Луи провели во Дворец через маленькую дверь, и, пока кругом, как на ярмарке, галдела толпа, он опустился на скамью в комнате, выкрашенной в серый цвет, — что-то вроде полутемного чулана, где ему предстояло ждать начала.
Какие-то люди с нарукавными повязками суетились, словно распорядители на празднике. Другие стояли группами на ступеньках лестницы. Внизу, среди застывших машин, толпа любопытных глазела на полицейских. Приезжали красивые женщины с пропусками и без пропусков.
Те, у кого их не было, атаковали знакомых — журналистов или адвокатов.
На столах для прессы какой-то оборотистый ресторатор приколол фирменные карточки, обещающие журналистам наилучший прием по самым дешевым ценам.
До Луи доносился лишь смутный гул голосов и хлопанье дверей. Иногда он с интересом поглядывал на молодого конвоира, удивительно похожего на него самого, особенно теперь, когда Луи раздался в плечах и кожа у него стала гладкой, как у упитанного поросенка.
Разве не мог бы он очутиться на месте этого охранника, а тот — на его! У обоих была широкая и тяжелая челюсть, такие же выступающие скулы, похожие глаза и лоб.
Наконец вошел один из адвокатов, уже в мантии. Он был не менее возбужден, чем парикмахер утром.
— Ну как, к бою готов? Не оробел? — воскликнул он, буравя Луи испытующим взглядом.
— Чего там робеть.
— А зал видел?
И он приоткрыл дверь, ведущую к скамье подсудимых.
В щель Малыш Луи разглядел толпу, особенно плотную в глубине зала, там, где не было стульев. Взгляд его встретился с чужими взглядами, но он и бровью не повел.
— Луиза приехала? — спросил он у адвоката.
— Ее еще не видели.
Он зло усмехнулся:
— А сестра?
— Прислала справку о болезни.
Несмотря на внезапные болезни и отказ некоторых свидетелей от своих показаний, предстояло выслушать не менее 67 человек. Члены суда нервничали, так как опоздание одного из присяжных не позволяло начать заседание.
Наконец все расселись по местам. Журналисты сбежались из соседних кабачков и вели себя как дома — спорили, курили.
Суд появился в полном составе. Малыш Луи сел на скамью за барьером, и все взоры обратились к нему, а фотографы с расстояния менее метра расстреливали его из своих аппаратов.
Он улыбнулся. Его взгляд медленно и спокойно обошел всех присутствующих, задерживаясь на знакомых лицах. Пальцы машинально поправили узел галстука-бабочки — он выбрал голубой в белый горошек. Потом Луи вытащил платок, потому что у него вспотели ладони.
Суд приступил к жеребьевке присяжных. Никто этим не интересовался, даже адвокаты, которые время от времени бросали наугад:
— Подлежит отводу!
Раз уж предстояло провести в этом зале три дня, надо было приспособиться к обстановке. В памяти Луи запечатлелось несколько мелочей: например, висевшие над секретарем часы, поза сидящего справа члена суда, толстого весельчака, который, откинувшись назад, полулежал в своем кресле и, казалось, был в восторге от того, что находится здесь, на этом месте, может видеть и переживать все, что тут происходит.
Пока оглашали обвинительное заключение, один из адвокатов пальцем указывал Малышу Луи на самых известных журналистов, и тот с любопытством рассматривал их, кивая головой при каждой фамилии. Председательствующий болтал в это время с членом суда слева, а прокурор на своем месте не спеша наводил порядок в бумагах.
Воздух, пьянящий утренней свежестью, проникал через высокие окна, которые старый зябнувший хроникер еще не успел попросить закрыть.
— Подсудимый, встаньте!
Прошло больше часа, а процесс еще только начался.
Луи нехотя встал, опираясь потными ладонями о барьер из светлого дуба. Судья откашливался, подбирая подобающий тон. Подозрительный и настороженный, он словно опасался, что зал вдруг разразится смехом или свистом.
— Вас зовут Луи Берт и вы родились в Лилле?
— Да, господин судья.
Голос его услышали впервые. Всем хотелось получше рассмотреть Малыша Луи.
— Ваш отец был шахтером и, когда началась война, его мобилизовали?
— Да, господин судья.
Голос был чуть-чуть приглушенный. Луи держался очень естественно, без всякой заносчивости, пристально глядя в глаза тому, кто задавал вопросы.
— Война заставила вашу мать бежать с вами и вашей сестрой на юг Франции?
— Да, господин судья.
— Там несчастная женщина делала все, чтобы прилично воспитать вас, и в детские годы перед вами были только хорошие примеры.
Луи раскрыл было рот, но запнулся и закрыл его.
К несчастью, судья заметил это и спросил:
— Вы хотели что-то сказать?
Луи упорно смотрел ему в глаза. Все ждали, а он не знал еще, что делать. Заметно выступил кадык, побелели впившиеся в барьер пальцы.
— Да, господин судья.
— Вас слушают господа присяжные. Повернитесь к ним, пожалуйста.
Луи повиновался, но взгляд его все же был устремлен на судью.
— Я хотел лишь сказать, что в детстве мы с сестренкой спали в одной комнате с матерью и старым Дютто.
Он живо обернулся к залу, потому что послышалось перешептывание, и властным взглядом окинул лица сидящих. Судья постучал линейкой по столу:
— Я намерен сразу предупредить, что не потерплю каких бы то ни было нарушений порядка.
Журналисты лихорадочно застрочили, а Луи, сочтя инцидент исчерпанным, снова замкнулся в себе.
— Сожалею, что вы сочли необходимым говорить подобные вещи о несчастной женщине, которую мы скоро увидим в этом зале. Свидетели, в порядочности которых, надеюсь, вы не сомневаетесь, подтвердят, что всегда считали госпожу Берт святой женщиной и что вы в детстве проявляли самые дурные наклонности…
Губы Луи искривила ироническая усмешка, и судья на мгновение запнулся, готовый рассердиться и заспорить с ним, как спорят мужчины на улице или в кафе.
— Вы, вероятно, признаете, что мальчишкой совершили несколько мелких краж?
Луи снисходительно подтвердил:
— Да, господин судья.
— Стало быть, признаете?
— А как же не признать, господин судья?
— Вы признаете и то, что были исключены из школы в Ле-Фарле?
— Да, господин судья.
— И что еще подростком вступали в любовные связи.
Вы посещали всякие злачные места в том возрасте, когда обычно…
— По мере сил, господин судья.
Послышались смешки, и судья еще раз пригрозил очистить зал. И тут же с пафосом добавил:
— Прошу не забывать, что тень погибшей незримо присутствует на суде…
Адвокат номер один воспользовался его словами и присовокупил:
— …а мой подзащитный рискует головой.
Луи удивленно взглянул на него, слегка пожал плечами и снова повернулся к судье, ожидая очередной атаки.
Красные мантии не производили на него впечатления.
Его лишь нервировал машинальный жест прокурора, который непрерывно подкручивал седые усики. Малышу Луи хотелось попросить его держаться поспокойнее, потому что это движение поминутно отвлекает его.
— Тем не менее я отмечаю, что уже с давних пор вы стали завсегдатаем домов терпимости…
А адвокат заметил вполголоса:
— …как и добрая половина французов.
Луи рассмеялся, но судья не решился призвать его к порядку.
— Позднее вы избрали себе иную роль — предпочли быть не просто посетителем, но и жить на содержании у женщин, точнее говоря, за счет их проституции.
— Господин судья, — возразил Луи, — я вижу в этом зале не менее десятка лиц, не имеющих другой профессии, однако их не обвиняют в убийстве Констанс Ропике.
Все заволновались. Люди стали оборачиваться, смотреть на соседей, и прокурор поспешил прийти на помощь коллеге.
— Я прослужил много лет, но впервые сталкиваюсь с подобным цинизмом! — воскликнул он негодующе.
— Если бы вас обвинили в убийстве вашей любовницы…
— Подсудимый, замолчите! Прошу публику соблюдать спокойствие, или я немедленно велю освободить зал.
Охрана, выведите первого, кто нарушит тишину. В конце концов это нестерпимо. На суде мы или на ярмарке?
Вспотевший судья, теряя выдержку, пытался восстановить ход мыслей, тогда как Луи оставался неподвижен и спокоен. Взгляд его напоминал тяжелый и печальный взгляд быка, ожидающего бандерильи.
— Я поражен, что вы в вашем положении еще пытаетесь острить. Впрочем, дело ваше, но господа присяжные учтут…
А Луи вовсе и не пытался острить. Он был очень одинок. Сила была на стороне тех, кто нападал на него.
Почти целый год они держали его в изоляции от людей и вели дознание по своему усмотрению. Особенное отвращение вызывало у него то, как они повсюду собирали ничтожные улики и использовали их, прибегая к нечистоплотным приемам.
Как можно говорить о том, что в детстве у него перед глазами были только добрые примеры, когда в поселке все знали, какой развратник Дютто, и несколько раз его заставали, когда он заголялся перед маленькими девочками, а также и перед сестренкой Луи? Разве не нарочно Дютто оставлял в комнате зажженную лампу по вечерам?..
Луи хотел бы задать еще один вопрос, раз уж здесь так охотно рассуждают о домах терпимости. Чтобы попасть на суд, требовались специальные пропуска, распределяемые судебными властями. Как же так вышло, что в первом ряду сидело не менее трех содержателей подобных заведений и среди них владелец публичного дома в Йере, не считая дюжины известных сутенеров? И отчего рядом с ними находятся жены и дочери судебных чиновников?
Но он, конечно, не задал этого вопроса. Он раз и навсегда принял решение не раздражаться. Только пальцы крепче сжимали перила барьера да кадык судорожно двигался вверх и вниз.
— Когда вы встретили госпожу Ропике, то сразу сообразили, какую пользу сможете извлечь из злополучной страсти этой зажиточной женщины?
— Госпожа Ропике сама была содержанкой, — уточнил Луи.
— Госпожа Ропике была честной вдовой, и ее единственный грешок заключался в пристрастии в звучным фамилиям. Но, согласитесь, это весьма невинная причуда.
— Как и получение тысячи франков в месяц от старика, который недавно покончил с собой?
Со своего места Луи через головы журналистов смог прочесть фразу, которая тут же появилась их блокнотах:
».невероятный цинизм подсудимого, который…»
Какого черта всех делают святыми, кроме него? Разве не слышал он из своей комнаты, какие сцены, гнусные и забавные одновременно, разыгрывались в часы визитов отставного чиновника?
И это называется судебным разбирательством!..
— Советую подсудимому выбирать выражения и не припутывать к делу лиц, которые не могут себя защитить.
Время тянулось медленно. После часового допроса Луи взмок, черты его лица заострились от усталости.
Журналисты, подгоняемые сроком выпуска газет, спешили передать по телефону свои отчеты, они входили и выходили из зала, угощали друг друга конфетами, заряжали ручки.
— Признаете ли вы, что восемнадцатого августа около полуночи оставили госпожу Ропике в ресторане «Регентство», где обедали вместе с ней?
— Она была не одна!
— Я не о том вас спрашиваю. Отвечайте на вопрос.
— Она была не одна, — упорствовал Малыш Луи. — Инспектор, который неспроста сидел в ресторане, почему-то забыл упомянуть о присутствии других лиц. Но коли это вам так неприятно, я не стану говорить о господине Парпене. Однако я хотел бы спросить у инспектора Плюга, кто еще был на улице и подстерегал…
— Вопрос будет задан свидетелю, когда тот предстанет перед судом. Почему вы вскочили на ходу в автобус и вдруг вышли из него, не ожидая остановки?
Луи насупился и не ответил. В этот момент произошло едва заметное движение среди подозрительных типов, присланных Жэном и его бандой из Марселя.
— Вас видели ночью в кабаре, пользующемся дурной славой, где вы, показывая фокусы, развлекали посетителей до трех часов. Что вы делали после? Молчите? Ну так я вам скажу. Вы вернулись в Ниццу, проникли в квартиру госпожи Ропике — у вас был ключ…
— Я уехал в Сен-Рафаэль на машине с англичанами.
— Не прерывайте! Будете говорить, когда я дам вам слово. Итак, вы вернулись в Ниццу, и так как в последнее время госпожа Ропике не очень-то раскошеливалась, поскольку, быть может, ей надоела слишком заметная связь, вы стали ей угрожать, а потом убили ее, чтобы завладеть…
— Концы с концами не сходятся, господин судья, — огорченно заметил Луи. — Видать, вы не знаете, как такие дела делаются. Прежде всего, Констанс я не надоел, наоборот, она еще пуще привязалась ко мне и даже выставила племянником перед своим старым любовником. Мы обедали все вместе, и Луиза Мадзони с нами празднуя день рождения госпожи Ропике.
— Настоящий семейный праздник, — сострил судья.
— Захоти я чего-нибудь взять, я мог бы и так: ведь ключи-то были у меня и я часто оставался один в квартире. Зачем мне было убивать ее?
— И тем не менее факт налицо. Вы убили ее. А если нет, то объясните нам, каким же образом несколько дней спустя вы завладели не только норковым манто, но и всеми ее документами, в том числе удостоверением личности?
Недолгое молчание. Потом, подняв голову, Луи резко спросил:
— А как насчет драгоценностей?
— Каких драгоценностей? — удивился судья.
— У нее была не только норковая шуба, но и драгоценности. Держала она их в квартире. Так что же, я, по-вашему, сделал с драгоценностями? Раз вы разыскали столько ее вещей, то как же вы не нашли бриллиантов?
Каждый дурак знает, что все ювелиры связаны с полицией.
— Попрошу вас…
Луи махнул рукой, как бы говоря: «Бросьте! Сами знаете, что это правда», — и продолжал:
— В квартире были и деньги. Луиза Мадзони может подтвердить. Ежели бы я убил госпожу Ропике, то уж наверняка прихватил бы их и мне не понадобилось бы на другой день красть сумочку на Английской набережной.
Все вытаращили глаза. Судья заволновался:
— Вы хвастаетесь кражей, о которой даже не было речи!
— Да, потому что меня ни о чем не спрашивали, ни о чем, кроме того, что я делал в детстве, и обо всяких ерундовых встречах да переездах.
Адвокат неодобрительно покачал головой. Луи порылся в карманах и вытащил крошечную медаль с изображением святого Христофора.
— Глядите, вот медаль из сумочки, которую я потом выбросил в море, а денег в ней было всего-навсего триста франков. Если напечатаете объявление в газетах, как пить дать отыщется хозяйка, она-то уж скажет, что я…
Зал оживился в ожидании новых стычек между Луи и судьей, явно начинавшим терять почву под ногами.
— Суд не может допустить, чтобы так непристойно и по пустякам отвлекали его внимание, — снова изрек, приходя судье на помощь, прокурор с шелковистыми усами. — У обвиняемого было время сообщить на следствии…
— Мне не давали говорить.
— Тише, С этим пунктом покончено. Допрос продолжается.
Но судья все еще не пришел в себя. Рассеянно полистав свои записи, он предпочел объявить перерыв на десять минут, что позволило публике освежиться в соседних барах.
Кое-кто, выходя из зала, нарочно сделал крюк, чтобы оказаться поближе к Луи, а хозяин заведения в Йере, проходя мимо, даже подмигнул ему.
После вечернего заседания один из наиболее известных судебных хроникеров объявил, собирая свои разбросанные листки:
— Схватит двадцатку.
Люди расходились шумно, поспешно. Малыш Луи снова сел в тюремную машину и вернулся к себе в камеру, где подозрительный счетовод явно завидовал его популярности.
На другой день в суде оказалось вдвое больше народу.
Сидя между двумя полицейскими в выкрашенной в серый цвет комнатушке. Малыш Луи посматривал переданные ему адвокатом газеты.
«…Обвиняемый с возмутительным цинизмом отвечает на вопросы судьи…»
— Я же предупреждал. Общественное мнение против вас, — сказал адвокат.
— Луизу все еще не нашли? — спросил Луи.
— Во многие места разосланы телеграммы. Ее теперешний адрес не известен.
Как будто полиции не известен адрес зарегистрированной проститутки! Будто было так трудно обеспечить ее приезд в Ниццу еще до суда! Почему откровенно не признать, что они просто не хотят, чтобы Луиза была вызвана в суд, потому что она может оказаться вынужденной дать показания об иных фактах, которые предпочитают замалчивать? Видно, лучше выслушать массу бестолковых свидетелей, которые подробно рассказывает, как однажды, десять лет назад, мать Луи пожаловалась, что сын угрожает ей…
Луи не догадался, он только прямо смотрел в глаза судье.
— Повторяйте: «Я клянусь…» Поднимите правую руку.
— Клянусь…
Нашлась даже бакалейщика, которой привиделось, что Луи крался по Ле-Фарле с огромным свертком.
— Повторяйте: «Я клянусь…»
Она поклялась. Лишь под конец сбилась в датах, и, когда адвокат задал ей точные вопросы, выяснилось, что встреча, на которую она ссылалась, произошла накануне местного праздника, то есть за добрый месяц до смерти г-жи Ропике.
Таксист тоже перепутал числа. Он утверждал, что посадил Луи у виллы Карно, а также погрузил тяжелый чемодан необычной формы. Шофер был русский и говорил с сильным акцентом. Луи внимательно разглядывал его и был уверен, что никогда с ним не встречался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15