немного хлеба и картофеля. К морской пище хорошо что нибудь кислое — у меня есть уксус и лимоны. Балуюсь и пряными травами — розмарином, тимьяном, шалфеем, душицей…
— А как же саха`ра? — спросил Док. — Ведь в море их нет?..
Ясновидец потупился и несколько времени наблюдал за черным муравьем, который тщетно пытался преодолеть песчаный завал — песок осыпался у него из-под лапок. Наконец выговорил тихо:
— Я краду в магазине леденцы, — чувствовалось, что ему очень стыдно. — Ничего не могу с собой поделать…
— Плоть немощна…
— Это меня не волнует. Аппетит — вещь хорошая. Чем больше у человека желаний, тем он богаче. Но я ненавижу воровство. Меня учили, что воровать грех. Как стащу леденец, чуть не плачу от стыда. Все удовольствие пропадает. А я так люблю леденцы «Ребячья нежность»…
Они ели моллюсков, подцепляя их из раковин булавками и окуная в лимонный сок; потом похлебку — месиво из мидий, моллюсков, крабов и мелкой рыбешки, приправленное чесноком и розмарином. («Не всем это нравится», — сказал ясновидец.)
Поев, Док улегся на ковер из сосновых игл, закинул руки за голову. Ему было хорошо и покойно. Чистый воздух, мягкая сосновая подстилка… Густой запах хвои, водорослей и матэ… Пение ветра в кронах сосен… К Доку вернулся прежний душевный лад.
— Удивляюсь, — сказал он лениво. — Отчего вас до сих пор не посадят? Мы живем в такое время, что всех, кто не бегает, не суетится, считают опасными. Ну а если человек к тому же не верит, что близится конец света, это уж и вовсе подозрительно.
— Близится-то он близится, — сказал ясновидец. С первого дня творенья…
— Нет, правда, отчего вы до сих пор не за решеткой? Подумать только, человек счастлив без житейского хлама! В нашей стране это преступление.
— А меня и сажали — несколько раз. Кроме того, время от времени меня берут на обследование.
— Ах да, — сказал Док. — Вы ведь сумасшедший?..
— По-видимому, — сказал ясновидец. — Но я не опасный сумасшедший. А с леденцами меня ни разу не поймали! Я ворую ловко. И никогда не беру больше одного.
— Только не вздумайте собирать вокруг себя учеников, — посоветовал Док. — А то вас распнут как миленького.
— О, это мне вряд ли грозит. Я никого ничему не учу.
— Вот в этом я не уверен, — сказал Док. — Беда нашего проклятого времени в том, что хочешь не хочешь, а ввязываешься в жизнь общества. Может, вы и не проповедуете никаких антиобщественных идей. Зато ваше житие почище всяких проповедей.
— Просто я лентяй, — сказал ясновидец. — Вы когда нибудь пробовали парагвайский чай матэ?
— Нет.
— Сейчас попробуете. Он крепок и ароматен. От него немного слабит. Вы не возражаете, если я вам его подам в пивной бутылке?
— Ничуть.
— Пожалуйста. Осторожно, бутылка горячая. Прихватите прутиком.
Немного погодя ясновидец спросил:
— Что все-таки вас гложет? Или вы не хотите об этом говорить?
— Эх, кабы я сам знал… — вздохнул Док. — По правде говоря, сейчас отлегло, не пойму отчего.
— А-а, понятно, — сказал ясновидец. — Вы мне вот что скажите: есть у вас жена, дети?
— Нет.
— А хотите, чтоб были?
— Не знаю. Наверное, нет.
— Знаете, — слазал вдруг ясновидец, — вчера ночью я видел русалку. Если помните, в небе стоял полумесяц, все окутывала легкая дымка. Ночь была не простая — черно-серо-белая, — ночь была цветная! У берега в одном месте есть подводный выступ. Отлив был сильный, вода с него сошла, и обнажилось каменное ложе, выстланное мягкими водорослями. Ну вот, подплыла туда русалка, забила хвостом, как семга на пороге, и взлетела на ложе из водорослей, и давай выгибать свои чудные белые руки как будто танцует! Долго я смотрел… Потом вода стала прибывать…
— Она вам, верно, приснилась? Или возникла в вашем воображении?
— Не знаю. Но если я смог такое вообразить, то это прекрасно! Все-таки скажите, чего вы хотите от жизни?
— Как бы это получше выразить… Я хотел бы все, что перевидал, передумал, все, что узнал, — сжать, связать воедино, очистить от постороннего сора, оставив одну нагую суть, чтобы мне наконец явился смысл вещей. Пока же у меня это не выходит…
— Может, вы к этому не готовы? А может, вам нужна помощь?
— Помощь?
— Есть вещи, которые человек не может делать один. Я бы, например, не отважился ни на что такое большое без… — он примолк.
Волны тяжко бились о берег; облако, превратившееся в лучах заходящего солнца в слиток червонного золота, медленно уплывало к востоку…
— Без чего? — спросил Док.
— Без любви, — ответил ясновидец. — Извините, но я вынужден вас покинуть. Мне надо на берег. Кажется, солнце дошло до того места, откуда дальше без меня опускаться не может. — Он поднялся, отряхивая сосновые иголки со своих потрепанных одежд.
— Я к вам еще наведаюсь, хорошо?
— Боюсь, вы меня не застанете, — сказал ясновидец. — Во мне живет беспокойство. Скорей всего, вы меня не застанете.
Док посмотрел ему вслед: ясновидец вскарабкался на край дюны; ветер вздернул поля соломенной шляпы — солнце высветило лицо и позолотило бороду.
11. ТЯЖКИЕ ДУМЫ ЭЛЕНА
Мак отправился к Доку узнавать день его рождения (кстати, Дока он не застал); другие тоже разошлись по делам. В Ночлежке остался один Элен: он сидел задумавшись в кресле-качалке. Лишь теперь начал он постигать своим неповоротливым умом суть речей Мака: Док не сможет написать книгу! Разумеется, мысль, что Док уже не прежний великий Док, все более овладевавшая жителями Консервного Ряда, была недоступна Элену; он только понимал — с Доком какая-то беда. Испытывать к Доку дружеское презрение он не мог — Док оставался для него величайшим из людей. Если бы у Элена спросили, когда конец света, — он отправил бы за ответом к Доку… Вот почему дума его была не о слабости Дока, а о предательстве друзей, которые усомнились… посмели усомниться в таком человеке!
Элен стукнул кулаком по подлокотнику, вскочил и пошел в заведение Могучей Иды. За стойкой стоял Эдди Элен скоренько пропустил два виски, а заплатил как за одну кока-колу…
Пройдя между двумя корпусами консервного завода, он очутился на берегу моря. Тут его сочувственное внимание привлекла чайка с перебитым крылом. Он погнался за ней — хотел помочь, — а она поплыла в море и утонула.
Док в беде! Для Элена это было вроде землетрясения; но кто же потрясатель?
Элен брел вдоль прибрежных скал, пока не вышел на пляж Пасифик-Грова. Коричневые от загара юноши стояли на руках перед восторженными девушками; Элен не обратил никакого внимания на эту акробатику. Он поднялся по дороге в город и осмотрел весь нижний этаж универсального магазина Холмана. Заведующий этажом сопровождал его неотступно — право, такой чести удостаивались немногие посетители. Элен был так задумчив, что даже не остановился у любимой витрины с блестящим слесарным инструментом…
Еще бы, разве можно, вырвав у человека почву из-под ног, ожидать, что он поведет себя нормально? На обратном пути Элен проходил мимо похоронного бюро; как раз собирались кого-то хоронить. В другую пору Элен с великой охотой присоединился бы к процессии. Теперь он смотрел равнодушно, как выносят все новые и новые венки — и ни малейшего участия не пробуждалось в душе его… Покойник мог проститься с мыслью, что Элен почтит присутствием его пышные похороны…
В Новом Монтерее Элен, вместо того чтоб обойти дерущихся собак, проложил дорогу прямо сквозь свору.
Все вышеописанные поступки немало бы обеспокоили его друзей, но если б друзья узнали его мысли, то попросту бы устрашились.
Мыслить — вообще не просто. Для Элена же это был сущий подвиг. Разрозненные образы, обрывки воспоминаний, отдельные слова, осколки фраз толклись беспомощно у него в голове. Ни дать ни взять автомобильная пробка на бойком перекрестке; машины фырчат, сигналят, а Элен стоит посередке, размахивает руками — направо, налево, прямо — куда там, не разъехаться…
Добравшись до Консервного Ряда, Элен не пошел в Королевскую ночлежку, а улегся под черным кипарисом на пустыре, улегся по старой памяти: прежде, до Ночлежки, он много лет жил под этим деревом…
Мысли Элена не отличались сложностью. Спасибо, что они вообще были!.. Элен любил Дока. У Дока какая-то беда. Кто же виноват? То, что виноваты могли быть обстоятельства, а не люди, было выше понимания Элена. Надо спасать Дока, пускай даже для этого понадобится убить того, кто портит ему жизнь. Лишить человека живота Элен бы не убоялся — до этих пор он никого не убил только потому, что не было нужды и соответствующего настроения… Что там говорили про доково несчастье? Ничего конкретного, все растекается. Хотя стоп. Мак сказал, что Доку ни за что не написать книжку. Вот оно! Неужто Мак? Раз Мак так в этом уверен, значит, он и навредил? Да, как ни грустно, все сходилось на Маке. Мака Элен тоже любил, поэтому подумал: может, еще сговоримся по-доброму, не придется убивать?..
Под кипарисом становилось темно, так темно, что уж и читать нельзя (Элен всегда судил о свете по тому, можно ли читать, хотя книжек и в руки не брал). Зажегся фонарь над парадным входом в «Медвежий стяг». У Дока света не было. С холма, из окон Королевской ночлежки, лился тусклый свет керосиновой лампы… Снова и снова Элен пробовал вернуться к сладкому бездумью, да не тут то было. В голове неотвязно вертелось: «Мак виноват. Пускай все исправляет!»
Элен встал, отряхнулся от кипарисовых чешуек и направился домой. Он прошел вдоль ржавых труб, пересек колею железки, вот и родная тропка. Издалека, приглушенные корпусами консервного завода, долетали звуки трубы Какахуэте. Мальчишка играл «Шторм на море», и морские львы у Китайского мыса вторили ему лаем.
В Ночлежке вовсю шла игра в крестики-нолики. Играли на полу. Поблизости, чтоб далеко не ходить, стоял кувшин с вином.
— Вот и Элен, — сказал Мак. — Причаливай.
— Мак, — грустно сказал Элен, — пойдем выйдем…
— Что-что? — не понял Мак.
— А то, что ты сейчас огребешь!
— За что?
Этого вопроса Элен боялся больше всего. Как бы половчее ответить?
— Пойдем, там узнаешь.
— Элен, детка, что с тобой? — спросил Мак с ласковым участием. — Скажи, может, я чем помогу.
Элен почувствовал, как улетучивается его решимость.
— Что ты сделал с Доком?! — заорал он исступленно. — Кого хочешь, а Дока не тронь!!!
— А что я сделал? — удивился Мак. — Ничего я не сделал. Ну, разве раскрутил на доллар-другой, так ведь мы все из него деньги тянем. Помнится, и ты как-то раз…
— Зачем сказал, что ему не написать книжку?!
— Так ты об этом?
— А то о чем. Ишь как ты сразу забоялся!..
— Ладно, забоялся, забоялся, — облегченно сказал Мак. — Другой раз не забоюсь… Сядь отдохни. Отпей глоток из кувшина…
Все бросились приголубливать Элена. Он расчувствовался и чуть не плакал. Но все равно не мог забыть о несчастном Доке.
— Вы должны ему помочь, — твердил он. — Вы же знаете, как он мается. Помогите ему!
— Понимаешь, не в нас тут дело, — сказал Мак. — Вся беда в том, что он дал сомнению, аки червю, угнездиться в душе своей.
— Вот-вот, золотые слова, — подтвердил Уайти II.
— Отговорки, — мрачно сказал Элен. — Надо что-то делать…
Мак подумал, подумал, потом сказал:
— Ребята, а ведь Элен прав. Какие мы эгоисты! Самому лучшему другу не хотим помочь. Стыд! Спасибо, Элен — открыл глаза… Если б случилась беда со мной, хотел бы я, чтоб Элен был рядом. Советчик из него, может, и никудышный, зато он настоящий друг, никогда не предаст!
Элен в растерянности склонил голову набок. За свою жизнь он слышал так мало похвал…
— Вношу предложение, — продолжал тем временем Мак. — Встанем и выпьем за здоровье Элена — благородной души!
И все друзья — Мак, Эдди, Уайти I и Уайти II — встали и обступили Элена, и каждый по очереди выпил за него, лихо отставив локоть. Всем стало так хорошо, что захотелось еще… На третий раз Элен не выдержал:
— А нельзя… за что-нибудь такое выпить, чтоб и мне с вами?
— За Пасифик-Гров! — радостно провозгласил Эдди. Лед был сломан. Всех охватило благорасположение.
Пришлось почать очередной бочонок из погребов Эдди.
Эдди вынул пробку, чутко принюхался.
— Как же, как же, помню… Я сюда слил из абсентовой бутылки, мексиканцы не допили…
— Аромат-то, аромат, — сказал Мак. — Аж на всю комнату…
Чувство было такое, будто вернулись старые добрые времена. Вот если б еще Гай был здесь! Выпьем за старину Гая, за ушедшего друга!
Абсент, смягчивший вкус смеси, сообщил ему вместе с тем что-то невыразимо сладостное и старинное. И в обитателей Ночлежки словно вселился дух старинного джентльменства. «Только после вас», — говорили они друг другу прикладываясь ко вновь наполняемому кувшину.
— Вот будут у нас деньги, пойдем к Уолворту, купим наконец стаканы! — сказал Мак.
— Какие к черту стаканы! Мы же их перекокаем, — сказал Уайти II. — Но мне нравится твоя мысль!
Все вдруг осознали, что наступил один из тех моментов, когда история словно приостанавливается, выбирая, каким путем двигаться дальше. Осознали, что будут вспоминать эту ночь как начало новой эпохи. В такие минуты людей тянет к ораторству.
Мак утвердился, прислонясь к плите, и постучал по вытяжке — тише, мол!
— Джентльмены! Давайте поклянемся вытащить Дока из бездны отчаяния, в которой он пребывает…
— Помнится, как-то раз мы уже хотели сделать ему добро… — осторожно сказал Эдди. — Помните, как за лягушками ездили?..
Но Мак был безмятежен:
— Где нам было тогда — молодо-зелено. А теперь мы все продумаем — чтоб не оплошать!
Элен пребывал в умилении — вернулись старые дружные времена! — и речь его стала счастливо-бессвязной.
— За Пасифик-Гров, — уже в который раз повторял он.
Мак откинул дверцу плиты и сел на нее.
— Долго я думал, — оказал он, — все последние дни только и думаю…
— Ну, конечно, на что ты еще способен, — сказал Уайти II.
— Есть у меня одна идея… — продолжал Мак, не обращая на него внимания.
— Не мешай, дубина, — сказал Эдди.
— Это ты кому? — спросил Уайти II.
— Так, никому, — невинно отвечал Эдди, — но коль уж ты отозвался…
— Есть у меня одна идея… если вы, конечно, в состоянии воспринимать, — важно сказал Мак. — Предупреждаю, она может прийтись вам не по нутру. Все же обдумайте ее серьезно, поменьше эмоций… По-моему, Доку нужна жена…
— Что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25