Но как ты считаешь: выйдет или нет?
Наступила очередная пауза. Глядя сейчас на лорда Конфалюма, нельзя было даже предположить, что совсем недавно он являл собой воплощение глубокой, непреодолимой усталости. Глаза короналя вновь обрели свойственный им обычно яркий блеск и беспощадно изучали лицо Корсибара.
— Да. Да, я думаю, что, вероятно, выйдет.
— Ты сказал — вероятно?
— Отец, я не пророк Я могу лишь, опираясь на свой жизненный опыт, без твердой уверенности предполагать, что может произойти в будущем.
— Конечно. Но ты ведь знаешь, что прокуратор считает тебя заклятым врагом Престимиона.
У Корсибара задергалась щека.
— Неужели он так и сказал тебе?
— Не столь определенно. Я имею в виду его недавнее замечание насчет того, что ты возражаешь против досрочного начала Игр якобы лишь потому, что эта идея принадлежит Престимиону.
— Отец, Дантирия Самбайл — опасный и злобный сплетник.
— Согласен с тобой. Но он еще и весьма проницательный человек. Ты на самом деле заклятый враг Престимиона?
— Отец, даже будь это так на самом деле, неужели я признался бы? Но — нет. Нет. Я сказал тебе о Престимионе почти все, что думаю о нем, А если совсем откровенно, то я считаю его расчетливым политиком, умеющим использовать других людей в своих целях, хитрым приспособленцем, способным с равным успехом отстаивать противоположные позиции; человеком, вырвавшимся из небытия и теперь занесшим ногу для того, чтобы вступить на вторую ступень в иерархии власти Маджипура. Люди подобного сорта мне не по душе, но это вовсе не означает, что он не заслуживает положения второго человека на Маджипуре. Он лучше многих разбирается в искусстве управления. И уж, конечно, лучше меня. Престимион станет короналем, это ясно, и я, как и все остальные, преклоню перед ним колено. У нас какой-то неприятный разговор, отец. Ты вызвал меня для того, чтобы задать эти вопросы?
— Да.
— А колдовство, которым ты занимался, когда я вошел? Тоже имеет отношение к разговору?
Корональ провел рукой над столом, заваленным магическими атрибутами:
— Я просто попытался определить, сколько еще может прожить понтифекс.
Корсибар улыбнулся.
— Значит, отец, ты теперь на самом деле стал адептом магических искусств?
— Адептом? Нет, на такую высоту я не претендую, Но, как и многие другие, стремлюсь овладеть основами. Я постоянно сверяюсь с реальным развитием событий — только так и не иначе можно выяснить, владею ли я хоть в малейшей степени способностью предсказывать будущее.
— И что? Тебе удалось обнаружить у себя пророческий дар? — Задавая эти вопросы, Корсибар думал о странном, касавшемся его самого предсказании — «Ему предстоит потрясти мир», — которое, как считалось, его отец услышал от волшебников. Но ведь вполне возможно, что корональ сам разобрал тайные письмена и узнал из них о предстоящих важных переменах в судьбе сына, в то время как Корсибар о них даже не подозревал. — Можно ли включить этот расчет в твою самопроверку? — поинтересовался он, довольный тем, что тема разговора наконец сменилась. — Скажи мне, какой получился результат, а потом посмотрим, когда это произойдет на самом деле. Итак, какова же дата смерти несчастного Пранкипина?
— Дату мне определить не удалось — не такой уж я мастер. Возможно, никто не в силах дать совершенно точный ответ. Согласно моим вычислениям, это произойдет в пределах следующих девятнадцати дней. Давай, Корсибар, посчитаем вдвоем.
— Девятнадцать дней или даже меньше. И ожидание наконец закончится, наступит время торжественных церемоний: Престимион станет короналем, а ты — понтифексом. И тогда все мы выберемся из этой мерзкой дыры и вернемся к сладкому воздуху Замковой горы… Все, кроме тебя, отец, — чуть дрогнувшим голосом добавил Корсибар.
— Да, все, кроме меня. Моим домом теперь станет Лабиринт.
— Позволь спросить: как ты относишься к этому?
— У меня было сорок лет, чтобы смириться с такой перспективой, — ответил лорд Конфалюм. — И теперь я спокоен.
— Никогда не выйти вновь к дневному свету, никогда больше не увидеть Замок…
Корональ хмыкнул.
— Но ведь у меня будет возможность время от времени выбираться отсюда.
И Пранкипин так поступал, ты же знаешь. Хотя, наверное, уже и не помнишь — когда он в последний раз появился на поверхности, ты был еще ребенком. Нет, понтифекс не обязан все время находиться под землей.
— Но мне не хватило бы кратковременных визитов к солнцу. Даже тех нескольких недель, которые я провел здесь, для меня больше чем достаточно.
Лорд Конфалюм улыбнулся.
— К счастью, Корсибар, от тебя никогда не потребуют переселиться сюда.
Для того, кто не станет короналем, лучшее утешение состоит в том, что ему не грозит стать понтифексом.
— В таком случае, я должен быть благодарен судьбе.
— Да, должен.
— И ты чувствуешь себя готовым к этой новой жизни, отец?
— Да. Полностью готовым.
— Ты будешь великим понтифексом — потому что был великим короналем.
— Благодарю тебя за эти слова. — Лорд Конфалюм с улыбкой поднялся из-за стола. Однако улыбка была напряженной, вымученной, и прижатая к телу левая рука короналя заметно дрожала. Что-то оставалось недоговоренным, что-то болезненное для короналя, что-то опасное, как взрыв.
Что же такое известно лорду Конфалюму, о чем он не пожелал разговаривать с сыном?
«Вам предстоит потрясти мир…»
Вероятно, невысказанное имело отношение к этим словам. Но вопреки предположениям Санибак-Тастимуна относительно темы беседы короналя с Корсибаром таинственное пророчество упомянуто не было.
Так или иначе, но Корсибар понял, что беседа окончена. Он изобразил перед короналем положенный по этикету знак Горящей Звезды, а потом они обнялись, уже как отец с сыном. Корсибар повернулся, чтобы выйти, и услышал за спиной звуки, свидетельствующие, что отец, не дожидаясь, пока закроется дверь, снова взялся за свои магические инструменты.
4
Септах Мелайн вошел в зал, который обычно называли Палатой Меликанда — неширокое извилистое помещение в имперском секторе Лабиринта, примыкавшее к покоям Престимиона. Апартаменты здесь были предназначены для спутников будущего короналя. Там уже находились герцог Свор и Гиялорис Пилиплокский.
— Ну вот, — заявил с порога Септах Мелайн, — у меня есть хоть какие-то новости. Названы три кандидата на должность распорядителя Игр: Великий адмирал, прокуратор и наш маленький друг Свор. По крайней мере, так мне сообщил один из лакеев понтифекса.
— Полагаю, вы полностью доверяете этому человеку, — заметил Свор.
— Не меньше, чем собственной матери, — ответил Септах Мелайн. — Или вашей, если бы я когда-либо имел удовольствие быть с нею знакомым. — Он поправил свой изумительно расшитый плащ из темно-синего шелка с частыми вкраплениями серебряных нитей, который и без того прекрасно сидел на нем, и принялся быстрыми резкими шагами мерить отполированный до зеркального блеска серый каменный пол, не теряя при этом от природы присущей ему ленивой кошачьей грации. Выражения на лицах наблюдавших за ним Свора и Гиялориса были разными: губы Свора скривились в усмешке, а во взгляде Гиялориса читалось обычное для него меланхолическое неодобрение элегантности и блеска Септаха Мелайна.
Трое ближайших друзей будущего короналя никоим образом не походили друг на друга ни телосложением, ни манерами, ни характерами. Худой и долговязый Септах Мелайн с чрезмерно длинными руками и ногами выглядел изможденным. При этом он обладал тонким юмором, держался изящно и легко. Кожа у него была очень бледной, а блестящие глаза — светло-голубыми. Золотые волосы, ниспадавшие тщательно завитыми локонами на плечи, сделали бы честь любой девушке. Лицо его украшали коротенькая аккуратно подстриженная бородка и тонкая золотая полоска усов над верхней губой. Рыцари немало потешались над этими усами у него за спиной, но никто не осмеливался высказать эти насмешки ему в лицо, так как Септах Мелайн никогда не прощал обид и был искусным и неутомимым фехтовальщиком.
Невысокий Гиялорис, напротив, был чрезвычайно массивным и выделялся среди окружающих колоссальным объемом груди и могучими плечами. На его плоском широком лице можно было прочесть не больше эмоций, чем на куске мяса, лежащем на столе в кухне. Руки его выше локтей равнялись по толщине ляжкам среднего человека, пальцы были толстыми, как колбасы. Он коротко стриг свои темные волосы, а лицо брил начисто, оставляя только грозного вида щетинистые темно-бурые бакенбарды, доходившие до нижней челюсти.
Он владел клинком не так искусно, как Септах Мелайн, однако тоже обладал репутацией человека, которого опасно задевать, поскольку ни один противник не смог бы устоять против его ярости и физической силы. По характеру Гиялорис был мрачным и задумчивым, как и приличествует человеку, появившемуся на свет в непривлекательном городе Пилиплоке на Зимроэле и воспитывавшемуся там же в семье суровых скандаров. Престимион встретил его в Пилиплоке лет десять назад во время одного из посещений западного континента, и благодаря извечному, хотя и непостижимому, притяжению противоположностей они сразу стали друзьями.
Что касается Свора, носившего титул герцога Толагайского, но не имевшего ни владений, ни богатства, которыми можно было бы распоряжаться, то он рядом с этими двумя казался карликом: хрупкий, хилый человечек маленького роста, смуглый почти до черноты, как большинство людей, рожденных под яростным солнцем южного континента, с жесткой копной непослушных темных волос, темными ядовитыми глазками и еще более темной, исковерканной душой. Его тонкий, острый, крючковатый нос с первого взгляда говорил о хитрости хозяина, рот был слишком мал для крупных зубов, подбородок окаймляла короткая жесткая бородка, а верхнюю губу он брил начисто. Свор не имел ни малейшей склонности к военным искусствам, зато был политиком и интриганом, а его невероятный успех у женщин многие относили за счет колдовских чар.
В прежнее время он принадлежал к числу компаньонов молодого Корсибара — был, можно сказать, своего рода домашним животным или придворным шутом, которого рослый, спортивного склада принц держал при себе ради развлечения. Но как только стало ясно, что Престимион может занять трон короналя, Свор начал чрезвычайно тонко и осторожно маневрировать в его направлении и постепенно прочно вошел в окружение претендента на престол. Столь явная смена привязанности стала предметом долгих пересудов в Замке — правда, мнениями обменивались лишь вполголоса — и расценивали ее как пример широко известной страсти Свора к достижению выгоды и весьма эластичного толкования им понятия лояльности.
Казалось, эти трое не могли иметь между собой ничего общего, однако их объединяла труднообъяснимая взаимная привязанность, Каждый из них, в свою очередь, был всецело погружен в заботы об успехе и благосостоянии Престимиона. Никто из окружающих не сомневался в том, что, как только Престимион наденет корону с изображением Горящей Звезды, его ближайшие друзья станут высокими сановниками при новом дворе.
— Что касается проблемы контроля над проведением Игр, — вновь заговорил Септах Мелайн, — следует подумать, должны ли мы повлиять на выбор распорядителя. Если, конечно, это имеет для нас какое-то значение.
— Я считаю, что имеет, — решительно заявил Гиялорис, — и, уверен, вы того же мнения. — Уроженец восточного Зимроэля, он говорил с заметным акцентом, который зачастую смешил окружающих, но, конечно, не в том случае, когда звучал из уст Гиялориса, чей гулкий, рокочущий голос, казалось, исходил из недр земли. — Распорядитель составляет пары. Может быть, вы желаете сразиться на поле с несколькими болванами подряд — только потому, что ему захочется посмеяться над вами? Я не хочу, чтобы распорядитель Игр затевал со мною собственные игры. И всякий раз, когда на тех или иных соревнованиях возникают моменты, связанные с риском, все мы хотим, чтобы детали определял наш человек. В конце концов, от этого иногда зависят жизни.
— Значит, вы советуете поддержать кандидатуру герцога Свора, — подытожил Септах Мелайн. — Я займусь этим.
— Отпадает, — немедленно откликнулся герцог Свор из дальнего угла комнаты, где рассматривал какие-то эзотерические хартии, написанные на длинных свитках из желтовато-коричневого пергамента. — Я понятия не имею о том, как составляются подобающие пары, и…
— Мы можем подсказать… — перебил его Гиялорис.
— …И в любом случае, — продолжал Свор, — я не хочу принимать никакого участия в ваших глупых ссорах. Наверняка противники будут что-нибудь кричать в лицо распорядителю. Так вот, пусть это лицо принадлежит кому-нибудь другому.
— Что ж, Свор, быть по сему, — улыбнулся Септах Мелайн. — Умоляю вас, — игривым тоном обратился он к Гиялорису, — объясните, что вы подразумеваете, говоря «наш человек»? Что у нас тут есть разные фракции и тех, кто входит в одну из них, можно определенно рассматривать как людей Престимиона, а остальных следует в целом считать недружелюбными по отношению к нему? Разве мы все не объединились, чтобы отпраздновать начало нового царствования?
— Глупейшие рассуждения! — рявкнул Гиялорис. Но Септах Мелайн, казалось, не заметил оскорбления.
— Естественно, вы считаете Свора нашим человеком, я понимаю. Но разве прокуратор наш враг? Или адмирал Гонивол?
— Они могут быть врагами. Любой из них.
— Боюсь, я не в состоянии понять вас.
— Переход от одного царствования к другому никогда не проходит гладко.
Всегда находится кто-нибудь, кто тайно, а иногда и явно возражает против кандидатуры вновь выбранного короналя. И может продемонстрировать свое несогласие самыми неожиданными способами.
— Вы только послушайте его! — воскликнул Септах Мелайн. — Мыслитель! Ученый историк! Приведите мне хоть один пример такого предательства, друг Гиялорис!
— Что ж… — Гиялорис на некоторое время задумался, закусив нижнюю губу. — Когда Хэвилбоув стал понтифексом, — сказал он наконец, — и объявил, что его короналем будет Трайм, то, насколько мне известно, какой-то очень недовольный лорд, не питавший ни малейшей любви к Трайму, устроил заговор, чтобы посадить на трон Дизимаула, и чуть не…
— Вообще-то короналем Хэвилбоува был лорд Канаба, — спокойно перебил его Свор. — Трайм стал короналем на три царствования позже. А Дизимаул жил за тысячу лет до них.
— Значит, я спутал имена или порядок королей, — ответил Гиялорис, но в его тоне уже слышалось недовольство. — Но все равно такой случай был — если не с ними, так с другими. Вы можете это выяснить. И был еще один случай, в котором участвовал не то Спурифон, не то Симинэйв…
— Такого рода мысли вам не к лицу, — сказал Септах Мелайн и усмехнулся, прикрыв лицо рукой с красивым маникюром. — Ручаюсь вам, дорогой друг, что независимо от личных амбиций отклоненных кандидатов новый корональ всегда приступает к своим обязанностям при всеобщем искреннем одобрении. Так было всегда. В конце концов, мы цивилизованные люди.
— Неужели? — послышался новый голос, и в комнату вошел Престимион. — Как приятно слышать это от вас, любезный Септах Мелайн. Могу ли я поинтересоваться, что вы обсуждаете?
— Кого выбрать распорядителем Игр. Мне удалось узнать, что выбирать будут между Гониволом, Свором и вашим дорогим кузеном, прокуратором. Гиялорис доказывал, что доверять никому нельзя, даже в таких делах, как турниры, и хотел, чтобы распорядителем стал Свор. Тогда мы могли бы быть уверены в том, что получим достойных соперников и решения будут приниматься в нашу пользу.
Престимион перевел взгляд на Гиялориса:
— Вот как? Неужели у вас появились такие опасения?
— Септах Мелайн, как обычно, извратил смысл сказанного, мой лорд. И тем не менее повторяю: да, я предпочитаю иметь в качестве распорядителя человека, которому могу доверять.
— И вы доверяете Свору? — рассмеялся Престимион.
— Свор уже заявил о своем несогласии. В таком случае, я хотел бы видеть на этом месте прокуратора Дантирию Самбайла.
— Прокуратора?! — вскричал Престимион, разражаясь хохотом. — Прокуратора? Вы готовы доверять прокуратору, Гиялорис?
— Но ведь он ваш кузен, мой лорд, не так ли? — бесстрастно произнес Гиялорис. — И поэтому не будет принимать решений во вред вам или вашим друзьям. По крайней мере, я так считаю.
— Он приходится мне очень дальним родственником, — Именно эту фразу Престимион обычно использовал, когда речь заходила о его родственных связях с прокуратором. — И еще. Вы уже два раза за последние полминуты назвали меня лордом. Такое обращение применимо только к лорду Конфалюму по крайней мере до тех пор, пока не будет выбран новый корональ. Что касается моего кузена прокуратора, то он и в самом деле мой родственник. Но если вы опасаетесь, что от распорядителя Игр следует ожидать подвоха, то я посоветовал бы вам поддержать какого-нибудь другого кандидата на это место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11