Однако черствый Грачик, несмотря на сопровождавшую предложение демонстрацию отягощавшего рюкзак запаса не слишком даже грязного овоща, отказался. Тогда незнакомец, одержимый благородным, но навязчивым желанием, попытался всучить ему последовательно журнал "Аврора" без обложки, но с продолжением милицейского детектива, одноразовую, но французскую зажигалку, изящный предмет - перочинный ножик с пилочкой для ногтей и в конце концов еще нестарые часы "Слава" в корпусе из желтого металла.
- Спасибо, не надо,- всякий раз, однако, демонстрировал Лысый смесь гордыни, брезгливости и непонимания физиологии углеводородного сгорания организма.
- Ну, а что, что тебе надо? - потребовал раздосадованный "несун", дезертир трудового фронта уже в виду конечной для него платформы Перово.
- Сколько стоит метро?
- Пятачок.
- Дайте десять копеек,- даже под бременем крайней нужды честно глядя в лицо собеседнику, вымолвил Лысый.
Незнакомец заволновался, порылся в кармане, вынул не то документ в корочке, не то пластиковый чехольчик. извлек из него какую-то картонку и протянул Мишке.
- Устроит? - спросил, вставая и распрямляясь. - На и это,- решил тут и с корочкой расстаться,- катайся на здоровье с именем дяди Саши, с моим то есть, на устах. Желаю счастья.
Но что, что он ему дал? Друзья, единый проездной на июнь. О!
ОТКРЫВАЙТЕ ШИРЕ ДВЕРИ
Итак, неутомимый транспортир на серой плоскости фасада торопился обрести благословенную секунду свободы от бесконечного конфликта тупого и острого углов. Шестнадцать десять на глазах превращались в шестнадцать одиннадцать.
Ступая по липким кругляшкам с синими снежинками букв "Пломбир Морозко", Лысый, обладатель единого проездного билета на июнь, двигался к выходу с тринадцатой платформы.
Навстречу ему спешили пассажиры электропоезда, следовавшего до популярного сорок седьмого километра ("Электрозаводская", "Новая", "Перово", "Ждановская" и далее со всеми).
- Лимита,- скривила губки при виде пропыленных трико нашего героя юная узкобедрая и сероглазая наследница дома и сада в дачном кооперативе "имени Папанина".
- Нет,- оценил Мишку ленивым взглядом ее кавалер, невоздержанность которого в еде и питье лишала естественных пропорций на груди его синей майки изображенный солярный знак одного из старейших учебных заведений Новой Англии. Сумка в руках у Лысого (черная, болоньевая) сделала тон знатока насмешливым и категоричным.- Это Малаховка по колбасу прибыла.
Да ради Бога, они могли смеяться Мишке прямо в лицо, он бы не заметил, не обратил внимания, не придал значения. Добрая, ласковая толпа несла его мимо табло и указателей, сумок, сеток и картонных коробок со щедрой мадьяркой "Винимпэкс". Он шел, доверившись этой сороконожке, увлекшей по усеянным апельсиновой кожурой ступеням вниз, в переполненные катакомбы залов и переходов, минуя киоски, открытые и закрытые, лотки, тележки, столики, холодные ящики автоматических касс и освещенные клетки с тетрадками, тетками и компостерами, вглубь, рассекая хвост, выползший из камеры хранения, огибая сумки, сетки, чемоданы, картонки с промасленным австрийским орлом, по шипящим дневным электричеством тоннелям, вверх, вниз, навстречу красной фуражке метрополитена, не извиняясь и не останавливаясь, скорее, скорее вдохнуть гудящий вдохнуть гудящий сквозняк платформы, вдоль которой, подталкивая друг друга лиловыми носами по никотиновым разводам кафеля, скользнули короткие стрелки и замерли, уткнувшись в божественное слово "Университет".
Ну что ж, путь Лысому был указан рукой Провидения, он не пошел прямо на сине-красную будку "Союзпечать", а пересек перрон наискосок, предпочел целеустремленный рокот сырой преисподни разнообразию звуков площади, пропахшей резиной и трехкопеечным сиропом. Он вошел в беспересадочный вагон, и двери, к которым не следовало прислоняться, осторожно закрылись у него за спиной. А вышел бы на площадь, в кармане между эстакадой с замершей на ней вереницей спальных вагонов и людским многоголосьем у стен казанского терминала, мог бы, и очень даже запросто, свидеться с вечно датым субъектом. Вечно датым, но непременно в железнодорожной фуражке с черным околышком.
Серьезно, мог бы встретиться с Сергеем Кулиничем, по прозвищу Винт. Это не исключено, но с фатальной неизбежностью, впрочем, не угрожало ему, ибо Винтяра на площади перед смрад отпускного лета источавшими дверями (для нужд разнополых пассажиров выделенных отделений вокзала) стоял не один, горячась и волнуясь, он толковал о чем-то с наглым коротышкой в курточке из растрескавшейся и облупившейся искусственной кожи и в форменной, как это и ни смешно, чуть набок съехавшей кепке с алой на фоне белого кружка буквой "Т".
Предмет спора двух представителей конкурирующих средств сообщения стоял в некотором удалении и представлял собой Ленку Лапшу. Вяло долизывая обмылок мороженого "Бородино", она загорала у солнышком пригретого, салатного цвета (со следами недавней рихтовки) крыла автомобиля ГАЗ-24, и на затылке ее красовалась некогда сердобольным Емелей Грачику презентованная самодельная шапка с длинным козырьком из синего денима.
Надо признаться, ночь Ленка провела очень беспокойную, укрывшись в пустом купе, она прислушивалась к внешнему миру, холодея и замирая, ибо до ее ушей доносились странные и зловещие звуки - вскрики, удары, хлопанье дверей, возбужденные голоса и слово "кровь", произнесенное кем-то, стремительно пробежавшим по коридору.
Открывать же ненормальная не собиралась даже Чомбе, явившемуся далеко за полночь среди мирной раскачки и убаюкивающего скрипа. Гуляка долго урезонивал ее через пластик и убедил, лишь пригрозив проводником.
По прибытии покинуть убежище Лавруха не решилась, облюбовала багажную полку, забралась туда и дышала беззвучно и после того, как опустевший состав, вздрогнув, отправился по звонким стрелкам отыскивать тупик, а Винт, задраив парадное, обходить свои владения.
Конечно, он ее нашел, поприветствовал детским веселым словом (требующим в случае особого расположения обыкновенно определения "потная"), фамильярно удивился ее находчивости, после чего предложил немедленно слезть и перестать бояться, ибо:
- Твоих волков уже давно мусорня грызет.
О своих собственных неладах с власть имущими Кулинич умолчал, с одной стороны, демонстрируя свойственное своей натуре необыкновенное легкомыслие, с другой - особую беззаботность, проистекавшую от принятого им в это утро решения, никого не предупреждая, сменить профессию. И хотя в выборе нового поприща он еще колебался, но ввиду внезапно открывшейся перспективы сделать бригадирше "тухлой" козью морду испытывал на фоне редко покидавшего его подъема и возбуждения особое вдохновение.
С Лаврухой, пребывая в отличном расположении духа, он обошелся восхитительно, как рыцарь и джентльмен, а именно - накормил хлебом со сладким чаем, дал из эмпээсовского энзе димедрола, нацедил валерианки и уложил у себя в "конторке" спать, пообещав лично отвезти в Лужники после обеда.
За выходным светофором поезд Южносибирск - Москва уже ждали. Разные люди с примерно одинаковым настроением. К распахнувшейся двери двенадцатого вагона подошел небрежно одетый мужчина сумрачного вида и коротко спросил, не тратя времени на приветствия:
- Ну?
Винт вместо ответа освободил проход, приглашая хмурого типа и дальше не стесняться. Для гостя он отомкнул пассажиров в пути не принимавший ватер и, кивнув головой в сторону мягких, черемшовые фитонциды источавших мешков, сообщил:
- В этом году последняя.
Но пришелец, казалось, и не заметил того, ради чего тащился ранним утром в такую даль. Он присел у порога и недоверчиво стал щупать японский полиэтилен.
- А покрышки ты тоже сдаешь?
- Сдаю,- без колебания, без сомнения, без всякого зазрения совести, на уровне условного рефлекса распорядился чужим добром Винт.
- Слушай, я сейчас племяша к тебе пришлю,- засуетился клиент.
- Сто восемьдесят,- предупредил Кулинич.
- Сколько?
- Восемнадцать,- подтвердило исчадие ада.
- Слушай, я не разбираюсь,- не без подобострастия сказал дядька, вставая и заглядывая Винту в глаза,- ты с племяшом решай. Он на колесах, мигом будет. Идет?
Родственником знакомого перекупщика оказался как раз таксист в потерявшей вид и блеск куртке. Явился он вопреки обещаниям не мигом, а часам к двенадцати и пригласил Винта на выход, кинув в его служебное окно камешек.
Резина пленила его, но восемнадцать он счел несуразной компенсацией за труды и беспокойства Кулинича. Невольно принятый и тем и другим тон некоторого самоуверенного пренебрежения полюбовному соглашению не способствовал и вообще неизвестно, куда мог завести двух коммерсантов, кабы не неожиданное предложение Винта.
- Хорошо,- сказал он, прерывая очередную напряженную паузу,- бери по пятнадцать с половиной. Только сейчас положишь, как за восемнадцать, а разницу я тебе верну, если устроишь мне с девочкой хату на недельку.
Уважения ни к чему не имевший водитель первого таксопарка похмыкал, поинтересовался, просто хату или с "телкой" в комплекте, что-то прикинул, ухмыльнулся, повеселел, предложил Винту 'Ораl, короче, согласился ударить по рукам. Прощаясь же, сам назначил место встречи - шестнадцать ноль-ноль на стоянке у Казанского.
Итак, хату Винт просил "просто", как помещение с мебелью и дверью в клозет.
- Телка с собой,- ответил он на прямо поставленный вопрос.
Из чего очевиден неутешительный вывод - Ленкой вновь хотели распорядиться, с ее желаниями не слишком считаясь.
Но, ловя тут лукавые взгляды читателей, давно приметивших ловкость Ленкиного простоватого, но сноровистого ангела-хранителя, автор и сам не может не улыбнуться, зная наперед - у очередного злодея, как и у всех предшествующих, в искус введенных физической слабостью и умственной незатейливостью Лапши, ничего не вышло. И тем не менее улыбка его несколько неуверенная, деланная, и очки, как видите, не блестят, опущенные долу, ибо, увы, утомленный безрассудством подопечной, из-за правого плеча поглядывающий строго и решительно но сторонам, на лихой подвиг деву подвигнув, сам репутацию поддержать не сумел, быстротой реакции не блеснул, не пригнул голову, не сгруппировался, "поберегись" не крикнул, и потому поздравлять Лавруху с очередным избавлением как-то язык не поворачивается.
Впрочем, никто нас и не торопит для растерянного разведения рук к тому месту, где улица Сретенка, вливаясь в Сухаревскую площадь, вытекает из нее Первой Мещанской, и потому позволим себе увильнуть, ненадолго, но все же избежать объяснения, с какой стати поджидавший в оговоренном месте неулыбчивый шоферюга с ходу предложил Винту: "Отойдем",- отложим это на потом, а сейчас возьмемся за описание волшебного путешествия Михаила Грачика в подземной трубе, проложенной от Сокольников через Каланчевку до Парка, а оттуда выведенной на воспетые лекарем-киевлянином Воробьевы горы.
Постараемся описать все с мельчайшими подробностями, с обстоятельностью, приличествующей тому моменту (волнующему, безусловно), когда из самого красивого подземелья в мире вышел на свет наш лысый мечтатель и увидел в небесах путеводную, из красной петлицы вынутую эмблему внутренних войск. То есть пятиконечную звезду, обрамленную лавровым полумесяцем и вознесенную золотым шпилем на головокружительную высоту.
Но вот печаль, как быть с благим намерением - ничего, ни одной микроскопической детали не упустить, если буквально сразу, начав с первого шага нашего героя к вожделенной цели, невозможно вспомнить, "в голове" он ехал или "в хвосте", то есть к трамвайному ли кругу его вынес эскалатор или же на перекресток академических проспектов, лицом к возводившемуся за деревьями корпусу гуманитарных факультетов.
Увы. похоже, придется вновь (незаметно, конечно) последовательность и скрупулезность подменять эмоциями и напором.
Итак, он прибыл, несгибаемый странник, Лобачевский, Резерфорд (Софья Ковалевская - Мария Складовская), прошел вдоль музыкального ряда фигурной ограды, пересек узкую улочку и идет вдоль многоэтажного флигеля, даже и не подозревая, что сие. Боже праведный, и есть физический факультет...
А возможно, он следовал по другому пути, все так же не подозревая об умопомрачительной близости к астрофизике, похрустывал красными катышками жженой глины, приближался к чугунному Михаилу Васильевичу, полному вы- соких дум. Аве, цезарь...
Впрочем, совершенно определенно можно сказать одно,- вошел он в один из последних (по времени возведения) обитаемых монументов созидательной неутомимости эм-гэ-бэ через клубную часть. Тогда для этого не надо было вооруженному рацией милиционеру протягивать пропуск с красной полосой. Достаточно было толкнуть решительно турникет и войти в храм.
Так Мишка и поступил, а войдя, немедленно обратился к седоусому носителю красной повязки на рукаве немодного и строгого костюма.
- Извините,- сказал Грачик и, сознавшись в не столичном своем происхождении, попросил соблаговолить указать месторасположение заочных платных подготовительных курсов, пригласивших его из сибирского немыслимого далека на очную летнюю сессию.
- Корпус "В",- отчеканил старик, неодобрительно разглядывая столицу явившегося покорять провинциала. Впрочем, полумрак помещения и дальнозоркость вахтера смягчали впечатление.
- А где это?
- Я провожу,- подняв голову, обратил на Лысого безоблачный взор молодец с красной повязкой на рукаве синей ковбойки, до этого за спиной отставного бойца невидимого фронта углубленно изучавший композицию из разноформатных бумаг, прижатых голубым стеклом к зеленому сукну служебного стола.
Но, несмотря на такую невиданную любезность, Мишке все же пришлось некоторое время поплутать под гранитными капителями среди бронзовых бюстов, по мраморной крошке, замирая от восторга, восхищаясь и борясь с легким головокружением, естественным для человека, не евшего уже почти сутки.
Пришлось, поскольку провожатый счел свою миссию выполненной, едва лишь поравнялся с лестницей, по пролетам которой плыл из озвученного кассовыми колокольчиками подполья аромат кофе, мешаясь с трактирным духом тушеной капусты.
- Туда, туда, а там свернешь,- напутствовал самаритянин, соскальзывая по широким ступеням в заведение общепита.
Итак, он положился на грачиковское чутье, и Мишка не обманул ожиданий, не подвел товарища. В конце концов изящным пальцем очаровательной казашки он был направлен в огромные двери, кои вывели его во внутренний двор, прямо к высокому крыльцу с желанным прямоугольником вывески "Дирекция заочных подготовительных курсов при Московском государственном университете".
От порога внутрь вел неширокий, состарившийся паркетом пахший коридор, вдоль стен которого на некогда блиставшей лаком клепке стоял ряд деревянных кресел, в лучшие годы, возможно, внимавших Презенту или, чем черт не шутит, самой Лепешинской. Сейчас на откидных сиденьях и у ножек ученых ветеранов располагались сумки и чемоданы, несколько молодых людей, а также чья-то мама сидели здесь же, среди ручной клади, а кое-кто стоял у распахнутых боковых дверей, за которыми очередь, обретая привычное чередование носов и затылков, загибалась к деревянному барьеру.
- Вы? - спросил Лысый того, кто, по его разумению, был последним среди ждущих благословения.
- Он,- переадресовали Мишку к большеголовому юноше, взволнованно блиставшему белками у самых дверей.
- За мной,- не стал отпираться названный.
Сколько их было, опережавших к концу рабочего дня нашего путника? Десять? Пятнадцать? Не так уж много. в конце концов, но если иметь в виду им задуманное, и три, и два были бы лишними, увы, приватного тет-а-тет с дирекцией подготовительных курсов и ее представителями требовала деликатная грачиковская натура.
Сесть ему было негде, а переминаться у входа в атмосфере сплошной нервозности Мишка счел не полезным для своего недоеданием ослабленного организма, решил прогуляться в полумраке, но, пройдя десяток шагов по коридору, остановился перед украшавшей дерматин табличкой "Заведующий".
И, вперив в нее взор, признаемся, почувствовал не слабость, не восторг, а прилив той шальной и необузданной энергии, которая однажды вывела почти прямиком из постылого Академгородка к верхней полке на запад уносившегося скорого поезда.
Итак, сейчас он попробует, заперто или нет, сейчас, пульс девяносто, сто, сто десять, сто двадцать. И тут, только вообразите, кожзаменитель сам двинулся ему навстречу встречу, дверь стала отворяться сама по себе, и голубые глаза споткнулись о комок из Азии прибывших нервов и мышц.
- Вы ко мне?
- Да,- ответил Лысый отрывисто и поклонился - Разрешите?
- Прошу,- посторонилась, пропуская неожиданного посетителя, белобрысая дама лет сорока, сухопарая, с голубыми прожилочками на запястьях, еженощную пытку папильотками усугублявшая дневное невоздержанностью в недорогих, но массивных безделушках (с камешками и без) из серебра и мельхиора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49