Гонимый некогда своей матерью, Павел, взойдя на трон, в свою очередь стал преследователем и врагом своих детей. Страхи и подозрения неотступно терзали Павла. То ему казалось, что жена его хочет царствовать вместо него, то, что сыновья замышляют против него зло. При дворе ходили упорные слухи, что император намерен арестовать своих сыновей и заключить Александра в Шлиссельбургскую, а Константина — в Петропавловскую крепость. Эти слухи ускорили ход событий. Смутно чувствуя, что надвигается что-то неотвратимое, 11 марта — в день, который оказался последним днем его царствования, Павел велел позвать к себе двух старших сыновей. Они явились, любящие, доброжелательные, как всегда. Отец приказал привести их к присяге. И они, присягавшие уже при вступлении его на царство, ничуть не удивились, с готовностью целовали крест, клянясь (во второй раз!) в верности императору. Искренность сыновей развеяла, казалось, смутную тревогу, которая подступала к его сердцу. Павел разрешил им даже присутствовать за ужином, чего давно не случалось. Император был странно оживлен, даже шутил. Александр и Константин вежливо улыбались. И вдруг, когда вставали из-за стола, Павел произнес странную фразу, поразившую всех присутствовавших: «Чему быть, того не миновать». С этими словами он ушел к себе в спальню, чтобы уже не выйти оттуда живым.Через несколько часов заговорщики с обнаженными шпагами ворвались в покои императора.— Государь, — произнес один из них, стараясь не встречаться глазами с Павлом, который в ночной рубашке, бледный стоял перед ними. — Государь, вы перестали царствовать. Александр — император. По его приказу мы вас арестуем.Наступила мучительная минута. Каждый знал, что должно произойти. Император-отец, даже низвергнутый, слишком опасен для сына, взошедшего на престол в результате переворота. И пришедшие, и сам Павел понимали это. Какие-то мгновения никто не решался первым поднять руку на императора; Николай Зубов, пьяный для смелости, ударил Павла массивной золотой табакеркой в висок. Это было сигналом. Невольный страх, который удерживал всех, отпал. Кто-то схватил шарф и затянул его на шее Павла. Камердинер-француз, сам не причастный к заговору, бросился на лежащего и принялся топтать его ногами — мстительность раба, которая покоробила даже убийц. В те далекие галантные времена пинать поверженного не почиталось признаком храбрости и благородства.Тайну заговора и участие в нем сына императора постарались предать забвению. Известно лишь, что вдова Павла, мать Александра; всю жизнь хранила рубашку убитого императора. При дворе говорили, что, когда она хотела добиться чего-либо от своего царствующего сына, она молча показывала ему окровавленную рубашку отца. Александр, победитель Наполеона, самодержец всей России, при виде ее бледнел, доходил чуть не до обморока и уступал во всем.Мучительная проблема «отцов и детей» сохранялась и при преемниках Александра. В конце своей жизни Николай I понимал, что наследнику его уже 37 лет и что он с нетерпением ожидает своей очереди, считая, что отец его живет слишком долго.Один из способов не дать пробудиться в наследнике жажде власти состоял в том, чтобы держать его возможно дальше от государственных дел. Ясно, что прием этот был не на пользу ни будущему правителю, ни государству. Но чтобы оградить свою власть, владыки готовы были идти и не на такие жертвы, тем более когда жертвами оказывались не они сами.Подобными соображениями руководствовался, например, Александр III, неодобрительно относившийся к попыткам своего окружения так или иначе приобщить наследника к государственным делам. Это была не близорукость и не безразличие к будущему империи. Это была политика, продуманная и тонкая. Та же самая политика, которой следовал и германский император Вильгельм I, упорно отстранявший своего сына от участия в делах государства.Конечно, это гораздо гуманнее, чем ослепить наследника, задушить его или «на всякий случай» заточить в крепости. Однако суть этих действий оставалась той же — любой ценой оградить свою власть от возможного соперника и претендента. Едва ли в какой-либо другой области антагонизм отцов и детей проявлялся более непримиримо и обнаженно, чем в сфере власти.Крупный военный и политический деятель, основатель государства зулусов в Южной Африке Чака попытался освободиться от этого проклятия, которое налагала наследственная власть. Он сам достаточно хорошо познал вкус власти, чтобы не понимать, что с самого момента своего рождения сын станет потенциальным его соперником и врагом. Поэтому Чака твердо решил не иметь детей. Но, обезопасив себя от сына-наследника, Чака забыл о родном брате. От руки брата он и принял свою смерть. 3. Брат на брата Нет в многовластии блага: Да будет единый властитель, Царь нам да будет единый… Гомер. Илиада
Среди легенд и преданий о великом завоевателе есть такая. Родное племя Темучина, где он должен был наследовать власть после смерти отца, отказалось признать его права. Рано утром войлочные кибитки снялись с места. Под блеяние баранов и щелканье ременных бичей племя двинулось за далекие холмы, возвышавшиеся на горизонте. Мать Темучина с четырьмя сыновьями и грудной дочерью осталась одна среди бескрайних монгольских степей. Самому Темучину, старшему из сыновей, было всего девять лет.Чтобы не умереть с голоду, они собирали дикие ягоды и орехи по склонам оврагов или целыми днями бродили в илистой воде реки, пытаясь наловить рыбы на ужин. Ничто не предвещало Темучину, спавшему вместе со всеми на старой кошме в углу юрты, того, что ожидало его.Но именно в те дни произошел эпизод, заложивший первый камень его великого и страшного будущего.Однажды братья ловили рыбу. Удочка была одна на всех, поэтому, когда леска дернулась и огромный таймень оказался на берегу, вокруг пойманной рыбы разгорелась драка. В конце концов добычей овладел сводный брат Темучина, Бектер. Он был примерно одних лет с ним, наделен такой же силой, и если и был кто-нибудь в их юрте, кто осмеливался оспаривать авторитет и власть Темучина, так это Бектер. Вот почему то, что произошло на берегу реки, было для Темучина чем-то более важным, чем просто отобранная рыба.…Солнце стояло уже высоко, когда Темучин с другим братом нашли Бектера. Тот сидел на земле и мастерил что-то, не замечая, как они подкрадывались к нему. Он заметил только нацеленные на него луки и тут же увидел их лица. Бектер понял, что это конец. Две стрелы одновременно пропели в воздухе, одна вошла ему в голову, другая в грудь.Их и без того маленькая семья стала еще меньше. Но по отношению к враждебному внешнему миру, к другим племенам и соседям, она не стала слабее. Потому что теперь она выступала как одно целое, воля одного человека была волей всех, а власть его была непререкаема. Позднее, когда Темучин вырос, он изведал иные масштабы власти и другие меры господства. Он вошел в историю под именем Чингисхана. Но первый его шаг к власти был сделан задолго до того, как он, объединив под своим зеленым знаменем всех монголов, двинулся на завоевание мира. Шаг этот был сделан в ту минуту, когда у мальчика Темучина созрело решение убить брата-соперника.Борьба братьев за власть кровавой полосой проходит через страницы истории. Полоса эта тянется от сына персидского царя Кира II, убившего своего брата, и до римского императора Калигулы, совершившего то же. От кумира античности Александра Македонского, который вырезал всех своих братьев, и до князя Святополка I Окаянного.Как повествует летопись, Святополк задумал однажды: «Перебью всех братьев и приму один всю власть на Руси». Князь призвал к себе «Путшу да боярцев Тальца, Еловита и Лешька» и повелел им:— Не говоря никому ни слова, ступайте и убейте брата моего Бориса.Когда это было исполнено, Святополк сказал себе: «Бориса я убил, как бы убить Глеба?» И стал замышлять против него.В те годы борьба за власть происходила в обстановке величайшей патриархальной откровенности. Когда князь Изяслав Давыдович задумал идти на брата своего Святослава, к каким доводам морального или государственного порядка обратился он?— …Если ему самому удастся уйти от меня, то жену и детей у него отниму, имение его возьму!«Имение его возьму!» — вот, собственно, и весь аргумент. И не нужно было говорить ни о добродетели, ни о прогрессе, ни о возвышенных целях, ради которых это якобы делалось.«Прогоню Изяслава, — сказал князь Юрий Ярославич, — возьму всю его волость». Тоже предельно просто и предельно ясно. Брат выходил на брата ради того, чтобы одному «володеть и княжить» там, где до этого княжили двое. В этом стремлении к утверждению и расширению своей власти современники не усматривали ничего недостойного. Коль скоро существовало врожденное право на власть, разве желание воплотить это право не представлялось естественным?Победа доставалась тому из соперников, кто оказывался самым сильным, самым ловким и беспощадным. Иными словами, тому, кто в большей степени, чем другие, обладал именно теми качествами, которые так необходимы правителю.С этой точки зрения борьбу за власть можно считать своего рода отбором, системой испытаний, которая, отбросив многих, оставляла победителем только одного. Того, кто был достаточно силен и достаточно гибок, чтобы захватить и удержать власть.Понятно, чем больше претендентов принимало участие в схватке у опустевшего трона, тем больше крови должен был пролить тот, кому удавалось одержать верх. И соответственно, тем полнее были качества, дававшие ему право на власть. Тем более что далеко не всегда речь шла о двух, трех или четырех соперниках. У князя Владимира I Святославича было, например, 12 сыновей, а число детей махараджи Джайпура Ман Синга превышало 400.Можно понять затруднение правителя из династии Сасанидов, имевшего 30 сыновей, когда перед ним встал вопрос — кого из них назначить своим наследником? После длительных размышлений, колебаний и консультаций со своими советниками он назначил наследником скромного юношу, своего сына, которому предстояло принять скипетр под именем Фраата IV. Первое, что сделал наследник, едва он узнал о своем высоком жребии, — умертвил всех двадцать девять своих братьев. Когда же отец стал сетовать по поводу подобной жестокости, тот, дабы прервать поток его укоров и жалоб, дал старику выпить яд. Но яд действовал слишком медленно, и наследник своими руками задушил отца.Конечно, с позиции «абстрактного гуманизма» поступок Фраата чудовищен. Но это не единственная позиция, с которой можно судить о происшедшем.Борьба за власть, как мы знаем, никогда не сводилась к личным поединкам или турнирам претендентов. Множество людей оказывались вовлечены в эту борьбу. Там, где пересекались два честолюбия, где сталкивались две воли к власти, там неизбежно возникал омут, черная пасть, которая засасывала сотни и тысячи человеческих жизней.Значит ли это, что можно считать благом, когда ценою нескольких убийств удавалось предотвратить всеобщую резню?«Свирепый лев лучше, чем деспот. Но даже деспот лучше, чем непрекращающаяся междоусобица». Слова эти были сказаны много веков назад одним из Сасанидов. Возможно, он был и прав. Но тогда прав был и султан Мехмед II, писавший в своем «Канун-наме»: «Большинство законоведов заявило, что те из моих сыновей и внуков, которые будут вступать на престол, будут иметь право убивать своих братьев, чтобы всемерно обеспечить внутреннее спокойствие. Этим правилом должны руководствоваться будущие султаны».
Мехмед II (1432—1481), турецкий султан Он был твердо убежден, что вступающему на престол дано «право убивать своих братьев, чтобы всемерно обеспечить внутреннее спокойствие»
Следуя этому завету, султан Мурад III, который сам по себе не был ни кровожаден, ни жесток, едва вступив на престол, приказал удавить пятерых своих братьев. У самого Мурада было много детей, и его наследнику пришлось удавить уже девятнадцать братьев. Это был как бы выкуп, отступной, который платили, чтобы избежать междоусобицы.По мере того как проходили века и человечество с удивительной быстротой совершенствовалось морально, обычай устранять братьев непременно посредством убийства постепенно сменился менее кровавыми методами нейтрализации. Последовательно, но достаточно твердо удаляя братьев от участия в государственных делах, правители повторяли ту же самую тактику, которой они придерживались в отношении своих детей-наследников.Заботившийся о собственной безопасности правитель не мог допустить, чтобы брат его оказался вторым, третьим или даже четвертым лицом в государстве. Это была не только дань памяти о кровавых междоусобицах прошлого. Прежде всего это была мера предосторожности. Именно этими соображениями руководствовался, например, великий князь московский Василий III, который, как подметил один наблюдательный немецкий путешественник, «родным своим братьям не поручает крепостей, не доверяя им».Достаточно поводов для подобного недоверия было и у других русских царей. Когда император Александр I назначил своим преемником младшего брата Николая, монаршая воля долгое время держалась в тайне и самому наследнику не сообщалась. Почему? Уж не потому ли, что императору не хотелось видеть рядом с собой человека, в глубине души желающего ему смерти? А может быть, не только желающего, но и делающего что-то, чтобы ускорить события. Не потому ли у Александра I, особенно в последние годы, так развился страх быть отравленным?Если верить придворной легенде, получившей широкое распространение, когда Николай I вступил на трон, он в полной мере вкусил страхи и тревоги своего предшественника. После него на царство должен был взойти старший его сын, Александр (будущий Александр II). У императора не было особых оснований быть недовольным наследником. Тревожило другое: брат Александра, Константин, обуреваемый дьяволом честолюбия, всеми силами и средствами рвался к власти. Опасная склонность его зашла столь далеко, что при дворе не было человека, который не знал бы об этой страсти великого князя. И уж конечно, обстоятельство это не могло остаться незамеченным его братом.Перед смертью Николай стал настаивать, чтобы Константин дал клятву не покушаться на власть своего старшего брата, Александра. Константин отказался. Николай закричал, что по примеру своего предка Петра I прикажет казнить мятежного сына.Константин вынужден был поцеловать крест и дать клятву не посягать на власть брата-наследника. Но едва ли это силой вырванное обещание могло успокоить умирающего императора. Потому что нет таких клятв, нет таких слов, которые могли бы смирить джинна властолюбия. И действительно, Константин нарушил данную им клятву. Спустя некоторое время в величайшей тайне им было создано общество «Мертвая голова». В него входил ряд лиц из непосредственного окружения Александра II. Если верить дошедшим до нас сведениям, целью этой организации было сначала уничтожить всех детей Александра, а затем, всячески поощряя чрезмерную склонность его к алкоголю, расслабить царя умственно и поставить вопрос о регентстве. Регентом должен был стать Константин, с тем чтобы потом, в качестве завершающего шага, он мог занять престол сам.Такими же соперниками оказались последний российский император Николай II и его младший брат, Михаил. Их отец, Александр III, считал Николая неспособным к царствованию и намерен был передать престол младшему сыну. Но когда Александр III умирал, Михаил еще не достиг совершеннолетия и не мог принять корону. Перед смертью император взял с Николая клятву, что он откажется от престола, как только Михаилу исполнится 21 год.— Ты же сам знаешь, что не убережешь Россию, — пророчески говорил умирающий. — Добереги ее до совершеннолетия Михаила.Первыми давать присягу новому царю должны были члены императорской фамилии. Вдова императора наотрез отказалась делать это. Она плакала и повторяла: «Поймите, я же знаю его больше, чем вы; он мой сын и ближе всех мне. Под его управлением Россия погибнет!»Вдовствующая императрица так и не присягнула своему сыну. Чтобы скрыть это, ее объявили больной.Неизвестно, собирался ли Николай сдержать клятву, которую давал умирающему отцу, но он ее не сдержал. Позднее, во время всех трагедий своего царствования, он не раз в отчаянии повторял, что все это из-за того, что на престоле клятвопреступник. Царь, не стесняясь, говорил это в присутствии посторонних. Но даже и тогда не помышлял о том, чтобы передать престол своему брату.Когда грянула революция и Николай II отрекся наконец в пользу Михаила, было уже поздно. 4. Самозванцы и двойники Персидский царь Камбис, сын царя царей Кира, был характера гневного и мстительного. Опасаясь своего брата Бардию, он приказал тайно умертвить его. Когда же это было сделано, щедро наградил убийц и на радостях учинил в своем дворце пир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Среди легенд и преданий о великом завоевателе есть такая. Родное племя Темучина, где он должен был наследовать власть после смерти отца, отказалось признать его права. Рано утром войлочные кибитки снялись с места. Под блеяние баранов и щелканье ременных бичей племя двинулось за далекие холмы, возвышавшиеся на горизонте. Мать Темучина с четырьмя сыновьями и грудной дочерью осталась одна среди бескрайних монгольских степей. Самому Темучину, старшему из сыновей, было всего девять лет.Чтобы не умереть с голоду, они собирали дикие ягоды и орехи по склонам оврагов или целыми днями бродили в илистой воде реки, пытаясь наловить рыбы на ужин. Ничто не предвещало Темучину, спавшему вместе со всеми на старой кошме в углу юрты, того, что ожидало его.Но именно в те дни произошел эпизод, заложивший первый камень его великого и страшного будущего.Однажды братья ловили рыбу. Удочка была одна на всех, поэтому, когда леска дернулась и огромный таймень оказался на берегу, вокруг пойманной рыбы разгорелась драка. В конце концов добычей овладел сводный брат Темучина, Бектер. Он был примерно одних лет с ним, наделен такой же силой, и если и был кто-нибудь в их юрте, кто осмеливался оспаривать авторитет и власть Темучина, так это Бектер. Вот почему то, что произошло на берегу реки, было для Темучина чем-то более важным, чем просто отобранная рыба.…Солнце стояло уже высоко, когда Темучин с другим братом нашли Бектера. Тот сидел на земле и мастерил что-то, не замечая, как они подкрадывались к нему. Он заметил только нацеленные на него луки и тут же увидел их лица. Бектер понял, что это конец. Две стрелы одновременно пропели в воздухе, одна вошла ему в голову, другая в грудь.Их и без того маленькая семья стала еще меньше. Но по отношению к враждебному внешнему миру, к другим племенам и соседям, она не стала слабее. Потому что теперь она выступала как одно целое, воля одного человека была волей всех, а власть его была непререкаема. Позднее, когда Темучин вырос, он изведал иные масштабы власти и другие меры господства. Он вошел в историю под именем Чингисхана. Но первый его шаг к власти был сделан задолго до того, как он, объединив под своим зеленым знаменем всех монголов, двинулся на завоевание мира. Шаг этот был сделан в ту минуту, когда у мальчика Темучина созрело решение убить брата-соперника.Борьба братьев за власть кровавой полосой проходит через страницы истории. Полоса эта тянется от сына персидского царя Кира II, убившего своего брата, и до римского императора Калигулы, совершившего то же. От кумира античности Александра Македонского, который вырезал всех своих братьев, и до князя Святополка I Окаянного.Как повествует летопись, Святополк задумал однажды: «Перебью всех братьев и приму один всю власть на Руси». Князь призвал к себе «Путшу да боярцев Тальца, Еловита и Лешька» и повелел им:— Не говоря никому ни слова, ступайте и убейте брата моего Бориса.Когда это было исполнено, Святополк сказал себе: «Бориса я убил, как бы убить Глеба?» И стал замышлять против него.В те годы борьба за власть происходила в обстановке величайшей патриархальной откровенности. Когда князь Изяслав Давыдович задумал идти на брата своего Святослава, к каким доводам морального или государственного порядка обратился он?— …Если ему самому удастся уйти от меня, то жену и детей у него отниму, имение его возьму!«Имение его возьму!» — вот, собственно, и весь аргумент. И не нужно было говорить ни о добродетели, ни о прогрессе, ни о возвышенных целях, ради которых это якобы делалось.«Прогоню Изяслава, — сказал князь Юрий Ярославич, — возьму всю его волость». Тоже предельно просто и предельно ясно. Брат выходил на брата ради того, чтобы одному «володеть и княжить» там, где до этого княжили двое. В этом стремлении к утверждению и расширению своей власти современники не усматривали ничего недостойного. Коль скоро существовало врожденное право на власть, разве желание воплотить это право не представлялось естественным?Победа доставалась тому из соперников, кто оказывался самым сильным, самым ловким и беспощадным. Иными словами, тому, кто в большей степени, чем другие, обладал именно теми качествами, которые так необходимы правителю.С этой точки зрения борьбу за власть можно считать своего рода отбором, системой испытаний, которая, отбросив многих, оставляла победителем только одного. Того, кто был достаточно силен и достаточно гибок, чтобы захватить и удержать власть.Понятно, чем больше претендентов принимало участие в схватке у опустевшего трона, тем больше крови должен был пролить тот, кому удавалось одержать верх. И соответственно, тем полнее были качества, дававшие ему право на власть. Тем более что далеко не всегда речь шла о двух, трех или четырех соперниках. У князя Владимира I Святославича было, например, 12 сыновей, а число детей махараджи Джайпура Ман Синга превышало 400.Можно понять затруднение правителя из династии Сасанидов, имевшего 30 сыновей, когда перед ним встал вопрос — кого из них назначить своим наследником? После длительных размышлений, колебаний и консультаций со своими советниками он назначил наследником скромного юношу, своего сына, которому предстояло принять скипетр под именем Фраата IV. Первое, что сделал наследник, едва он узнал о своем высоком жребии, — умертвил всех двадцать девять своих братьев. Когда же отец стал сетовать по поводу подобной жестокости, тот, дабы прервать поток его укоров и жалоб, дал старику выпить яд. Но яд действовал слишком медленно, и наследник своими руками задушил отца.Конечно, с позиции «абстрактного гуманизма» поступок Фраата чудовищен. Но это не единственная позиция, с которой можно судить о происшедшем.Борьба за власть, как мы знаем, никогда не сводилась к личным поединкам или турнирам претендентов. Множество людей оказывались вовлечены в эту борьбу. Там, где пересекались два честолюбия, где сталкивались две воли к власти, там неизбежно возникал омут, черная пасть, которая засасывала сотни и тысячи человеческих жизней.Значит ли это, что можно считать благом, когда ценою нескольких убийств удавалось предотвратить всеобщую резню?«Свирепый лев лучше, чем деспот. Но даже деспот лучше, чем непрекращающаяся междоусобица». Слова эти были сказаны много веков назад одним из Сасанидов. Возможно, он был и прав. Но тогда прав был и султан Мехмед II, писавший в своем «Канун-наме»: «Большинство законоведов заявило, что те из моих сыновей и внуков, которые будут вступать на престол, будут иметь право убивать своих братьев, чтобы всемерно обеспечить внутреннее спокойствие. Этим правилом должны руководствоваться будущие султаны».
Мехмед II (1432—1481), турецкий султан Он был твердо убежден, что вступающему на престол дано «право убивать своих братьев, чтобы всемерно обеспечить внутреннее спокойствие»
Следуя этому завету, султан Мурад III, который сам по себе не был ни кровожаден, ни жесток, едва вступив на престол, приказал удавить пятерых своих братьев. У самого Мурада было много детей, и его наследнику пришлось удавить уже девятнадцать братьев. Это был как бы выкуп, отступной, который платили, чтобы избежать междоусобицы.По мере того как проходили века и человечество с удивительной быстротой совершенствовалось морально, обычай устранять братьев непременно посредством убийства постепенно сменился менее кровавыми методами нейтрализации. Последовательно, но достаточно твердо удаляя братьев от участия в государственных делах, правители повторяли ту же самую тактику, которой они придерживались в отношении своих детей-наследников.Заботившийся о собственной безопасности правитель не мог допустить, чтобы брат его оказался вторым, третьим или даже четвертым лицом в государстве. Это была не только дань памяти о кровавых междоусобицах прошлого. Прежде всего это была мера предосторожности. Именно этими соображениями руководствовался, например, великий князь московский Василий III, который, как подметил один наблюдательный немецкий путешественник, «родным своим братьям не поручает крепостей, не доверяя им».Достаточно поводов для подобного недоверия было и у других русских царей. Когда император Александр I назначил своим преемником младшего брата Николая, монаршая воля долгое время держалась в тайне и самому наследнику не сообщалась. Почему? Уж не потому ли, что императору не хотелось видеть рядом с собой человека, в глубине души желающего ему смерти? А может быть, не только желающего, но и делающего что-то, чтобы ускорить события. Не потому ли у Александра I, особенно в последние годы, так развился страх быть отравленным?Если верить придворной легенде, получившей широкое распространение, когда Николай I вступил на трон, он в полной мере вкусил страхи и тревоги своего предшественника. После него на царство должен был взойти старший его сын, Александр (будущий Александр II). У императора не было особых оснований быть недовольным наследником. Тревожило другое: брат Александра, Константин, обуреваемый дьяволом честолюбия, всеми силами и средствами рвался к власти. Опасная склонность его зашла столь далеко, что при дворе не было человека, который не знал бы об этой страсти великого князя. И уж конечно, обстоятельство это не могло остаться незамеченным его братом.Перед смертью Николай стал настаивать, чтобы Константин дал клятву не покушаться на власть своего старшего брата, Александра. Константин отказался. Николай закричал, что по примеру своего предка Петра I прикажет казнить мятежного сына.Константин вынужден был поцеловать крест и дать клятву не посягать на власть брата-наследника. Но едва ли это силой вырванное обещание могло успокоить умирающего императора. Потому что нет таких клятв, нет таких слов, которые могли бы смирить джинна властолюбия. И действительно, Константин нарушил данную им клятву. Спустя некоторое время в величайшей тайне им было создано общество «Мертвая голова». В него входил ряд лиц из непосредственного окружения Александра II. Если верить дошедшим до нас сведениям, целью этой организации было сначала уничтожить всех детей Александра, а затем, всячески поощряя чрезмерную склонность его к алкоголю, расслабить царя умственно и поставить вопрос о регентстве. Регентом должен был стать Константин, с тем чтобы потом, в качестве завершающего шага, он мог занять престол сам.Такими же соперниками оказались последний российский император Николай II и его младший брат, Михаил. Их отец, Александр III, считал Николая неспособным к царствованию и намерен был передать престол младшему сыну. Но когда Александр III умирал, Михаил еще не достиг совершеннолетия и не мог принять корону. Перед смертью император взял с Николая клятву, что он откажется от престола, как только Михаилу исполнится 21 год.— Ты же сам знаешь, что не убережешь Россию, — пророчески говорил умирающий. — Добереги ее до совершеннолетия Михаила.Первыми давать присягу новому царю должны были члены императорской фамилии. Вдова императора наотрез отказалась делать это. Она плакала и повторяла: «Поймите, я же знаю его больше, чем вы; он мой сын и ближе всех мне. Под его управлением Россия погибнет!»Вдовствующая императрица так и не присягнула своему сыну. Чтобы скрыть это, ее объявили больной.Неизвестно, собирался ли Николай сдержать клятву, которую давал умирающему отцу, но он ее не сдержал. Позднее, во время всех трагедий своего царствования, он не раз в отчаянии повторял, что все это из-за того, что на престоле клятвопреступник. Царь, не стесняясь, говорил это в присутствии посторонних. Но даже и тогда не помышлял о том, чтобы передать престол своему брату.Когда грянула революция и Николай II отрекся наконец в пользу Михаила, было уже поздно. 4. Самозванцы и двойники Персидский царь Камбис, сын царя царей Кира, был характера гневного и мстительного. Опасаясь своего брата Бардию, он приказал тайно умертвить его. Когда же это было сделано, щедро наградил убийц и на радостях учинил в своем дворце пир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44