Потом голый, как червяк, возникает в чужой ванной.
«Итак, что ты сделал с Пегги?»
Он допрашивает. Судит. Приговор, правда, не произносит, но про себя формулирует — это чувствуется.
«Ты бросил Пегги, как только пошел в гору и решил, что теперь она тебе не пара».
Это не правда. В обычном смысле слова Пи-Эм Пегги не бросал. Поженились они совсем молодыми. Пегги осточертело жить в трущобах с родителями, которые целыми днями скандалили между собой.
По правде сказать, Пегги начисто не понимала его честолюбивых планов: пределом ее мечтаний был домик с верандой и палисадником. Дошло до того, что, когда он получил диплом, она расплакалась — настолько была потрясена.
«Я еду в Сан-Франциско, попытаю там счастья. Думаю, что, пока я не пробился, тебе лучше не бросать работу».
Вот так оно все получилось. Он уехал, она осталась.
Шли месяцы, годы. Время от времени он посылал ей немного денег. В один прекрасный день навестил ее в Чикаго. Она стала похожа на старую деву. Жила вдвоем с подругой, чтобы поменьше платить за квартиру.
И он, и она понимали, что стали чужими. Сказать друг другу им было нечего.
Он не сообщил ей тогда о своем решении — такие вещи лучше вслух не высказывать, а через несколько недель написал:
«…Вину, разумеется, я полностью приму на себя и в течение определенного разумного срока буду выплачивать тебе небольшое пособие…»
Почему у Доналда был такой многозначительный вид, когда он упомянул о Пегги, хотя даже не знал ее и видел только на фотографии, присланной Пи-Эм родным сразу после женитьбы?
И зачем он расспрашивал о Hope, о ее первом муже, о ранчо?
А теперь и у Норы такой вид, как будто она с ним заодно. Не успели они войти в гостиную, как она отбросила журнал, который читала, и начала:
— Хэлло, Эрик! Дайте-ка на вас взглянуть. Пи-Эм мог бы найти вам брюки поприличней.
— Эрик сам выбирал.
— Нет, ничего, вы вполне презентабельны. Только что звонила Лил Ноленд. Она ждет нас.
Они что, обе взбесились? И с чего они взяли, что Доналд печален?
Он просто циничен. Даже не извинился за кавардак, который вносит в дом, за риск, которому подвергает брата.
Он натягивает ваши брюки и считает это в порядке вещей. Все им занимаются, заботятся о нем, работают на него — и это тоже нормально.
Печален? Черта с два! Просто не дает себе труда улыбнуться, быть полюбезнее. Смотрит на людей так, словно спрашивает себя, что они собой представляют.
Этот номер удался ему с Эмили и, уж конечно, с Милдред, раз она не задумываясь — и Бог знает в каких материальных условиях — эмигрирует вместе с детьми, только бы снова быть рядом с ним.
Этот номер удается ему сейчас с маленькой м-с Ноленд и Норой.
— В дорогу, мальчики! Берем обе машины, Пи-Эм?
— С какой стати?
— Тебе видней. Спустимся к реке. Я там сегодня еще не была.
По-прежнему шел нескончаемый дождь, только это был уже не ливень, а плотная бескрайняя завеса влаги.
— Вот увидите, Эрик, вам понравится наша долина.
Посмотрите на горы. Сейчас они серые, почти черные. Но еще несколько дней дождя — и они зазеленеют: трава по грудь лошадям, повсюду цветы.
Нет, она не флиртует. Пи-Эм знал Нору. Она начисто лишена темперамента. Объясняется это, видимо, физиологическими причинами. Вот почему она нисколько не огорчалась, что ее первому мужу было за пятьдесят, и — Пи-Эм мог в этом поручиться — никогда ему не изменяла.
— Вода прибывает. Вы еще убедитесь, насколько это забавно. Каждое утро вся долина съезжается сюда как на спектакль. Жители Тумакакори собираются на своем берегу. Разговоры — только о реке. Писем нет. Газеты не приходят. Потом вода спадает. Кто-нибудь делает первую попытку переправиться, удачно или нет. Бывает, доберется человек до деревни, а вода опять прибыла — и он отрезан. С женой поговорить — и то иди кричи через Санта-Крус…
Она оживлялась все больше, и трудно было сказать, что ее возбуждает — разлив реки или близость Доналда.
Они устроились втроем на переднем сиденье. Пи-Эм с мрачным видом вел машину. Он думал: «Вот наберется сегодня, тогда они запоют по-другому».
Теперь он даже хотел этого. Пусть Доналд покажет им, что он такое, и убирается.
Но почти сразу же Пи-Эм в свой черед почувствовал жалость.
А все потому, что представил себе Доналда голым.
Внезапно он сообразил, отчего так разволновался, увидев брата нагишом. Это давнее воспоминание. Когда они были совсем еще карапузами, мать раз или два в неделю сажала обоих в большое корыто и поочередно намыливала.
Это его брат. Они делили с ним кровать: в Эпплтоне У детей их было всего две: одна для мальчиков, другая, отделенная занавеской, — для Эмили. Впрочем, сперва сестре ее заменяла колыбель.
Доналду полагалось место у стенки.
— Вот вырасту, — повторял он, — ни за что не буду спать у стенки.
Неужели он действительно покушался на умышленное убийство? Во всяком случае, полицейский, в которого он стрелял, выкарабкался только чудом.
А теперь Доналд сидит между братом и Норой. Пи-Эм чувствует тепло его тела. Нора, конечно, тоже. Он смотрит на реку. Для него этот мутный поток значит нечто иное, чем для остальных. На другом берегу — шоссе, в конце его — изгородь, за ней — Милдред, малыши, свобода.
Появилась ли его фотография в газетах после побега из Джольета? В аризонских, вероятно, нет. Но пограничники, несомненно, предупреждены.
Сегодня воскресенье. Их ждут у маленькой м-с Ноленд. Поедят стоя, у большого буфетного стола, подавать будет Дженкинс. Начнут с коктейлей. Потом усядутся в кресла, пристроив бутылку бурбона так, чтобы дотянуться рукой.
И охота им пить по целым дням!
Странно во всем этом одно: сегодня Пи-Эм тоже хотелось напиться. Он испытывал прямо-таки физическую потребность в спиртном.
Ему казалось, это приведет его в равновесие.
4
Чей это голос неожиданно раздался у него над ухом, да так близко, что барабанная перепонка завибрировала, как от рева клаксона? Он не сразу сообразил, чья фигура склонилась над ним.
Разумеется, это м-с Поуп. Кто же еще! Кроме нее, никто здесь не сочтет уместным выпалить вам в лицо:
— Хэлло, Пи-Эм! Кого это вы собирались убить?
Только теперь он отдал себе отчет в том, что внезапно произошло внутри него, в смятении, которое там воцарилось. Опомнился, но не вдруг. Наверняка подскочил, вытаращив глаза, как всякий, кого тревожат во время сна. Она расхохоталась:
— Я всегда подозревала, что вы далеко не овечка.
Теперь я в этом головой ручаюсь.
Зато теперь и он знает, что ненавидит ее. Его всегда восхищало, какие приятные люди жители долины, как они — это же факт! — умеют ладить друг с другом. Потому что у всех более или менее одинаковые интересы, одинаковый образ жизни? Этого еще недостаточно. Потому что, постоянно рискуя оказаться отрезанным от мира, каждый поневоле зависит от соседей и ему лучше быть с ними в хороших отношениях? А может быть, потому, что неписаное правило, восходящее, вероятно, еще к героическим временам первопоселенцев, требует: не лезь в чужие дела, дай каждому жить по-своему? Если, например, собирается компания, значит, людям так нравится. Но вы можете запереться у себя хоть на целый месяц, и никто вам слова не скажет.
Тем не менее он терпеть не мог м-с Поуп, женщину неблагодарного возраста — ей было от сорока до сорока пяти, скорее, около сорока пяти. Сухая, скрипучая, она притворялась, будто умеет читать по руке, и пользовалась этим, чтобы задавать каверзные вопросы. М-с Поуп.
Бог весть почему тоже не любила его.
По какому, интересно, праву она взирает сейчас на него, не то укоризненно, не то сочувственно покачивая головой и вздыхая?
— Вы плохо ведете себя, Пи-Эм. Вам следовало бы подавать пример остальным. Если бы вы знали, какие только предосторожности мы ни принимаем с самого завтрака, и все из-за вашего приятеля!
До чего же вздорные бабенки! Не надо ему было утром у реки разговаривать с Лил Ноленд. Видно, ее так разобрало, что она, даже не переодевшись, бросилась к телефону и всех перебудоражила.
— Учтите, приятель Пи-Эм… Да, Эрик. Когда приедете, будьте с ним осторожны. Главное, не показывайте, что знаете то, о чем я вам сейчас по секрету скажу.
Он терял рассудок. Да, да, сходил с ума. И снова может сойти. Ему категорически нельзя пить. Ни рюмки, понятно?
Вначале, сразу по приезде, Пи-Эм не обратил на это внимания. Он был слегка встревожен, вернее, немного не в себе, как бывает, когда вы без всяких к тому оснований чувствуете себя не в своей тарелке; злился на брата, сам не зная за что, но был убежден, что все пройдет после одного-двух коктейлей.
Жилище Нолендов он знал почти так же, как собственное, и давно потерял к нему всякий интерес. Дом У них был самый большой в долине, если не считать пембертоновского; одноэтажное П-образное здание, посередине патио, плавательный бассейн.
Когда к чему-нибудь привыкаешь, перестаешь замечать детали: деревянные и металлические кресла в саду и на веранде; толстые зеленые подушки; столовую с английскими гравюрами, изображающими лошадей; коричневые потолочные балки; большой стол, на котором импровизирован буфет.
«Манхаттан», «мартини» — это уже традиция. Да и Дженкинс в белой накрахмаленной паре не дает вам ни минуты передышки: он обожает разыгрывать из себя бармена.
Все было как всегда. Сколько коктейлей выпил Пи-Эм? Четыре? Пять? Пожалуй. И, конечно, мешал «Манхаттан» и «мартини», закусывая крошечными сосисками, копчеными устрицами, анчоусами или еще чем-то соленым.
— Идемте со мной, мистер Белл, — позвала Лил Ноленд, беря Доналда за руку. — Полагаю, что могу сразу называть вас Эрик.
Она куда-то утащила его, а когда они вернулись, Доналд держал в руке большой кубок кока-колы. Лил, гордясь своей ловкостью, красноречиво поглядывала на Нору и всячески старалась отвести спутника подальше от Дженкинса с его подносом.
Экое ребячество! Пи-Эм только пожал плечами. Потом забеспокоился: забота о Доналде стала слишком общей. Очевидно, все уже успели перешепнуться: «Смотрите не давайте ему пить!»
Мужчины тоже втянулись в игру. Одни нарочито держались в отдалении от буфета. Другие одним духом осушали стаканы, чтобы не держать их в руках, разговаривая с Доналдом.
Не разозлит ли это его в конце концов?
Он спокоен, совершенно спокоен, чувствует себя как дома. Болтливость Лил сделала его предметом всеобщего попечения, хотя обычно в этой компании каждый занимается самим собой, не думая об окружающих. Если вас разморило, вы можете даже уйти в одну из спален и вздремнуть. Так случается довольно часто. С началом разъезда кто-нибудь из женщин спохватывается:
— А куда девался мой муж?
— Должно быть, прилег.
— Проспится — отправьте его домой.
Конечно, Доналд — не из долины. С ним обращаются как с почетным гостем. Лил Ноленд подкладывает ему в тарелку самые лакомые кусочки. Того гляди, сама возьмется резать мясо: побаивается, наверное, увидеть у него в руках нож.
Правда, у Пи-Эм долго не было серьезных поводов для беспокойства. Не выпил ли он больше, чем ему кажется?
Он ел, но не помнит что. Все разбрелись: кто на веранду, кто в гостиную, где была порядочная библиотека, куча пластинок и огромный диван в форме полумесяца — на нем свободно умещались семь-восемь человек.
Пембертон с неизменным видом собственного достоинства слонялся в поисках партнеров для покера. Обратился даже к Доналду, но тот, издали заметив Пи-Эм, лишь улыбнулся и покачал головой.
Пожалуй, именно в эту минуту Пи-Эм и подхватило.
Дом Нолендов перестал быть обычным домом, Пи-Эм начало удивлять все: негр, расхаживающий с серебряным подносом от гостя к гостю, и еще множество всяких мелочей, относящихся не только к обстановке, но и к людям, которые двигались на фоне ее.
Он посмотрел вокруг, но уже не своими глазами, а глазами Доналда, точнее говоря, попытался дать оценку людям и вещам исходя из того духовного уровня, какой предполагал в брате.
Доналд — бедняк и всегда был им. Пи-Эм тоже родился в деревянном домишке папаши Эшбриджа, но не прижился там, и первой его самостоятельной мыслью была мысль о бегстве.
А вот Доналд прирос к дому, пропитался его бедностью и убожеством. Они с Милдред наверняка сохранили привычку мыться в тазу; если у них и была ванна, то дрянная, с пожелтевшей от жесткой воды эмалью. Всю жизнь он выбивался из сил за несколько долларов. Днем и ночью его одолевали жалкие заботы о том, как дотянуть до конца месяца; он по целым неделям раздумывал, может ли купить так нужный ему готовый костюм или ботинки детям.
Здесь, вокруг бассейна, полдюжины комнат для гостей, при каждой ванная своего особого цвета, роскошные купальные простыни с инициалами Нолендов.
Мужчины на первый взгляд одеты как нельзя более просто. Это вроде формы: сапоги, брюки навыпуск, белая рубашка. Только вот сапоги Пембертона, отделанные накладным серебром, обошлись ему в тысячу долларов с лишним. Седло — и того дороже.
Он, пожалуй, не очень богат, уж подавно беднее маленькой Ноленд, но и ему ничего не стоит проиграть тысячу-другую в карты.
Он очень представителен: полное розовое лицо, седые волосы, держится так, словно председательствует, — это оттого, что он и в самом деле неизменно возглавляет местные родео.
По правде сказать, попадись Доналду такой человек, как Пембертон, в другом месте, он смотрел бы на него снизу вверх, не решился бы даже заговорить. Да нет, они бы просто никогда не встретились. В поезде Доналд ехал бы в общем вагоне, а у Пембертона было бы отдельное купе; всюду, кроме Ногалеса, они ходили бы в разные бары.
Мысль была случайная и не очень глубокая, но Пи-Эм стал развивать ее и обнаружил, что все, кто собрался вокруг них с братом, — богачи, важные персоны, чьи имена они произносили бы в детстве, почтительно понижая голос, вельможи, если хотите, которых папаша Эшбридж только что не считал людьми другой породы.
Милдред, например, никогда бы не пришло в голову выпить чашку чая с женщиной вроде Лил Ноленд, Пегги или любой из женщин Эпплтона.
Мимоходом Пи-Эм сделал и другое открытие, обдумать которое обещал себе как-нибудь на досуге, когда опять придет в равновесие: среди присутствующих самыми крупными состояниями обладали женщины.
Он устроился в кресле, держа в зубах сигару; чуть позже в руке у него очутился фужер бурбона. Со стороны казалось, что Пи-Эм дремлет, но веки у него были приоткрыты. Он разглядывал собравшихся, одного за другим, как никогда еще на них не смотрел.
Вот, скажем, Ноленд, муж Лил. На улице его нетрудно принять за приказчика или банковского служащего.
Тем не менее он из тех, у кого Доналд всю жизнь смиренно просил работы. Да еще обращаясь не прямо к ним, а к их секретарше или управляющему.
Это не просматривается. Никто не подозревает, что Доналд — из другого мира, из мира маленьких людей.
Ноленд даже улучил минутку, чтобы сообщить Пи-Эм:
— Ваш приятель собирается, по-моему, осесть в Соноре. Сонора — мексиканский штат, прилегающий к этой части границы.
— Он вам так сказал?
— Не мне, а Пембертону. Тот прямо-таки зажегся.
Неужели у Доналда хватило наглости попросить у них места? Большинство здешних владельцев ранчо имеют интересы по ту сторону границы. Ноленд взял за женой три ранчо в Мексике и, вероятно, соблазнен возможностью назначить туда управляющего-американца.
Предоставленный самому себе, Доналд толкался бы в очередях на бирже труда или безуспешно названивал по телефону тем, кто сейчас собрался тут.
Теперь же, несмотря на откровения Лил, а может быть, именно благодаря им, ему достаточно слово сказать.
А вдруг он уже сказал? Или собирается? В кармане у него ни цента — это Пи-Эм знает. В долину он явился голодный. Милдред с детьми, ожидающая по ту сторону границы, — не в лучшем положении.
Что если под тем или иным предлогом он займет денег у кого-нибудь из здешних?
В сущности, Пи-Эм совершенно не знает брата. Если не считать смутных воспоминаний детства, он знает его хуже, чем любого человека, с которым познакомился бы несколько дней назад. Разве Доналд не привык занимать у Эмили? Похоже, она ухлопала на него все свои сбережения. Он разжалобил ее ловкими фразами, разговорами о Милдред и малышах. Вероятно, подоил и отца.
Такие типы, с удовольствием рассуждающие о своей невезучести и порядочности, легко начинают верить, что все обязаны им помогать.
В момент, когда м-с Поуп заговорила с Пи-Эм, Доналд стоял у карточного стола, за спиной Пембертона, и наблюдал, как тот играет в покер.
Пи-Эм предупреждал: «Не давайте ему пить».
Но из приличия не мог сказать: «Не показывайте ему слишком много денег сразу».
Конечно, играют на жетоны. Но они имеют определенную ценность и сразу после партии обмениваются на банкноты и чеки. Доналд наверняка уже знает, сколько они стоят. Белые — доллар, красные — десятку, голубые — полсотни. А пятьдесят долларов — это почти столько, сколько Доналд зарабатывал в неделю у Фарнесса и Кампмайера, когда, по счастью, получил там место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
«Итак, что ты сделал с Пегги?»
Он допрашивает. Судит. Приговор, правда, не произносит, но про себя формулирует — это чувствуется.
«Ты бросил Пегги, как только пошел в гору и решил, что теперь она тебе не пара».
Это не правда. В обычном смысле слова Пи-Эм Пегги не бросал. Поженились они совсем молодыми. Пегги осточертело жить в трущобах с родителями, которые целыми днями скандалили между собой.
По правде сказать, Пегги начисто не понимала его честолюбивых планов: пределом ее мечтаний был домик с верандой и палисадником. Дошло до того, что, когда он получил диплом, она расплакалась — настолько была потрясена.
«Я еду в Сан-Франциско, попытаю там счастья. Думаю, что, пока я не пробился, тебе лучше не бросать работу».
Вот так оно все получилось. Он уехал, она осталась.
Шли месяцы, годы. Время от времени он посылал ей немного денег. В один прекрасный день навестил ее в Чикаго. Она стала похожа на старую деву. Жила вдвоем с подругой, чтобы поменьше платить за квартиру.
И он, и она понимали, что стали чужими. Сказать друг другу им было нечего.
Он не сообщил ей тогда о своем решении — такие вещи лучше вслух не высказывать, а через несколько недель написал:
«…Вину, разумеется, я полностью приму на себя и в течение определенного разумного срока буду выплачивать тебе небольшое пособие…»
Почему у Доналда был такой многозначительный вид, когда он упомянул о Пегги, хотя даже не знал ее и видел только на фотографии, присланной Пи-Эм родным сразу после женитьбы?
И зачем он расспрашивал о Hope, о ее первом муже, о ранчо?
А теперь и у Норы такой вид, как будто она с ним заодно. Не успели они войти в гостиную, как она отбросила журнал, который читала, и начала:
— Хэлло, Эрик! Дайте-ка на вас взглянуть. Пи-Эм мог бы найти вам брюки поприличней.
— Эрик сам выбирал.
— Нет, ничего, вы вполне презентабельны. Только что звонила Лил Ноленд. Она ждет нас.
Они что, обе взбесились? И с чего они взяли, что Доналд печален?
Он просто циничен. Даже не извинился за кавардак, который вносит в дом, за риск, которому подвергает брата.
Он натягивает ваши брюки и считает это в порядке вещей. Все им занимаются, заботятся о нем, работают на него — и это тоже нормально.
Печален? Черта с два! Просто не дает себе труда улыбнуться, быть полюбезнее. Смотрит на людей так, словно спрашивает себя, что они собой представляют.
Этот номер удался ему с Эмили и, уж конечно, с Милдред, раз она не задумываясь — и Бог знает в каких материальных условиях — эмигрирует вместе с детьми, только бы снова быть рядом с ним.
Этот номер удается ему сейчас с маленькой м-с Ноленд и Норой.
— В дорогу, мальчики! Берем обе машины, Пи-Эм?
— С какой стати?
— Тебе видней. Спустимся к реке. Я там сегодня еще не была.
По-прежнему шел нескончаемый дождь, только это был уже не ливень, а плотная бескрайняя завеса влаги.
— Вот увидите, Эрик, вам понравится наша долина.
Посмотрите на горы. Сейчас они серые, почти черные. Но еще несколько дней дождя — и они зазеленеют: трава по грудь лошадям, повсюду цветы.
Нет, она не флиртует. Пи-Эм знал Нору. Она начисто лишена темперамента. Объясняется это, видимо, физиологическими причинами. Вот почему она нисколько не огорчалась, что ее первому мужу было за пятьдесят, и — Пи-Эм мог в этом поручиться — никогда ему не изменяла.
— Вода прибывает. Вы еще убедитесь, насколько это забавно. Каждое утро вся долина съезжается сюда как на спектакль. Жители Тумакакори собираются на своем берегу. Разговоры — только о реке. Писем нет. Газеты не приходят. Потом вода спадает. Кто-нибудь делает первую попытку переправиться, удачно или нет. Бывает, доберется человек до деревни, а вода опять прибыла — и он отрезан. С женой поговорить — и то иди кричи через Санта-Крус…
Она оживлялась все больше, и трудно было сказать, что ее возбуждает — разлив реки или близость Доналда.
Они устроились втроем на переднем сиденье. Пи-Эм с мрачным видом вел машину. Он думал: «Вот наберется сегодня, тогда они запоют по-другому».
Теперь он даже хотел этого. Пусть Доналд покажет им, что он такое, и убирается.
Но почти сразу же Пи-Эм в свой черед почувствовал жалость.
А все потому, что представил себе Доналда голым.
Внезапно он сообразил, отчего так разволновался, увидев брата нагишом. Это давнее воспоминание. Когда они были совсем еще карапузами, мать раз или два в неделю сажала обоих в большое корыто и поочередно намыливала.
Это его брат. Они делили с ним кровать: в Эпплтоне У детей их было всего две: одна для мальчиков, другая, отделенная занавеской, — для Эмили. Впрочем, сперва сестре ее заменяла колыбель.
Доналду полагалось место у стенки.
— Вот вырасту, — повторял он, — ни за что не буду спать у стенки.
Неужели он действительно покушался на умышленное убийство? Во всяком случае, полицейский, в которого он стрелял, выкарабкался только чудом.
А теперь Доналд сидит между братом и Норой. Пи-Эм чувствует тепло его тела. Нора, конечно, тоже. Он смотрит на реку. Для него этот мутный поток значит нечто иное, чем для остальных. На другом берегу — шоссе, в конце его — изгородь, за ней — Милдред, малыши, свобода.
Появилась ли его фотография в газетах после побега из Джольета? В аризонских, вероятно, нет. Но пограничники, несомненно, предупреждены.
Сегодня воскресенье. Их ждут у маленькой м-с Ноленд. Поедят стоя, у большого буфетного стола, подавать будет Дженкинс. Начнут с коктейлей. Потом усядутся в кресла, пристроив бутылку бурбона так, чтобы дотянуться рукой.
И охота им пить по целым дням!
Странно во всем этом одно: сегодня Пи-Эм тоже хотелось напиться. Он испытывал прямо-таки физическую потребность в спиртном.
Ему казалось, это приведет его в равновесие.
4
Чей это голос неожиданно раздался у него над ухом, да так близко, что барабанная перепонка завибрировала, как от рева клаксона? Он не сразу сообразил, чья фигура склонилась над ним.
Разумеется, это м-с Поуп. Кто же еще! Кроме нее, никто здесь не сочтет уместным выпалить вам в лицо:
— Хэлло, Пи-Эм! Кого это вы собирались убить?
Только теперь он отдал себе отчет в том, что внезапно произошло внутри него, в смятении, которое там воцарилось. Опомнился, но не вдруг. Наверняка подскочил, вытаращив глаза, как всякий, кого тревожат во время сна. Она расхохоталась:
— Я всегда подозревала, что вы далеко не овечка.
Теперь я в этом головой ручаюсь.
Зато теперь и он знает, что ненавидит ее. Его всегда восхищало, какие приятные люди жители долины, как они — это же факт! — умеют ладить друг с другом. Потому что у всех более или менее одинаковые интересы, одинаковый образ жизни? Этого еще недостаточно. Потому что, постоянно рискуя оказаться отрезанным от мира, каждый поневоле зависит от соседей и ему лучше быть с ними в хороших отношениях? А может быть, потому, что неписаное правило, восходящее, вероятно, еще к героическим временам первопоселенцев, требует: не лезь в чужие дела, дай каждому жить по-своему? Если, например, собирается компания, значит, людям так нравится. Но вы можете запереться у себя хоть на целый месяц, и никто вам слова не скажет.
Тем не менее он терпеть не мог м-с Поуп, женщину неблагодарного возраста — ей было от сорока до сорока пяти, скорее, около сорока пяти. Сухая, скрипучая, она притворялась, будто умеет читать по руке, и пользовалась этим, чтобы задавать каверзные вопросы. М-с Поуп.
Бог весть почему тоже не любила его.
По какому, интересно, праву она взирает сейчас на него, не то укоризненно, не то сочувственно покачивая головой и вздыхая?
— Вы плохо ведете себя, Пи-Эм. Вам следовало бы подавать пример остальным. Если бы вы знали, какие только предосторожности мы ни принимаем с самого завтрака, и все из-за вашего приятеля!
До чего же вздорные бабенки! Не надо ему было утром у реки разговаривать с Лил Ноленд. Видно, ее так разобрало, что она, даже не переодевшись, бросилась к телефону и всех перебудоражила.
— Учтите, приятель Пи-Эм… Да, Эрик. Когда приедете, будьте с ним осторожны. Главное, не показывайте, что знаете то, о чем я вам сейчас по секрету скажу.
Он терял рассудок. Да, да, сходил с ума. И снова может сойти. Ему категорически нельзя пить. Ни рюмки, понятно?
Вначале, сразу по приезде, Пи-Эм не обратил на это внимания. Он был слегка встревожен, вернее, немного не в себе, как бывает, когда вы без всяких к тому оснований чувствуете себя не в своей тарелке; злился на брата, сам не зная за что, но был убежден, что все пройдет после одного-двух коктейлей.
Жилище Нолендов он знал почти так же, как собственное, и давно потерял к нему всякий интерес. Дом У них был самый большой в долине, если не считать пембертоновского; одноэтажное П-образное здание, посередине патио, плавательный бассейн.
Когда к чему-нибудь привыкаешь, перестаешь замечать детали: деревянные и металлические кресла в саду и на веранде; толстые зеленые подушки; столовую с английскими гравюрами, изображающими лошадей; коричневые потолочные балки; большой стол, на котором импровизирован буфет.
«Манхаттан», «мартини» — это уже традиция. Да и Дженкинс в белой накрахмаленной паре не дает вам ни минуты передышки: он обожает разыгрывать из себя бармена.
Все было как всегда. Сколько коктейлей выпил Пи-Эм? Четыре? Пять? Пожалуй. И, конечно, мешал «Манхаттан» и «мартини», закусывая крошечными сосисками, копчеными устрицами, анчоусами или еще чем-то соленым.
— Идемте со мной, мистер Белл, — позвала Лил Ноленд, беря Доналда за руку. — Полагаю, что могу сразу называть вас Эрик.
Она куда-то утащила его, а когда они вернулись, Доналд держал в руке большой кубок кока-колы. Лил, гордясь своей ловкостью, красноречиво поглядывала на Нору и всячески старалась отвести спутника подальше от Дженкинса с его подносом.
Экое ребячество! Пи-Эм только пожал плечами. Потом забеспокоился: забота о Доналде стала слишком общей. Очевидно, все уже успели перешепнуться: «Смотрите не давайте ему пить!»
Мужчины тоже втянулись в игру. Одни нарочито держались в отдалении от буфета. Другие одним духом осушали стаканы, чтобы не держать их в руках, разговаривая с Доналдом.
Не разозлит ли это его в конце концов?
Он спокоен, совершенно спокоен, чувствует себя как дома. Болтливость Лил сделала его предметом всеобщего попечения, хотя обычно в этой компании каждый занимается самим собой, не думая об окружающих. Если вас разморило, вы можете даже уйти в одну из спален и вздремнуть. Так случается довольно часто. С началом разъезда кто-нибудь из женщин спохватывается:
— А куда девался мой муж?
— Должно быть, прилег.
— Проспится — отправьте его домой.
Конечно, Доналд — не из долины. С ним обращаются как с почетным гостем. Лил Ноленд подкладывает ему в тарелку самые лакомые кусочки. Того гляди, сама возьмется резать мясо: побаивается, наверное, увидеть у него в руках нож.
Правда, у Пи-Эм долго не было серьезных поводов для беспокойства. Не выпил ли он больше, чем ему кажется?
Он ел, но не помнит что. Все разбрелись: кто на веранду, кто в гостиную, где была порядочная библиотека, куча пластинок и огромный диван в форме полумесяца — на нем свободно умещались семь-восемь человек.
Пембертон с неизменным видом собственного достоинства слонялся в поисках партнеров для покера. Обратился даже к Доналду, но тот, издали заметив Пи-Эм, лишь улыбнулся и покачал головой.
Пожалуй, именно в эту минуту Пи-Эм и подхватило.
Дом Нолендов перестал быть обычным домом, Пи-Эм начало удивлять все: негр, расхаживающий с серебряным подносом от гостя к гостю, и еще множество всяких мелочей, относящихся не только к обстановке, но и к людям, которые двигались на фоне ее.
Он посмотрел вокруг, но уже не своими глазами, а глазами Доналда, точнее говоря, попытался дать оценку людям и вещам исходя из того духовного уровня, какой предполагал в брате.
Доналд — бедняк и всегда был им. Пи-Эм тоже родился в деревянном домишке папаши Эшбриджа, но не прижился там, и первой его самостоятельной мыслью была мысль о бегстве.
А вот Доналд прирос к дому, пропитался его бедностью и убожеством. Они с Милдред наверняка сохранили привычку мыться в тазу; если у них и была ванна, то дрянная, с пожелтевшей от жесткой воды эмалью. Всю жизнь он выбивался из сил за несколько долларов. Днем и ночью его одолевали жалкие заботы о том, как дотянуть до конца месяца; он по целым неделям раздумывал, может ли купить так нужный ему готовый костюм или ботинки детям.
Здесь, вокруг бассейна, полдюжины комнат для гостей, при каждой ванная своего особого цвета, роскошные купальные простыни с инициалами Нолендов.
Мужчины на первый взгляд одеты как нельзя более просто. Это вроде формы: сапоги, брюки навыпуск, белая рубашка. Только вот сапоги Пембертона, отделанные накладным серебром, обошлись ему в тысячу долларов с лишним. Седло — и того дороже.
Он, пожалуй, не очень богат, уж подавно беднее маленькой Ноленд, но и ему ничего не стоит проиграть тысячу-другую в карты.
Он очень представителен: полное розовое лицо, седые волосы, держится так, словно председательствует, — это оттого, что он и в самом деле неизменно возглавляет местные родео.
По правде сказать, попадись Доналду такой человек, как Пембертон, в другом месте, он смотрел бы на него снизу вверх, не решился бы даже заговорить. Да нет, они бы просто никогда не встретились. В поезде Доналд ехал бы в общем вагоне, а у Пембертона было бы отдельное купе; всюду, кроме Ногалеса, они ходили бы в разные бары.
Мысль была случайная и не очень глубокая, но Пи-Эм стал развивать ее и обнаружил, что все, кто собрался вокруг них с братом, — богачи, важные персоны, чьи имена они произносили бы в детстве, почтительно понижая голос, вельможи, если хотите, которых папаша Эшбридж только что не считал людьми другой породы.
Милдред, например, никогда бы не пришло в голову выпить чашку чая с женщиной вроде Лил Ноленд, Пегги или любой из женщин Эпплтона.
Мимоходом Пи-Эм сделал и другое открытие, обдумать которое обещал себе как-нибудь на досуге, когда опять придет в равновесие: среди присутствующих самыми крупными состояниями обладали женщины.
Он устроился в кресле, держа в зубах сигару; чуть позже в руке у него очутился фужер бурбона. Со стороны казалось, что Пи-Эм дремлет, но веки у него были приоткрыты. Он разглядывал собравшихся, одного за другим, как никогда еще на них не смотрел.
Вот, скажем, Ноленд, муж Лил. На улице его нетрудно принять за приказчика или банковского служащего.
Тем не менее он из тех, у кого Доналд всю жизнь смиренно просил работы. Да еще обращаясь не прямо к ним, а к их секретарше или управляющему.
Это не просматривается. Никто не подозревает, что Доналд — из другого мира, из мира маленьких людей.
Ноленд даже улучил минутку, чтобы сообщить Пи-Эм:
— Ваш приятель собирается, по-моему, осесть в Соноре. Сонора — мексиканский штат, прилегающий к этой части границы.
— Он вам так сказал?
— Не мне, а Пембертону. Тот прямо-таки зажегся.
Неужели у Доналда хватило наглости попросить у них места? Большинство здешних владельцев ранчо имеют интересы по ту сторону границы. Ноленд взял за женой три ранчо в Мексике и, вероятно, соблазнен возможностью назначить туда управляющего-американца.
Предоставленный самому себе, Доналд толкался бы в очередях на бирже труда или безуспешно названивал по телефону тем, кто сейчас собрался тут.
Теперь же, несмотря на откровения Лил, а может быть, именно благодаря им, ему достаточно слово сказать.
А вдруг он уже сказал? Или собирается? В кармане у него ни цента — это Пи-Эм знает. В долину он явился голодный. Милдред с детьми, ожидающая по ту сторону границы, — не в лучшем положении.
Что если под тем или иным предлогом он займет денег у кого-нибудь из здешних?
В сущности, Пи-Эм совершенно не знает брата. Если не считать смутных воспоминаний детства, он знает его хуже, чем любого человека, с которым познакомился бы несколько дней назад. Разве Доналд не привык занимать у Эмили? Похоже, она ухлопала на него все свои сбережения. Он разжалобил ее ловкими фразами, разговорами о Милдред и малышах. Вероятно, подоил и отца.
Такие типы, с удовольствием рассуждающие о своей невезучести и порядочности, легко начинают верить, что все обязаны им помогать.
В момент, когда м-с Поуп заговорила с Пи-Эм, Доналд стоял у карточного стола, за спиной Пембертона, и наблюдал, как тот играет в покер.
Пи-Эм предупреждал: «Не давайте ему пить».
Но из приличия не мог сказать: «Не показывайте ему слишком много денег сразу».
Конечно, играют на жетоны. Но они имеют определенную ценность и сразу после партии обмениваются на банкноты и чеки. Доналд наверняка уже знает, сколько они стоят. Белые — доллар, красные — десятку, голубые — полсотни. А пятьдесят долларов — это почти столько, сколько Доналд зарабатывал в неделю у Фарнесса и Кампмайера, когда, по счастью, получил там место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14