Такая, понимаешь, неприятность: ему пуля в чердак залетела.Три Гроша подскакивает, как карп на сковородке.— Мертв?! — восклицает он.Что исчерпывающе доказывает — для меня, по крайней мере, — о смерти Компера он не знал.— Мертв… — обалдело повторяет он.— Именно, — подтверждаю я. — Причем заметь: погиб он из-за тебя.Сигнализация-то к тебе ведет — скажешь, нет? Я, когда в половине двенадцатого туда полез, ее по нечаянности и включил. Ну а ты, известно: чуть что не так, начинаешь выкручиваться. Тут же предупредил либо Компера, либо кого другого. Я так думаю, что именно кого другого. Этот другой туда заявился, обнаружил, что в тайнике побывали, и уж сам вызвал Компера. Там они и объяснились по-крупному. Я даже догадываюсь, по какому поводу. Из-за того, что шеф твой от большого ума заявил о краже своей машины. Решил таким образом обезопасить себя на случай провала. Остальные, понятно, узнали об этом только сегодня вот и представили ему счет.Замолкаю, вытирая потный лоб. Великолепный пролетарский пот! Что и говорить, потрудился я на славу. Выкладывал я все это, естественно, для себя, чтобы упорядочить мысли, — не для Трех Грошей же мне было распинаться! Вот уж, действительно, последняя тварь, созданная Господом! Однако информацию в себя всосал, как свинья помои, — интуиция у этого подонка о-го-го! Видели бы вы его после того, как я закончил монолог! Можно было подумать, что к нему подключили вибратор. Надо было ковать железо, пока горячо.— Так что, дорогуша, оставшиеся тебе годы ты проведешь на каторге, — заключаю я. — Там и будешь сидеть, пока не растаешь, как килограмм масла, пересекший пешком Сахару.Ноги его не держат — он буквально падает на стул. Настоящая тряпка, человеческий ошметок. Решаю добавить кое-какие детали в нарисованную мной пессимистическую картину.— Ты не волнуйся, Три Гроша, без внимания тебя там не оставят. Я шепну кому надо пару словечек.— Умоляю, господин комиссар, поверьте: я здесь ни при чем. В мои обязанности входили только поездки.— Что за поездки? Куда?Охотнее всего в этот момент я бы запечатал себе пасть собственным кулаком, но было уже поздно. Черт, не удержался! Сорвалось! От усталости, не иначе. Золотое правило: нельзя перебивать клиента, если он начал колоться. Он может сообразить, что ты ни черта не знаешь, а просто берешь его на пушку. Так и произошло. Три Гроша запнулся и уставился на меня, моргая, как каменный карп. “Поездки…” — задумчиво повторил он, витая мыслями где-то совсем в другом месте.Тут я не выдерживаю, хватаю его за грудки и швыряю прямо в кухонный буфет. Он приземляется точно на полку. Колокольный звон рассыпающихся на мелкие кусочки стекол напоминает мне пасхальное утро.С верхних полок ему на голову сыплется посуда. Он оглушен, окровавлен, задыхается, плачет и стонет.Подхожу к раковине, наливаю в миску воды и выплескиваю ему в физиономию. Три Гроша очухивается.— Эй, ты, дерьмо, выбирайся оттуда и постарайся быть человеком, насмехаюсь я. — Твои стоны унижают мужское достоинство. Или что там у тебя вместо него?Он с трудом спускается на пол.— Ну вот, а теперь переведи дыхание и садись за стол, — командую я. — Если будешь умничкой и выложишь все, что знаешь, я отсюда уйду и забуду, что ты существуешь на белом свете. Если же нет — придется еще раз напомнить, что на свете существую я. Валяй.Мальчишеская физиономия Трех Грошей искажается. Я буквально вижу, как на беднягу наваливается сильный, кошмарный, чудовищный страх. Но боится он не меня — похоже, он даже не слышит того, что я говорю.Такое ощущение, что до него вдруг дошло: именно сейчас, сию минуту, он подвергается такой невероятной опасности, перед которой все мои угрозы — наплевать и забыть.Я снова его слегка встряхиваю:— Ну что, дружок, будешь говорить или приложить тебя еще разок? Ты ведь боишься побоев, верно, малыш? Ты похож на пипетку: стоит чуть нажать — тут же отдаешь все, что у тебя внутри.И тут Три Гроша мертвой хваткой вцепляется в мою куртку и приближает пасть к моему уху.— Уведите меня, — шепчет он. — Скорее. Уйдемте отсюда. Глава 10 Три Гроша медленно отпускает мою куртку. Наши глаза не отрываются друг от друга. И в его взгляде, как в книге, я читаю весь ужас, который мучает этого человечка.— Уведите меня, — снова бормочет он.Я размышляю. Стало быть, какая-то опасность таится совсем рядом.Кто-то нас слышит и подстерегает. Когда я появился, Три Гроша об этом знал и его это не пугало — напротив, заставило сделать попытку разыграть из себя крутого парня. Жалкую, конечно, но для него и это прямо-таки подвиг. А вот в процессе нашей дружеской беседы до него доперло, что этот некто, казавшийся ему скорее поддержкой, на самом деле смертельно опасен и он, следовательно, влип по самое некуда.Пока я предаюсь размышлениям, рука моя автоматически ныряет под куртку и выпускает на свободу пушку. Действие чисто рефлекторное: я всегда это делаю в первую очередь, когда в сознании зажигается красный сигнал. Тем не менее Трем Грошам вид здоровенного ствола в моей лапе придает уверенности. Его глаза обращаются к коридору. Тут до меня доходит, что внезапное молчание, установившееся между нами, должно выглядеть весьма подозрительно — если, конечно, тот, кого так боится мой собеседник, не полный идиот.— Хорошо, — громко заявляю я, — раз говорить ты не хочешь, придется прихватить тебя в полицейский участок. Посмотрим, что ты там запоешь.Я ему подмигиваю. Он находит силы ответить мне тем же и, понимая, что от него требуется, бурно протестует:— Но я же вам говорю, господин комиссар: я ничего такого не сделал. Почему вы мне не верите?— Давай-давай, шевели конечностями!План у меня простой: прыгнуть в коридор и обстрелять все, что покажется подозрительным. Увы, даже в самые гениальные проекты жизнь всегда вносит свои коррективы. В данном случае они получают воплощение в чьей-то руке, которая внезапно высовывается из-за двери, держа в пальцах предмет, отдаленно напоминающий некий экзотический фрукт. Я, правда, никому не советовал бы его пробовать. К счастью, рефлекс сработал, и прежде, чем таинственная рука рассталась со своим приношением, ваш друг Сан-Антонио уже валялся за углом буфета, прикрывая руками голову. В закрытом помещении граната способна устроить такой кавардак, какой и не снился даже самой бездарной домохозяйке.Действительность оправдала мои самые худшие ожидания. Тарарам был такой, что секунд на десять я практически оглох. Однако постепенно чувства стали возвращаться ко мне, и я с удовольствием убедился, что по крайней мере эта опасность миновала: меня даже не поцарапало.К сожалению, об остальных предметах, находившихся в кухне, этого не смог бы сказать даже самый неисправимый оптимист. Мебель переломана, будто здесь вздумало порезвиться целое семейство слонов.Три Гроша стоит прислонившись к стене. Такое ощущение, что после взрыва он стал еще меньше. Взгляд у него бессмысленный, а губы белее, чем у мертвеца. Он держится за живот, силясь зажать огромную рану, и я с ужасом смотрю, как его кишки вываливаются на пол, заливаемые потоками крови. Он получил свое — такие раны не зашиваются. Разве что напичкать беднягу формалином и выставить в анатомическом театре. Еще секунду спустя он испускает вздох, руки соскальзывают с живота, он падает на пол и затихает.Начиная с появления из-за двери руки с гранатой все это заняло времени даже меньше, чем потребовалось бы вашему лучшему другу Сан-Антонио, чтобы победить добродетель вашей супруги.Я обнаруживаю, что стою, совершенно обалдев, а в голове моей вертится единственная мыслишка: такое бывает только в романах.Спохватываюсь, что у меня остались еще кое-какие делишки, требующие завершения, перепрыгиваю через труп и выскакиваю в коридор. Иду к двери, ведущей в маленький заброшенный садик. Вокруг пусто, но в глубине садика замечаю открытую калитку. Выбираюсь через нее на улицу — как раз вовремя, чтобы заметить отъезжающую черную машину. Это не <ДС”. Гнаться за ней бессмысленно: пока я добегу до своего джипа, ее и след простынет. Прочесть номер тоже не удается — все-таки ночь на дворе, а фары этот стервец предусмотрительно не зажег. Испускаю страшное проклятие и возвращаюсь в дом.В коридоре на стене висит допотопный телефон. Звоню в полицию и прошу соединить с главным комиссаром Матэном. Мы давние приятели; он хороший парень и дело свое знает.— Алло, Матэн?— Кто говорит?— Сан-Антонио.— Не может быть.— Дружище, ты еще не привык, что со мной все может быть? Даже присутствие в этом паршивом городишке.— Когда увидимся?— Скоро.— Ты зайдешь?— Наоборот. Ты ко мне приедешь. И немедленно. Удивленное молчание.— А ты где? — спрашивает он наконец. Диктую адрес.— Что-нибудь случилось?— У меня — нет. А вот кое у кого из моих знакомых… Неприятности? — Были. Но для них уже закончились.— Все-таки — что случилось?— Слушай! — взрываюсь я. — Ты можешь, в конце концов, приподнять свою толстую задницу?— Ладно-ладно. Не кипятись. Еду.Пожимаю плечами. Ох уж эти провинциальные сыщики! Лентяи и бездельники. Им только что не луну с неба приходится обещать, чтобы заставить пошевелиться.Ладно, проехали. Звоню Ричу.— А-а, это ты! — возбужденно кричит он. — Быстро диктуй адрес, куда там тебя занесло, и не двигайся с места. Я тебя уже два часа разыскиваю. Сам, понимаешь, куда-то запропастился, а потом будешь на каждом углу трепаться, что мы тут импотенты.— Ничего, тебе поволноваться полезно. Ну, рожай. Что там у тебя?— Нашли машину. В Лионе. На набережной. Полицейский патруль.Сунули в нее нос — пусто. Тут видят — к ней какая-то дама подходит.Они, понятно, спрашивают, не ее ли это тачка. Она отвечает, что нет.Ну, ребята объяснили, что это ее счастье, поскольку машина краденая и иначе красотку бы забрали, да и отпустили ее с миром. Что скажешь?— Думаю, то же, что и ты.— А конкретнее?— Интересно, где вы для патруля таких остолопов находите? Может, специально выращиваете?— Я всегда знал, что ты о нас высокого мнения. Но все-таки: чем мы заслужили столь лестный отзыв?— Если к машине подходила воровка, твои идиоты в кепи попросту предупредили ее об опасности. Разве не так?— Пожалуй…— Как она хоть выглядела, эта красотка?— Молодая вроде…— Потому твои петушки так и раскукарекались? Она, кстати, не в синем была?— Точно.— Ладно, возьми этих идиотов, составьте подробное словесное описание и разошлите по всем постам. Пора ее задерживать.— Договорились.Вешаю трубку, пребывая в полной растерянности. Похоже, мосты между мной и девицей в синем окончательно разведены. При этом она осталась для меня столь же таинственной, как улыбка леонардовской Джоконды (а он неплохо образован для полицейского комиссара, этот Сан-Антонио, не правда ли?). Все, кто мог меня к ней привести, мертвы; сама она уже знает, что я иду по ее следу. Хватка у нее железная; для того чтобы я в этом убедился, ей не было нужды даже швырять в меня гранату. Хотя и это сделала тоже она — на руке, просунувшейся в кухню, я успел заметить кольцо с большим синим камнем. Красавица ждала меня; ей не терпелось отправить такого отличного парня к малышам с крылышками за спиной. Да, чтобы познакомиться с бабой такого класса, не жалко отдать половину ваших сбережений!Обследую помещение. На первом этаже две комнаты, обставленные бросовой мебелью. В одной из комнат нахожу на вешалке синий плащ. На ночном столике — румяна, пудреница, заколки для волос. На кровати маленький чемоданчик из свиной кожи. Открываю его и торопливо стукаю себя в подбородок, чтобы вернуть отвисшую челюсть в исходное положение. Он доверху набит купюрами по пятьсот франков. Судя по всему, тут миллионов пятьдесят. Прилично. Голову даю на отсечение, что это именно моя Джоконда оставила такой царский подарок — не было времени прихватить его с собой. Тем не менее что-то не припомню я, чтобы кто-нибудь даже в отчаянной ситуации вот так, запросто, разбрасывался подобными суммами.Разве что.., разве что на самом-то деле грош им цена в базарный день. Естественно, такое может быть только в том случае, если деньги фальшивые. Тогда — да; тогда человек в экстремальной ситуации скорее прихватит свою зубную щетку или запасные трусы, чем этакое барахло.Смотрю купюру на свет. На первый взгляд все в порядке — деньги как деньги. Достаю из бумажника свою, кровную, пятидесятитысячную бумажку и принимаюсь сравнивать. Процесс длится так же долго, как “день без тебя” (как сказал бы поэтически настроенный Сан-Антонио в более подходящей ситуации). Но иногда я способен проявить терпение. Через четверть часа становится ясно, что глаза я пялил не зря. Исследуя то место, где изображен толстяк в парике на фоне Версаля, я на своей купюре насчитываю в третьем по счету здании восемнадцать окон, а на ассигнации из чемоданчика — всего пятнадцать. Маленькая деталька, но вполне достаточная, чтобы установить истину. Теперь я понимаю, почему мадам в синем была так щедра с Дэдэ, — она могла себе это позволить.Характерные звуки извещают меня о прибытии полиции. Глава 11 Главный комиссар Матэн: полтора центнера тугого мяса, дюжина подбородков один на другом, голубые подтяжки и зеленый галстук, на котором изображена голова испанца на фоне лунного заката. В довершение — нос, свидетельствующий, что его владелец всегда не прочь пропустить стаканчик божоле.Комиссар появляется в сопровождении какого-то худышки, серьезного, как гражданские похороны.— Ну-с, — вопрошает он, — что тут у тебя?— Ничего хорошего, — вздыхаю я. Потом даю ему точное описание происшествия. Он внимает в сосредоточенном молчании. Затем мы идем навестить труп.— Ты хоть сам-то отдаешь себе отчет, в какое дело влез? интересуется Матэн. — Чтобы печатать фальшивки такого качества, надо иметь серьезное оборудование. Бумажки высший класс. Не знай я, что они не настоящие, — нипочем бы не отличил. Да-а, неплохо бы заиметь такой чемоданчик. Хватило бы, чтобы уйти на пенсию, а? Представляешь — вилла с зелеными ставнями и роскошная жизнь в свое удовольствие! — Он вздыхает, терзаемый тайным сожалением.Я неопределенно пожимаю плечами.— В конце концов, наше дело не обогащаться, но наказывать тех, кто хочет это сделать незаконным способом, — встрепенувшись, единым духом выдает Матэн и, обессилев от столь длинной тирады, переводит дух, вытирая взмокший лоб огромным носовым платком. — Кстати, ты успел продумать, как подобраться к этой твоей синей мышке?— Нет, — признаюсь я. — Понятия не имею. Приметы уж слишком неопределенны. Разве что попробовать с другой стороны? Найдется у тебя хоть несколько парней не таких тупых, как остальные?— Компер? — понимающе спрашивает он.— Именно.— Ты прав. Имеет смысл как следует покопаться в прошлом этого весельчака. Может, на что и наткнемся. Если мы не найдем типографию, из которой выходят эти бумажки, начальство нас слопает, не дав даже ботинки снять.— Валяй, — соглашаюсь я.Он в сопровождении своего тощего помощника, так и не проронившего ни единого слова, отбывает исследовать сарай, где его ждет еще один труп, а я решаю позвонить патрону — тот, наверное, уже давно спрашивает себя, куда это подевался его любимый Сан-Антонио.Судя по голосу, Старик пребывает в отвратительном настроении.— Это я, шеф, — весело произношу я.— Слышу, — мрачно изрекает он.На ходу переменив настрой, выдаю ему полный доклад. К концу мое настроение немногим отличается от его — терпеть не могу рапорты, даже устные.— Фальшивомонетчики — не наша область, — резюмирует Старик. — Сдайте дела лионцам и возвращайтесь.— Что?! — вырывается у меня. Не очень вежливо, но Старик переживет.Он что, с ума сошел — возвращать меня в момент, когда дело наконец становится интересным? Разве отнимают тарелку супа у голодной собаки?Больше он ничего не хочет?— Вы что, плохо слышите? — скрипит этот сморчок. — Я жду. Для вас есть задание. За границей.Я знаю, что возражений он не терпит, но тем не менее не колеблясь бросаюсь на защиту своей мозговой косточки:— Слушайте, патрон, не могу я сейчас это дело оставить! Считайте, что оно уже стало моим личным.— А меня ваши личные дела не волнуют. Так же, как и вас мои.Чувствую, что дальше пререкаться небезопасно.— Ладно, — злость в голосе все же скрыть не удается. — Когда я должен быть на месте?— Как можно скорее.— Сию секунду я все равно выехать не могу. Машина не моя — кстати, ее еще надо вернуть, да и шмотки забрать…— Жду вас завтра вечером, — непререкаемым тоном объявляет Старик и вешает трубку.— Вонючка! — ору я в бесчувственный аппарат. — Продажная шкура!Козел!— Вы уже кончили? — нежным голоском осведомляется телефонистка.— Нет, — рычу я, — только начинаю!И тут мне в голову приходит одна вещь, о которой я, честно говоря, вспоминаю не часто. Все-таки я, черт побери, не вольная пташка — я состою на службе у старой доброй Французской республики, и шкура моя принадлежит государству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12