Стоял так
минут сорок, а мимо один за другим проходили знакомые люди: Гинтаревич,
супруги Петровы, Сурен Гарун с Люськой, Шаранский, Пашка Сидоров,
закутанный в енотовую шубку лилипут Женя Савельев. Наконец, кашляя, шаркая
и пыхтя, по лестнице взобрался сам Николай Иванович, комендант цирка,
"серый кардинал", как его называли. Последнее видение несказанно удивило
меня - Николай Иванович появлялся на посиделках артистов в
экстраординарных случаях. "Да и посиделки ли это? - засомневался я. - Нет,
здесь что-то другое. Похоже на собрание". Одолжив у соседей чай и сахар, я
тихо вошел в квартиру.
Из комнаты доносилось звонкое верещание лилипута. По-видимому, это
была уже середина речи.
- ...Не согласен. Решение мы вынесли правильное. Мудрое решение. Есть
в нем некая аура. И, несмотря на весь сюрреалистический нонсенс
сложившейся ситуации, я предлагаю как наиболее оптимальную кандидатуру
именно Похвиснева и никого другого.
С кульками в руках я вошел в комнату. Собрание замерло, странно,
оценивающе меряя меня взглядами.
- Вот и чаек пришел! - потер руки Тырков. - Чайничек я уже поставил.
Иди заваривай.
- Могу узнать, что здесь происходит? - поинтересовался я. - Заседание
месткома, что ли? Или заговор?
- Серьезность вопроса исключает краткость ответа, - объяснил Женя.
- А-а, - кивнул я. - Умно.
- Всякое шутовство, - погрозил пальчиком лилипут, - совершенно
неуместно в сложившейся беспрецедентной ситуации. Уж вам, Сергей
Васильевич, как никому другому, следовало бы знать, что покойник сейчас
лежит в морге, но в любую минуту положение это может измениться.
Собрание зашевелилось, как многоголовая гидра, издало взволнованные
звуки, из которых выделялся страстный дискант Вадика Тыркова:
- Только бы не кремировали, господи! Тогда все пропало! И Рим, и
новая квартира, и путевка в санаторию высшей категории!
Я очутился в самом центре кворума. В руки мне дали бумагу следующего
содержания:
В "ОВУХ" (Организация по учету, хранению
и ведению "Дел". Аппарат Судьбы.)
тов. Безбородову
от покойного О.П.Щурова
ЗОЯВЛЕНИЕ.
Ввиду того, что я, ныне уже покойный Щуров О.П., проявил в своей
жизни многие заслуги: в административной, личной и интиликтуальной
ипостасях, покорнейше прошу рассмотреть наличие возможности передачи моей
душе нового подходящего тела для продления моего существования в
материальном мире, который первичен с точки зрения официальной идеологии.
Моей нижайшей просьбе прошу не отказать.
О.П.Щуров.
- "Заявление" пишется через "а", - заметил я. - А "интеллектуальный"
через "е" и с двумя "л".
Очевидно было, что Щуров перед смертью спятил. Но причем тут
Безбородов и мой "ОВУХ"? И зачем он звонил мне ночью?
Из бессвязных реплик собрания удалось составить приблизительную
картину происшедшего. После моего вчерашнего провала Щуров задержался в
цирке до поздней ночи - дел было невпроворот. Уборщица мыла пол в
коридоре, когда из дальней гримуборной вдруг вышел Осип Петрович в пальто,
шляпе, с портфелем. Уборщица поклонилась ему, он милостиво ответствовал:
"Доброй вам ночи, старушка". После этого Щуров проследовал в свой кабинет
и закрыл дверь. Уборщица старательно драила коридор и вдруг заметила в
гримуборной свет. Зайдя туда, она увидела труп все того же Осипа
Петровича! Душа, видимо, отделилась от тела, надела его пальто, шляпу,
взяла портфель и в таком виде покинула здание, растворившись в эфире. Тело
же, по заключению медиков, скончалось от инфаркта. Весь этот рассказ можно
было бы принять за бред подвыпившей старушки-уборщицы, но наутро на столе
в кабинете директора вместе с приказом о включении моего номера в
гастрольную программу лежало заявление на имя Безбородова.
- Научные законы отрицают существование души отдельно от тела, -
сказал я, зная, что очень разозлю этим коллектив.
Так и случилось. Заговорили все разом, гневно, пылко, вывалили целый
ушат сведений: о филиппинских хилерах, о зомби, о летающих тарелках, о
вещих снах, о цыганских гаданиях, с беспроигрышных картах, которыми можно
сорвать любой банк. Старый Гинтаревич поведал невнятную историю о некой
графине Буристон, которая в 1909 году умерла, а буквально на днях
воплотилась в образ чемпионки по теннису, победительницы Уимблдонского
турнира. Заключил весь этот сумбур крик Жени Савельева:
- А я лично всегда верил в бессмертие души! И я не боюсь сказать это
даже при нашем дорогом Николае Ивановиче! Слышите, Николай Иванович! Это
говорю вам я, Е.Савельев, - душа бессмертна!!!
Все посмотрели на Николая Ивановича. Комендант сановито напыжился и
резюмировал:
- Тук. Тук. Тук.
И, подумав, добавил:
- Тук.
Эта речь означала: "Идея, конечно, смелая, даже в чем-то фрондерская.
Но известная доля свободомыслия в кулуарных беседах допустима".
Я пошел заваривать чай, не имея больше сил смотреть на все
происходящее. Но и на кухне меня не оставили в покое. Явился Гарун,
закурил длинную черную сигарету и задумчиво-небрежно спросил:
- Слушай, труп в морге сколько лежать можна? Я тут справку наводил,
понимаешь. Слушай, безобразий какой - никто точный ответ не дает! Такой,
слушай, безответственность везде!
- Сроки пребывания трупа в морге зависят от исправности холодильника.
- Вай! Наши холодильники - дрянь! - закачался Гарун, после чего
быстро ушел, и я услышал, как он передал полученную информацию всей
компании.
Раздались горестные стоны, затем все стихло, и в этой тишине мне
почудилось что-то заговорщицкое, подлое.
Собрание встретило меня стоя. Один Николай Иванович сидел. Ему было
можно. Тырков принял из моих рук чайник, обнял за плечи и усадил на
почетное место во главе стола. Вперед выступил Женя Савельев.
- Флейтист! Дорогой наш Флейтист! Не побоюсь сказать, гениальный
Флейтист! Прости нас.
- Ну? - выжидательно спросил я. - Что надо?
- Мы все полны благородных воспоминаний о нашем Осипе Петровиче
Щурове! - запел лилипут. - У него было сердце исполина и такой же могучий
ум! Что были мы без него? Маленькая труппка с неблагополучной судьбой.
Жалкие, загнанные, никем не оцененные, влачили мы свое существование без
надежды на хотя бы ма-аленький просвет. И вот пришел он, Щуров, и наша
труппа, по выражению поэта, поднялась и расцвела! Сколько надежд, сколько
чистых побуждений, сколько возвышенных мечтаний пробудил в нас покойник! И
вот величественный силуэт Вечного города, я разумею Рим с его Ватиканом,
Колизеем и Фонтаном Треви, смутно маячит на нашем творческом горизонте. Мы
едем в Рим!!!
Классический ораторский прием - обращение непосредственно к хору, к
толпе - произвел потрясающий эффект.
- Ри-и-м-м! - застонала Люся-Магдалина, и все подхватили ее вопль.
Но Женя властно махнул рукой - воцарилось молчание. Вспрыгнув на
стол, чтобы быть выше всех, он скорбно обратился ко мне:
- И что же мы видим перед собою теперь? Руины мечтаний и воздушных
замков! Рим в руинах! Весь мир в руинах!!!
- Это какой-то кошмар, - сказал я.
- Да, ты прав. Это кошмар. Но поправимый.
Из-за спины его мне весело подмигнул Тырков, что означало: "Слушай,
боярин, сейчас про тебя начнется".
И я услышал:
- Смена власти - тяжелый момент в нашей жизни. Кого назначат новым
нашим кормчим, неизвестно. Этого даже Николай Иванович не знает. А вдруг
это будет человек недостойный, не исполин? Вдруг он окажется профаном в
нашем древнем благородном искусстве? Раньше так бывало, мы знаем печальные
примеры. Но теперь, когда нам позволено наконец бросить годами
выстраданный клич: "Прочь варягов!", я призываю выбрать достойное тело для
страждущей бессмертной души Осипа Петровича из наших рядов. Требования к
предлагаемому телу высоки: оно должно быть молодым, здоровым, талантливым.
И я с гордостью говорю - такое тело у нас есть!
Чувствуя важность момента, я встал. Под гром оваций лилипут прыгнул
мне на шею и запечатлел благоговейный поцелуй на челе.
- Поздравляю, милый! Ты - наш!
Из хора восторгов послышалось победное:
- Теперь до кремации успеем!
Пытаясь отцепить от себя подлого лилипута, я кричал:
- Николай Иванович, скажите им, что материя первична!
Комендант бодро отстучал, что, мол, да, первична, но это с какой
стороны посмотреть. И я понял, что он одобряет все творимое здесь.
- Люсек! Бумагу и ручку! - закричал Покровский. - Сейчас мы скоренько
все зафиксируем.
- А танцы когда же? - игриво спросил Гинтаревич, подмигивая Милице
Аркадьевне.
- Танцы, дед, потом, - заверил его Тырков. - Сначала дельце обделаем.
Передо мной на стол положили лист бумаги и ручку. За спиной встал
Степан Петрович, с обеих сторон подступили безмолвные, как истуканы, сыны
Гинтаревича. На столе по-турецки сидел лилипут и как бы в шутку грозил мне
кулачком.
- Что вы хотите от меня? - спросил я. - Ведь вы уже все решили.
- Вай, какой капризный молодой человек, - снисходительно бросил
Гарун. - Бумага есть, ручка есть. Заявление давай нада!
- Какое заявление?!
- Пиши, боярин, я диктую: В "ОВУХ", товарищу Безбородову от
такого-то.
- Да вы что-о?! - взревел я и попытался вырваться, но мне не дали.
Отвратительная сцена насилия продолжалась долго. Я решил не
сдаваться. Но в конце концов Тыркову удалось всунуть мне в руку перо и
нацарапать вожделенный документ:
В "ОВУХ". Тов. Безбородову
от Похвиснева С.В.
ЗАЯВЛЕНИЕ.
Учитывая исключительный демократизм данного исторического момента,
позволяющий любому стать директором, и учитывая единодушное мнение
коллектива работников цирка "Малая арена", прошу вселить душу тов.
О.П.Щурова в мою материальную оболочку, дабы не допустить улетучивания
ценных административных кадров.
Число.
Подпись.
- Вай, молодец! - хлопнул меня по спине Гарун. - Теперь и чаю пить
можна!
Многочисленные руки разжались, отпустили меня. Бумага исчезла
мгновенно. Взревел магнитофон. Стол, как по мановению волшебной палочки,
уставился яствами: килька в томате, сыр "Янтарь", сушки, бутылки
"Нарзана". Ели жадно, перемигивались, крякали с довольным видом. Я, как
чужой, стоял в углу, сознавая, что принимаю участие в сумасшедшем фарсе и
никак мне не вырваться из него. Да, не вырваться, потому что я плохой
актер. Нечто похожее на зависть шевельнулось в душе - никогда мне не быть
таким превосходным лицедеем, какими являлись все эти люди. Приступ
самоедства был, конечно, смешон, не нужен и очевиден для всех.
- Ну что, Гамлет вшивый? - окликнул меня вдруг Пашка Сидоров. - Что
стоишь, в затылке чешешь? Быть иль не быть, решаешь?
- Паша, - потрясенно сказал я. - Вот уж кто меня поражает, так это
ты. Ты же с животными работаешь, с чистыми детьми природы! Ведь у тебя в
груди должно биться доброе сердце!
Пашка вытащил изо рта хрупкий скелетик кильки и добродушно ответил:
- Так оно и доброе. Чего мы тебе здесь плохого сделали?
- Да, - подхватил Шаранский, - небоевитое у вас какое-то настроение,
Сергей Васильевич. Мы вас на ответственную должность выдвинули, а вы тут
демонстративно хандрите.
- Неблагодарная пошла молодежь, - констатировал Гинтаревич. - С
гнильцой юношество наше. Правда, и раньше случались казусы. Вот, помнится,
представлял я на мальчишнике у одного великого князя "Человека-лягушку".
Он тоже все хандрил, хандрил... А потом взял да застрелился.
- Дед! - крикнул Тырков. - Заткни свой маразм! Такое дельце
провернули, стольких зайцев убили одним снайперским выстрелом!
Тут хвастливо встрял лилипут:
- Так кто стрелял!
- Ну ты, ты, Цицерон наш Демокритович!
- Малюпашечка, дай я тебя расцелую! - пробасила Милица Аркадьевна.
Из магнитофона полилось гнусавое французское пение. Стол сдвинули,
предались танцам. Шарманисто зашаркал Гинтаревич, зацокал острыми
каблучками лилипут, начала извиваться Люська, Милица Аркадьевна приседала
на месте, виляя тазом, Шаранский ходил павлином, тряся плечами
по-цыгански... Эх! Эх! Жарь! Жги! Шибче ходи! Давай!... Трясся пол,
дрожала люстра. Соседи за стеной, чета Голубицких, решив, видимо, что тут
праздник, тоже врубили магнитофон и запели дурными голосами "Мою маленькую
мансарду". Не знаю, как я очутился в центре шабаша и ноги мои, независимо
от воли, стали вытворять бог знает что, безобразнейшие коленца. Вокруг
сновал неугомонный лилипут, по-бабьи взмахивая платочком и взвизгивая
"У-ух! У-ух!" Один Николай Иванович каменно сидел на стуле, но и его ноги
одобрительно припечатывали в такт "Моей маленькой мансарде":
- Тук-тук. Тук-тук-тук-тук.
Даже его сердце не выдержало. Вот какое это было веселье! Чудился в
этом оргическом действе какой-то военный азарт. Казалось, вот-вот из
магнитофона грянет удалое: "Готовсь, ребята! Не сегодня-завтра Исмаил
возьмем!"...
Лилипут живо вскарабкался на буфет и, встав рядом с сахарницей, запел
соло:
- Эх, други мои-и, взглянем на себя объективно! Мы ведь до сих пор не
имели никакого размаха как артисты!
- Ох-хо-хо...
- Топтались, понимаете ли, без всяких перспектив на одном месте.
Теперь нам светит Рим.
- М-м-м-м!
- А чем, спрашивается, их гастролеры лучше? Да ничем. Разве что
туалетами иногда.
- Нам бы такие перышки!
- Да вы меня только пошлите в этот Рим, я еще не в таких туалетах
возвернусь!
- О-о-о-о-о!
- Надо, дорогие товарищи, срочно учить язык, а то переводчик - это
ненадежно.
- Тс-с-с-с... Николай Иванович тут.
- А собственно, что я сказал такого, Николай Иванович?
- Тук.
- Вот! И Николай Иванович одобряет. Может, мне при незнакомом
человеке из какого-то "Интуриста" в Риме неловко будет. А так я сам себе
хозяин. Приходим мы, к примеру, в Ватикан...
- Не верится даже...
- ...Который тут папа римский? Интересуюсь я у вас, папа, узнать
насчет прогресса общества. Или, к примеру, идем по улице и вдруг -
какие-то красивые развалины.
- Колизей?
- Я - к хорошенькой итальяночке и выясняю без всякого переводчика,
что не Колизей это, а строительство нового стадиона. Или приходим в
магазин готового платья. Продавщицы, смазливые римляночки, повыскакивали,
кланяются...
Дружный сладострастный клекот заглушил на мгновение солиста. Можно
было различить слова, произносимые как заклинания:
- Жилеточка пупырчатая!
- Кюлоты-эластик!
- Пулены-балянсе!
- Кокошник-сицилиани!
Лилипут замахал ручками. Шум стих.
- Дело решенное. Едем. Думаю, не меньше, чем на месяц. В свободные
дни смотаемся в Венецию. Она, говорят, тонет. Успеть бы посмотреть!
Женя замолк, покровительственно погладил сахарницу и вдруг запел
нежным, игривым дискантом:
- Ка-кой о-бед нам по-да-ва-ли...
- Спагетти! Пицца! - заволновались коллеги.
Савва Покровский ухарски растянул невесть откуда взявшуюся крохотную
гармошку, и лилипут продолжал уже под аккомпанемент:
- Ка-ким ви-ном нас у-го-ща-али...
- Кьянти! Кьянти!
- Уж я его пи-ла, пи-ла и до то-го те-перь до-шла...
- С ветерком бы! Да по Аппиевой дороге!
- Что, пра-во, го-то-ва, го-то-ва, го-то-ва... Ах-ха-ха-ха-ха-ха!
- А на будущий год в Париж бы, господи! В Париж!
- Но... т-с-с... об э-том ни сло-ва, молчу-у, молчу!
Дурманящие видения, казалось, выползли изо всех углов комнаты, и
прельстительный запах цветов соблазна достиг такой концентрации, что даже
каменная душа Николая Ивановича не выдержала. Он тоже хотел в Рим! Он
дрогнул, и впервые из его горла вырвалась членораздельная речь:
- Сэ-эрдце ка-ра-са-ви-цы склы-о-нно к из-м-э-э-э-не...
Потрясенное сборище мечтателей отозвалось дружным троекратным:
- Тук-тук-тук!
Бес умиротворенного веселья манил всех вон из квартиры, на уличный
простор, чтобы отдаться невинным вечерним забавам - огласить какую-нибудь
пустынную площадь веселой песней, покалякать о том о сем с первым
попавшимся милиционером, попугать кошек разбойничьим молодецким посвистом.
- Люди! - крикнул я вслед уходящим. - Добрые, хорошие люди! А со мной
как же будет? Вы подумали о том, куда денется моя душа? Вы меня убили!
Мой крик не услышали. Только выходящий последним Пашка Сидоров
обернулся и добродушно утешил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9