— Чего это с ними?
— Это мне скажешь ты. Сделай анализ содержимого этой бутылки и еще четырех, которые тебе передаст лакей. Я скоро присоединюсь к тебе в лаборатории. Действуй быстро.
Он послушно исполняет приказ. 'Фавье хороший парень. Всегда готов, никогда не выражает недовольства.
Начинается тарарам: прилетели четыре “скорые” Пти-Литтре поплохело.
Он понимает, что замять скандал будет невероятно трудно. Двадцать носилок — это что-то. Светский прием превращается в железнодорожную катастрофу. Весь квартал собирается перед его особняком.
Мне становится его жаль.
— Распространите слух, будто произошла утечка газа, что и стало причиной недомогания этих людей.
Он жмет мое запястье (выше локтя ему вообще не дотянуться).
— О, спасибо! Газ! Ну конечно, газ!
— Назовите мне имя друга, подарившего вам те шесть бутылок виски.
Его восторги враз исчезают.
— Что вы себе вообразили! Этот человек вне всяких подозрений.
— Вы Тоже вне всяких подозрений, месье Пти-Литтре, однако это удивительное происшествие случилось в вашем доме.
— Это верно, — соглашается карлик.
— Итак?
Он с сожалением шепчет:
— Это месье Шарль Оливьери, крупный промышленник…
— И живет он? — Авеню Анри Мартен, дом двести двенадцать.
— Спасибо.
Глава 2
Фавье сидит один в бледном свете лаборатории. Его когда-то белый халат похож на палитру Ван Гога, глаза обведены темными кругами, жесты как у привидения.
Когда я вхожу, он даже не поднимает голову, потому что узнал мои шаги, и только шепчет:
— Сейчас будет готово, господин комиссар. Господин комиссар говорит “спасибо”, берет стул и садится на него верхом. Я думаю о Ирэн, задающей храпака в моей кровати, о крохотном Пти-Литтре, который сейчас наверняка умирает от беспокойства в клинике профессора Бальдетру… о жизни. Забавно! Несколько часов назад я совершенно не знал этих людей, а сейчас они находятся в центре моих мыслей… Я никогда прежде не видел Ирэн и, рассуждая логически, никогда не должен выл встретить ее.
Однако я крепко целовался с ней в вагоне поезда, а сейчас, когда рассуждаю, она спит у меня дома. Я слышал об издателе и некоторых его гостях, но они были для меня всего лишь именами.
Из маленького транзистора тихо льется песня Азнавура. Фавье любит работать под музыку.
Он заканчивает изучать образцы и делает шаг назад, как гурман отходит от стола, после того как поел.
— Героин, — говорит он мне.
— Рассказывай…
— Точное содержание я сказать не могу, но в этом виски его очень много.
— В какой бутылке?
— Во всех пяти, что я принес.
Я смотрю на него с легким удивлением.
— Ты хочешь сказать, что он был и в нераспечатанных бутылках?
— Во всех.
Я замолкаю, и он не нарушает мое молчание. После секунды напряженной мыслительной деятельности я обращаюсь к нему с новым вопросом:
— Пробки на нераспечатанных бутылках были нормальными или их уже открывали, а потом закрывали снова?
Фавье улыбается и уходит в небольшой закуток. Слышу, он гремит бачками с гипосульфитом. Возвращается он с мокрой фотографией, которая изображает горлышко бутылки “Мак-Геррел”, увеличенное минимум в четыреста раз.
— Когда я заметил, что наркотик есть и в полных бутылках, то сделал снимок пробки, прежде чем распечатать все — Браво, Фавье.
Рыжий — добросовестный и инициативный полицейский.
— Снимок позволяет убедиться, что это оригинальная, ненарушенная пробка. Я киваю.
— Как думаешь, гости Пти-Литтре откинут копыта?
— Вовсе нет. Они благополучно переварят героин. Посмотрят красивые сны, и все.
— Ладно, постараемся взять с них пример. Отправляемся баиньки, парень.
Мы выходим из конторы. Дежурный внизу отдает мне честь.
— Как, господин комиссар, ваш отпуск уже закончился?
— Мне кажется, да. А вам?
Возвращаясь домой на моей маленькой “МГ”, я решаю посвятить остаток ночи счастью Ирэн.
Я мысленно составляю список радостей, на которые она получит право. С девушкой, приехавшей из провинции, надо уметь их четко дозировать.
Что вы скажете, например, о “Савойском трубочисте”, о “Насмешливом венгерском языке” и о “Британском пальце”? По-моему, для первого раза неплохо.
Я раздумываю, стоит ли добавлять к первым трем наименованиям четвертое, составившее мою славу, — “Ронская отметина”, как вдруг вздрагиваю. Чтобы вернуться в Сен-Клу, я поехал не через площадь Этуаль и Булонский лес, как обычно, а мимо дворца Шайо и авеню Анри Мартен.
Сечете? На авеню Анри Мартен живет тип, подаривший Пти-Литтре виски с наркотиком. Если вы и после этого не поверите в мое шестое чувство, значит, у вас нет и обычных пяти.
Я бросаю взгляд на наручные часы, потом на те, что на приборной доске. И те, и другие в согласии по одному пункту: сейчас два часа ночи.
В такое время наносить визиты не принято, но мне все-таки очень хочется побеседовать с месье Оливьери. Мне кажется, с этим типом, если знать, как к нему подойти, должен получиться очень увлекательный разговор.
Я как раз возле дома двести двенадцать. Остановив тачку, подхожу к воротам. Оливьери, как и карлик Леон, живет в собственном особняке, в котором не горит ни единого огонька. Нажимаю пальцем на кнопку звонка. Подождав секунду, нажимаю снова, но тут вижу, как осветилось окно сторожа. Железное жалюзи частично открывается, и недовольный тип спрашивает:
— Чего надо?
— Полиция, — просвещаю его я. Он колеблется. В наше время полно жулья, которое представляется полицией, а потом грабит вас.
— Одну секунду!
Тип исчезает в окошке, как кукушка, прокричавшая сколько надо. Проходит довольно много времени. Наконец я вижу у ворот массивный силуэт.
Мужчина лет шестидесяти, сложенный, как борец, без радости рассматривает меня сквозь прутья. Он надел штаны, подтяжки не натянул, и они свисают у него по бокам…
— У вас есть документы?
— Вот.
Он рассматривает мое удостоверение и сует в карман брюк свою пушку.
— Что вы хотите?
— Мне надо увидеть месье Оливьери.
— Сейчас?
— Это срочное дело.
Я говорю кратко и четко. В таких случаях не следует упражняться в искусстве красноречия.
— Ладно. Он открывает.
— Я проведу вас ко мне. Я должен предупредить его слугу. Мы входим в своего рода караульное помещение-столовую, где стоит запах вареной капусты. Из соседней комнаты доносится встревоженный женский голос:
— Эктор, он действительно легавый?
— Заткнись! — отвечает сторож.
Он подходит к телефонному аппарату, раздумывает и нажимает на кнопку. Загорается красная лампочка. Секунд через тридцать слышится щелчок.
— Альбер? — спрашивает сторож.
Тог, должно быть, отвечает через зевок, что да.
— Скажи месье, что его хочет немедленно видеть полицейский.
Не знаю, что отвечает лакей, но сторож, выслушав его, издает недобрый смешок.
— Я не знаю, — говорит он и кладет трубку. Потом смотрит на меня и спрашивает:
— Ничего серьезного?
— Как сказать, — отвечаю.
Я слышу шаги за дверью; она слегка приоткрывается, и я замечаю глаз и седую прядь над ним. Жене сторожа хочется узнать, как я выгляжу. Узнав это, она возвращается на супружеское ложе.
В глубине души ваш Сан-А немного встревожен. Этот Оливьери, должно быть, большая шишка с обширными связями, и мой ночной визит ему наверняка не понравится. Так что мне скоро может стать жарко…
Является лакей. Настоящий: в полосатом жилете и при всем прочем. Его взгляд еще немного мутноват со сна, а так он совершенно безупречен.
Он меряет меня взглядом с высоты своего величия.
— Это вы желаете видеть месье?
— Я.
— Сейчас два часа ночи.
Я смотрю на часы и поправляю его:
— Два с четвертью. Будьте любезны предупредить его о моем приходе.
Эта уверенность производит на него впечатление — Хорошо. Прошу вас следовать за мной… Я знакомлюсь с еще одним гигантским холлом. Его стены обтянуты замшей, на полу шкуры белых медведей, стоят статуи, редкие растения и висит картина Пикассо, на мой взгляд, подлинник.
Лакей указывает мне на банкетку, покрытую темно-синим бархатом.
— Присядьте, я разбужу месье.
И начинает подниматься по монументальной лестнице. Я жду, готовя аргументы для разговора. Если судить по осторожности слуги, Оливьери плохо спит и бывает зол сразу, как проснется.
Слуга возвращается быстро. Он очень удивлен.
— Месье нет в спальне, — говорит он.
— Он не вернулся?
— Он не уходил.
— Где он был, когда вы закончили работу?
— Моя жена (она горничная) и я ходили в кино, У нас сегодня выходной.
— Где был ваш хозяин, когда вы уходили в кино?
— В своем кабинете.
— А когда вы вернулись?
— Света нигде не было. Я решил, что он лег…
— Он мог выйти?
— Сторож нам бы сказал.
— Может, он заснул в кабинете?
Слуга с сомнением морщится, однако направляется к двустворчатой двери, находящейся в глубине холла.
Он тихо стучит, открывает, включает свет. Его неподвижность и молчание мне все говорят.
— Мертв? — спрашиваю я, подходя.
Оливьери лежит на ковре на боку, одну руку поджал под себя, другую вытянул. В его правой руке пистолет с перламутровой рукояткой. Я подхожу и платком осторожно беру оружие из его руки. Нюхаю ствол: из этого пистолета давно не стреляли. Я вынимаю магазин и констатирую, что он полон маслин, готовых к употреблению.
Кладу оружие на ковер и наклоняюсь над трупом. Месье Оливьери протянул ноги минимум три часа назад и сейчас холодный как лед. На виске у него синее пятно, а на шее явные следы удушения. На первый взгляд мне представляется, что преступление произошло следующим образом. Вечером к нему пришли поговорить двое. Они стали вести себя агрессивно и Оливьери велел им выметаться, угрожая своей пушкой. У одного из типов была дубинка, и он двинул хозяина по виску. А второй сжал промышленнику горло.
Лакей Альберт начинает приходить в себя.
— Вот это да, — бормочет он.
— Это его пистолет? — спрашиваю я, показывая на элегантный шпалер с перламутровой рукояткой.
Салонная игрушка. Как пресс-папье хороша, но если хочешь продырявить шкуру ближнему, то лучше взять автомат.
— Да, это его пистолет. Он лежал в нижнем Ящике стола. Я рассматриваю мертвеца. Это крепкий мужчина лет пятидесяти с седеющими висками. На нем домашняя куртка из красного атласа с черными лацканами. Напоминает форму дрессировщика, но все равно здорово.
— Месье Оливьери был женат?
— Нет, десять лет назад он развелся.
— Он жил один?
— Время от времени его дочь приезжает пожить здесь недельку.
— Любовницы?
— Думаю, были, но не здесь.
— Сходите за сторожем и его женой.
Альбер торопится. Оставшись один, я начинаю проводить обычные поиски, но занимаюсь этим безо всякой надежды. Что-то мне подсказывает, что я здесь ничего не найду. В бюваре нет ни единой бумажки; В ящиках несколько ничего не говорящих предметов. Наверняка его рабочий кабинет находится в другом месте, а здесь он проверяет счета своих слуг или читает биржевой куре.
Пепельницы пусты. В детективных романах полицейский обычно находит в них окурки. Так вот, в этот раз там ничего нет. На креслах и ковре тоже никаких следов. Оливьери задушили поясом его куртки. Толстая лента еще обмотана вокруг его шеи, как мерзкая змея, А вот и Эктор со своей мадам, испуганные новостью.
— Ни к чему не прикасайтесь! — велю я.
Жена Эктора маленькая толстая старушка с грудью, как у голубя. На носу у нее сидит великолепная волосатая бородавка, и она плачет, издавая свист, как воздух, выходящий из проколотой шины.
— Пойдемте в холл, — решаю я и закрываю дверь. Я смотрю на троицу, и от вида этих физиономий мне хочется заржать.
— Сколько здесь слуг?
— Четверо, — отвечает Альбер. — Не хватает только моей жены.
— Сходите за ней. Он выходит.
— Вы кухарка? — спрашиваю я жену сторожа.
— Да.
— Я раньше был капралом жандармерии, — шепчет Эктор.
Зачем это? Чтобы дать мне справку о своем высоком моральном облике? Или показать, что мы вроде бы коллеги и, принимая во внимание обстоятельства…
— Вечером у месье Оливьери были гости, не так ли?
— Нет, никого не было, — уверяет дуэт.
— Но ведь не по телефону же его шлепнули! Сторож упрямо мотает головой.
— Никто не звонил, никто не приходил. Или же он перелез через решетку, а вы заметили, какая она острая?
— Здесь есть второй вход?
— Черный.
— Где он?
— На задней стороне дома. Около кладовой.
— Когда Альбер и его жена вернулись из кино, через какую дверь они вошли?
— Через черный ход, естественно.
Возвращаются те, о ком мы говорим. Горничная белобрысая женщина с лицом, усыпанным веснушками. Ома прячет в складках ночной рубашки свои груди в форме капли масла.
— Это невозможно! Я не могу в это поверить, — говорит она. — Где он? Я хочу его увидеть!
— Момент! — перебиваю ее я.
Она спохватывается и здоровается со мной испуганным кивком.
— Вы вышли через черный ход, — говорю. — Вы закрыли за собой дверь?
— Естественно, — отвечает Альбер.
— А ключ?
— Ну…
Его конопатая половина поднимает руку, как школьница, собирающаяся попросить разрешения сходить в туалет.
— Да? — приглашаю я.
— Я хотела вам сказать одну вещь: когда мы вернулись, дверь не была закрыта на ключ. Я ничего не сказала Альберу, чтобы он на меня не ругался, потому что подумала, что сама забыла запереть дверь, когда мы уходили. Но теперь я уверена, что это не так!
Эта детка льет воду на мою мельницу. Я благодарю ее доброжелательной улыбкой, которая смущает ее до глубины души.
Вечером Оливьери позвонили люди, с которыми он хотел встретиться тайно. Он впустил их через черный ход, чтобы не привлекать внимания сторожа и его жены. Визит закончился его смертью, а убийцы ушли тем же путем, но дверь за собой только захлопнули.
— Прекрасно, — бормочет знаменитый Сан-Антонио, — давайте перейдем к следующей главе… Ваш хозяин был любителем виски, насколько я знаю?
Они смотрят на меня, совершенно ошарашенные, поскольку мой вопрос в такой момент кажется им совершенно неуместным.
— Да, точно, — отвечает наконец Альбер.
— Откуда он получал виски?
— Прямо с фабрики. У него был друг шотландец, поставлявший ему скотч. Мне кажется, он платил дешевле и считал, что эта марка лучше остальных.
— Я хочу увидеть это виски.
Альбер кивает, бесшумным шагом идет в салон и возвращается с едва начатой бутылкой “Мак-Геррела". Я снимаю пробку и нюхаю виски. Это хорошее, без примесей.
— Других нет?
— Есть, в погребе… Нам привезли партию на прошлой неделе.
— Кто?
— Национальная компания железных дорог.
— Ладно! Пошли в погреб.
Эти люди понимают все меньше и меньше.
В два часа ночи является полицейский, будит их, они обнаруживают, что хозяин убит, а он, не занимаясь убийством, расспрашивает их о виски… Согласитесь, что для лакеев этого многовато.
Меня по-прежнему ведет длинный Альбер.
Мы проходим в кладовку и спускаемся по каменной лестнице в подвал. В винном погребе со сводчатым потолком свежо, все аккуратно расставлено. Вдоль одной стены лежат почтенные бутылки в ящиках с этикетками. В глубине высятся ящики с шампанским и ликерами.
Альбер замирает, как только что в кабинете, когда увидел, что его хозяин отбросил копыта.
Он смотрит на меня с таким мучительным выражением, будто забыл орфографию своей фамилии.
— Эй, Альбер, у вас что, головокружение?
— Это немыслимо… — говорит он.
— Что?
— Недавно здесь стояли четыре ящика скотча, а сейчас они исчезли!
Я хватаю его за руку:
— Что вы говорите, барон?
— Клянусь, это правда, господин комиссар. Я спускался сюда перед ужином за бутылкой бургундского, и они тут стояли… Вот здесь, видите?
"Здесь” пусто. На квадрате земли выделяются следы, оставленные тяжелыми ящиками, которые волокли.
— Они были открыты?
— Всего один. Месье Оливьери подарил шесть бутылок одному своему другу.
— Месье Пти-Литтре, издателю?
Зенки у шестерки становятся размером с тарелку.
— Откуда вы знаете? — бормочет он. Я отвечаю ему загадочной улыбкой.
Глава 3
Четыре часа! Старик сидит в своем кабинете в зеленом свете лампы, безукоризненный, чисто выбритый, при галстуке. Он полон внимания.
Я только что сделал ему полный отчет о происшедших событиях, и он задумчив. Есть от чего, — В общем, — резюмирует он, — этот Оливьери получил бутылки скотча, содержащего героин. Он об этом не знал, поскольку подарил несколько штук своему другу. Возможно, эти бутылки служат для контрабанды наркотиков?
— Это очевидно. Те, кто их получали, должны были затем извлекать героин при помощи химических процессов, которые вам с радостью опишет Фавье. Возможно, выпаривая виски. Или, что также возможно, наркоманы пили виски таким, каким оно было, что усиливало действие наркотика.
— Гениально, — соглашается Лысый, гладя свой кумпол. Наступает молчание.
— Продолжим наши рассуждения, — решает Старик. — Эти ящики с “приправленным” виски были отправлены Оливьери по ошибке.
— Контрабандисты заметили свою ошибку и захотели ее исправить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14