Ни одной красной за весь вечер. Везло так, будто завтра ему вышка.
А Симе Швец-Цареву светило максимум от трех до семи. Не срок, и потому удача не летела за ним птичкой. Не вилась пчелкой, стрекозой над темечком. Наследник боевых традиций, как простодырый, никудышный фуфел, колесил по городу. Носом сопел, ногтями скреб затылок. Сшибал куски, бумагу занимал, чтоб завтра притартать брату Вадюхе обещанные полторы штуки.
Сколько напрасно сожжено литров и калорий. В то время, как цена вопроса — всего ничего. Штука «Агдама» и пара оплеух. Ирка Малюта ждала звонкого справа. Смачного в рог. Последний способ протрезветь, очнуться. Попросту резкость навести.
Водка, во всяком случае, не помогала. Как-то неверно с самого начала одно ложилось на другое. Три звездочки на три семерки. Тьма только лишь сгущалась. Густела и шевелилась, словно каша из тараканов и мокриц. Вот если бы явился милый. Ворвался, устроил тарарам. Все смел, поставил на попа, и солнышко бы встало само собой. Но Сима не спешил на помощь. И потому во вторник Ирка снова нажралась. Нахрюкалась, надралась. Проснулась в среду ясным днем, а жидкости кончились. Стопроцентная утилизация. Наплакала чая. Два стакана растворила в организме, оделась без посторонней помощи и поехала в институт. Попала на лекцию профессора Кулешова о внутреннем строении человеческого тела.
Только знания о физике того, что с ней творится, не принесли Ирине Афанасьевне Малюте облегчения. Ей нужна была лирика. Рассказ о запахах черемухи и ночных светлячках. За пару дней девица настолько радикально промыла клетки головного и спинного мозга, что к третьей, чистой заре уже нуждалась в очевидцах. Свидетелях ее акробатических этюдов с бесцеремонными Вадюхой и Юрцом. Соглядатаях, фиксировавших ее ночной поход за правдой, заплыв без компаса, бинокля и трусов.
Приснились ей, или полынь в це-два-о-аш навеяла лица патрульных:
— Найдите его, мальчики!
В кино или же наяву являлись сиротской, синей краской крашенные стены мусарской дежурки? Стол гладкий, белый лист бумаги?
— Он, Сима… Дима Швец-Царев!
Шарада, ребус, тайна. Зеленая хреновина попала в глаз. А в результате мокрое место по обе стороны от переносицы. Нулевая видимость.
Вот если бы любимый возник и просветил. Простого пендаля наладил. Все стало бы немедленно на место. Да, было. Заложила милого, сдала для его же собственной пользы. С учетом суммы общественных интересов. Пусть знает, пес.
Но красавец не спешил нарисоваться. Отчего последние извилины мхом зарастали у Ирки в котелке, осокой и чертополохом колосился чернозем. Силос стремительно и густо покрывал дорожки полушарий, точь-в-точь как молодой жирок. Топил в себе ключицу, ребра и тазобедренные кости глупой девки. Она бы замычала, но буква «м» отсутствовала в последней паре слов, засевших в черепушке. Зацепившихся.
"Сёдня вторник или четверг?"
А Вадька Швец-Царев и его закадычный друг, старлей центрального отдела УВД, Андрей Дементьев не секли, не бычили, не разбирались в ботанике. Не изучали жизнь растений. Ромашек, лопухов. Ясное понимание нелинейности пространственно-временных соотношений в полеводстве не упрощало гнусных планов. Мерзавцев шустрили. Вот ведь бараны. Раз пара суток выпала, элементарно стерлась из памяти Малюты, значит, конец войне. Всем вольно, разойтись.
Но врач и офицер не представляли, не догадывались, что уже у кассы. Дурацкую бумажку Симке можно продать сейчас. Сегодня. Листочек в клетку с распавшимся на буквы, разжижившимся заголовком. Заявление. Незарегистрированное. Не породившее, вопреки закону, записи в журнале. Лишь только звонок. Отдежуривший Андрей поднял с постели еще веселого Вадима и предложил.
— Ну, чо, лепила, не хочешь стрясти с сыночка Симы тысчонку на поправку подорванного здоровья? Мне половину!
Ровно. И можно было уже делить навар. Махаться. Хватать друг друга за грудки. Но понимания момента не было. И старший лейтенант Дементьев не тыкал пальцем в ресторанное меню, перебивая друга Вадьку, братуху, врача команды первой лиги. Андрюха химичил. Соображал. Прикидывал, как нейтрализовать шлюху.
— Ты понял, голая сидит и с таким форсом спрашивает: а чем это у вас воняет тут? Проверяющая, блин!
Булки и бублик. Когда мурашки бегают по голубой шкуре, высоким не интересуешься. Красивого не хочешь. А когда наружный эпителий розового цвета и скрыт под теплым, уютным слоем ткани, уже волнуешься. По-другому дышишь. О крепости любви, о силе чувства думаешь. Размышляешь размышлялкой. По крайней мере, так было у Ирки. В среду Малюта хотела только одного. Встретить. В глаза родного заглянуть и высмотреть ответ. Голубчик, милый на аркане, в сетях? Или она сама сварилась. Кончилась. В бреду, в белой горячке. Готовьте клизму и пинцет.
Но не получилось. Не вышло. Собиралась заглянуть в «Льдину», но начала с «Солдатского», запуталась в стаканах и снова день закончила в горячей ванне с бутылкой рублевой синьки. Яичным шампунем сводила с этикетки фиолетовый штамп "Ресторан Волна".
И только светлый день четверг обещал встречу. Мгновенье истины. Рыбная аура дня благоприятствовала. Счастливое стеченье обстоятельств лишило кралю шанса. Не позволило нахрюкаться, набраться, нализаться раньше времени. Марина Воропаева, медичка-одногруппница зазвала в гости. Заманила Малюту взглянуть на камешки. Потрогать. Примерить. То да се. Отвлечься. Не мучить провода. Не бросать телефонную трубку раз в час только потому, что на дальнем конце все время не тем голосом не тот человек отвечает. Послеполуденный кризис переждать, и в «Льдинку». Трезвой. Чистой и быстрой, как огурец.
— Сережки, два колечка, цепка… — Маринка тараторила уверенно и руку Малюты держала в своей руке. Шершавой и сухой.
— Длинная? — Ирка не сопротивлялась. Шла. Интерес к жизни в ней не угас. Хотелось быть нарядной и счастливой.
— Ага… досюда, — Маринка показала. Поскребла пальчиком то место, где полагалось быть водоразделу между цельномолочными правой и левой.
— Ты бы поролон, что ли, себе туда набила, — с неожиданной сердечностью посоветовала ей запойная дура. Продрала глазки. Икнула дружески.
— Ой, ну ты скажешь, — Воропаиха и не подумала обидеться. — А правда, мне локоны идут?
Подруга жила рядом с институтом. За березовой рощей. За ворохом зеленых кружев Кировского района. Само бальное платье кто-то унес, упер. А красота, резная и воздушная, осталась.
Еще сережки, два колечка, цепка… На той стороне, в одной из полдесятка пятиэтажек, что обводили штрих-пунктиром кромку зеленых насаждений. Улица Лазо, 11. Зачем туда ходила безголовая Малюта? Могла же без проблем на Красноармейскую, 130. В красивом центре города приятнее прибарахлиться. Повертеться перед зеркалом. Здесь чеки выдают и бархатом обшитые коробочки. Здесь мент со штатной кобурой и в шкафчике — прецизионные весы. А у Маринки Воропаевой золото темное, цацки сомнительного происхождения. Но дешево. Совсем недорого. Как правило, в кредит. В этот же раз и вовсе даром. Сначала поносить, а деньги равными частями позже.
— Да ну, неважно, мне бы только знать, что ты возьмешь. А рассчитаешься потом, ну, хоть когда. На той неделе половину, если сможешь. До конца мая главное, и остальное можно даже в июне.
— Лишь бы тебе понравилось, — повторяла Воропаиха и вдаль глядела. Сквозь хлорофилл и целлюлозу. Туда, где серые хрущевки в ряд. Вагончики без паровозика.
Удобно. Всегда есть куда свалить. Где перекантоваться между двумя обязательными лентами. Маркса и Энгельса пересидеть. Но вот гульнуть, толпою закатить после уроков и оторваться всласть — это никак. Строго по расписанию приходит мать. Закончит смену, повесит на гвоздик респиратор, помоется казенным мылом, и разбегайтесь, насекомые. Мастер режимного завода «Авангард» шутить не будет.
Дочка Марина тоже. Две очень серьезные особи.
— Дяде Косте полтинник. Юбилей. Взяла отгулов до конца недели, поехала в Прокопьевск. Курей щипать да картоху чистить.
Такая версия. С деньгами можно не спешить, бутылочка «Ркацители» в наличии, и мать уехала. Все чисто и красиво. Только у Ирки вечный анекдот. Ей мало просто так попасться. Несчастной надо непременно вляпаться. Споткнуться и упасть. Двумя коленями воткнуться в грязь и даже локоть замарать. Действительно. Какой с кефира опохмел? Запаха нет, а ноги сами по себе. Не держат.
— Ой, — вскрикивает Маринка Воропаева. Хватает подругу за вторую ладошку. И поет, ликует, буквально на себе несет, затаскивает на третий этаж.
— Сейчас отмоем. Отстираем мигом. Погладим. Даже пятнышка не будет.
И никаких революций. Приливов и отливов. Внезапных озарений на почве счастливого, внепланового воздержания. Лужа, последнее препятствие, и та преодолена. Кругом на месте не последует.
"Нет, знаешь что, Маринка? Завтра. Сегодня у меня в четыре встреча, а мне еще домой заехать надо".
Чуда не будет. Ночной сказочник-дождик не благоприятствовал любви. Только лишь — оперативным и следственным действиям. Лейтенанты открыли входную дверь блестящим, новехоньким дубликатом ключа. Вошли как сквознячок. Бесшумно миновали коридор, а в комнату ворвались. Вломились. Ласты завернули. В такую позу поставили Иру Малюту, что в зеркало взглянуть уже никак нельзя. Только почувствовать макушкой. Холодок серебра ощутить, в котором еще пять секунд назад отражалась Ирина Афанасьевна, не только сверкая левым золотом, но и чужим костюмчиком шурша. Новеньким, синим, воропаевским.
— Закрыла! Закрыла! — включилась за спиной хозяйка. Завыла строго по плану, согласно предварительной договоренности. — У мамки в комнате закрыла и обокрасть хотела.
— Ты чё, совсем? — сверчок пытался крылышки расправить в горле Малюты, но стало узким.
— Ой, помогите, помогите, — грудь Воропаихи вздымалась и без поролона. Очень выразительно. Льняные локоны ночной завивки дивно смотрелись на фоне гневного румянца. Конечно. Ведь накануне, буквально вчера, эти энергичные люди в форме по-дружески, наглядно и доступно, объяснили девушке суть. Есть в уголовном кодексе статья. Двести восьмая. Торговля краденым. И предусматривает от пяти и до семи, если деяние попахивает умыслом и промыслом.
— Воровка, мерзкая паскуда, — Маринка возмущалась совершенно натурально.
Пять с плюсом. Получилось. Не зря вчера Андрей Дементьев пыль поднимал. Даже с мамашей побеседовал. Встретил у проходной, до остановки проводил. Любезно. Ход операции «Сирена» изложил. Видную роль внештатного сотрудника Марины В. немного приоткрыл. И без вопросов. Дисциплинированная Зинаида Алексеевна сегодня после смены отправилась к подруге. Поехала, приобщенная к великим тайнам государственного устройства и функционирования. Пошла смотреть котят и фильм, очередную серию киноэпопеи "Вечный зов".
Ковал железо Андрей Михайлович. Пока алело, багровело, гнул. Нужную форму придавал. Точил. И к двадцать одному ноль-ноль уже имел в руках три документа.
Во-первых, собственноручное заявление гражданки Воропаевой Марины Викторовны. Сигнал о грабеже.
Во-вторых, протокол задержанной на месте преступления студентки первого курса Южносибирского мединститута Малюты Ирины Афанасьевны.
И третье, чистосердечное признание.
Документ, написанный твердой рукой трезвого человека. Под диктовку, но это исключительно с целью минимизации орфографических ошибок. Столь важной и необходимой для четкого и связного изложения причин. Мотивов, побудивших Ирину Афанасьевну Малюту оговорить, оклеветать солдата срочной службы Дмитрия Васильевича Швец-Царева.
"… из чувства мести, ревности и с тайным намереньем шантажировать в дальнейшем его и членов семьи указанного молодого человека для получения денежного выкупа".
Трижды в теченье вечера Малюта, обманщица, воровка, пыталась расцарапать менту рожу. Дважды швыряла ему в морду тяжелые предметы. Только ни разу не попала. Зато сомненья отмела. И это куда важнее. Туман сошел. Кровоснабженье мозга восстановилось. Девица теперь точно и определенно знала, что с ней произошло два дня тому назад. Но главное, что надо сделать. Буквально завтра.
Рот
Цель жизни, смысл существования появился и у Лени Зухны. На несколько мгновений пропал, погасла звездочка. И снова вспыхнула на горизонте. Сигнал. Ориентир. Спичка в руке бесконечно далекого друга. Зажглась над широким Красным проспектом. Как индикатор. Плюс-минус ночной стереофонии. Сейчас еще разок мигнет, и музыка польется. Неповторимая. Прекрасная.
И Леня уже не расстанется с ней. Весь уйдет, растворится в ее космическом настое, политуре. Станет астральной четвертушкой, восьмушкой, тридцатьвторой. Неотъемлемой частью всех сразу мелодий с акцентом на слабую долю. И не будет больше черных дней и черных ночей, лишь годы. Световые. Парсеки, бесконечные, словно пять змеек нотного стана, с ящерицей, скрипичным ключом во главе. Не выпьешь и не съешь.
Да, он исчезнет. Пропадет для них для всех. Сейчас. Нырнет, как рука, в карман боковой улицы. Тихонечко вибрируя. Монеткой покатится на звук колес. На запах транссибирских поездов. Дух, демон. Словно волна, проникнет в скворечню общего вагона. В спину толкнет электровоз. Стекло и железо. На запад. На запад. На небо. По землю. Прочь с плоской земли.
Он прорвется. Уйдет по дну карельского озера. По льду Финского залива. Выйдет на ту сторону. Вынырнет. И встретит Джима. И лица осветит огонек. И они закурят.
Иди сюда. К'мон.
А люди вокруг Лени пели. Радовались. У них был свой повод. Земной. Володя Само, художественный руководитель ВИА "Алые паруса", расстался с холостой жизнью. Женился. Как начал десять дней тому назад в столице нашей родины, городе Москве, так и не мог остановиться. Женился в каждом городе гастрольного турне. В иных и по два раза выходило. Случалось. А вот в разгульном и широком Новосибирске неугомонный Вова, похоже, собирался даже одновременно. Над речкой Обь. На беленькой и черненькой.
Как и положено высокому блондину, любителю четушек, флакончиков, походных фляжек малого объема, он вел голубушек. Буквально нес и правую, и левую. Решительно придерживал за шейки. Нежно. Шествовал во главе шумной кавалькады, растянувшейся на полквартала. Ветер заплетал буйные Володины кудри. Ночной зефир веселился со всеми. Песню подхватывал и раздавал отставшим товарищам.
Секреты тела худрука лишь в радиусе трех метров. Бросал под ноги молочную слюну и лимонадные брызги пота. А слова, разумное, доброе, вечное, улетали, колбасили за версту и дальше, дальше, дальше:
— Всевышний, купи мне
Газ двадцать четыре,
Друзья на колесах,
А я пилю пёхом.
— И ножки, — легко подхватывал нить импровизации следующий в цепочке. Такой же ветеран молодежной сцены. Вес штатный, а роста только половина. Гут в кепке. Капитанскую кожу, кнопочку с пуговкой пыталась стянуть дама. Зубами. Еще одна красавица из местной обоймы. Хотела чмокнуть темя. Отметиться на лысой крыше великого артиста. Альпинистка.
— И ножки устали,
и нет больше сил,
Я жду в эту среду
Большой черный "Зил".
Хорошо гуляли. С размахом. Без оглядки. Действительно, все можно. Пожалуйста. После того, как Вовик расписался. Пузо признал. Впервые в жизни. В.Д.Самылин. Вовчик Само. Зашел в один москонцертовский кабинет. Полчасика послушал негромкое виваче. Примерно сорок тактов на пять восьмых. Вышел на улицу Неглинная, поймал мотор и поехал делать предложение. На фиг, на фиг. У девушки, оказывается, много телефонов в книжке. Одна рука на Петровке, а вторая — на Лубянке. Судьба выкатила Володе остальное. И ему надо принимать, с радостью брать подарок.
Вот как он стал четырежды молодоженом Советского Союза. Вступил в законный брак буквально в день отлета. Махнулся колечками с Анютой, маломерной буфетчицей из клуба Трубного завода. Дал поносить фамилию. И нормально. Формат любимый, карманный, а штуки с вишенками, как у большой. Сейчас, конечно, легли на пузо, будто лапки зайчика, но через месяц снова станут ушками. Пойдет. Бутерброды с горбушей и сервелатом лепит классные. Владимир целый год бесплатно столовался. Подкреплялся между репетициями. Губу не заворачивал.
И в ЗАГСе не ломался. Придвинули журнальчик. Вова — автограф. Только сердечко не стал рядом лепить, как девочкам в блокнотики. Сойдет и так. Обнялись, поцеловались и полетели. Анюта — домой, вовкины карточки показывать, а Само — гастролировать. Чесать Сибирь. Восточную и Западную. Медовый месяц, как-никак.
— Горько, — орали в самолете. И запивали. Смывали. Разбавляли кислым и сладким. Чистой и смешанной.
— Горько, — раскладывали на пять, на семь, на девять голосов. Кулисы ходуном ходили. Жизнь. Славно гулял народ. Два гитариста, басист с косицей, барабанщик в кепке, саксофонист, трубач, три вокалиста, администратор, звукорежиссер и два рабочих сцены. Аркаша Васин и Ленчик Зухны.
Цел. От девичьего смеха не погиб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
А Симе Швец-Цареву светило максимум от трех до семи. Не срок, и потому удача не летела за ним птичкой. Не вилась пчелкой, стрекозой над темечком. Наследник боевых традиций, как простодырый, никудышный фуфел, колесил по городу. Носом сопел, ногтями скреб затылок. Сшибал куски, бумагу занимал, чтоб завтра притартать брату Вадюхе обещанные полторы штуки.
Сколько напрасно сожжено литров и калорий. В то время, как цена вопроса — всего ничего. Штука «Агдама» и пара оплеух. Ирка Малюта ждала звонкого справа. Смачного в рог. Последний способ протрезветь, очнуться. Попросту резкость навести.
Водка, во всяком случае, не помогала. Как-то неверно с самого начала одно ложилось на другое. Три звездочки на три семерки. Тьма только лишь сгущалась. Густела и шевелилась, словно каша из тараканов и мокриц. Вот если бы явился милый. Ворвался, устроил тарарам. Все смел, поставил на попа, и солнышко бы встало само собой. Но Сима не спешил на помощь. И потому во вторник Ирка снова нажралась. Нахрюкалась, надралась. Проснулась в среду ясным днем, а жидкости кончились. Стопроцентная утилизация. Наплакала чая. Два стакана растворила в организме, оделась без посторонней помощи и поехала в институт. Попала на лекцию профессора Кулешова о внутреннем строении человеческого тела.
Только знания о физике того, что с ней творится, не принесли Ирине Афанасьевне Малюте облегчения. Ей нужна была лирика. Рассказ о запахах черемухи и ночных светлячках. За пару дней девица настолько радикально промыла клетки головного и спинного мозга, что к третьей, чистой заре уже нуждалась в очевидцах. Свидетелях ее акробатических этюдов с бесцеремонными Вадюхой и Юрцом. Соглядатаях, фиксировавших ее ночной поход за правдой, заплыв без компаса, бинокля и трусов.
Приснились ей, или полынь в це-два-о-аш навеяла лица патрульных:
— Найдите его, мальчики!
В кино или же наяву являлись сиротской, синей краской крашенные стены мусарской дежурки? Стол гладкий, белый лист бумаги?
— Он, Сима… Дима Швец-Царев!
Шарада, ребус, тайна. Зеленая хреновина попала в глаз. А в результате мокрое место по обе стороны от переносицы. Нулевая видимость.
Вот если бы любимый возник и просветил. Простого пендаля наладил. Все стало бы немедленно на место. Да, было. Заложила милого, сдала для его же собственной пользы. С учетом суммы общественных интересов. Пусть знает, пес.
Но красавец не спешил нарисоваться. Отчего последние извилины мхом зарастали у Ирки в котелке, осокой и чертополохом колосился чернозем. Силос стремительно и густо покрывал дорожки полушарий, точь-в-точь как молодой жирок. Топил в себе ключицу, ребра и тазобедренные кости глупой девки. Она бы замычала, но буква «м» отсутствовала в последней паре слов, засевших в черепушке. Зацепившихся.
"Сёдня вторник или четверг?"
А Вадька Швец-Царев и его закадычный друг, старлей центрального отдела УВД, Андрей Дементьев не секли, не бычили, не разбирались в ботанике. Не изучали жизнь растений. Ромашек, лопухов. Ясное понимание нелинейности пространственно-временных соотношений в полеводстве не упрощало гнусных планов. Мерзавцев шустрили. Вот ведь бараны. Раз пара суток выпала, элементарно стерлась из памяти Малюты, значит, конец войне. Всем вольно, разойтись.
Но врач и офицер не представляли, не догадывались, что уже у кассы. Дурацкую бумажку Симке можно продать сейчас. Сегодня. Листочек в клетку с распавшимся на буквы, разжижившимся заголовком. Заявление. Незарегистрированное. Не породившее, вопреки закону, записи в журнале. Лишь только звонок. Отдежуривший Андрей поднял с постели еще веселого Вадима и предложил.
— Ну, чо, лепила, не хочешь стрясти с сыночка Симы тысчонку на поправку подорванного здоровья? Мне половину!
Ровно. И можно было уже делить навар. Махаться. Хватать друг друга за грудки. Но понимания момента не было. И старший лейтенант Дементьев не тыкал пальцем в ресторанное меню, перебивая друга Вадьку, братуху, врача команды первой лиги. Андрюха химичил. Соображал. Прикидывал, как нейтрализовать шлюху.
— Ты понял, голая сидит и с таким форсом спрашивает: а чем это у вас воняет тут? Проверяющая, блин!
Булки и бублик. Когда мурашки бегают по голубой шкуре, высоким не интересуешься. Красивого не хочешь. А когда наружный эпителий розового цвета и скрыт под теплым, уютным слоем ткани, уже волнуешься. По-другому дышишь. О крепости любви, о силе чувства думаешь. Размышляешь размышлялкой. По крайней мере, так было у Ирки. В среду Малюта хотела только одного. Встретить. В глаза родного заглянуть и высмотреть ответ. Голубчик, милый на аркане, в сетях? Или она сама сварилась. Кончилась. В бреду, в белой горячке. Готовьте клизму и пинцет.
Но не получилось. Не вышло. Собиралась заглянуть в «Льдину», но начала с «Солдатского», запуталась в стаканах и снова день закончила в горячей ванне с бутылкой рублевой синьки. Яичным шампунем сводила с этикетки фиолетовый штамп "Ресторан Волна".
И только светлый день четверг обещал встречу. Мгновенье истины. Рыбная аура дня благоприятствовала. Счастливое стеченье обстоятельств лишило кралю шанса. Не позволило нахрюкаться, набраться, нализаться раньше времени. Марина Воропаева, медичка-одногруппница зазвала в гости. Заманила Малюту взглянуть на камешки. Потрогать. Примерить. То да се. Отвлечься. Не мучить провода. Не бросать телефонную трубку раз в час только потому, что на дальнем конце все время не тем голосом не тот человек отвечает. Послеполуденный кризис переждать, и в «Льдинку». Трезвой. Чистой и быстрой, как огурец.
— Сережки, два колечка, цепка… — Маринка тараторила уверенно и руку Малюты держала в своей руке. Шершавой и сухой.
— Длинная? — Ирка не сопротивлялась. Шла. Интерес к жизни в ней не угас. Хотелось быть нарядной и счастливой.
— Ага… досюда, — Маринка показала. Поскребла пальчиком то место, где полагалось быть водоразделу между цельномолочными правой и левой.
— Ты бы поролон, что ли, себе туда набила, — с неожиданной сердечностью посоветовала ей запойная дура. Продрала глазки. Икнула дружески.
— Ой, ну ты скажешь, — Воропаиха и не подумала обидеться. — А правда, мне локоны идут?
Подруга жила рядом с институтом. За березовой рощей. За ворохом зеленых кружев Кировского района. Само бальное платье кто-то унес, упер. А красота, резная и воздушная, осталась.
Еще сережки, два колечка, цепка… На той стороне, в одной из полдесятка пятиэтажек, что обводили штрих-пунктиром кромку зеленых насаждений. Улица Лазо, 11. Зачем туда ходила безголовая Малюта? Могла же без проблем на Красноармейскую, 130. В красивом центре города приятнее прибарахлиться. Повертеться перед зеркалом. Здесь чеки выдают и бархатом обшитые коробочки. Здесь мент со штатной кобурой и в шкафчике — прецизионные весы. А у Маринки Воропаевой золото темное, цацки сомнительного происхождения. Но дешево. Совсем недорого. Как правило, в кредит. В этот же раз и вовсе даром. Сначала поносить, а деньги равными частями позже.
— Да ну, неважно, мне бы только знать, что ты возьмешь. А рассчитаешься потом, ну, хоть когда. На той неделе половину, если сможешь. До конца мая главное, и остальное можно даже в июне.
— Лишь бы тебе понравилось, — повторяла Воропаиха и вдаль глядела. Сквозь хлорофилл и целлюлозу. Туда, где серые хрущевки в ряд. Вагончики без паровозика.
Удобно. Всегда есть куда свалить. Где перекантоваться между двумя обязательными лентами. Маркса и Энгельса пересидеть. Но вот гульнуть, толпою закатить после уроков и оторваться всласть — это никак. Строго по расписанию приходит мать. Закончит смену, повесит на гвоздик респиратор, помоется казенным мылом, и разбегайтесь, насекомые. Мастер режимного завода «Авангард» шутить не будет.
Дочка Марина тоже. Две очень серьезные особи.
— Дяде Косте полтинник. Юбилей. Взяла отгулов до конца недели, поехала в Прокопьевск. Курей щипать да картоху чистить.
Такая версия. С деньгами можно не спешить, бутылочка «Ркацители» в наличии, и мать уехала. Все чисто и красиво. Только у Ирки вечный анекдот. Ей мало просто так попасться. Несчастной надо непременно вляпаться. Споткнуться и упасть. Двумя коленями воткнуться в грязь и даже локоть замарать. Действительно. Какой с кефира опохмел? Запаха нет, а ноги сами по себе. Не держат.
— Ой, — вскрикивает Маринка Воропаева. Хватает подругу за вторую ладошку. И поет, ликует, буквально на себе несет, затаскивает на третий этаж.
— Сейчас отмоем. Отстираем мигом. Погладим. Даже пятнышка не будет.
И никаких революций. Приливов и отливов. Внезапных озарений на почве счастливого, внепланового воздержания. Лужа, последнее препятствие, и та преодолена. Кругом на месте не последует.
"Нет, знаешь что, Маринка? Завтра. Сегодня у меня в четыре встреча, а мне еще домой заехать надо".
Чуда не будет. Ночной сказочник-дождик не благоприятствовал любви. Только лишь — оперативным и следственным действиям. Лейтенанты открыли входную дверь блестящим, новехоньким дубликатом ключа. Вошли как сквознячок. Бесшумно миновали коридор, а в комнату ворвались. Вломились. Ласты завернули. В такую позу поставили Иру Малюту, что в зеркало взглянуть уже никак нельзя. Только почувствовать макушкой. Холодок серебра ощутить, в котором еще пять секунд назад отражалась Ирина Афанасьевна, не только сверкая левым золотом, но и чужим костюмчиком шурша. Новеньким, синим, воропаевским.
— Закрыла! Закрыла! — включилась за спиной хозяйка. Завыла строго по плану, согласно предварительной договоренности. — У мамки в комнате закрыла и обокрасть хотела.
— Ты чё, совсем? — сверчок пытался крылышки расправить в горле Малюты, но стало узким.
— Ой, помогите, помогите, — грудь Воропаихи вздымалась и без поролона. Очень выразительно. Льняные локоны ночной завивки дивно смотрелись на фоне гневного румянца. Конечно. Ведь накануне, буквально вчера, эти энергичные люди в форме по-дружески, наглядно и доступно, объяснили девушке суть. Есть в уголовном кодексе статья. Двести восьмая. Торговля краденым. И предусматривает от пяти и до семи, если деяние попахивает умыслом и промыслом.
— Воровка, мерзкая паскуда, — Маринка возмущалась совершенно натурально.
Пять с плюсом. Получилось. Не зря вчера Андрей Дементьев пыль поднимал. Даже с мамашей побеседовал. Встретил у проходной, до остановки проводил. Любезно. Ход операции «Сирена» изложил. Видную роль внештатного сотрудника Марины В. немного приоткрыл. И без вопросов. Дисциплинированная Зинаида Алексеевна сегодня после смены отправилась к подруге. Поехала, приобщенная к великим тайнам государственного устройства и функционирования. Пошла смотреть котят и фильм, очередную серию киноэпопеи "Вечный зов".
Ковал железо Андрей Михайлович. Пока алело, багровело, гнул. Нужную форму придавал. Точил. И к двадцать одному ноль-ноль уже имел в руках три документа.
Во-первых, собственноручное заявление гражданки Воропаевой Марины Викторовны. Сигнал о грабеже.
Во-вторых, протокол задержанной на месте преступления студентки первого курса Южносибирского мединститута Малюты Ирины Афанасьевны.
И третье, чистосердечное признание.
Документ, написанный твердой рукой трезвого человека. Под диктовку, но это исключительно с целью минимизации орфографических ошибок. Столь важной и необходимой для четкого и связного изложения причин. Мотивов, побудивших Ирину Афанасьевну Малюту оговорить, оклеветать солдата срочной службы Дмитрия Васильевича Швец-Царева.
"… из чувства мести, ревности и с тайным намереньем шантажировать в дальнейшем его и членов семьи указанного молодого человека для получения денежного выкупа".
Трижды в теченье вечера Малюта, обманщица, воровка, пыталась расцарапать менту рожу. Дважды швыряла ему в морду тяжелые предметы. Только ни разу не попала. Зато сомненья отмела. И это куда важнее. Туман сошел. Кровоснабженье мозга восстановилось. Девица теперь точно и определенно знала, что с ней произошло два дня тому назад. Но главное, что надо сделать. Буквально завтра.
Рот
Цель жизни, смысл существования появился и у Лени Зухны. На несколько мгновений пропал, погасла звездочка. И снова вспыхнула на горизонте. Сигнал. Ориентир. Спичка в руке бесконечно далекого друга. Зажглась над широким Красным проспектом. Как индикатор. Плюс-минус ночной стереофонии. Сейчас еще разок мигнет, и музыка польется. Неповторимая. Прекрасная.
И Леня уже не расстанется с ней. Весь уйдет, растворится в ее космическом настое, политуре. Станет астральной четвертушкой, восьмушкой, тридцатьвторой. Неотъемлемой частью всех сразу мелодий с акцентом на слабую долю. И не будет больше черных дней и черных ночей, лишь годы. Световые. Парсеки, бесконечные, словно пять змеек нотного стана, с ящерицей, скрипичным ключом во главе. Не выпьешь и не съешь.
Да, он исчезнет. Пропадет для них для всех. Сейчас. Нырнет, как рука, в карман боковой улицы. Тихонечко вибрируя. Монеткой покатится на звук колес. На запах транссибирских поездов. Дух, демон. Словно волна, проникнет в скворечню общего вагона. В спину толкнет электровоз. Стекло и железо. На запад. На запад. На небо. По землю. Прочь с плоской земли.
Он прорвется. Уйдет по дну карельского озера. По льду Финского залива. Выйдет на ту сторону. Вынырнет. И встретит Джима. И лица осветит огонек. И они закурят.
Иди сюда. К'мон.
А люди вокруг Лени пели. Радовались. У них был свой повод. Земной. Володя Само, художественный руководитель ВИА "Алые паруса", расстался с холостой жизнью. Женился. Как начал десять дней тому назад в столице нашей родины, городе Москве, так и не мог остановиться. Женился в каждом городе гастрольного турне. В иных и по два раза выходило. Случалось. А вот в разгульном и широком Новосибирске неугомонный Вова, похоже, собирался даже одновременно. Над речкой Обь. На беленькой и черненькой.
Как и положено высокому блондину, любителю четушек, флакончиков, походных фляжек малого объема, он вел голубушек. Буквально нес и правую, и левую. Решительно придерживал за шейки. Нежно. Шествовал во главе шумной кавалькады, растянувшейся на полквартала. Ветер заплетал буйные Володины кудри. Ночной зефир веселился со всеми. Песню подхватывал и раздавал отставшим товарищам.
Секреты тела худрука лишь в радиусе трех метров. Бросал под ноги молочную слюну и лимонадные брызги пота. А слова, разумное, доброе, вечное, улетали, колбасили за версту и дальше, дальше, дальше:
— Всевышний, купи мне
Газ двадцать четыре,
Друзья на колесах,
А я пилю пёхом.
— И ножки, — легко подхватывал нить импровизации следующий в цепочке. Такой же ветеран молодежной сцены. Вес штатный, а роста только половина. Гут в кепке. Капитанскую кожу, кнопочку с пуговкой пыталась стянуть дама. Зубами. Еще одна красавица из местной обоймы. Хотела чмокнуть темя. Отметиться на лысой крыше великого артиста. Альпинистка.
— И ножки устали,
и нет больше сил,
Я жду в эту среду
Большой черный "Зил".
Хорошо гуляли. С размахом. Без оглядки. Действительно, все можно. Пожалуйста. После того, как Вовик расписался. Пузо признал. Впервые в жизни. В.Д.Самылин. Вовчик Само. Зашел в один москонцертовский кабинет. Полчасика послушал негромкое виваче. Примерно сорок тактов на пять восьмых. Вышел на улицу Неглинная, поймал мотор и поехал делать предложение. На фиг, на фиг. У девушки, оказывается, много телефонов в книжке. Одна рука на Петровке, а вторая — на Лубянке. Судьба выкатила Володе остальное. И ему надо принимать, с радостью брать подарок.
Вот как он стал четырежды молодоженом Советского Союза. Вступил в законный брак буквально в день отлета. Махнулся колечками с Анютой, маломерной буфетчицей из клуба Трубного завода. Дал поносить фамилию. И нормально. Формат любимый, карманный, а штуки с вишенками, как у большой. Сейчас, конечно, легли на пузо, будто лапки зайчика, но через месяц снова станут ушками. Пойдет. Бутерброды с горбушей и сервелатом лепит классные. Владимир целый год бесплатно столовался. Подкреплялся между репетициями. Губу не заворачивал.
И в ЗАГСе не ломался. Придвинули журнальчик. Вова — автограф. Только сердечко не стал рядом лепить, как девочкам в блокнотики. Сойдет и так. Обнялись, поцеловались и полетели. Анюта — домой, вовкины карточки показывать, а Само — гастролировать. Чесать Сибирь. Восточную и Западную. Медовый месяц, как-никак.
— Горько, — орали в самолете. И запивали. Смывали. Разбавляли кислым и сладким. Чистой и смешанной.
— Горько, — раскладывали на пять, на семь, на девять голосов. Кулисы ходуном ходили. Жизнь. Славно гулял народ. Два гитариста, басист с косицей, барабанщик в кепке, саксофонист, трубач, три вокалиста, администратор, звукорежиссер и два рабочих сцены. Аркаша Васин и Ленчик Зухны.
Цел. От девичьего смеха не погиб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23