бугатти“, „Банда с улицы Бюси“.Марсель несколько раз звонил брату и довольно сухо просил заглянуть к нему: он обеспокоен.— Ты заходишь слишком далеко. У нас будут неприятности.— Подожди следующего номера. Мы там публикуем протокол допроса свидетелей.Ошеломленный, Марсель, должно быть, сказал себе, что всегда заблуждался насчет брата. А Рене эта свалка только возбуждала. «Сколько это будет стоить? Пять десять тысяч?» Пьебеф, мстя полиции, не забывал и про барыш, так что выплаченные ему суммы давно перевалили за тысячу франков.Одна из статей называлась «Любовник профессиональной сводни Луизы Мариани» и начиналась так: «Неужели квартал Сен-Жермен-де-Пре будет представлен в муниципальном совете содержателем дома терпимости?»
Дело в том, что любовница Джанини, некая Луиза Мариани, держала не то чтобы дом под красным фонарем, но заведение «Массаж всех видов» на улице Мсьеле-Пренс.В ту пору Франсуа нисколько не смущало, что Вивиана продолжает вечерами промышлять около бара Пополя. Его привычки почти не изменились. Он приходил к ней на свидание, и, бывало, ему приходилось ждать в баре, откуда он мог видеть, как на углу поперечной улочки она расстается с очередным клиентом.Вопреки уверениям Франсуа в день смерти Жермены, Джанини не стал издавать газету, чтобы поддержать свою кандидатуру; он действовал с помощью плакатов, а главное, неимоверно низкими ценами привлекал толпы народа к себе в магазин. И еще оказывал давление на общественное мнение в барах и кафе, где его люди всегда были готовы поставить выпивку любому и каждому.«Джанини и „Негр“. Разумеется, в статье имелся в виду не настоящий негр, а ночной клуб на улице Расина, который содержал Тони, брат Джанини. Поговаривали, что после полуночи там при закрытых дверях идет крупная игра и что у полиции есть веские основания делать вид, будто ей ничего не известно.Но особенно много шуму наделала история про сбитую девочку, потому что она сильнее всего воздействовала на чувства читателей. А поскольку в ней оказалось замешано множество самых разных лиц, она заинтересовала не только обитателей квартала, но и весь Париж, вышла за рамки предвыборной борьбы, и о ней вынуждены были заговорить крупные газеты.В результате один из муниципальных советников, некий Данбуа, надеясь подкузьмить коллегу Лекуэна, сделал в Ратуше запрос и потребовал административного расследования, чтобы установить, каким образом полицейский протокол оказался опубликован в газете. Неожиданно для всех предложение о расследовании было принято незначительным большинством и с тех пор отравляет настроение муниципальному совету и префекту полиции.А Пьебеф звонил все чаще, назначая свидания в самых неожиданных местах забегаловках для шоферов, каких-то неведомых киношках, вокзальных буфетах и даже пригородных кабачках.Фамилии причастных к делу становились привычными и чуть ли не обретали известность. Задавленную девочку звали Марсела Тоген; ее мать несколько лет назад бросил муж, и теперь она работала в мастерской искусственных цветов на авеню Парк-Монсури. Когда в газете была объявлена подписка в ее пользу и опубликована фотография, она чуть ли не в отчаянии прибежала в редакцию.— Умоляю вас, прекратите! Я понимаю, вы действуете из лучших побуждений, но даже не представляете, что мне приходится из-за этого терпеть. Вчера меня опять вызывали в полицию и грубо спросили, за сколько я согласилась дать вам сведения. Я со слезами уверяла, что я тут ни при чем, но мне не поверили и угрожали. Мой хозяин тоже зол, он противник вашего кандидата.Дело Джанини тянулось не только до переизбрания Марселя, но и послужило трамплином для «Хлыста», первые номера которого делались в том же самом помещении. Именно в ту пору Франсуа поселил Вивиану на улице Дарю.Пьебеф тихой сапой добился-таки своего. Его мишенью — и вскоре все догадались об этом — был бригадир Бутарель, правая рука старшего комиссара Жамара, главы отдела светской жизни. Оказывается, Бутарель написал рапорт, положивший конец карьере инспектора Пьебефа. Этого самого Бутареля видели в «Негре», где он ужинал за роскошно накрытым столом в обществе братьев Джанини и Луизы Мариани. А еще как-то раз в приступе ярости он разбил аппарат у фотографа, когда тот снял его с кучей свертков при выходе из магазина Джанини.Деятельность Пьебефа была столь же безудержна, сколь и таинственна. В редакции частенько задумывались, где он добывает документы, которыми не покладая рук снабжает ее и которые, невзирая на первоначальные сомнения, всегда оказываются подлинными. Надо ли понимать это так, что он принял в компанию шурина?Пьебеф не раз давал понять, что делится деньгами с каким-то любителем широко пожить, который занимает достаточно высокий пост. Иногда же уверял, что, хотя он теперь ни ногой в «заведение», как по давней привычке он именовал уголовную полицию, но кое-кто из старых коллег не может ни в чем ему отказать.За все три года Франсуа всего лишь раз видел пресловутого Джанини. И не узнал своего противника, хотя портреты его многократно печатались в «Хлысте», да и прежде Франсуа сталкивался с ним в магазине на улице Бюси, правда не представляя еще, какую роль этот человек сыграет в его судьбе.Они с Вивианой ужинали при свечах в фешенебельном кабаре «Монсеньор». От столика к столику переходили скрипачи. Вдруг Вивиана шепнула Франсуа на ухо:— Видел?— Кого?— Джанини!Он сидел напротив, буквально рядом, в обществе мужчины в летах и двух женщин; одна из них, светлая блондинка, вся увешанная драгоценностями, громко хохотала. Джанини курил сигарету и, выпустив струю дыма в сторону Франсуа, долго рассматривал его. Он не вскочил, не накинулся, как его люди у «Фуке», на Франсуа, не стал объясняться. Он просто разглядывал его — удивленно, задумчиво, потом пожал плечами и протянул метрдотелю бокал, чтобы тот налил шампанского.— Ты что, никогда не испытываешь страха? — со скрытым раздражением спросила Вивиана, которая тоже была удивлена поведением не столько Джанини, сколько Франсуа.
Сегодня в пивной «Глобус» Пьебеф вел себя нервно и даже агрессивно.— Надо полагать, вы не имеете ни малейшего представления о том, что произошло вчера на улице де Соссэ? — А так как Франсуа не отвечал, поскольку сказать ему было нечего, и ждал объяснений, Пьебеф продолжал:— Простой инспектор Сюрте был вызван в кабинет к министру, что случается далеко не каждый день. Там сидели два крупных чина из политической полиции. И как вы думаете, о ком беседовали эти господа за закрытыми дверьми, перед которыми к тому же сидел секретарь, отвечавший всем, что у господина министра совещание?О некоем Франсуа Лекуэне и его газете «Хлыст». Кстати, если вам интересно, фамилия этого инспектора Жорис.— Это он наведался сегодня утром в типографию?— Он самый.— Буссу узнал его по описанию.— Буссу — не дурак и к тому же достаточно давно занимается этим ремеслом, чтобы знать что к чему, но лучше бы он следил за тем, что делается в газете. Вы, разумеется, думаете, что эти господа всполошились из-за Джанини? Позвольте вам сообщить, что им на это дело наплевать. Да что я говорю! Им оно даже доставляет удовольствие. Ведь мы нападаем на уголовную полицию, а в министерстве ее не слишком-то жалуют. И не из-за какого-нибудь банкира или политика, о чьих мелких пакостях сообщил «Хлыст». Заметьте, вас не трогали два года. Пока вы работали по моим наводкам, вы ни разу не попали в переплет. Но с сегодняшнего дня на вас началась атака, а тот факт, что к делу подключили Жориса, не сулит ничего хорошего.Пьебеф извлек из кармана бумажку, газетную вырезку или, точнее сказать, кусок гранок.— Кто это дал в печать?Он таки добился желанного эффекта — ошарашил Франсуа. Заметка была достаточно безобидная, один из тех более или менее скабрезных материалов, какие печатаются на страницах «Хлыста» в рубрике «Правда ли…»: «…что одна из элегантнейших дам предместья Сен-Жермен графиня де В., хозяйка самого изысканного в Париже салона, никогда не была графиней и что ее отец, король растительных жиров, начинал в Оране как торговец арахисом?…что у этой графини была весьма бурная молодость и что один из ее бывших любовников, которого она, по-видимому, не забыла, недавно получил неожиданное повышение в одном из важных государственных у учреждений?…что на это повышение повлияла любовь некоторых особ к забавам вчетвером?»
— Но ведь это еще не опубликовано, — прочитав, невозмутимо заметил Франсуа.— Правильно. Это появится в завтрашнем номере, если только его не конфискуют. Вы все еще не понимаете?Информация, как вы только что справедливо заметили, еще не опубликована, но тем не менее вчера в пять из-за нее собрались те самые важные господа. Дошло, наконец?Это означает, что о ней было известно, что кто-то прочитал ее заранее.— Вы считаете, кто-нибудь из наших?— Вполне возможно. Я никому не доверяю, даже шурину. Но существует и другое предположение. Автор заметки и тот, кто подсунул ее министру, одно и то же лицо.— Не понимаю.— Не сомневаюсь. Я здесь как раз затем, чтобы все вам растолковать. Вы не станете отрицать, что в Париже немало людей возликовали бы, узнав, что вы сломали шею и «Хлыст» закрыт. Прекрасно! Теперь вообразите, что один из них, желая навлечь на вас гнев некоего могущественного лица, написал эту заметку, которую послал вам и этому лицу.— Начинаю догадываться.— Да ни о чем вы не догадываетесь. Вы хотя бы знаете, на кого тут намекают? Всего-навсего на министра финансов, а он не из тех, кто прощает такие штучки.Графиня, на которую вы нападаете, с давних пор его тайная советчица. По сути, все решения министерства финансов принимаются в ее особняке на бульваре Сен-Жермен. Итак, ему подсовывают эту заметочку. Он приходит в ярость и кидается за помощью к своему коллеге из министерства внутренних дел, который не может ему ни в чем отказать. Вот причина вчерашнего совещания, вернее, военного совета.— Немедленно звоню Буссу, — встревожился Франсуа.— Лучше сами поезжайте туда. Он, конечно, взвоет: матрицы уже готовы, и скоро начнут печатать. Я тут приготовил взамен небольшой материал. Передайте его Буссу. В общем, мы сыграем с ними неплохую шутку.Завтра им придется поломать голову, каким чудом «Хлыст» вышел без этой заметки. А самое веселое будет, если распоряжение уже подписано и завтра эти господа конфискуют номер, в котором ничего нет.
Когда Франсуа ужинал дома, г-жа Годишон ни за что не соглашалась сесть за стол. Сперва она спала в бывшей комнате Боба, а отец и сын в большой спальне, как во времена, когда Жермена лежала в больнице. Но потом Франсуа удалось снять для г-жи Годишон комнатку этажом выше, и Боб снова переселился к себе. Ее обставили заново, и выглядит она теперь очень славно. В квартире сменили обои, но большинство вещей осталось на своих местах, прибавился только шикарный радиоприемник.Выйдя из типографии, где Буссу предавался отчаянию, Франсуа решил переговорить с Раулем, который, как всегда в это время, сидел на террасе «Королевской таверны».— Сегодня или в будущем году, но это должно было произойти, — заметил он, когда Франсуа рассказал о действиях полиции. — Надеюсь, у тебя хватило ума понять, что вечно так продолжаться не могло. — И тут Рауль произнес фразу, которая, вполне возможно, объясняла, почему он все время так странно смотрит на брата:— Впрочем, не этого ли ты хотел?Франсуа постарался не задерживаться: приближалось время, когда на улице Деламбра садятся ужинать. Машину он в гараж не загнал, а оставил у дверей. Услышав три коротких гудка. Боб свесился из окна. Он очень вытянулся, но остался таким же худым; голос у него ломался, движения стали неуклюжими, словно мальчик еще не привык к тому, что превращается в мужчину.Г-жа Годишон отнюдь не приходила в восторг, когда Франсуа приезжал ужинать домой. Ей казалось, что тем самым он крадет часы ее вечернего общения с Бобом.— У меня только холодный ужин. Вы же не позвонили, что приедете.Франсуа поставил в квартире телефон, а ванную и кухню переоборудовал на современный лад.— Папа, ты вечером уходишь?Надо ли это понимать так, что Бобу тоже хочется, чтобы он ушел вечером? Франсуа не раз задавался подобными вопросами. Иногда во время ужина у него создавалось впечатление, будто своим присутствием он нарушает семейный уют, к которому не имеет никакого отношения. Возникло неловкое молчание. Г-жа Годишон и Боб обменялись взглядами, значения которых он не понимал.Интересно, знает ли она, что мальчик утром был на кладбище? Вполне вероятно. Может, это она и купила розы? Они оба воображают, будто Франсуа ничего не известно, а ему так хочется рассказать, во всяком случае Бобу, что он тоже съездил в Иври.— Машину я оставил у дома, потому что собираюсь прокатиться с тобой. Разумеется, если это тебе доставит удовольствие.— Ты же знаешь, это всегда доставляет мне удовольствие, но…Что это? Уж не подает ли г-жа Годишон мальчику знаки за спиной Франсуа?— Что — но?— Нет, ничего. Сделаю завтра.— Если что-нибудь срочное…— Нет, папа. Я с удовольствием проедусь.Бобу нравятся машины, особенно эта, открытая, которую Франсуа купил несколько недель назад — на лето.Время от времени в конце дня они вместе выезжают на прогулку. Едут вдоль Сены до Сен-Клу, сворачивают на Довильскую автостраду, иногда доезжают до Мантла-Жоли и там замаривают червячка в летнем кафе на берегу.— Когда ты научишь меня водить?— Пожалуй, этим летом на море или в деревне.— Мы поедем вместе на море?— Да, надеюсь выкроить месяц отпуска.— Ты уже третий год обещаешь и каждый год приезжаешь ко мне только на воскресенья.Любит ли его Боб? В иные дни Франсуа уверен в этом, но порой чувствует, что между ними возникает отчуждение. И всегда по причине замкнутости сына. Боб без умолку болтает о чем угодно, как будто догадывается, что отцу хочется задать какие-то вопросы, которые мальчик предпочел бы не слышать. И первым, разумеется, вопрос, поставивший бы все на свои места: ходят ли среди соучеников Боба толки про «Хлыст» и его издателя. И если да, то не сторонятся ли Боба другие ребята?Может быть, главное в этом. Вплоть до этого года Боб старался и делал прямо-таки блестящие успехи. Но вдруг, несколько месяцев назад, превратился в неуспевающего, словно потерял вкус к учению, и школа стала ему в тягость.Они катили в машине по почти пустым улицам, проехали мимо Эйфелевой башни, встретили у моста Мирабо запоздалый караван барж.— Боб, ты ничего не хочешь мне сказать?— Нет, папа. А почему ты спрашиваешь?— Просто так. Я рад, что мы с тобой вдвоем. Знаешь, это ведь самые лучшие мои часы за весь день. Помнишь, как мы, словно друзья, в первый раз приехали в Довиль?— Да.— Мы ведь по-прежнему друзья?— Да.Разговор раздражает мальчика, и Франсуа это чувствует, но сегодня он немножко опечален, возможно из-за роз на могиле. Уж не ревность ли это?— Я очень хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы никогда не знал бедности. Помнишь, какие мы были бедные?— Прошу тебя, папа, не будем об этом.— Ты прав. Я тоже не хочу больше думать об этом.Бедность слишком уродлива. Слишком ужасна. И я клянусь, что больше мы никогда не будем бедными.Сейчас они поднимаются по склону в Сен-Клу. Они могли бы поехать в Буживаль и взглянуть на дом, где родилась мать Франсуа. Сейчас дом уже обветшал, желтая краска облупилась, и на воротах в одичавший сад висит табличка: «Продается». Пожалуй, теперь Франсуа начинает лучше понимать свою мамочку, которая так и не сумела примириться с бедностью. Но уж ему-то больше не придется мириться с нею. Нет, ни за что на свете он больше не согласится на вечный страх и униженность, на безнадежное ощущение собственного ничтожества, которые несет с собой бедность.— Боб, тебе нравится новый велосипед?— Да, папа. Потрясающая машина.И все равно в его ответе, как всегда, не чувствуется подлинной радости. Нет какого-то огонька.— Может, съедим где-нибудь мороженого?— Как хочешь, папа.Навстречу им едут машины, где сидят парочки, в некоторых лежат букеты цветов. Они напомнили Франсуа утренние розы; поэтому он замолчал и уставился на дорогу.Нет, не стоит еще раз показывать мальчику дом, где родилась его бабушка. Это ему совершенно неинтересно.А о чем сейчас может думать Боб? И, как бы отвечая на вопрос, мальчик пробормотал:— Что-то дядя Рауль давно не заглядывал к нам.Всю обратную дорогу Франсуа ощущал внутри странную пустоту. Глава 4 Паркуя машину на Елисейских полях, Франсуа заметил м-ль Берту, выходящую из станции метро «Георг V», и решил подождать ее. Вчерашнего инспектора не было.Но это ничего не значит. Возможно, он сменился, а возможно, дежурство у него начинается в девять.М-ль Берта семенила степенно, неторопливо, прямо-таки с торжественностью курицы. Франсуа задал себе вопрос: о чем она думает сейчас, не подозревая, что за ней наблюдают, и что вообще она думает о нем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Дело в том, что любовница Джанини, некая Луиза Мариани, держала не то чтобы дом под красным фонарем, но заведение «Массаж всех видов» на улице Мсьеле-Пренс.В ту пору Франсуа нисколько не смущало, что Вивиана продолжает вечерами промышлять около бара Пополя. Его привычки почти не изменились. Он приходил к ней на свидание, и, бывало, ему приходилось ждать в баре, откуда он мог видеть, как на углу поперечной улочки она расстается с очередным клиентом.Вопреки уверениям Франсуа в день смерти Жермены, Джанини не стал издавать газету, чтобы поддержать свою кандидатуру; он действовал с помощью плакатов, а главное, неимоверно низкими ценами привлекал толпы народа к себе в магазин. И еще оказывал давление на общественное мнение в барах и кафе, где его люди всегда были готовы поставить выпивку любому и каждому.«Джанини и „Негр“. Разумеется, в статье имелся в виду не настоящий негр, а ночной клуб на улице Расина, который содержал Тони, брат Джанини. Поговаривали, что после полуночи там при закрытых дверях идет крупная игра и что у полиции есть веские основания делать вид, будто ей ничего не известно.Но особенно много шуму наделала история про сбитую девочку, потому что она сильнее всего воздействовала на чувства читателей. А поскольку в ней оказалось замешано множество самых разных лиц, она заинтересовала не только обитателей квартала, но и весь Париж, вышла за рамки предвыборной борьбы, и о ней вынуждены были заговорить крупные газеты.В результате один из муниципальных советников, некий Данбуа, надеясь подкузьмить коллегу Лекуэна, сделал в Ратуше запрос и потребовал административного расследования, чтобы установить, каким образом полицейский протокол оказался опубликован в газете. Неожиданно для всех предложение о расследовании было принято незначительным большинством и с тех пор отравляет настроение муниципальному совету и префекту полиции.А Пьебеф звонил все чаще, назначая свидания в самых неожиданных местах забегаловках для шоферов, каких-то неведомых киношках, вокзальных буфетах и даже пригородных кабачках.Фамилии причастных к делу становились привычными и чуть ли не обретали известность. Задавленную девочку звали Марсела Тоген; ее мать несколько лет назад бросил муж, и теперь она работала в мастерской искусственных цветов на авеню Парк-Монсури. Когда в газете была объявлена подписка в ее пользу и опубликована фотография, она чуть ли не в отчаянии прибежала в редакцию.— Умоляю вас, прекратите! Я понимаю, вы действуете из лучших побуждений, но даже не представляете, что мне приходится из-за этого терпеть. Вчера меня опять вызывали в полицию и грубо спросили, за сколько я согласилась дать вам сведения. Я со слезами уверяла, что я тут ни при чем, но мне не поверили и угрожали. Мой хозяин тоже зол, он противник вашего кандидата.Дело Джанини тянулось не только до переизбрания Марселя, но и послужило трамплином для «Хлыста», первые номера которого делались в том же самом помещении. Именно в ту пору Франсуа поселил Вивиану на улице Дарю.Пьебеф тихой сапой добился-таки своего. Его мишенью — и вскоре все догадались об этом — был бригадир Бутарель, правая рука старшего комиссара Жамара, главы отдела светской жизни. Оказывается, Бутарель написал рапорт, положивший конец карьере инспектора Пьебефа. Этого самого Бутареля видели в «Негре», где он ужинал за роскошно накрытым столом в обществе братьев Джанини и Луизы Мариани. А еще как-то раз в приступе ярости он разбил аппарат у фотографа, когда тот снял его с кучей свертков при выходе из магазина Джанини.Деятельность Пьебефа была столь же безудержна, сколь и таинственна. В редакции частенько задумывались, где он добывает документы, которыми не покладая рук снабжает ее и которые, невзирая на первоначальные сомнения, всегда оказываются подлинными. Надо ли понимать это так, что он принял в компанию шурина?Пьебеф не раз давал понять, что делится деньгами с каким-то любителем широко пожить, который занимает достаточно высокий пост. Иногда же уверял, что, хотя он теперь ни ногой в «заведение», как по давней привычке он именовал уголовную полицию, но кое-кто из старых коллег не может ни в чем ему отказать.За все три года Франсуа всего лишь раз видел пресловутого Джанини. И не узнал своего противника, хотя портреты его многократно печатались в «Хлысте», да и прежде Франсуа сталкивался с ним в магазине на улице Бюси, правда не представляя еще, какую роль этот человек сыграет в его судьбе.Они с Вивианой ужинали при свечах в фешенебельном кабаре «Монсеньор». От столика к столику переходили скрипачи. Вдруг Вивиана шепнула Франсуа на ухо:— Видел?— Кого?— Джанини!Он сидел напротив, буквально рядом, в обществе мужчины в летах и двух женщин; одна из них, светлая блондинка, вся увешанная драгоценностями, громко хохотала. Джанини курил сигарету и, выпустив струю дыма в сторону Франсуа, долго рассматривал его. Он не вскочил, не накинулся, как его люди у «Фуке», на Франсуа, не стал объясняться. Он просто разглядывал его — удивленно, задумчиво, потом пожал плечами и протянул метрдотелю бокал, чтобы тот налил шампанского.— Ты что, никогда не испытываешь страха? — со скрытым раздражением спросила Вивиана, которая тоже была удивлена поведением не столько Джанини, сколько Франсуа.
Сегодня в пивной «Глобус» Пьебеф вел себя нервно и даже агрессивно.— Надо полагать, вы не имеете ни малейшего представления о том, что произошло вчера на улице де Соссэ? — А так как Франсуа не отвечал, поскольку сказать ему было нечего, и ждал объяснений, Пьебеф продолжал:— Простой инспектор Сюрте был вызван в кабинет к министру, что случается далеко не каждый день. Там сидели два крупных чина из политической полиции. И как вы думаете, о ком беседовали эти господа за закрытыми дверьми, перед которыми к тому же сидел секретарь, отвечавший всем, что у господина министра совещание?О некоем Франсуа Лекуэне и его газете «Хлыст». Кстати, если вам интересно, фамилия этого инспектора Жорис.— Это он наведался сегодня утром в типографию?— Он самый.— Буссу узнал его по описанию.— Буссу — не дурак и к тому же достаточно давно занимается этим ремеслом, чтобы знать что к чему, но лучше бы он следил за тем, что делается в газете. Вы, разумеется, думаете, что эти господа всполошились из-за Джанини? Позвольте вам сообщить, что им на это дело наплевать. Да что я говорю! Им оно даже доставляет удовольствие. Ведь мы нападаем на уголовную полицию, а в министерстве ее не слишком-то жалуют. И не из-за какого-нибудь банкира или политика, о чьих мелких пакостях сообщил «Хлыст». Заметьте, вас не трогали два года. Пока вы работали по моим наводкам, вы ни разу не попали в переплет. Но с сегодняшнего дня на вас началась атака, а тот факт, что к делу подключили Жориса, не сулит ничего хорошего.Пьебеф извлек из кармана бумажку, газетную вырезку или, точнее сказать, кусок гранок.— Кто это дал в печать?Он таки добился желанного эффекта — ошарашил Франсуа. Заметка была достаточно безобидная, один из тех более или менее скабрезных материалов, какие печатаются на страницах «Хлыста» в рубрике «Правда ли…»: «…что одна из элегантнейших дам предместья Сен-Жермен графиня де В., хозяйка самого изысканного в Париже салона, никогда не была графиней и что ее отец, король растительных жиров, начинал в Оране как торговец арахисом?…что у этой графини была весьма бурная молодость и что один из ее бывших любовников, которого она, по-видимому, не забыла, недавно получил неожиданное повышение в одном из важных государственных у учреждений?…что на это повышение повлияла любовь некоторых особ к забавам вчетвером?»
— Но ведь это еще не опубликовано, — прочитав, невозмутимо заметил Франсуа.— Правильно. Это появится в завтрашнем номере, если только его не конфискуют. Вы все еще не понимаете?Информация, как вы только что справедливо заметили, еще не опубликована, но тем не менее вчера в пять из-за нее собрались те самые важные господа. Дошло, наконец?Это означает, что о ней было известно, что кто-то прочитал ее заранее.— Вы считаете, кто-нибудь из наших?— Вполне возможно. Я никому не доверяю, даже шурину. Но существует и другое предположение. Автор заметки и тот, кто подсунул ее министру, одно и то же лицо.— Не понимаю.— Не сомневаюсь. Я здесь как раз затем, чтобы все вам растолковать. Вы не станете отрицать, что в Париже немало людей возликовали бы, узнав, что вы сломали шею и «Хлыст» закрыт. Прекрасно! Теперь вообразите, что один из них, желая навлечь на вас гнев некоего могущественного лица, написал эту заметку, которую послал вам и этому лицу.— Начинаю догадываться.— Да ни о чем вы не догадываетесь. Вы хотя бы знаете, на кого тут намекают? Всего-навсего на министра финансов, а он не из тех, кто прощает такие штучки.Графиня, на которую вы нападаете, с давних пор его тайная советчица. По сути, все решения министерства финансов принимаются в ее особняке на бульваре Сен-Жермен. Итак, ему подсовывают эту заметочку. Он приходит в ярость и кидается за помощью к своему коллеге из министерства внутренних дел, который не может ему ни в чем отказать. Вот причина вчерашнего совещания, вернее, военного совета.— Немедленно звоню Буссу, — встревожился Франсуа.— Лучше сами поезжайте туда. Он, конечно, взвоет: матрицы уже готовы, и скоро начнут печатать. Я тут приготовил взамен небольшой материал. Передайте его Буссу. В общем, мы сыграем с ними неплохую шутку.Завтра им придется поломать голову, каким чудом «Хлыст» вышел без этой заметки. А самое веселое будет, если распоряжение уже подписано и завтра эти господа конфискуют номер, в котором ничего нет.
Когда Франсуа ужинал дома, г-жа Годишон ни за что не соглашалась сесть за стол. Сперва она спала в бывшей комнате Боба, а отец и сын в большой спальне, как во времена, когда Жермена лежала в больнице. Но потом Франсуа удалось снять для г-жи Годишон комнатку этажом выше, и Боб снова переселился к себе. Ее обставили заново, и выглядит она теперь очень славно. В квартире сменили обои, но большинство вещей осталось на своих местах, прибавился только шикарный радиоприемник.Выйдя из типографии, где Буссу предавался отчаянию, Франсуа решил переговорить с Раулем, который, как всегда в это время, сидел на террасе «Королевской таверны».— Сегодня или в будущем году, но это должно было произойти, — заметил он, когда Франсуа рассказал о действиях полиции. — Надеюсь, у тебя хватило ума понять, что вечно так продолжаться не могло. — И тут Рауль произнес фразу, которая, вполне возможно, объясняла, почему он все время так странно смотрит на брата:— Впрочем, не этого ли ты хотел?Франсуа постарался не задерживаться: приближалось время, когда на улице Деламбра садятся ужинать. Машину он в гараж не загнал, а оставил у дверей. Услышав три коротких гудка. Боб свесился из окна. Он очень вытянулся, но остался таким же худым; голос у него ломался, движения стали неуклюжими, словно мальчик еще не привык к тому, что превращается в мужчину.Г-жа Годишон отнюдь не приходила в восторг, когда Франсуа приезжал ужинать домой. Ей казалось, что тем самым он крадет часы ее вечернего общения с Бобом.— У меня только холодный ужин. Вы же не позвонили, что приедете.Франсуа поставил в квартире телефон, а ванную и кухню переоборудовал на современный лад.— Папа, ты вечером уходишь?Надо ли это понимать так, что Бобу тоже хочется, чтобы он ушел вечером? Франсуа не раз задавался подобными вопросами. Иногда во время ужина у него создавалось впечатление, будто своим присутствием он нарушает семейный уют, к которому не имеет никакого отношения. Возникло неловкое молчание. Г-жа Годишон и Боб обменялись взглядами, значения которых он не понимал.Интересно, знает ли она, что мальчик утром был на кладбище? Вполне вероятно. Может, это она и купила розы? Они оба воображают, будто Франсуа ничего не известно, а ему так хочется рассказать, во всяком случае Бобу, что он тоже съездил в Иври.— Машину я оставил у дома, потому что собираюсь прокатиться с тобой. Разумеется, если это тебе доставит удовольствие.— Ты же знаешь, это всегда доставляет мне удовольствие, но…Что это? Уж не подает ли г-жа Годишон мальчику знаки за спиной Франсуа?— Что — но?— Нет, ничего. Сделаю завтра.— Если что-нибудь срочное…— Нет, папа. Я с удовольствием проедусь.Бобу нравятся машины, особенно эта, открытая, которую Франсуа купил несколько недель назад — на лето.Время от времени в конце дня они вместе выезжают на прогулку. Едут вдоль Сены до Сен-Клу, сворачивают на Довильскую автостраду, иногда доезжают до Мантла-Жоли и там замаривают червячка в летнем кафе на берегу.— Когда ты научишь меня водить?— Пожалуй, этим летом на море или в деревне.— Мы поедем вместе на море?— Да, надеюсь выкроить месяц отпуска.— Ты уже третий год обещаешь и каждый год приезжаешь ко мне только на воскресенья.Любит ли его Боб? В иные дни Франсуа уверен в этом, но порой чувствует, что между ними возникает отчуждение. И всегда по причине замкнутости сына. Боб без умолку болтает о чем угодно, как будто догадывается, что отцу хочется задать какие-то вопросы, которые мальчик предпочел бы не слышать. И первым, разумеется, вопрос, поставивший бы все на свои места: ходят ли среди соучеников Боба толки про «Хлыст» и его издателя. И если да, то не сторонятся ли Боба другие ребята?Может быть, главное в этом. Вплоть до этого года Боб старался и делал прямо-таки блестящие успехи. Но вдруг, несколько месяцев назад, превратился в неуспевающего, словно потерял вкус к учению, и школа стала ему в тягость.Они катили в машине по почти пустым улицам, проехали мимо Эйфелевой башни, встретили у моста Мирабо запоздалый караван барж.— Боб, ты ничего не хочешь мне сказать?— Нет, папа. А почему ты спрашиваешь?— Просто так. Я рад, что мы с тобой вдвоем. Знаешь, это ведь самые лучшие мои часы за весь день. Помнишь, как мы, словно друзья, в первый раз приехали в Довиль?— Да.— Мы ведь по-прежнему друзья?— Да.Разговор раздражает мальчика, и Франсуа это чувствует, но сегодня он немножко опечален, возможно из-за роз на могиле. Уж не ревность ли это?— Я очень хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы никогда не знал бедности. Помнишь, какие мы были бедные?— Прошу тебя, папа, не будем об этом.— Ты прав. Я тоже не хочу больше думать об этом.Бедность слишком уродлива. Слишком ужасна. И я клянусь, что больше мы никогда не будем бедными.Сейчас они поднимаются по склону в Сен-Клу. Они могли бы поехать в Буживаль и взглянуть на дом, где родилась мать Франсуа. Сейчас дом уже обветшал, желтая краска облупилась, и на воротах в одичавший сад висит табличка: «Продается». Пожалуй, теперь Франсуа начинает лучше понимать свою мамочку, которая так и не сумела примириться с бедностью. Но уж ему-то больше не придется мириться с нею. Нет, ни за что на свете он больше не согласится на вечный страх и униженность, на безнадежное ощущение собственного ничтожества, которые несет с собой бедность.— Боб, тебе нравится новый велосипед?— Да, папа. Потрясающая машина.И все равно в его ответе, как всегда, не чувствуется подлинной радости. Нет какого-то огонька.— Может, съедим где-нибудь мороженого?— Как хочешь, папа.Навстречу им едут машины, где сидят парочки, в некоторых лежат букеты цветов. Они напомнили Франсуа утренние розы; поэтому он замолчал и уставился на дорогу.Нет, не стоит еще раз показывать мальчику дом, где родилась его бабушка. Это ему совершенно неинтересно.А о чем сейчас может думать Боб? И, как бы отвечая на вопрос, мальчик пробормотал:— Что-то дядя Рауль давно не заглядывал к нам.Всю обратную дорогу Франсуа ощущал внутри странную пустоту. Глава 4 Паркуя машину на Елисейских полях, Франсуа заметил м-ль Берту, выходящую из станции метро «Георг V», и решил подождать ее. Вчерашнего инспектора не было.Но это ничего не значит. Возможно, он сменился, а возможно, дежурство у него начинается в девять.М-ль Берта семенила степенно, неторопливо, прямо-таки с торжественностью курицы. Франсуа задал себе вопрос: о чем она думает сейчас, не подозревая, что за ней наблюдают, и что вообще она думает о нем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18