Жорж Сименон
«Бегство г-на Монда»
Глава 1
Шестнадцатого января, едва минуло пять часов пополудни — большая стрелка чуть-чуть качнулась вправо, г-жа Монд, сопровождаемая потоком холодного воздуха, ворвалась в приемную комиссариата полиции.
Она, должно быть, выпрыгнула из такси или из собственной машины, тенью скользнула по тротуару улицы Ларошфуко, наверняка споткнулась на плохо освещенной лестнице и толкнула дверь с такой силой, что Присутствующие долго с удивлением смотрели, как медленно возвращается на место ее грязная серая створка с автоматическим замком, и этот контраст казался настолько нелепым, что, вероятно по привычке, одна из женщин в наброшенной на плечи шали и без головного убора, которая стояла в очереди уже больше часа, подтолкнула одного из ребятишек, цеплявшихся за ее юбку, и шепнула:
— Закрой-ка дверь.
До этого вторжения все были здесь как свои. С одной стороны барьера письмоводители — кто в полицейской форме, кто в пиджаках — писали или грели руки у печки; с другой стороны посетители сидели на скамье возле стены или просто стояли; когда кто-нибудь выходил со свежесоставленной бумагой в руке, очередь продвигалась на одно место, и первый письмоводитель поднимал голову; все мирились с дурным запахом, скудным светом двух ламп под зеленым абажуром, с монотонностью ожидания, с фиолетовыми чернилами, которыми заполняли формуляры, и, без сомнения, случись вдруг катастрофа, которая изолировала бы комиссариат от остального мира, все, кто здесь находились, зажили бы вместе, одной семьей.
Не толкаясь, женщина в черном с очень белым, напудренным лицом и посиневшим носом протиснулась в первый ряд. Ни на кого не глядя, она сухими, точно эбеновое дерево, и цепкими, словно клюв хищной птицы, пальцами в черных перчатках рылась в сумочке, и все ждали, все смотрели, как она протягивает над барьером визитную карточку.
— Прошу доложить обо мне комиссару.
Чтобы приглядеться к ней повнимательнее, времени было вполне достаточно, однако толком ее никто не запомнил.
— Похожа на вдову, — доложил чиновник комиссару полиции, который у себя в кабинете, полном сигарного дыма, вел дружеский разговор с главным администратором «Театр де Пари».
— Попросите подождать.
И служащий, прежде чем занять свое место и взять документы, которые ему подавали, повторил:
— Попрошу подождать.
Женщина продолжала стоять. В изящной обуви с непомерно высокими каблуками она казалась на грязном полу цаплей, подобравшей под себя одну ногу. Она никого не замечала. Ее ледяной взгляд, остановившийся неизвестно на чем, возможно на золе, высыпавшейся из печки, падал сверху вниз, губы дрожали, как у старух, что молятся в церкви.
Дверь открылась. Вышел комиссар.
— Мадам…
Он закрыл за ней дверь, указал на стул с зеленой суконной обивкой, потом, держа в руке визитную карточку посетительницы, медленно обошел письменный стол в стиле ампир и сел.
— Госпожа Монд? — вопросительно произнес он.
— Да, госпожа Монд. Я живу в доме двадцать семь — а по улице Балю.
И она враждебно уставилась на плохо притушенную Сигару, которую комиссар раздавил в пепельнице.
— Чем могу быть полезен?
— Я пришла заявить об исчезновении мужа.
— Прекрасно… Простите.
Он придвинул к себе блокнот, взял серебряный цанговый карандаш.
— Вы говорите, мужа?
— Да, мужа. Он исчез три дня назад.
— Три дня назад. Значит, тринадцатого января.
— Да, именно тринадцатого января я видела его в последний раз.
На ней была черная каракулевая шуба, от которой исходил легкий аромат фиалок, руки в перчатках теребили тонкий, тоже пахнущий фиалкой платочек.
«Похожа на вдову», — доложил секретарь.
Однако вдовой она не была, по крайней мере до тринадцатого января, когда исчез ее муж. Но комиссар почему-то подумал, что она ведет себя как настоящая вдова.
— Простите, что я не знаю господина Монда: в этот квартал меня назначили всего несколько месяцев назад. Приготовившись записывать, он ждал.
— Мой муж-Норбер Монд. Вы, разумеется, слышали о торговом доме Монд, служебные помещения и склады которого находятся на улице Монторгейль?
Комиссар, скорее из вежливости, кивнул.
— Мой муж родился в том же особняке на улице Балю, где прожил всю жизнь и где мы живем до сих пор. Комиссар снова кивнул.
— Ему было сорок восемь… Я вдруг подумала: а ведь сорок восемь ему исполнилось в день исчезновения.
— То есть тринадцатого января. И у вас нет ни малейшего представления…
Разумеется, у посетительницы не было ни малейшего представления, о чем свидетельствовали ее напряженность и натянутость.
— Таким образом, вы хотите, чтобы мы начали розыск?
Ее презрительная гримаса могла означать — либо это очевидно, либо, напротив, совершенно ей безразлично.
— Итак, тринадцатого января… Простите за вопрос: у вашего мужа не было причин покончить с собой?
— Никаких.
— А какое у него финансовое положение?
— Торговый дом Монд, комиссионные и экспортные операции, который еще в тысяча восемьсот сорок третьем году основан Антони Мондом, дедом Норбера, — один из самых солидных в Париже.
— Ваш муж не спекулировал? Не играл? На камине, за спиной комиссара, стояли часы из черного мрамора, которые раз и навсегда остановились на пяти минутах первого. Почему все считали — пять минут первого ночи, а не дня? Глядя на них, все неизменно думали, что это пять минут первого пополуночи. Рядом громко тикал будильник — он показывал точное время. Будильник находился в поле зрения г-жи Монд, тем не менее она периодически склоняла длинную тощую шею и глядела на маленькие часики, которые, наподобие медальона, носила на груди.
— Оставим денежные проблемы… У вашего мужа, мадам, не было никаких интимных огорчений? Простите мою настойчивость…
— Любовницы у мужа не было, если вас интересует это.
Спросить, а нет ли у нее любовника, комиссар не решился: такое казалось просто невероятным.
— А со здоровьем у него все в порядке?
— Никогда в жизни не болел.
— Хорошо… Хорошо… Прекрасно… Не расскажете ли распорядок дня вашего мужа тринадцатого января?
— Встал он, как обычно, в семь утра. Он всегда ложился и вставал рано.
— Простите, вы спите в одной комнате? Сухой, злобный кивок.
— Он встал в семь и прошел в ванную, где, несмотря на — какая разница! выкурил первую сигарету. Потом спустился вниз.
— Вы были в постели? Снова «да», но не сразу.
— Он разговаривал с вами?
— Сказал: «До свидания», как и каждое утро.
— Вы не подумали тогда, что у него день рождения?
— Нет.
— Потом он спустился вниз…
— И позавтракал у себя в кабинете. Он там никогда не работает, но кабинетом дорожит. Большой оконный проем застеклен витражами. Мебель под готику.
Она, должно быть, не любила ни витражи, ни готику и, может быть, мечтала использовать эту комнату по другому назначению, а ее упорно занимали под кабинет.
— У вас много слуг?
— Супруги-привратники; она делает всю черную работу по дому, а он метрдотель. Потом, кухарка с горничной. Не говорю о Жозефе — это шофер, он женат и не ночует в доме. Я встаю обычно в девять после того, как отдам Розали распоряжения на день. Розали — моя горничная. Она служила у меня еще до замужества. Я хочу сказать, до моего второго замужества.
— Господин Монд ваш второй муж?
— Первым браком я была за Люсьеном Гранпре, четырнадцать лет назад погибшим в автомобильной катастрофе. Каждый год ради удовольствия он участвовал в двадцатичетырехчасовом пробеге из Мана.
В приемной очередь на засаленной скамье постепенно двигалась вперед, кое-кто смиренно выскальзывал наружу, осторожно приоткрывая дверь.
— Одним словом, в то утро все было как обычно?
— Как обычно. Около половины девятого от дома отъехала машина. Муж любил сам разбирать почту, поэтому в контору уезжал рано. Через четверть часа ушел и его сын.
— У вашего мужа есть сын от первого брака?
— У нас у каждого по сыну, а у него еще и дочь, она замужем. Какое-то время молодые жили с нами, но потом переехали на набережную Пасси.
— Хорошо, очень хорошо… Ваш муж действительно отправился в контору?
— Да.
— Он приезжал на обед?
— Он почти всегда обедает в ресторане у Центрального рынка, рядом со своим офисом.
— И когда же вы забеспокоились?
— Вечером, часов в восемь.
— Значит, с утра тринадцатого января вы его больше не видели?
— Сразу после трех я позвонила ему и попросила прислать мне Жозефа с машиной: надо было сделать кое-какие покупки.
— Он отвечал вам нормально?
— Нормально.
— Не сказал, что задержится, не намекал на возможный отъезд?
— Нет.
— Просто вечером, в восемь, не вернулся к ужину, так?
— Так.
— И с тех пор не подавал никаких признаков жизни. В конторе его тоже не видели?
— Нет.
— В котором часу он уехал с улицы Монторгейль?
— Около шести. Он мне ничего не сказал, но я знала его привычку-перед возвращением домой заглянуть на улицу Монмартр в «Арку» выпить рюмочку портвейна.
— В тот вечер он тоже заходил туда?
— Не знаю, — с достоинством ответила она.
— Позвольте спросить, мадам, почему лишь сегодня, то есть только через три дня, вы решили заявить об исчезновении господина Монда?
— Я надеялась, что он вернется.
— Подобные отлучки уже были?
— Ни разу.
— А его никогда не вызывали внезапно по делам в провинцию?
— Никогда.
— И тем не менее вы ждали его целых три дня? Не отвечая, она пристально посмотрела на комиссара маленькими черными глазками.
— Вы, надеюсь, сообщили его дочери, которая, как вы сказали, замужем и живет на набережной Пасси?
— Она сама недавно явилась в дом и вела себя так, что мне пришлось выставить ее за дверь.
— Вы не ладите с падчерицей?
— Мы не видимся с ней. Во всяком случае, последние два года.
— Но ваш муж продолжал встречаться с ней?
— Она сама приходит к нему на работу, когда ей нужны деньги.
— Если я хорошо понимаю, ваша падчерица, нуждаясь в деньгах, отправлялась на улицу Монторгейль и просила их у отца. Кстати, он ей давал?
— Да.
— Там ей и сообщили, что господин Монд не появлялся, так?
— Возможно.
— И тогда она побежала на улицу Балю.
— Где собиралась забраться к нему в кабинет и все перерыть. — Вы догадываетесь, что она хотела найти? Молчание.
— В общем, если предположить, что господина Монда нет в живых, а это маловероятно…
— Почему?
— Повторяю, маловероятно, вопрос состоит в том, оставил ли он завещание. На каких условиях заключен ваш брак?
— На условиях раздельного владения имуществом. У меня свое состояние, дом на авеню Вилье.
— А что думает об исчезновении отца ваш пасынок?
— Ничего он не думает.
— Он до сих пор живет на улице Балю?
— Да.
— Ваш муж перед уходом не затевал ничего нового? Скажем, в делах. Для этого ведь нужен оборотный капитал.
— Кассир, господин Лорисс, имеет право подписи.
— Он нашел текущий счет в банке в порядке?
— Нет, напротив. Тринадцатого января, около шести вечера, муж зашел в банк.
— Но в это время банк должен быть уже закрыт.
— Для обычных клиентов — да, но не для него. Служащие работают долго, и он заходил через служебный вход. Муж снял со своего счета триста тысяч франков.
— Таким образом, на следующий день кассир оказался в затруднительном положении?
— Нет, не на следующий. В тот день у него не было крупных операций, и только вчера, когда для платежей потребовалась значительная сумма, он узнал о снятии денег.
— Если я правильно понимаю, ваш муж исчез, не оставив денег ни на свое предприятие, ни вам, ни детям?
— Не совсем так. Большая часть его состояния, в акциях и других ценных бумагах, находится в сейфе, в банке. Однако из сейфа он в последнее время ничего не брал, даже не спускался в хранилище, что и подтвердил мне директор. А ключ лежит дома, на своем месте, в маленьком ящичке письменного стола.
— У вас есть доверенность?
— Да.
— В таком случае… — начал комиссар с непроизвольным облегчением.
— Я заходила в банк: я ведь обещала нашему кассиру вернуть деньги на счет. В доступе к сейфу мне отказали под тем предлогом, что я не могу доказать в соответствии с формулой закона, жив ли мой муж.
Комиссар вздохнул и полез за сигарой. Он понял: это все.
— Итак, вы хотите, чтобы мы начали расследование.
Она только посмотрела на него еще раз, потом встала, вывернула шею и взглянула на часы.
Минутой позже она уже шла через приемную, где женщина в шали, клонясь влево под тяжестью ребенка на руках, униженно объясняла, что уже пять дней, с тех пор как за драку арестовали ее мужа, сидит без денег.
Когда г-жа Монд пересекла тротуар, окрашенный красным светом фонаря у полицейского участка и шофер Жозеф закрыл за ней дверцу машины, она назвала ему адрес своего поверенного, от которого уехала час назад и который теперь снова ждал ее.
Все, что она рассказала комиссару, было правдой, но детина порой является самой крупной ложью.
Г-н Монд проснулся в семь утра и тихо, не дав голодному воздуху проникнуть под одеяло, выскользнул из постели, где неподвижно лежала жена.
Так было всегда. Каждое утро он делал вид, будто думает, что она спит.
Он не зажигал лампу в изголовье и обходил просторную кровать в темноте, чуть тронутой тонкими полосками света, пробивающимися сквозь щели ставней. Босиком, со шлепанцами в руках. И тем не менее г-н Монд был уверен: стоит посмотреть на подушку — и он видит маленькие черные глаза жены.
Только в ванной он вздыхал полной грудью, открывал то отказа краны, включал электробритву.
Он был толстый, вернее, как говорится, крупный мужчина. Редкие светлые волосы, растрепанные по утрам, придавали его розовому лицу детское выражение.
Да и глаза, голубые глаза, пока он, бреясь, смотрелся в зеркало, выражали удивление, которое наводило на мысль о детстве. Казалось, просыпаясь по утрам, когда не чувствуешь возраста, г-н Монд удивлялся, увидев в зеркале мужчину зрелых лет, с выцветшими ресницами, короткими рыжеватыми усиками под крупным носом.
Натягивая кожу под бритвой, он гримасничал. Неизменно забывая о наполнявшейся ванне, бросался к кранам в тот момент, когда вода выплескивалась через край, и этот предательский шум доносился до г-жи Монд.
Кончив бриться, он с удовольствием, хоть и не без горечи, еще немного смотрел на себя, сожалея, что теперь он уже не толстый, когда-то искренний мальчишка, а давно — к чему ему никак не удавалось привыкнуть, зрелый мужчина, переваливший на вторую половину жизни.
В то утро в ванной он вспомнил, что сегодня ему исполнилось сорок восемь. И ничего другого. Ему сорок восемь. Скоро пятьдесят. Он чувствовал себя разбитым. В теплой воде он потянулся, чтобы снять мышечную усталость, накопившуюся за столько лет.
Он был почти готов, когда наверху зазвенел будильник: Ален, его сын, сейчас тоже встанет.
Г-н Монд кончил одеваться. В одежде он был весьма разборчив: любил костюмы без лишних складок, без пятен, мягкое прохладное белье и порой, на улице или у себя в кабинете, с удовольствием посматривал на свои начищенные до блеска ботинки.
Ему сорок восемь. Вспомнит ли об этом жена? А сын? А дочь? Никто, конечно, не вспомнит. Разве что г-н Дорисс, старик кассир, который был кассиром еще при его отце, скажет сокрушенно:
— Поздравляю вас, господин Норбер.
Он прошел через комнату, наклонился над кроватью, поцеловал жену в лоб.
— Тебе нужна машина?
— Утром нет. Если понадобится днем, я тебе позвоню.
Странный это был дом, единственный в мире для г-на Монда. Его приобрел дед, когда здание уже побывало в руках многих владельцев. И каждый внес столько изменений, что ни о каком плане теперь и речи не было.
Одни двери заделывали, другие прорубали. Из двух комнат делали одну, пол поднимали, коридор перекраивали, после чего получились неожиданные повороты и еще более неожиданные ступеньки, где спотыкались посторонние и до сих пор спотыкалась г-жа Монд.
Даже в солнечные дни здесь царили мягкие, словно пыль времен, сумерки, благоухавшие, если так можно выразиться, ароматом чуть пресным, но приятным для тех, кто давно к нему привык.
По стенам проходили газовые трубы, на черной лестнице оставались газовые рожки, а на чердаке кучей валялись ненужные керосиновые лампы разных эпох.
Некоторые комнаты перешли во владение г-жи Монд.
Чужая, безликая мебель смешалась со старой мебелью дома, оттеснив кое-что в чуланы, но кабинет сохранился таким, каким Норбер Монд знал его всегда-с красными, желтыми, голубыми витражами, которые в зависимости от положения солнца поочередно озарялись, заливая углы комнаты яркими цветными огнями.
Завтрак г-ну Монду приносила не Розали, а кухарка. Все в доме было точно распределено по минутам г-жой Монд, и каждый знал свое место в любое время дня. Впрочем, это к лучшему, потому что г-н Монд не любил Розали: вопреки образу, который вызывало ее имя, девица она была сухопарая, хворая и злая со всеми, кроме хозяйки.
В тот день, 13 января, он просмотрел газеты, макая в кофе рогалики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12