На то и собрание, чтобы обмениваться мнениями.Бестактностью, конечно, было упоминать «Загородный клуб». Но это — особая статья. Он это сделал нарочно, именно потому, что считал важным дать им эту зацепку.Если теперь они станут ему мстить — разве это не пойдет вразрез с их собственными принципами?Нора вздохнула и поднялась.— Ну-ну, будем надеяться на лучшее. А пока что пора спать.— Ты несправедлива к папе.— Я его еще ни словом не упрекнула.— Но смотришь на него так, словно осуждаешь.Не ввязываясь в спор с дочерью. Нора выключила телевизор и пошла на кухню, чтобы погасить свет.— Никому ничего не надо из холодильника?— Спасибо, нет, — отозвался Хиггинс, и Флоренс, как эхо, повторила:— Спасибо, нет.Она смотрела на отца, словно вдруг открыла в нем нового человека.— Люсиль тоже сказала, что ты смело держался, — быстро и нерешительно проговорила она.Что до Хиггинса, он ощущал сейчас одно — дьявольскую головную боль и тяжесть в желудке, доходящую до тошноты.В постели он поцеловал жену в щеку. Она тоже поцеловала его в темноте и заметила:— Ты весь горишь.— Понервничал сегодня, — ответил он, поворачиваясь, как обычно, на правый бок.— Спокойной ночи, Уолтер.— Спокойной ночи.И они услышали, как скрипнула кровать Флоренс. Глава 5 Назавтра все пошло совсем не так, как он думал.Ночью Хиггинс раза два просыпался, весь в испарине, чувствуя себя таким разбитым, словно заболевал. Болезнь сейчас была бы как нельзя более кстати. Проснись он наутро с воспалением легких или какой-нибудь другой серьезной болезнью, можно было бы на время избежать всякого общения с людьми. Лежал бы он тогда в постели, а жена ухаживала бы за ним, оберегала бы его покой, не пускаясь больше ни в какие объяснения. И никто, кроме доктора Роджерса, чье присутствие само по себе действует успокоительно, не имел бы к нему доступа.Доктор не словоохотлив, но то немногое, что от него слышишь, произносится веско и убежденно, оказывая чуть ли не гипнотический эффект. Интересно, мучают ли его какие-нибудь заботы? Случается ли ему усомниться в себе, в других? Встают ли перед ним вопросы наподобие тех, что осаждают Хиггинса последние три дня? Нет, это немыслимо: надо только посмотреть на это безмятежное лицо, на загадочную улыбку человека, знающего ответы на все вопросы.Карни его недолюбливает, лечится у доктора Кана, а про доктора Роджерса как-то сказал:— Самодовольный осел.С тех пор, стоит Хиггинсу увидеть доктора, ему всегда чудится сходство между его длинным бледным лицом и ослиной мордой.Наутро Хиггинс все-таки проснулся здоровым, и причин оставаться в постели у него не было. Он опять поднялся первым в доме, но на этот раз не для того, чтобы избежать встречи с домашними, — просто по субботам в магазин приходится являться пораньше. Дети в этот день встают поздно, особенно Флоренс, которой не надо в банк, — он закрыт, и в кухне до самого полудня царит беспорядок: все по очереди приходят туда завтракать.Хиггинс не мог бы с точностью сказать, чего ждет, но, во всяком случае, был готов к тому, что после вчерашнего отношение к нему резко изменится. Ему даже пришло на ум словцо «зачумленный». Встречаться с зачумленными ему не приходилось, и он вряд ли как следует понимал значение этого слова, но оно звучало эффектно, и ему представлялось, как все шарахаются от него, ставшего отныне позором города.Не на это ли он набивался, осмелясь упомянуть «Загородный клуб?» Всем известно, как он дважды выставлял свою кандидатуру и ее дважды отвергали. Итак, он напал на тех, перед кем пресмыкался накануне. Его либо обдадут презрением, либо подвергнут осмеянию. Хиггинса устраивают оба варианта: в его положении наступит ясность, и он будет даже рад, что внушил к себе отвращение, подобно тем больным, которые испытывают патологическое удовольствие от своей болезни.Итак, решительно ничего не заметно — впору подумать, что вчера вообще ничего не случилось. По-прежнему льет дождь, серенький, утомительный, как ноющая боль в зубе, и похоже, не перестанет до вечера. Струйки воды текут по машинам; женщины, входя в магазин, отряхивают зонты и плащи. По субботам школы закрыты, большинство покупательниц приходят с детьми, и в магазине стоит шум и гам.Хиггинс нарочно не остался у себя в конторке. Он расхаживал по залу, как метрдотель хорошего ресторана, задерживался то в одном отделе, то в другом, а к себе заглядывал только по делу.Мисс Кэролл ничего не сказала по поводу вчерашнего и смотрела на Хиггинса вроде бы так же, как всегда. Она только бросила самым что ни на есть естественным тоном:— Добрый день, мистер Хиггинс.Другие служащие тоже вели себя как всегда. Что до покупателей, они замечали его только затем, чтобы спросить о чем-либо или посетовать насчет подорожавшего товара.Хиггинсу пришло в голову, что все это не случайно, что это — заговор, призванный подчеркнуть его отчужденность.Например, стоя у входа в магазин, он увидел Билла Карни, — тот без шляпы и пальто, согнувшись под дождем в три погибели, выходил от парикмахера. Карни не остановился, не заговорил с ним — только помахал рукой и обронил:— Привет, Уолтер!Хиггинс не прочь был его окликнуть, потолковать о вчерашнем, вытянуть из приятеля, что тот о нем думает, но Билл, даже не оглянувшись, скрылся уже в дверях аптеки.Впечатление такое, что все нарочно ведут себя как всегда, чтобы не дать ему никакой зацепки. В девять, облокотясь о загородку главной кассы, он осведомился у мисс Кэролл:— Кухарка Блейров уже заказала продукты?— Нет еще, мистер Хиггинс.Это существенно. Обычно кухарка уже в девятом часу утра диктует по телефону длинный список заказов. Если она не позвонит — значит, Блейр решил его покарать.Между тем появилась жена доктора Роджерса и, кивнув Хиггинсу, прошла в мясной отдел, с которого всегда начинала покупки. Тут же зазвонил телефон, мисс Кэролл придвинула к себе блокнот и шепнула Хиггинсу, прикрыв трубку ладонью:— От Блейров.Потом, подписывая бумаги в конторке, он увидел через стекло м-с Кробьюзек: она в сопровождении прислуги пришла закупить продукты на неделю.Он не мог отогнать мысли, что общее безразличие к нему, равнодушное, непробиваемое молчание — все это подстроено нарочно. Они решили отомстить ему именно так — показав, что его нападки их не задевают.Хиггинсу вспомнилось одно детское впечатление.Как-то раз их компания во что-то играла. Вдруг в нее затесался мальчишка помладше или послабей, и тогда остальные зашептались:— Этот не в счет.Это означало, что посторонний мальчик может бегать с ними, воображая, будто тоже играет, но как бы он себя ни вел — ничто ему не поможет: он не в счет, на него не обращают внимания. Не понимая этого, новенький старался изо всех сил, но его участие в игре заранее объявили равным нулю.Разве не то же самое произошло с Хиггинсом? Похоже, он тоже не идет в счет.Входя в магазин, люди здороваются с ним как нельзя более сердечно:— Привет, Уолтер!Или:— Добрый день, мистер Хиггинс!Как будто не было никакого школьного комитета, никакого выступления на собрании…Может быть, ему в деликатной форме дают понять, что он допустил бестактность? Или это безразличие означает, что его никто не воспринимает всерьез?Во всяком случае, в этом есть что-то не столько загадочное, сколько унизительное: приготовиться к героической борьбе и вдруг натолкнуться на пустоту!От него не требуют объяснений. Его ни о чем не спрашивают, разве что поинтересуются, почему говяжья грудинка за неделю опять подорожала на три цента.Временами Хиггинса познабливало: все-таки попал вчера под дождь, да еще без шляпы и пальто. Все кругом молчали, но, может быть, именно это непредвиденное молчание и не дает ему избавиться от предчувствия неизбежной катастрофы. Когда и каким образом она разразится — Хиггинс понятия не имел. Ее можно ждать в любой момент. Кто-то войдет и вместо обычного вопроса бросит ему в лицо вызывающие, оскорбительные слова.Хиггинс невольно посматривал на дверь, отмечая знакомые лица. Теперь он был почти уверен, что все обычные субботние покупатели пришли и сегодня.Не забыл он и указаний из Чикаго насчет сапожного крема: задержался у отдела, где им торговали, и порасспросил хозяек:— Вы уже пользовались этим кремом?И если ответ был утвердительный, продолжал:— Ну и как, вы довольны?Около одиннадцати появилась Нора, но спросила у него только, брать цыплят или не стоит. За последнее время походка ее стала заметно тяжелей. По расчетам врача, рожать ей месяца через два, и Нора ходит, как большинство беременных, — откинувшись назад всем корпусом.Дождь продолжался до полудня, но так ничего и не случилось. В четверть первого Хиггинс решил, что пообедает дома: если жена собирается с ним объясниться, пусть не думает, что он хочет этого избежать. По дороге он задержался на станции обслуживания — отказали стеклоочистители. Там он увидел Перчина, приехавшего на заправку в своем стареньком джипе. Перчин приветственно помахал Хиггинсу рукой, но тоже промолчал.Это было просто непостижимо. Механик объявил:— Готово, Уолтер. Там контакт был плохой.— Благодарю, Джимми.И все-таки Хиггинса не покидает уверенность, что с ним что-то стрясется. Удар придет оттуда, откуда меньше всего ждешь. Что-нибудь совершенно не связанное ни с Уильямсоном, ни с работой Уолтера Дж. Хиггинса, управляющего супермаркета и казначея школьного комитета.Приехав домой, он нашел всю семью за столом. Здесь были и Изабелла, и оба сына. Он поцеловал детей, сел, развернул салфетку.— Можно я пойду в кино, па? — спросил Арчи, с беспокойством косясь на мать: она часто успевала сказать «нет», прежде чем Хиггинс откроет рот.На сей раз Нора смолчала, и Хиггинс заметил, что жена не в духе.— Если мама не возражает.— Пусть идет, куда хочет, — вздохнула она.— А ты, Дейв, что сегодня делаешь?— Если дождь перестанет, пойду потренируюсь в бейсбол.Бейсбольный сезон еще не начался, но молодежь уже вовсю тренируется на городской спортивной площадке.Не попросить ли Хиггинсу еще об одной отставке? Он ведь помощник казначея бейсбольного клуба и раз в неделю ходит смотреть, как тренируются юниоры.Жена подала ему еду и села.— Что с тобой?— Ничего.— Нездоровится?Она сделала ему знак не расспрашивать при детях, и он испугался. Что произошло с тех пор, как они виделись в магазине? Что могло так вывести ее из равновесия? И почему сейчас об этом нельзя спрашивать?Тем временем дети потребовали десерт — им не терпелось. Изабелла, как всегда, доедала последняя: она неторопливо пережевывала каждый кусок, да еще успевала его рассмотреть, прежде чем отправить в рот. Обед показался Хиггинсу вечностью.— Можно я включу телевизор? — спросила Изабелла.Мальчики уже ринулись на улицу.Нора кричала с порога:— Дейв, вернись! Надень плащ!— Зачем, ма? Дождь уже почти перестал.— Вернись, кому я сказала?— Так можно я включу телевизор, папа?Он разрешил, мечтая остаться наконец в кухне вдвоем с женой. Флоренс ушла к себе наверх.Нора вернулась на кухню и, не доев десерт, принялась составлять посуду в раковину.— Что случилось?— Звонили из Глендейла.— Когда?— Только я вошла в дом. Еще повезло, что вовремя подоспела, а то Арчи хотел взять трубку.Хиггинс не знал, как лучше спросить, не смел выговорить: «Умерла?»Жена ограничилась одной фразой вполголоса:— То же, что в прошлый раз.— Ночью?— Или рано утром. Ее хватились в десять и сразу позвонили.— В полицию сообщили?— Да. Но ты же ее знаешь.Воистину ирония судьбы! Он ввязался в борьбу против целого города, отстаивает в известном смысле свое человеческое достоинство. И ответный удар ему наносят не жители Уильямсона, а собственная мать!Теперь жди где угодно: она вот-вот появится в супермаркете или на пороге дома, а не то позвонят из полиции, от шерифа или из какого-нибудь магазина.До Глендейла, штат Нью-Йорк, отсюда неблизко, миль сто, не меньше, но она может сесть на автобус или в поезд, или добраться на попутных машинах, рассказывая водителям по дороге душераздирающие истории.Однажды так уже было. И попотел же он тогда, прежде чем убедил предпринимателя из Провиденса, который ее привез, что он, Хиггинс, не какой-нибудь изверг! И пока он втолковывал это гостю, мать за спиной его собеседника строила сыну гримасы, означавшие: «Так тебе и надо!» В таких случаях она торжествует — это лучшие минуты ее жизни.— Что тебе сказали? Есть у нее деньги?— Как не быть? Она же тащит все, что под руку попадет.Однажды в Глендейле, где за ней, между прочим, неусыпно присматривали, она ухитрилась отвинтить кран в ванной и спрятать его под подушку, словно сокровище.Заведение в Глендейле — не психиатрическая лечебница, а так называемый пансионат, стоящий Хиггинсу доброй четверти жалованья. На худой конец, ее можно было поместить и в казенную больницу. Последний специалист, с которым советовался Хиггинс, сам поднял этот вопрос.— Не гарантирую, что через год-другой ее не выпустят на свободу. И не только потому, что больницы переполнены и мы вынуждены выписывать одних пациентов, чтобы принять других. Дело в том, что, строго говоря, ваша мать — не душевнобольная.Последние четыре дня мысли о матери одолевали Хиггинса, он ломал себе голову в поисках выхода. В разговорах с Норой он старательно обходил эту тему и никогда не открывал до конца того, о чем думал.Такие мысли приходили, когда он слышал разговоры о спиртном или, как, например, вчера, смотрел на лица в полумраке последних рядов, чувствуя, что он — один из этих людей и место ему там, среди них…Сколько ей сейчас? Ему всякий раз приходится это высчитывать: сорок пять плюс двадцать три. Шестьдесят восемь. Маленькая, щуплая, в чем душа держится, но при всем том — не правдоподобно живуча и никогда в жизни не болела.Хиггинс навещает ее раза два-три в год. Добирается до Глендейла на машине, чаще всего один. Нора теперь беременна и не ездит с мужем: врачи советуют ей пореже садиться в автомобиль. Что до детей, то, свозив однажды к бабке семилетнюю Флоренс, Хиггинсы уже не отваживаются повторять подобные визиты.Старуха, оглядев девчушку с головы до ног, изрекла:— Ни дать ни взять, ученая мартышка.А когда вышли. Нора обнаружила, что свекровь ухитрилась стянуть с шеи Флоренс золотую цепочку. Так эта вещица и пропала. Директор пансионата, датчанин по фамилии Андерсен, только руками разводил, глядя на проделки пациентки.В заведении содержались десятка четыре женщин, большей частью преклонного возраста, в том числе совершенно немощные. Первое время поток жалоб не иссякал: у всех пропадали вещи. Хиггинса вызвали по телефону, и он попытался объясниться с матерью, уговорить ее вернуть то, что она стащила. Старуха отрезала:— Каждый сам за себя! Когда я окажусь без гроша, никому не придет в голову дать мне кусок хлеба, а я и без того наголодалась на своем веку.Слово «наголодалась» она произнесла трагически, как человек, хорошо знающий, что это такое, и у Хиггинса всякий раз сжималось сердце.— Ты же знаешь, мама, я не допущу, чтобы ты терпела нужду.— Ничего я не знаю. Каждый сам за себя. Уж хоть этому-то жизнь меня научила.Жители Уильямсона не поверят, особенно сейчас, но он и вправду не с легкой душой решился поместить мать в лечебницу. До женитьбы он уже несколько лет жил отдельно. Да разве они с матерью жили когда-нибудь по-настоящему вместе? Она без конца пропадала по неделям, а то и месяцам. Отправлялась куда попало, устраивалась судомойкой в кафетерии, горничной в гостинице, уборщицей, кем угодно.Ее причуды и выходки казались необъяснимыми, пока не обнаружилось, что она украдкой попивает, так ловко маскируя это, что людям долгое время ничего подобного и в голову не приходило.А еще в конце концов открылось, что стоит ей появиться — начинают пропадать вещи, иногда деньги, правда, небольшие. Однажды она унесла две чайные ложечки. Владельцы обратились в полицию, но на допросе она ответила с полным хладнокровием, словно не видя в своем поступке ничего особенного:— У них этих ложек слишком много. И вот вам лучшее доказательство: хватились только через месяц.На эту ее особенность и намекал врач, говоря о степени ее ответственности перед законом:— Нет никакого сомнения, что она ворует под влиянием непреодолимого импульса. Но, бесспорно, она сознает, что хорошо и что плохо, что можно и чего нельзя, и, обманывая представителей закона, находит в этом какое-то злобное удовольствие.Тех, кто на нее жаловался, она презирала так же, как полицию.— Где вы спрятали украденные вещи?— Я их не крала, а взяла.— Где они?— Ищите.Часто ничего не находили. Должно быть, у нее Бог знает где были тайники, и там она копила свои «сокровища».В Глендейле она больше всего страдала от отсутствия выпивки. Тем не менее несколько раз старуху заставали на кровати мертвецки пьяной. Где она брала спиртное, выяснить так и не удалось, и директор, отчаявшись, пригрозил, что сдаст ее с рук на руки сыну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13