На сей раз я разыскиваю свою маленькую кузину, о которой ничего не знаю со времен войны.— Нет, дорогой месье, такой не видела, — трясет челюстями первая ведьма.Вторая говорит, что действительно заметила даму, отвечающую набросанному мною портрету, однако ничего о ней не знает. Не обратила внимания. Продолжаю путь, медленно проезжаю три ограды. Встречные, как вторая кумушка — замечали, мол, но о том, где эта красотка может находиться, не имеют ни малейшего представления.Деревушка кончилась, но проселок идет дальше, и я вслед за ним, пока не попадаю еще в одну, точно такую же. И вот — наконец! Местная торговка прекрасно знает женщину, которую я разыскиваю. Она со своим приятелем-африканцем купили ферму, которая называется “Серв”. Во-он на том холме, видите? Там четыре домишки, разбросанных в полях, так вот, их — последний. Наверное, приезжают сюда отдыхать. В деревушке почти не появляются, разве что за продуктами. Нет, никого больше она в их компании не видела — только моя красотка и ее метис.Затем моя добрая фея подробно объясняет мне, как добраться до их гнездышка. Надо, спускаясь от церкви, взять направо, миновать ограду из колючей проволоки и двигаться до рощицы плакучих берез. Там снова повернуть направо, проехать мимо двух домов и вывернуть на тропинку напротив третьего. Я благодарю и двигаюсь в путь. Пахнет плесенью и сырой землей. Мой джип одну задругой форсирует лужи, которые вызывают у меня ассоциации с Великими американскими озерами. Если захотите устраивать в этих краях ралли — не советую.Подъезжаю к плакучим березам. Не плачу, но поворачиваю направо.Мимо, как в замедленном кино, один за другим проплывают два дома.Напротив третьего замечаю тропинку. Под благожелательным взглядом пасущейся неподалеку коровы торможу и пешим ступаю на финишную прямую. Глава 6 Искомый дом с виду на редкость мрачен. Четыре стены и крыша — ну разве что труба служит некоторым украшением. Все, больше никаких излишеств. Сорняки привольно растут и размножаются вокруг этой развалюхи, указывая на полное отсутствие каких-либо эстетических притязаний со стороны хозяев.Участок окружает колючая проволока — похоже, в здешней местности она пользуется особой любовью.Ворота закрыты на примитивный запор из двух железных колец.Поднимаю одно из них, и они открываются передо мной без дальнейших усилий. Похоже, ничего таинственного меня внутри не ожидает. И тем не менее весь мой организм настойчиво предупреждает: что-то тут не так.Вы еще не начали привыкать к моим знаменитым предчувствиям? А?Братцы? Или уже убедились, что у вашего друга Сан-Антонио встроена внутри невидимая антенна, которая чуть что дает сигнал: парень, будь осторожен?Может, из-за этого дара я и избрал благородную профессию сыщика?Подбираюсь по узкой тропинке к самому дому. Все тихо. Двери закрыты, окна тоже. Обхожу хибару вокруг. Сзади садик-огородик, где те же сорняки, окончательно разбушевавшись на возделанной некогда почве, играют в тропические джунгли. Над ними возвышается гротескный силуэт чучела. Набитые соломой рукава тихо качаются на ветру.Возвращаюсь к двери и стучу, прекрасно понимая, что предосторожность излишняя: изнутри так и разит пустотой.Поворачиваю засов — он послушен, как дитя у кюре на исповеди, — и оказываюсь в обширной комнате, которая, должно быть, исполняет функции кухни. Меблировка в чисто деревенском стиле — наверняка хозяйская.Жильцам же, судя по всему, наплевать на комфорт, как на свою первую детскую карамельку. Им требовалось изолированное помещение, и они его получили. Самый нежилой дом из всех, какие я когда-либо видел. Если однажды захотите похитить божественную Грету Гарбо, вам останется только привезти ее сюда. Тут ей не придется надевать темные очки на мордочку, чтобы избежать фоторепортеров. Безмолвие вокруг даже не могильное, а как будто между жизнью и смертью. Тем не менее относительно чисто.Перехожу в другую комнату, но ощущение не меняется. Тут вся меблировка состоит из кровати, высокой, как обелиск победы, и гардероба — в нем, увы, только вешалки. Еще две каморки — точная копия этой, с той разницей, что кровати не застелены. Матрацы свернуты на постелях и просто прикрыты простынями.Возвращаюсь на кухню. Обнаруживаю возле умывальника этажерку и внимательно обследую. Почти пустой тюбик зубной пасты, карандаш для бровей и пустой флакон в форме сумочки из-под герленовского “Под ветром”. Эти мелочи доказывают, что тут обреталась женщина и была она вовсе не матушкой Мишу.Открыв тумбочку, обнаруживаю изрядное количество жестянок.Консервы, сгущенка, растворимый кофе и прочие припасы, которыми пользуются люди, не любящие или не умеющие готовить. Да уж, готов держать пари: девица в синем и ее метис приезжали сюда отнюдь не для отдыха на лоне природы. Скорее для того, чтобы что-нибудь спрятать либо учинить какую-нибудь пакость. Вспоминая собаку со взрывчаткой, лично я склоняюсь ко второму.Не найдя ничего интересного, решаю выбираться наружу. Там меня ждет солнце, по-провансальски круглое и теплое. А согласитесь, потешный финал, правда? Только вот финал ли? Вообще-то любой профессионал на моем месте пожал бы плечами и отправился домой, к старушке-матери. Но меня обуревают идиотские мысли. Следуя им, я озираю заросший сорняками двор и задаю себе вопрос: а куда жильцы этой хибары ставили свою тачку? Раскинувшийся передо мной девственный лес в миниатюре не портит ни одна колея. Да и тропинка, которую столь героически преодолел я, для <ДС” узковата. Тогда?Возвращаюсь к исходному пункту и после недолгих поисков обнаруживаю, что дорога, обогнув холм, делает резкий поворот и проходит аккурат возле садика, который я имел удовольствие лицезреть на задах хибары.Следы шин в траве явственно дают мне понять, что сюда-то они свою карету и ставили. Машинально обшариваю примятую траву, но нахожу только следы бензина и машинного масла.Похоже, все-таки ничего не остается, кроме как укусить себя за локоть и возвращаться восвояси. Делаю три шага и останавливаюсь. Гром и молния! Что тут, черт возьми, происходит? Почему я взбудоражен, как потревоженное животное, чующее признаки несчастья? Может, вот-вот начнется землетрясение? Почему я не могу уйти с этого треклятого места, будто меня привязали ниткой за лапу?Когда меня охватывает подобное чувство, я готов спорить на стадо слонов, что это неспроста. Значит, есть нечто подозрительное, чего мой ум пока не в состоянии понять. Ну-с, так что же учуял мой нюх сыщика на сей раз? Я бормочу это “нюх сыщика”, и в цирке шапито, расположенном под моей черепушкой, раздается звонкое “оп-ля”. Именно нюх! Это мой нос, продегустировав воздушное пространство окружающей среды, уже полчаса вопит “SOS”! Воздух вокруг буквально пропитан сладким, тошнотворным запахом, противным и грязно-чувственным.Запахом, который я знаю слишком хорошо. Запахом трупа.Веселенькое открытие. Остается определить, откуда доносится столь чудесный аромат?Ломаю голову, испытующе озирая окрестности. Ищу, но ничего не вижу. Может, просто в каком-нибудь углу завалялась дохлая крыса?Теоретически возможно, но я уже не сомневаюсь, что речь идет о человеческом трупе. Поднимаю голову, и взгляд мой невольно устремляется к самой заметной точке окрест — к чучелу в покинутом садике Тут же обнаруживаю, что взгляд мой не одинок. Вместе с ним туда же устремляются тучи синих мух.Я приближаюсь. Ну вот и встретились. Мертвец привязан к колу, глубоко всаженному в землю. Он в рубашке, но сверху наброшен плащ, старательно превращенный в лохмотья. Рукава плаща набиты соломой. На голову бедняге надвинута фетровая шляпа, столь же тщательно смятая; лицо прикрывает привязанная к ней тряпка — это, надо понимать, чтобы было больше похоже на мешок с тряпьем. Срываю ее. Мертвец улыбается мне жесткой, отвратительной улыбкой. Ему даже не потрудились закрыть челюсть. Глаза его тяжело уставились на того, кто посмел нарушить его покой. То есть на меня.Это метис. Точнее, был им — смерть уравнивает люд ей, к какой бы расе они ни принадлежали. Красивая мысль, верно? Специально для того, чтобы показать вам, что Паскаль, Ларошфуко и Монтескье были по сравнению с Сан-Антонио просто шутниками.Итак, девица в синем прихлопнула своего компаньона. Не удивлюсь, если она сделала это прямо здесь, посреди огорода, — бояться нескромных глаз какого-нибудь случайного прохожего ей тут не приходилось. Зато сразу возникли осложнения с останками. Этот подонок слишком здоров, чтобы завернуть его в пакетик и взять с собой на прогулку. Хоронить его, судя по всему, времени не было. Оставить валяться в траве? Тогда его заметил бы первый бредущий мимо поселянин. Вот ей и пришла мысль превратить его в чучело. Добрый старый трюк: если хочешь скрыть нечто от взглядов окружающих — оставляй на самом виду. Разумеется, если ты не трус и у тебя не лимонад в спинном мозгу. Она начинает меня интересовать, эта девка!Я возвращаю покойнику его шляпу и оставляю его в компании с мухами. Держу пари на кучу свеклы против челюсти Ага-хана: если и существует на земле место, где в ближайшие сто лет бессмысленно ожидать мою синюю красотку, — оно именно здесь.Возвращаюсь к джипу. Вокруг уже собрались ротозеи. Суетятся, будто перед ними летающая тарелка.Неплохо бы их порасспросить, но крестьяне, как известно, неразговорчивы. Однако есть надежда, что с ребятишками мне повезет больше, чем со взрослыми. Поэтому я достаю из кошелька пятьдесят франков и на манер святого причастия демонстрирую стайке сорванцов.Надо было видеть, как эти маленькие упрямцы уставились на моего Виктора Гюго.Объясняю пацанам, что приехал навестить друзей, а их нет дома.Затем обещаю изделие французского Монетного двора тому, кто видел, как они уезжали.Детишки молча переминаются с ноги на ногу. Наконец один выступает вперед.— Дама уехала вчера, — объявляет он. Ага.— А господин?— Мы его не видели.— Давно они здесь живут?— Три недели.— Кому принадлежит дом?— Господину Равейену.— Кто он такой?— Адвокат.— Сам он в Серве не живет?— Нет.— Ты не обратил внимание, чем занимаются дама и господин, когда приезжают сюда?Мальчишка снова колеблется, явно раздумывая, не удастся ли содрать с меня побольше. Типичный маленький пройдоха. Треугольная мордашка прирожденного грешника, бегающие глазки, нечесаные рыжие патлы.Побеждает крестьянская осторожность: лучше синицу в руки, от добра добра не ищут и так далее.— Они прогуливаются, — говорит он.— Со своей собакой?— У них больше нет собаки.— Куда же она делась? — удивляюсь я. — Они что, ее убили?— Что вы! — смеется он, — Просто Фифи любила бегать за машинами.Вот я и узнал имя покойницы. Стало быть, Фифи.— За всеми? — уточняю я.— Да нет, — подумав, говорит он. — Я видел, она бегала только за грузовиками. Терпеть их не могла.— Вот как?— Ну да. К булочнику, например, как продукты везут, так Фифи на машину прямо кидается. Тому даже останавливаться приходилось, чтобы ее не задавить.— Не может быть.— Точно.— А за легковушками, она, стало быть, не бегала? Мальчишка задумывается. Я тем временем поздравляю себя со столь удачным знакомством. Вряд ли во всей деревушке найдется еще хоть один толковый свидетель. Да еще такой, который захочет мне что-нибудь рассказать.— Нет, — приходит к окончательному выводу мой Гаврош, — она гонялась только за грузовиками. Когда сюда приезжали доктор или ветеринар, ей было лень даже зад приподнять.Сворачиваю купюру в трубочку и протягиваю ему. Он хватается за нее, как утопающий за веревку.Возвращаюсь к своей лавочнице. Она встречает меня материнской улыбкой, как старого знакомого.— Ну как, нашли?— Почти. Но я бы хотел поговорить с неким господином Равейеном. Он ведь живет где-то здесь, не так ли?— С которым? — спрашивает она вместо ответа. Я обескуражен.— Как это — с которым?— Их двенадцать, — поясняет она, быстро прикинув на пальцах.— Я хочу поговорить с хозяином дома, который сняли мои друзья.— А! — понимающе кивает она. — Тогда это Жюль Равейен. Он живет воон там, сразу за памятником погибшим.И тут погибшие? Их уже становится многовато.Ошибившись по меньшей мере тридцать три раза, я наконец подхожу к двери указанного дома.Пахнет вареной капустой, красным деревенским вином, пережаренным луком и навозом. Постучав, открываю дверь и вижу трех здоровенных детин, уничтожающих ломти сала шириной с мои ягодицы.— Здравствуйте, — бормочу я, ни к кому персонально не обращаясь.Сотрапезники перестают жевать. Могучим усилием проглатывают куски, застрявшие в глотках. И смотрят на меня, как, должно быть, смотрела маленькая Бернадетта на Божью матерь Марию, когда та явилась перед ней в первый раз.— Господин Равейен? — вежливо осведомляюсь я.Самый старший поднимается. Сначала я вижу русые усы в виде галстука-бабочки. Затем обращаю внимание на испещренное морщинами лицо. Взгляд голубых очей падает на мою драгоценную персону.Из дырки под усами вылетает:— В чем дело?Остальные деликатно молчат.— Я по поводу ваших жильцов в Серве, — поясняю я.— А, вот оно что, — облегченно вздыхает дырка. Чувствую, что напряжение несколько разрядилось. Он явно боялся, что я налоговый инспектор или контролер молока. Но поскольку я ни тот ни другой и не покушаюсь ни на его деньги, ни на его покой, Жюль Равейен обретает обычное благодушие. Я обращаю внимание на то, какой у него потешный кончик носа: идеально круглый, ярко-красный, он деликатно расположился на пышных усах, как драгоценность на бархатной подушечке.Двое его сотрапезников — огромные парни в майках и фуражках.Количеством экспрессии их физиономии напоминают пятьдесят граммов сцеженного творога.— Вы их друг? — интересуется хозяин.Вводить его в заблуждение не имеет смысла. После вопросов, которые я собираюсь задать, самый отъявленный тупица сообразит, что я не питаю к девице в синем дружеских чувств.— Нет, господин Равейен, я не их друг. Я вообще никому не друг, и уж тем более — убийце. Усы встают дыбом.— Что это значит? — вопрошает он.Демонстрирую ему свое удостоверение. Он смотрит на него, как невежда на картину Пикассо, размышляя, правильно ли она повешена.Я развлекаюсь, представляя себе эту старую рухлядь, скорчившуюся на ночном горшке.— По.., по… — бормочет он.— Полиция, — любезно помогаю я ему прочесть столь знакомое и столь неприятное слово.Детины затаили дыхание. Молчание воцарилось такое, что можно услышать, как бьется сердце ростовщика.— Господин Равейен, — продолжаю я, — вы дали приют преступникам.Женщина, во всяком случае, — убийца. Она застрелила своего компаньона.Если вы никогда не видели трупа, прогуляйтесь в Серв. Можете там полюбоваться на довольно необычное чучело. — И, не давая ему времени перевести дыхание, перехожу к делу:— А теперь быстро: при каких обстоятельствах вы сдали дом этим людям?Быстро не получилось. Новость основательно перетряхнула ему мозги, и мне приходится повторить вопрос.— Но, — заикается господин Жюль, — это они приехали сюда, чтобы нанять.., чтобы снять…— Откуда они узнали, что у вас есть подходящий дом?— Я дал объявление в мэрии.., там есть специальная таблица.., они его увидели и приехали.— Ладно. Какое имя они назвали?— Черт возьми… — морщит он лоб. — Уже не помню… — Потом, повернувшись к двум другим, спрашивает на местном диалекте:— Как их там звали-то?— Виней, — вспоминает тот, что помельче. Записываю, не сомневаясь, что имя фальшивое.— Откуда, по их словам, они приехали?— Из Лиона.Я размышляю. Как ни странно, это вполне может оказаться правдой.Они бы не решились солгать из-за номера машины. Хоть крестьяне и не особо разбираются в таких вопросах, риск все же слишком велик, чтобы быть оправданным.— Как выглядела женщина?Жюль дает описание, вполне совпадающее с тем, что у меня есть. Не забывая ни любви к синему, ни кольца с большим камнем.— Кроме этого, вы ничего не заметили? Может быть, какой-нибудь акцент?— Нет, ничего похожего.— На какой срок они сняли дом?— На два месяца.— У них была собака?— Да, но, приезжая сюда, они ее оставляли в машине. Даже привязывали, чтобы не выскочила.Подумать только, даже привязывали! Впрочем, ничего удивительного: собака, надрессированная бегать за грузовиками, не приспособлена к деревенским улицам. Вот и весь секрет. А потом, однажды ночью, она удрала, выскочила на шоссе — ее и задавили. Правда, именно в ту ночь на ней был ошейник со взрывчаткой…— Хорошо, — великодушно заканчиваю я, — если вспомните что-нибудь еще, сообщите жандармам. Они появятся сразу, как только вы им дадите знать насчет трупа.— Да, господин комиссар, — покорно соглашается Жюль Равейен. Вид у него все еще обалделый, но заметно, что ему сильно полегчало, как только он убедился, что я его ни в чем не обвиняю. Это же надо вообразить, труп в огороде! Он уже видел себя в кутузке, усач.Оставляю троицу в приятной компании с куском сала — у них есть еще немного времени, чтобы его переварить, — и тихо еду в направлении шоссе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12